Поэтический мир Николая Гумилева

Размещено на http://www.allbest.ru

Размещено на http://www.allbest.ru

Реферат

по литературе:

Поэтический мир Николая Гумилева

Содержание

Введение

«Я пропастям и бурям вечный брат…» «Сады моей души всегда узорны…»

«Жемчуга»

«О тайна тайн, о птица Рок…»

«Я не прожил, я протомился…»

«Костер»

«Лишь Небу ведомы пределы наших сил…»

Заключение

Список литературы

«Однообразные мелькают

Все с той же болью дни мои…»

Введение

Много ли в России поэтов, доживших до старости и умерших своею, не преждевременной, смертью? Увы, нет!.. Ни Пушкина, ни Лермонтова, ни Есенина, ни Маяковского никогда не сможем представить себе почтенными седовласыми старцами, окруженными внуками. Да и только ли их? В России больше муз осиротевших, чем бряцающих на лирах.

Среди них - и муза русского поэта Николая Гумилева. Поэта, чье имя более полувека было под запретом, но чьи стихи проникали из одного десятилетия в другое - через колючие проволоки и сквозь глухое молчание. Проникали, в очередной раз доказывая миру, что, Судьба больше Поэта, что можно убить творца, но не память о нем.

Судьба Николая Гумилева - трагическая судьба русской интеллигенции начала ХХ века. Интеллигенции, которой ярким и полноправным представителем был Гумилев.

Судьба Н.Гумилева заставляет вспомнить слова другого страдальца времени, замечательного писателя Александра Солженицына: «Несчастная гуманитарная интеллигенция! Не тебя ли, главную гидру, уничтожали с самого 1918 года - рубили, косили, травили, морили, выжигали? Уж, кажется, начисто! уж какими глазищами шарили, уж какими метлами поспевали! - а ты опять жива? А ты опять тронулась в свой незащищенный, бескорыстный, отчаянный рост!..»

Вспомнив это честное и жестокое откровение, хотелось бы пристально всмотреться в жизненный и творческий путь человека, считавшего звание Поэта самым высоким человеческим званием и погибшего не от упавшей с неба звезды, а от равнодушного куска свинца.

В своем реферате я бы хотел подробно рассмотреть творческий путь Николая Гумилева, его развитие и влияние на русскую литературу.

Никому не дано сказать о Поэте больше, нежели делает это сам он в стихах. Лишь потомки, люди другого времени, имеют возможность разглядеть нечто, о чем Поэт не знал, хотя и догадывался; или о чем даже и знать не мог - как о своих последних днях; о тех, кто, взяв на себя непосильную, неуправляемую власть распоряжаться жизнями других, отсчитывал их, эти дни.

«Я пропастям и бурям вечный брат…»

Говорят, фамилия Гумилевых происходит от латинского слова humilis, что значит: смиренный. Может быть, так оно и есть. Но совершенно точно, что самый яркий представитель этой фамилии, внесший ее в историю литературы, - поэт Николай Степанович Гумилев - жил вопреки всякому смирению. С раннего возраста он делал себя сам, и потому признавал над собою только собственный суд.

Дед поэта со стороны отца, Яков Степанович, служил дьяконом в приходе (село Жолудёво Спасского уезда Рязанской губернии), имел достаточно большую семью - шестерых детей - и, пока был жив, заботился о том, чтобы дети шли проторенным путем, Александр, старший сын, преподавал в Рязанской семинарии, дочери вышли замуж за священников. Ничего не оставалось делать, как связать себя с духовенством, и младшему сыну, Степану: на ученье он был отдан в ту же, Рязанскую духовную семинарию, где учительствовал его брат. И место ему уже было подготовлено - отцовский приход. Но, хотя в учении он был усерден и прилежен, - в 18 лет объявил о том, что видит свое будущее иным, не духовным, а светским. Уже тогда в нем явно угадывалась одна из характерных наследственных черт Гумилевых - упорство, сопряженное с трудолюбием. Зная о несогласии семьи и о том, чем грозит ему непослушание, Степан Яковлевич делает все же по-своему и поступает в Московский университет, на медицинский факультет. Справедливо полагая, что особой помощи ждать неоткуда, молодой человек становится государственным стипендиатом (это значит - с обязательной затем, после обучения, службой в указанном месте). Дополнительно заработанные репетиторством деньги он отправлял матери. Когда в 1861 году университетский курс обучения был завершен, медик Гумилев получил назначение корабельным врачом в знаменитую морскую крепость Кронштадт.

Именно принадлежность к флоту, определенное окружение сыграло свою роль и в выборе спутницы жизни. Ставший к тому времени вдовцом (первая жена, А. М. Некрасова, умерла, оставив его с трехлетней дочкой Сашей на руках), Степан Яковлевич познакомился у адмирала Л. И. Львова с молодой обаятельной Анной Ивановной, сестрой адмирала, на которой и женился в 1876 году.

Львовы - представители одной из старых дворянских фамилий, род свой ведущие от князя Милюкова, оставившего в наследство потомкам имение Слепнёво, в котором почти всю свою жизнь до замужества и провела Анна Ивановна.

Вот в этой семье, через полтора года после рождения первого сына, Дмитрия, и родился второй - Николай. Это произошло 3(15) апреля 1886 года в Кронштадте, где Степан Яковлевич дослуживал последний год корабельным врачом перед выходом в отставку. Николай родился бурной штормовой ночью, и, по семейному преданию, старая нянька предсказала, что у него «будет бурная жизнь». Слова эти наполнили более глубоким, известным нам смыслом лишь потом, спустя десятилетия.

К моменту, когда 9 февраля 1887 года был подписан высочайший приказ о выходе С.Я. Гумилева в отставку с мундиром и пенсионом, - по соседству с летней императорской резиденцией, в Царском Селе, уже был облюбован тихий дом на Московской улице, в который и перебралась семья, озабоченная теперь прежде всего здоровьем и воспитанием детей.

Особым пристрастием к наукам младший Гумилев не отличался ни в детстве, ни в юности. Но в пять лет уже умел читать и не без удовольствия сочинял, выискивая из обилия слов именно рифмующиеся. Получив первоначальное минимальное образование на дому, Николай успешно сдал экзамен в приготовительный класс Царскосельской гимназии, однако вскоре заболел и вынужден был прервать занятия. Их заменила домашняя подготовка, в которой юного ученика особенно привлекала география и все, что было связано с этим предметом. Увы, и гимназия Гуревича в Петербурге тоже не вызвала у него восторга, - с гораздо большим интересом и даже упоением он предавался играм в индейцев, чтению Фенимора Купера, изучению повадок окружающей живности и, конечно же, сочинительству, в котором главное место отводилось экзотике. И это понятно: когда человеку 14 лет, его увлекают приключения, путешествия, фантазии, мечты о необычном, о великой будущности. Дополнительным толчком, импульсом для выражения своих эмоций и внутренних переживаний в стихах стал переезд семьи в Тифлис, куда решено было перебраться из-за открывшегося в 1900 году у Дмитрия туберкулеза. Время, проведенное на Кавказе, - более двух лет - было очень насыщенным и многое дало юному Гумилеву: не только новых друзей, обретенных в лучшей в городе 1-й Тифлисской гимназии, но и определенную самостоятельность, независимость, к которой он так стремился (когда семья на лето уехала в недавно приобретенное в Рязанской губернии имение Березки, Николай остался в Тифлисе один); и окрыление первой влюбленностью; и самоутверждение - именно в этот период, 8 сентября 1902 года, в газете «Тифлисский листок» было опубликовано его стихотворение «Я в лес бежал из городов…»

Я в лес бежал из городов,

В пустыню от людей бежал…

Теперь молиться я готов,

Рыдать, как прежде не рыдал.

Вот я один с самим собой…

Пора, пора мне отдохнуть:

Свет беспощадный, свет слепой

Мой выпил мозг, мне выжег грудь,

Я страшный грешник, я злодей:

Мне Бог бороться силы дал,

Любил я правду и людей;

Но растоптал свой идеал…

Я мог бороться, но как раб,

Позорно струсив, отступил

И, говоря: «увы, я слаб!»,

Свои стремленья задавил…

Я страшный грешник, я злодей…

Прости, Господь, прости меня,

Душе измученной моей

Прости, раскаянье ценя!..

Есть люди с пламенной душой,

Есть люди с жаждою добра,

Ты им вручи свой стяг святой,

Их манит, их влечет борьба.

Меня ж прости!..

Тема стихотворения - осмысление жизни на тот момент времени, когда представлено. «Я в лес бежал из городов…» - стихотворение-исповедь. Поэт дает оценку себе, своим поступкам, просит прощения.

В 1903 году он вернулся в Царское Село уже автором целого альбома - пусть откровенно подражательных, но искренних - романтических стихотворений, которые сам достаточно высоко ценил и даже посвящал и дарил знакомым девушкам.

Именно здесь, в Царском Селе, впервые за долгие гимназические годы учебное заведение стало хоть сколь-либо привлекать Гумилева. Вернее, не сама по себе гимназия - учился он по-прежнему плохо и с неохотой, к тому ж по приезде из Тифлиса, за неимением вакансий, в седьмой класс был определен интерном (вольнослушателем)… Нет, конечно, не сама гимназия, а ее директор, поэт Иннокентий Федорович Анненский, с которым не сразу, но все же завяжутся беседы, которому будет подарен затем первый настоящий, типографским способом напечатанный сборник стихов.

Детство уже почти закончилось к тому времени, застав гимназиста Гумилева в довольно неопределенном состоянии: с одной стороны - ученик седьмого класса, усердно разрисовывающий стены своей комнаты под подводный мир, но, с другой стороны, - идет, ни много ни мало, восемнадцатый год жизни. А это что-нибудь да значит. Впрочем, сам он особой неопределенности не ощущал, ибо занят был главным - делал себя.

Почти все, кто станет потом, спустя годы, писать о Гумилеве будут отмечать такие черты характера, как твердость, надменность, очень уважительное отношение к себе; будут отмечать, что его многие любили. И никто не забудет описать его нескладную фигуру, в которой если что и привлекало, так это - руки с длинными музыкальными пальцами; его далекое от представлений о красоте лицо - толстые губы, косящие глаза, один из которых смотрел вбок, а другой - поверх собеседника; слишком удлиненный, как бы сжатый с боков, череп.

Самовоспитание гордости не знало ни границ, ни мелочей: это была памятливая гордость. Маска надменного конквистадора, явленная молодым поэтом в первой своей книге, - не мгновенное озарение, не случайный образ, не дань юношеским мечтаниям; она - своего рода символ. Конечно, и щит, и завеса, и панцирь. Но в первую очередь все же - символ, по которому безошибочно узнавался автор.

Я конквистадор в панцире железном,

Я весело преследую звезду,

Я прохожу по пропастям и безднам

И отдыхаю в радостном саду.

Как смутно в небе диком и беззвездном!

Растет туман… но я молчу и жду,

И верю: я любовь свою найду…

Я конквистадор в панцире железном.

И если нет полдневных слов звездам,

Тогда я сам мечту свою создам

И песней битв любовно зачарую.

Я пропастям и бурям вечный брат,

Но я вплету в воинственный наряд

Звезду долин, лилею голубую.

Стихотворение отражает отношение к себе, к жизни. Оно дышит мечтаниями, ожиданиями, устремленным взглядом на будущее. Перед молодым поэтом открыты новые горизонты, чувствуется некоторая беззаботность, воодушевление жизнью.

«Путь конквистадоров» Николай Гумилев издал на деньги родителей за год до окончания гимназии, в 1905 году, когда ему исполнилось 19 лет. К этому времени он уже два года как был знаком с Анной Горенко, и не просто знаком: ей посвящены стихи в первой книге; с нею проведено немало дней и вечеров; завязалась тесная дружба с ее братом, Андреем.

«Путь конкистадоров» Гумилев никогда не переиздавал, откровенно давая понять, что и сам считает первую книгу пробой пера, уроком, подготовкой к творчеству, но не самим творчеством, достойным его Гумилева, уровня. Только три стихотворения из всего сборника, да и то переделанные, отшлифованные, ограненные, счел он возможным потом «вернуть» читателям. Однако и в них даже названия сменил: «Сонетом» стало программное юношеское «Я конквистадор в панцире железном…»; «Балладой» - «Сказка о королях»; «Оссианом» - «Греза ночная и темная…»

Впрочем, надпись на одном из экземпляров говорит сама за себя:

Этот «Путь конквистадоров»,

Скопище стихов нестройных,

Недостоин Ваших взоров,

Слишком светлых и спокойных.

Да и потом, в 1912 году, выпустив в свет «Чужое небо», четвертую по счету книгу, Гумилев не случайно, не оговорившись, назовет ее третьей.

Однако, что бы ни говорили и тогда и теперь об этом поэтическом опыте, он заслуживает внимания по нескольким причинам, и в первую очередь потому, что в сборнике с достаточной четкостью выражена позиция входящего в литературу человека; присутствует, хотя и далеко не везде, свой, незаемный почерк, взгляд. Получился своего рода первый итог работы души на тот момент. И было явлено миру отношение поэта к самому себе, подтвержденное целенаправленным трудом: и обильным чтением, и кропотливой редактурой собственных строк, и размышленьями о смысле человеческого существования, сущности поэзии.

В рецензии, Валерий Брюсов - известный поэт, сказал, что книга - «только «путь» нового конквистадора» и что «его победы и завоевания впереди», что в сборнике «есть несколько прекрасных стихов, действительно удачных образов…»

«Сады моей души всегда узорны…»

В отличие от занятий в гимназии, занятиям поэзий Гумилев отдавался с большим прилежанием и, торопя самого себя, сокращал период ученичества, стремясь сразу овладеть тем, что считал необходимым. И это вот «влияние», «незрелость» - это, скорее всего, демонстрация накопленного, от стиля до техники, все то же гумилевское стремление доказать себе и другим: могу.

Все это происходило, когда Гумилев находился в стенах гимназии, - аттестат зрелости он получит уже двадцатилетним, 30 мая 1906 года. А еще до официального завершения курса обучения появляется желание уехать за границу. В том, что он уехал в Париж, просматривается не страсть к наукам (хотя Гумилев и поступил в Сорбонну), а в первую очередь его неуемная страсть к путешествиям. Мир, которым довольствовались царскоселы, был для него мал и бледен, душа требовала расстояний и впечатлений.

Конечно, отъезд сделал и без того не слишком большой круг его литературных знакомств еще более узким. Выручали молодость, которой свойственны увлечения отнюдь не только литературного плана, переписка с Брюсовым и самостоятельная работа - чтение, изучение французской поэзии. Хотя сомнений в себе, в своем таланте немало, Гумилев не отступается от мысли, что человек может сделать себя сам - даже поэтом. Даже - знаменитым поэтом. К творчеству он относится как к работе, к ремеслу, в котором тоже есть мастера, и есть подмастерья - в зависимости от владения приемами, техникой. И, несмотря на то, что он усиленно ищет «границу, где кончаются опыты и начинается творчество», все же в этот период именно опытам отдает больше всего времени и сил, изучает законы стихосложения.

Вернувшись в мае 1907 года в Россию, 20 июня он уже вновь был в Париже, пытаясь осмыслить случившееся с ним за два киевско-московско-петербургских месяца: и встречу с Брюсовым, и освобождение от воинской службы, и очередной отказ Анны Горенко выйти за него замуж. Эти отказы, столь глубоко ранившие душу «конквистадора»! Известно, что после двух из них Гумилев пытался покончить с собой.

Несмотря на все трудности пребывания во Франции - и материальные, и нравственные, - Гумилев не забывал об основном, как он для себя определил, деле - литературном творчестве. Собиралась вторая книга - вышедший в январе 1908 года сборник «Романтические цветы», изданный за свой счет и посвященный Анне Андреевне Горенко.

Выход второй книги стихов имел для творческой судьбы Гумилева большое значение. Вернее, не столько сам по себе выход, сколько реакция на него критики и читающей публики.

Впечатления от путешествий отразились в его стихах, диких экзотических ритмах. В его стихах звучит и музыка заморских стран, и песни России, и смех и слезы любви, и трубы войны. Одним из самых прекрасных стихотворений об Африке является «Жираф».

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай: далеко, далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана,

И шкуру его украшает волшебный узор,

С которым равняться осмелится только Луна,

Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

Вдали он подобен цветным парусам корабля,

И бег его плавен, как радостный птичий полет.

Я знаю, что много чудесного видит Земля,

Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Я знаю веселые сказки таинственных стран

Про черную деву, про страсть молодого вождя,

Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,

Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.

И как я тебе расскажу про тропический сад,

Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав…

Ты плачешь? Послушай… далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

«Жираф» - это изысканная музыка «таинственных» стран. Это стихотворение настолько мелодично, что в наше время на него написана музыка и оно стало песней.

Экзотика в поэзии Гумилева никогда не была самоцелью, но если сначала она присутствовала как выражение мечты, то затем, в зрелом возрасте, стала отражением его мировоззрения.

Частично отказавшись со временем от маски конквистадора, он никогда не отказывался от внутреннего конквистадорства, что подтвердил и переносом стихотворения - переработав его - в более поздние издания. Романтика прекрасно уживалась в нем с трезвым отношением к поэзии, ибо одно было формой существования, второе - делом жизни, и в личности этого человека они являли единый сплав.

Анненский достаточно подробно перечислил достоинства «Романтических цветов»: «Зеленая книжка оставила во мне сразу же впечатление чего-то пряного, сладкого, пожалуй даже экзотического, но вместе с тем и такого, что жаль было долго и пристально смаковать и разглядывать на свет: дал скользнуть по желобку языка - и как-то невольно тянешься повторить этот сладкий зеленый глоток. Лучшим комментарием к книжке служит слово Париж на ее этикетке. Русская книжка, написанная в Париже, навеянная Парижем…Зеленая книжка отразила не только искание красоты, но и красоту исканий».

«Жемчуга»

В апреле 1910 года в жизни Гумилева произошли два знаменательных события: вышла третья книга стихов «Жемчуга» и 25 апреля состоялось венчание с Анной Андреевной; спустя неделю молодожены отправились во Францию, в свадебное путешествие. Впрочем, едва из него вернувшись, Гумилев тут же, в сентябре, уехал в Африку: его по-прежнему манила Аддис-Абеба.

Книга «Жемчуга» посвящена Брюсову. Чтобы не было сомнений в том, почему именно, автор уточнил: «моему учителю». Насколько в «Романтических цветах» явно было видно влияние Бальмонта, кумира юности, настолько же явно в «Жемчугах» воздействие учителя, Брюсова. Гумилев, хотя и был прилежным учеником, превыше всего ставил самостоятельность выбора. Поэтому, в чем-то следуя форме, он не пошел за Брюсовым. Он подводил собственные итоги - пусть даже были итоги ученичества:

Ты помнишь дворец великанов,

В бассейне серебряных рыб,

Аллеи высоких платанов

И башни из каменных глыб?

Как конь золотистый у башен,

Играя, вставал на дыбы

И белый чепрак был украшен

Узорами тонкой резьбы?

Ты помнишь, у облачных впадин

С тобою нашли мы карниз,

Где звезды, как горсть виноградин,

Стремительно падали вниз?

Теперь, о скажи, не бледнея,

Теперь мы с тобою не те,

Быть может, сильней и смелее,

Но только чужие мечте.

У нас, как точеные, руки,

Красивы у нас имена,

Но мертвой, томительной скуке

Душа навсегда отдана.

И мы до сих пор не забыли,

Хоть нам и дано забывать,

То время, когда мы любили,

Когда мы умели летать.

Книга приобрела широкую известность и не случайно была сразу замечена литературной критикой. Форма, техника стиха не могли не привлечь. По этому поводу в рецензии на книгу Валерий Брюсов писал: «Н. Гумилев не создал никакой новой манеры письма, но, заимствовав приемы стихотворной техники у своих предшественников, он сумел их усовершенствовать, развить, углубить, что, быть может, надо признать даже большей заслугой, чем искание новых форм, слишком часто ведущих к плачевным неудачам».

Речь в «Жемчугах» идет о жизни духа, который всегда современен и не может быть привязан к какому-либо отрезку времени. Книга удивительно гармонична. В ней форма диктовала содержание: почерк, натура, художническая манера здесь главенствуют.

В «Жемчугах» уже зреет зерно будущего направления - того самого акмеизма, который, по убеждению Гумилева, должен будет спасти отечественную поэзию. Когда читаешь:

И апостол Петр в дырявом рубище,

Словно нищий, бледен и убог, -

понимаешь, что поэт и научился, и осмелился небесное опускать до земного, осязаемого, а не только земное возносить до романтических заоблачных высей.

«О тайна тайн, о птица Рок…»

«Цех Поэтов» был задуман осенью и обсужден в «Аполлоне» с привлечением Городецкого, Лозинского, Нарбута, Мандельштама, Зенкевича, Ахматовой… 20 октября уже состоялось первое заседание, 1 ноября - второе, в Царском Селе.

Принявший к этому времени участие в создании нескольких журналов и литературной организации, в которой верховодил все-таки не он, а Вячеслав Иванов, Гумилев на этот раз взял в свои руки все бразды (союз с Сергеем Городецким был временным и, в известной степени, вынужденным). Убежденный в том, что стихи может писать каждый грамотный человек, овладевший техникой, ремеслом, Гумилев и останавливается именно на таком названии - цех. По словам Ахматовой, «все люди, окружавшие Николая Степановича, были им к чему-нибудь предназначены. Например, О.Мандельштам должен был написать поэтику…»

Свое предназначение Гумилев видел в том, чтобы руководить. Действительно, организаторский его способности были уникальны.

Созданный в 1911 году «Цех Поэтов» был как раз той организацией, и структура, и направленность, и порядки которой вполне импонировали Гумилеву. Разделив участников на «мастеров» («синдиков»), которых было всего два - Городецкий и сам Гумилев, - и «подмастерьев», Гумилев вменял в обязанность «подмастерьям» беспрекословное повиновение, работу над «вещью» по указанию «мастера» и запрет на публикацию без разрешения «мастера» (для публикаций использовались «Аполлон» и созданные при «Цехе» журнал и издательство, которые назывались одинаково: «Гиперборей»).

Выдержать подобного мог далеко не каждый, и потому многие «подмастерья» в скором будущем покинут свой «Цех». Блок, который был в «Цехе» единственный раз - на организационном собрании 20 октября, - назвал объединение «Гумилевско-Городецким обществом», а впоследствии записал: «Футуристы в целом, вероятно, явление более крупное, чем акмеизм. Последние - хилы, Гумилева тяжелит «вкус», багаж у не тяжелый (от Шекспира до… Теофиля Готье), а Городецкого держат, как застрельщика с именем; думаю, что Гумилев конфузится и шокируется им нередко».

Акмеизм как программа зародился в «Цехе Поэтов», но это было несколько позже. Поначалу же «Цех», насчитывавший 26 членов, вбирал в себя представителей разных направлений, большей частью как раз не акмеистов.

Поколебавшись между выбором названия для нового течения - акмеизм или адамизм, - родоначальники остановились на акмеизме, производном от греческого акме: вершина, процветание.

О создании акмеизма было официально заявлено 11 февраля 1912 года на заседании «Академии стиха», а в №1 «Аполлона» за 1913 год появились статьи Гумилева «Наследие символизма и акмеизм» и Городецкого «Некоторые течения в современной русской поэзии», которые считались манифестами новой школы. Признавая, что «символизм был достойным отцом», Гумилев заявил, что он «закончил свой круг развития и теперь падает».

Проанализировав как отечественный, так и французский и германский символизм, он сделал вывод: «Мы не согласны приносить ему (символу) в жертву прочие способы воздействия и ищем их полной согласованности»; «Акмеистом труднее быть, чем символистом, как труднее построить собор, чем башню. А один из принципов нового направления - всегда идти по линии наибольшего сопротивления».

Мир следовало принимать безоговорочно, непосредственно. Но следование выработанной эстетической программе привело к тому, что Блок затем назвал нежеланием «иметь тени представления о русской жизни и жизни мира вообще», Отчасти это было связано с тем, что своими учителями акмеисты считали Шекспира, Рабле, Франсуа Вийона, Теофиля Готье. В статье Гумилев утверждал, что «подбор этих имен - не произволен. Каждый из них - краеугольный камень для здания акмеизма, высокое напряжение той или иной его стихии»; акмеисты мечтали соединить воедино внутренний мир человека (Шекспир), «мудрую физиологичность» (Рабле), «жизнь, нимало не сомневающуюся в самой себе, хотя знающую: все - от Бога, и порок, и смерть, и бессмертие» (Вийон) и «достойные одежды безупречных форм» (Готье).

Создавая «Цех Поэтов», а за ним и акмеизм, Гумиленв не отрицал достижений символизма, наоборот - призывал взять из него лучшее. По воспоминаниям Ахматовой, именно тогда он сказал ей о символистах: «Они как дикари, которые съели своих родителей и с тревогой смотрят на своих детей». Он не желал быть «съеденным». Да, впрочем, это ему и не грозило, так как, в сущности, акмеиста из него и не вышло. Разве что в выпущенной в этом же, 1912 году книге «Чужое небо» современники увидели некие черты проявления нового направления.

«Чужое неба» - книга более «простая», чем предыдущие; быть может, именно потому, что в ней теперь уже не демонстрируются достижения формы, - в этом нет нужды: всем уже - и себе самому - он доказал, что может, что овладел. Интересна книга и тем, что автор в ней представлен и как лирик, и как эпик, и как драматург, и как переводчик.

Сомнение

Вот я один в вечерний тихий час,

Я буду думать лишь о Вас, о Вас.

Возьмусь за книгу, но прочту: «она»,

И вновь душа пьяна и смятенна.

Я брошусь на скрипучую кровать,

Подушка жжет… нет, мне не спать, а ждать.

И крадучись, я подойду к окну,

На дымный луг взгляну и на Луну.

Вон там, у клумб, Вы мне сказали «да»,

О, это «да» со мною навсегда.

И вдруг сознанье бросит мне в ответ,

Что Вас, покорной, не было и нет.

Что Ваше «да», Ваш трепет, у сосны

Ваш поцелуй - лишь бред весны и сны.

Если исходить из того, что акме - расцвет, вершина, то «Чужое небо» действительно являет собой лучшую из вышедших до 1912 года книг Гумилева - по лиризму, по земным и в тоже время возвышенным чувствам, воспетым в ней, по тщательной дозировке эмоционального и рационального, экзотического, «конквистадорскаого», но уже в ином преломлении и приземленно-бытового.

«Чужому небу» суждено было стать последней «мирной» книгой поэта. Следующая, «Колчан», вышла только спустя четыре года. Правда, было немало промежуточных публикаций - как стихов, так и прозы, тех же «Записок кавалериста», - но Гумилев все-таки автор в первую очередь именно сборников, концептуально завершенных книг: к нему такому привыкли.

«Я не прожил, я протомился…»

24 августа 1914 года Н. Гумилев несмотря на полученное еще в 1907 году освобождение, он записывается добровольцем в лейб-гвардии уланский полк. Он не воспринял войну как «страшный путь». Другие ритмы и мотивы слышались ему.

Солдаты громко пели, и слова

Невнятны были, сердце их ловило.

- «Скорей вперед! Могила, так могила!

Нам ложем будет свежая трава,

А пологом - зеленая листва,

Союзником - архангельская сила».

Говоря о военной лирике Гумилева, нельзя не помнить о психологических особенностях его личности. Гумилева не зря называли поэт-воин. Современник поэта писал: «Войну он принял с простотою современной, с прямолинейной горячностью. Он был пожалуй, одним из тех немногих людей в России, чью душу война застала в наибольшей боевой готовности». Но Гумилев видел и сознавал ужас войны, показывал его в прозе и стихах, а некоторая романтизация боя, подвига была особенностью Гумилева - поэта и человека с ярко выраженным, редкостным, мужественным, рыцарским началом и в поэзии и в жизни.

Как и ко всему, что делал, к своему участию в войне Гумилев отнесся крайне серьезно. Добившись зачисления в армию и выбрав кавалерию, он тут же стал тренироваться, совершенствоваться в стрельбе, езде и фехтовании. Фронт был не за горами - уже в октябрьские дни начались бои.

Служил Гумилев прилежно, отличался храбростью - о том говорит и быстрое его продвижение до прапорщика, и два Георгиевских креста - 4 и 3 степеней, которые давались за исключительное мужество.

Уйдя на фронт в 1914 году, Гумилев, естественно, выбыл из литературной жизни столицы, не мог на нее влиять. Стихи, написанные им на фронте значительно отличаются стихотворений выпущенных в прошлых сборниках. «Цех Поэтов» распался, что еще раз подтвердило: Гумилев был в нем стержнем, основным звеном.

В конце декабря 1915 года вышла книга стихов «Колчан», в которую поэт включил и то, что было создано им на фронте. Книга посвящена Татиане Викторовне Адамович, с которой поэт познакомился до войны, в январе 1914 года. Это увлечение (даже роман) было спокойным и продолжительным и не завершилось ярко выраженным разрывом, чему способствовало, может быть, приятельство Гумилева с братом Татианы, поэтом и критиком Г.В.Адамовичем, - в скором будущем соратником по созданию второго «Цеха Поэтов».

В книге помимо военной много любовной и философской лирики. Именно эти стихи определяют лицо нового сборника - новое лицо поэта.

Я не прожил, я протомился

Половину жизни земной,

И, Господь, вот Ты мне явился

Невозможной такой мечтой.

Вижу свет на горе Фаворе

И безумно тоскую я,

Что взлюбил и сушу и море,

Весь дремучий сон бытия;

Что моя молодая сила

Не смирилась перед Твоей,

Что так больно сердще томила

Красота Твоих дочерей.

Но любовь разве цветик алый,

Чтобы ей лишь мгновенье жить,

Но любовь разве пламень малый,

Что ее легко погасить?

С этой тихой и грустной думой

Как-нибудь я жизнь дотяну,

А о будущей Ты подумай,

Я и так погубил одну.

«Колчан», как следует из названия, собрал в себе, по замыслу автора, «стрелы» - стихи, передающие состояние человека на войне: это и «Война», и «Пятистопные ямбы», и «Наступление», и «Смерть». Но не меньше в нем стрел Амура. И - стрел острой философской мысли.

«Костер»

Не известно, как повернулась бы судьба Гумилева, останься он в Петербурге: впереди был 1917 год, и отношение к событиям этого года, как мы знаем, далеко не у всех было однозначным. Но после неудачной сдачи экзаменов на офицерское звание и болезни Гумилев получил назначение в экспедиционный корпус за границу и в июле 1917 года прибыл в Париж.

Октябрьская революция, естественно, изменила планы и экспедиционного корпуса, и бывших союзников России. Поскольку в начале 1918 года Управление русского военного комиссариата прекратило свое существование, и Гумилев, добравшись из Парижа в Лондон, начинает оформлять документы для возращения в Россию.

Вернувшись из Лондона, он с головой ушел в литературную деятельность, не сомневаясь в том, что сможет возглавить литературную жизнь Петрограда. По возращении его ждали не только лавры: прекратил существование едва дотянувший до осени 1917 года второй «Цех Поэтов», Надо было возрождать «Гиперборей», не говоря уже о заботах о хлебе насущном на каждый день. К тому же в первые дни его пребывания в Петрограде Ахматова попросила о разводе: она собиралась замуж за Шилейко. Несмотря на то, что их отношения с Гумилевым давно были только видимостью семейных, он очень переживал такой поворот событий. Впрочем, вскоре и сам он женился - на Анне Николаевне Энгельгардт.

Организаторские способности Гумилева, его деятельная энергия, соединенная с признанным к тому времени мастерством, не могли остаться незамеченными хотя бы по той простой причине, что сам он этого бы не позволил. Духовный его подъем, объясняемый возвращением в литературу, счастливо совпал с открывшимися возможностями. Он переиздает свои книги («Жемчуга», «Романтические цветы»), издает одну за другой новые («Мик», «Фарфоровый павильон», «Костер»), читает лекции в многочисленных студиях и объединениях, занимается активной переводческой деятельностью, снова возвращается к литературной критике. Одновременно Гумилев не столько возрождает, сколько создает новый «Цех Поэтов», в который входят Г.Адамович, Г.Иванов, Н.Оцуп.

Вышедший в 1918 году сборник «Костер» не привлек особого внимания критики. Это следует объяснить прежде всего другими заботами и проблемами, выдвинутыми первым послереволюционным годом. Эта книга являющая Гумилева, во многом не похожего на прежнего, вызывает интерес тем, что энергия, ранее обращаемая поэтом в экзотику, теперь направлена в иное русло. Это - самая русская по содержанию из всех книг Гумилева. На ее страницах рождается новая для него тема «о России» - Андрей Рублев и русская природа; детство, прошедшее в «медом пахнущих лугах», и городок, в котором «крест над церковью взнесен, Символ власти ясной, Отеческой», ледоход на Неве и былинный Вольга… Он постепенно расширяет и углубляет свои темы, а в некоторых стихотворениях достигает даже пугающей прозорливости, как бы предсказывая собственную судьбу в стихотворении «Рабочий».

Он стоит пред раскаленным горном,

Невысокий старый человек.

Взгляд спокойный кажется покорным

От миганья красноватых век.

Все товарищи его заснули,

Только он один еще не спит:

Все он занят отливаньем пули,

Что меня с Землею разлучит.

Кончил, и глаза повеселели.

Возвращается. Блестит Луна.

Дома ждет его в большой постели

Сонная и теплая жена.

Пуля, им отлитая, просвищет

Над седою, вспененной Двиной,

Пуля, им отлитая, отыщет

Грудь мою, она пришла за мной.

Упаду, смертельно затоскую,

Прошлое увижу наяву,

Кровь ключом захлещет на сухую,

Пыльную и мятую траву.

И Господь воздаст мне полной мерой

За недолгий мой и горький век.

Это сделал в блузе светло-серой

Невысокий старый человек.

Стихи «Костра», созданные за военные годы, безусловно, имели в себе нечто, что позволило строгому Александру Блоку написать на подаренной Гумилеву своей книге: «Дорогому Николаю Степановичу Гумилеву - автору «Костра», читанного не только «днем», когда я «не понимаю» стихов, но и ночью, когда понимаю. А. Блок».

«Лишь Небу ведомы пределы наших сил…»

Книга «Шатер» (скорее - отдельно изданный цикл стихов) была посвящена племяннику, Н.Л.Сверчкову. Книга не стала и не могла стать заметным явлением в его творчестве, тем более что выпущена между двумя поистине вершинными сборниками: «Костром» и «Огненным столпом».

Читая «Огненный столп», даже не вспоминаешь об акмеизме. Поэт оказался намного шире и глубже созданной им школы. Иной мир - таинства души, чувств и пророчеств (то, что поэт еще не так давно отрицал) - сходит с ее страниц. Леконт де Лилль и Теофиль Готье навсегда остались в прошлом. В «Огненном столпе» есть только Гумилев.

Как в первом своем сборнике - «Пути конквистадоров» - Гумилев пытался найти маску, так в последнем - «Огненном столпе» стремиться понять тайну мироздания и движения души, зачастую независимые от человеческого желания.

Одну из своих книг (есть предположение, что именно эту, «Огненный столп») Гумилев хотел назвать: «Посредине странствия земного». О выходе книги с таким названием даже сообщалось в газете «Жизнь искусства» - в те дни, когда Гумилев был уже арестован… Не назвал, боясь, что такое название сократит ему жизнь.

«Огненный столп» и вышел как раз посредине нормального по срокам земного странствия: автору - известному поэту и путешественнику, профессору, неутомимому организатору и руководителю - было 35 лет. Взлет. Расцвет. Вершина. И книга, посвященная второй жене, Анне Николаевне Энгельгардт, подтверждала это. «Лучшей из всех книг Гумилева» назвал ее тогда же один из критиков.

Эту, лучшую свою книгу ему уже не суждено было увидеть напечатанной.

Отказавшись от надуманных красивостей и книжности, в «Огненном столпе» поэт простыми словами, которых чурался раньше, размышляет о жизни и смерти, о любви и ненависти, о добре и зле, поднимаясь до философских высот и оставаясь при этом предельно земным. Его мысли о душе, пронизывающие почти все стихотворения, - потребность осмысления именно земного пути.

Как и всякому большому поэту, Гумилеву был присущ дар предвидения. Быть может, это теперь, зная о его судьбе, видишь в стихах и то, что поэт вкладывал в них, не преследуя конкретной цели - предсказать. Но это могло происходить и подспудно, вне его осознанного желания. И потому стихотворение «Память» - это попытка итога и в то же время - пророчества: вот таким я был, вот этим жил, к этому стремился, но - останется ли все это, тем ли оно было, чтобы остаться? И «Заблудившийся трамвай» - стремление осознать свой, тот самый земной пока еще, путь:

Где я? Так томно и так тревожно

Сердце мое стучит в ответ:

Видишь вокзал, на котором можно

В Индию Духа купить билет.

Здесь уже разъединяемо единство телесного и духовного. Еще не понимается до конца необратимость процесса, но мысль не может смириться с тем, что все кончено, завершаемо, тленно, и потому бьется над продолжением себя, пусть и в иных формах.

В «Огненном столпе» идет процесс «воспоминаний», которые зачастую напрочь отрицают былые признания, вознося автора над собою недавним. Отсюда, от этих открытий и этого нового понимания себя, - и своего рода завещание читателям, которые «возят мои книги в седельной сумке, читают их в пальмовой роще, забывают на тонущем корабле»; не завещание даже, а, скорее, снова попытка откровения - как перед Богом, как в последнем слове:

Я не оскорбляю их неврастенией,

Не унижаю душевной теплотой,

Не надоедаю многозначительными намеками

На содержимое выеденного яйца.

Но когда вокруг свищут пули,

Когда волны ломают борта,

Я учу их, как не бояться,

Не бояться и делать что надо.

И когда женщина с прекрасным лицом,

Единственно дорогим во Вселенной,

Скажет: «Я не люблю Вас», -

Я учу их, как улыбнуться,

И уйти, и не возвращаться больше.

А когда придет их последний час,

Ровный, красный туман застелет взоры, -

Я научу их сразу припомнить

Всю жестокую, милую жизнь,

Всю родную, странную Землю

И, представ перед ликом Бога

С простыми и мудрыми словами,

Ждать спокойно его суда.

Простые и мудрые слова, которыми написан этот своего пода нерукотворный памятник, безусловно, явились закономерным следствием другого миропонимания, к которому все ближе и ближе подходил поэт.

Вместо прежней мысли о том, что стихи - ремесло, которым может овладеть любой, в «Шестом чувстве» появляется другое определение: «Что делать нам с бессмертными стихами?». И другое отношение к творчеству, окончательный отказ от манифеста Готье:

Как некогда в разросшихся хвощах

Ревела от сознания бессилья

Тварь скользкая, почуя на плечах

Еще не появившиеся крылья, -

Так век за веком - скоро ли, Господь? -

Под скальпелем природы и искусства

Кричит наш дух, изнемогает плоть,

Рождая орган для шестого чувства.

Посредине странствия земного принято ставить вопросы. Поэт поставил их - своим творчеством, своей судьбой: жизнью и смертью. Оставляя за собою обязанность отвечать, можно лишь повторить вслед за другой трагической личностью- Мариной Цветаевой:

«Чувство Истории - только Чувство Судьбы.

Не «мэтр» был Гумилев, а мастер: боговдохновленный и в этих стихах уже безымянный мастер, скошенный в самое утро своего мастерства-ученичества, до которого в «Костре» и окружающем костре России так - чудесно-древесно! - дорос».

Жизнь Н. С. Гумилева трагически оборвалась в августе 1921 года. Долгие годы официально утверждалось, что поэт был расстрелян за участие в контрреволюционном, так называемом Таганцевском заговоре. Но на деле его вина заключалась лишь в недонесении органам, о том, что ему предлагали вступить в заговорщическую организацию, что также подлежит сомнению.

«Таганцевское дело» вызвало широкий негативный резонанс. Мировая общественность не могла согласиться с таким приговором. Алексей Толстой написал позже: «Я не знаю подробностей его убийства, но, зная Гумилева, - знаю, что стоя у стены он не подарил палачам даже взгляда смятения и страха. Мечтатель, романтик, патриот, суровый учитель, поэт. Хмурая тень его, негодуя отлетела от... страстно любимой им Родины... Свет твоей душе. Слава - твоему имени».

Заключение

Без Гумилева отечественная литература - не только поэзия, но и критика, и проза - не полна. Творчество поэта не только в Серебряном веке русской поэзии имело большое значение, но и оказало влияние на дальнейшее развитие литературы.

Поэзия Гумилева в разные периоды его творческой жизни сильно отличается. Иногда он категорически отрицает символистов, а иногда настолько сближается с их творчеством, что трудно догадаться, что все эти замечательные стихотворения принадлежат одному поэту. Здесь вспоминаются слова проницательного А. Блока: «Писатель - растение многолетнее... душа писателя расширяется периодами, а творение его только внешние результаты подземного роста души. Поэтому путь развития может представляться прямым только в перспективе, следуя же за писателем по всем этапам пути, не ощущаешь этой прямизны и неуклонности, вследствие остановок и искривлений».

Эти слова Блока, поэта, высоко ценимого Гумилевым, и в то же время основного его оппонента в критических статьях, наиболее подходят к описанию творческого пути Гумилева. Так, ранний Гумилев тяготел к поэзии старших символистов Бальмонта и Брюсова, увлекался романтикой Киплинга, и в то же время обращался к зарубежным классикам: У.Шекспиру, Ф.Рабле, Ф.Вийону, Т.Готье и даже к эпически-монументальным произведениям Некрасова. Позже он отошел от романтической декоративности экзотической лирики и пышной яркости образов к более четкой и строгой форме стихосложения, что и стало основой акмеистического движения. Он был строг и неумолим к молодым поэтам, первый объявил стихосложение наукой и ремеслом, которому нужно так же учиться, как учатся музыке и живописи. Талант, чистое вдохновение должны были, по его пониманию, обладать совершенным аппаратом стихосложения, и он упорно и сурово учил молодых мастерству. Основные положения новой теории изложены им в статье «Наследие символизма и акмеизм». «Новому направлению» было дано два названия: акмеизм и адамизм (с греческого - «мужественно-твердый и ясный взгляд на жизнь»). Главным их достижением Гумилев считал признание «самоценности каждого явления», вытеснение культа «неведомого» «детски мудрым, до боли сладким ощущением собственного незнания». Также к этому периоду относится написание Гумилевым серьезной критической работы «Письма о русской поэзии», опубликованной позже в 1923 году.

Но с годами поэзия Гумилева несколько меняется. В сборниках военной эпохи в ней вдруг возникают отдаленные отзвуки блоковской, опоясанной реками, Руси и даже «Пепла» Андрея Белого. Эта тенденция продолжается и в послереволюционном творчестве. Поразительно, но в стихотворениях «Огненного столпа» Гумилев как бы протянул руку отвергаемому и теоретически обличаемому символизму. Поэт словно погружается в мистическую стихию, в его стихах вымысел причудливо переплетается с реальностью, поэтический образ становится многомерным, неоднозначным. Это уже новый романтизм, лирико-философское содержание которого значительно отличается от акмеистической «прекрасной ясности» и конкретности.

Николай Гумилев был далеко незаурядной личностью с удивительной и вместе с тем трагичной судьбой. Не подлежит сомнению его талант как поэта и литературного критика. Его жизнь была полна суровых испытаний, с которыми он с доблестью справился: несколько попыток самоубийства в юности, несчастная любовь, чуть ли не состоявшаяся дуэль, участие в мировой войне. Но она оборвалась в возрасте 35 лет, и кто знает, какие бы гениальные произведения Гумилев бы еще мог создать. Прекрасный художник, он оставил интересное и значительное наследие, оказал несомненное влияние на развитие российской поэзии. Его ученикам и последователям, наряду с высоким романтизмом, свойственна предельная точность поэтической формы, так ценимая самим Гумилевым, одним из лучших русских поэтов начала XX века.

Список литературы

поэт гумилев стихи лирика

В.П.Енишерлов (автор предисловия) «Гумилев Николай Степанович. Стихотворения и поэмы».

И.Панкеев «Посредине странствия земного».

Н.Скатов «О Николае Гумилеве и его поэзии».

4. Советский Энциклопедический Словарь.

5. В. Хижняк «Таганцевское дело».

1. Размещено на www.allbest.ru