Баллады Л. Уланда в переводе В.А. Жуковского

Размещено на http://www.allbest.ru/

Министерство образования Российской Федерации

Северный (Арктический) Федеральный Университет

Контрольная работа по зарубежной литературе

Баллады Л. Уланда в переводе В.А. Жуковского

Выполнила: студентка Шабалина Алина

Архангельск 2012

Введение

Жуковский был первым, кто внес в нашу литературу романтическое начало, сосредоточился на внутреннем мире человека; он явил читателю русский язык в его истинной певучести, звучности и музыке стиха.

Василий Андреевич Жуковский был образованнейшим человеком, что позволило ему, обладавшему несравненным даром переводчика, сделать доступными для русского читателя многие лучшие образцы немецкой и английской поэзии, что в то время имело особенное значение, так как до него в русской литературе преобладали лишь переводы с французского. Жуковский переводил Шиллера, Байрона и многих других поэтов. Однако он не ограничивался этим; его перу принадлежит перевод «Одиссеи» -- эпической поэмы великого поэта Древней Греции Гомера, восточных поэм «Наль и Дамаянти» (Индия), «Рустем и Зораб» (Персия) и других произведений. Таким образом, переводческая деятельность Жуковского сыграла в истории литературы огромную роль. Недаром Пушкин называл его «гением перевода».

Создав «поэтический перевод как равноправный литературный жанр», В.А. Жуковский принёс русской литературе и культуре «больше пользы, чем множество других поэтов, хотевших стать "оригинальными"» (В.Г. Белинский).

Мастерство Жуковского-переводчика открыло для русской культуры принципиальную неоднозначность и объёмность чужого слова. Установка на «преображение» идеи оригинала «в создание собственного воображения», требование повторить за автором оригинальным «с начала до конца работу его гения» провозглашаются романтиком в ранних статьях и сохраняются в позднем творчестве.

Романтическая теория перевода сформулирована Новалисом, он определил три переводческие стратегии: «грамматическую», «изменяющую» и «мифотворческую», отдавая предпочтение последней. «Мифотворческий» перевод (истинный, «в самом высоком смысле») «передаёт чистую идеальную сущность индивидуального художественного произведения», «предлагает нам не реальное произведение, но идеал его». «Изменяющая» или «грамматическая» переводческие стратегии, альтернативные «претворению в миф», имеют дело, в первую очередь, с языковым выражением, а не с «духом» подлинника. В истории изучения преимущественно переводного наследия поэта можно встретить указания на близость переводческих принципов русского романтика принципам «мифотворческого перевода».

Современники много писали о феномене Жуковского, стараясь уловить его противоречивую сущность и место в русской литературе. В.Г. Белинский в 1839 г. утверждает, что «Жуковский - поэт, а не переводчик» и «его так называемые переводы очень несовершенны как переводы, но превосходны как его собственные создания»; в 1841 г. указывает на «какой-то общий отпечаток» его переводов, а ещё через два года определяет их как «венец поэзии Жуковского» и «момент самого сильного и плодовитого движения вперёд русской литературы».

Людвиг Уланд -- вторая после Фридриха Шиллера по значимости фигура в переводном творчестве русского романтика. Для того чтобы чётко представить место Уланда и говорить об особенностях его мифотворческой обработки Жуковским, обозначим эстетические принципы немецкого поэта и характер её восприятия русским романтиком.

Уланд снискал славу как народный поэт и ученый. Уже в своём первом сборнике «Стихотворения» (1815) он проявил себя как лирически одарённейший в кружке швабских поэтов (Кернер, Шваб, Вейблингер). Его песни вместе стали народным достоянием, сегодняшняя германистика видит в нем, прежде всего, предтечу немецкой фольклористики, исследований народных песен, сказаний и произведений средневековой литературы. Всё это в полной мере отражено в особом швабском романтизме Уланда: четкая гражданская позиция, средневековый колорит и народно-песенная традиция. Вторую определяющую черту эстетики Уланда, составляет мощная «бюргерская традиция» вкупе с «неотрефлектированной христианственностью», очевидно понимая под «бюргерством», в частности, тягу к идиллической сюжетности.

Апелляция к фольклорно-мифологическому началу, отказ от идейной и эмоциональной сложности оказывается созвучным творческим стремлениям Жуковского на данном этапе его творчества. И здесь фольклорно-песенные и элегические настроения произведений Уланда в синтезе с удалёнными во времени историческими и легендарными событиями («псевдоисторизмом») и детальными психологическими характеристиками главных героев вполне органичны исканиям Жуковского.

Далее представляю оригинал баллад Л. Уланда, свой дословный перевод и перевод В.А. Жуковского.

Die drei Lieder

In der hohen Hall' sa? Konig Sifrid:

"Ihr Harfner, wer wei? mir das schonste Lied?"

Und ein Jungling trat aus der Schar behende,

Die Harf' in der Hand, das Schwert an der Lende:

"Drei Lieder wei? ich; den ersten Sang,

Den hast du ja wohl vergessen schon lang:

Meinen Bruder hast du meuchlings erstochen,

Und aber, hast ihn meuchlings erstochen!

Das andre Lied, das hab' ich erdacht

In einer finstern und sturmischen Nacht:

Mu?t mit mir fechten auf Leben und Sterben,

Und aber, mu?t fechten auf Leben und Sterben!"

Da lehnt er die Harfe wohl an den Tisch,

Und sie zogen beide die Schwerter frisch

Und fochten lange mit wildem Schalle,

Bis der Konig sank in der hohen Halle.

"Nun sing' ich das dritte und schonste Lied,

Das werd' ich nimmer zu singen mud':

Konig Sifrid liegt in [seim]1 rotem Blute,

Und aber, liegt in seim roten Blute!"

Три песни

В высоком (тронном) зале озирается король Зигфрид:

Вы,арфисты! Кто споет лучшую песню мне?

И юноша проворно выступает из толпы.

В руках арфа, на поясе меч.

Три песни я знаю; первая песня

Да, я думаю, тобою давно забыта она.

Ты злодейски убил моего брата

И снова: его злодейски убил.

Другая есть песня, что придумал я

Во мрачной, бурной ночи

Сражайся со мною на жизнь или смерть

И снова: сражайся со мною на жизнь или смерть!

Тут положил он арфу на стол,

И они оба обнажили мечи.

И долго сражались с яростным звоном,

Пока не рухнул король в тронном зале.

Теперь спою я третью, лучшую песню,

Которую я никогда не пел.

Король Зигфрид лежит в своей красной крови.

И снова: лежит в своей красной крови.

Три песни

«Споет ли мне песню веселую скальд?» --

Спросил, озираясь, могучий Освальд.

И скальд выступает на царскую речь,

Под мышкою арфа, на поясе меч.

«Три песни я знаю: в одной старина!

Тобою, могучий, забыта она;

Ты сам ее в лесе дремучем сложил;

Та песня: отца моего ты убил.

Есть песня другая: ужасна она;

И мною под бурей ночной сложена;

Пою ее ранней и поздней порой;

И песня та: бейся, убийца со мной!»

Он в сторону арфу, и меч наголо;

И бешенство грозные лица зажгло;

Запрыгали искры по звонким мечам --

И рухнул Освальд -- голова пополам.

«Раздайся ж, последняя песня моя;

Ту песню и утром и вечером я

Греметь не устану пред девой любви;

Та песня: убийца повержен в крови».

Налицо заметные отступления от авторского текста, так Зигфрид предстает Освальдом, вместо отца у скальда убивают брата. Усилено предпоследнее четверостишие - «голова пополам». Этого вообще нет в подстрочнике и оригинале. Вместо средневековой Германии в переводе Жуковского -- средневековая Скандинавия. Изменен стих -- у Уланда дольник, у Жуковского четырехстопный хорей.

Жуковский так же смягчает простонародно-грубоватый стиль повествования, сохраняя пафос оригинала.

Der Wirtin Tochterlein

Es zogen drei Bursche wohl uber den Rhein,

Bei einer Frau Wirtin, da kehrten sie ein:

»Frau Wirtin, hat Sie gut Bier und Wein?

Wo hat Sie Ihr schones Tochterlein?« --

»Mein Bier und Wein ist frisch und klar,

Mein Tochterlein liegt auf der Totenbahr'.«

Und als sie traten zur Kammer hinein,

Da lag sie in einem schwarzen Schrein.

Der erste, der schlug den Schleier zuruck

Und schaute sie an mit traurigem Blick:

»Ach, lebtest du noch, du schone Maid!

Ich wurde dich lieben von dieser Zeit.«

Der zweite deckte den Schleier zu

Und kehrte sich ab und weinte dazu:

»Ach, dass du liegst auf der Totenbahr'!

Ich hab' dich geliebet so manches Jahr.«

Der dritte hub ihn wieder sogleich

Und kusste sie an den Mund so bleich:

»Dich liebt' ich immer, dich lieb' ich noch heut'

Und werde dich lieben in Ewigkeit.«

Три путника

Три путника, возвращаясь издалека,

Завернули к фрау Виртинг и спросили:

Фрау Виртинг, есть у вас хорошее пиво и вино?

И где ваша прелестная дочка?

Мое пиво и вино свежи и прозрачны

Дочь моя лежит в гробу.

Пока ее не вынесли из коморки,

Она лежит с черной свечой.

Первый, поднявший покров над гробом,

Увидел ее печальный облик.

Ах, живи ты сейчас, прекрасная Мадлен,

Я б любил тебя с этого времени.

Другой покрывало опять опустил

И, горько заплакав, молвил:

Ах, зачем ты лежишь в гробу!

Я любил тебя много лет.

Третий опять посмотрел и поцеловал в уста со словами

Тебя я любил всегда. Я люблю и сейчас.

И буду любить тебя вечно!

Три путника

В свой край возвратятся из дальней земли,

Три путника в гости к старушке зашли.

«Прими, приюти нас на темную ночь;

Но где же красавица? Где твоя дочь?»

«Принять, приютить вас готова, друзья;

Скончалась красавица дочка моя».

В светлице свеча пред иконой горит,

В светлице красавица в гробе лежит.

И первый, поднявший покров гробовой,

На мертвую смотрит с унылой душой:

«Ах! если б на свете еще ты жила,

Ты мною б отныне любима была!»

Другой покрывало опять наложил,

И горько заплакал, и взор опустил:

«Ах, милая, милая, ты ль умерла?

Ты мною так долго любима была!»

Но третий опять покрывало поднял

И мертвую в бледны уста целовал:

«Тебя я любил; мне тебя не забыть;

Тебя я и в вечности буду любить!

Перевод Жуковского очень близок к оригиналу как по ритму, так и по содержанию. Обе баллады написаны хореем.

В балладах «Три песни» и «Три путника» доминирует народно-песенная традиция. Созвучные по смыслу и теме другие произведения немецкого романтика («Мщение» (1816), «Песня бедняка» (1816), «Был у меня товарищ» (1826-1827), «Братоубийца» (1832), «Царский сын и поселянка» (1832)) стали популярными немецкими песнями. Особенность, присущая этим произведениям Уланда и всегда разворачиваемая и акцентируемая в русском переводе, - реализация христианских мифологических мотивов, которые призваны отразить в наглядности и житейской ценности основные религиозные традиции. Так, в балладе «Три путника» читаем: «В светлице красавица в гробе лежит». «Светлица», в переводе Жуковского, сильно отличается от немецкой «каморки» Уланда. Само слово чище и возвышеннее. Чувствуется, что тема близка автору перевода, изрядно - таки тяготевшему к мистике, теме жизни и красивой смерти.

Konig Karls Meerfahrt

Der Konig Karl fuhr uber Meer

mit seinen zwolf Genossen,

zum heil'gen Lande steuert er

und ward vom Sturm versto?en.

Da sprach der kuhne Held Roland:

»Ich kann wohl fechten und schirmen;

doch halt mir diese Kunst nicht stand

vor Wellen und vor Sturmen.«

Dann sprach Herr Holger aus Danemark:

»Ich kann die Harfe schlagen;

was hilft mir das, wenn also stark

die Wind' und Wellen jagen?«

Herr Oliver war auch nicht froh;

er sah auf seine Wehre:

»Es ist mir um mich selbst nicht so,

wie um die Alteklare.«

Dann sprach der schlimme Ganelon

(er sprach es nur verstohlen):

»War ich mit guter Art davon,

mocht euch der Teufel holen!«

Erzbischof Turpin seufzte sehr;

»Wir sind die Gottesstreiter;

komm, liebster Heiland, uber das Meer

und fuhr und gnadig weiter!«

Graf Richard Ohnefurcht hub an:

»Ihr Geister aus der Holle,

ich hab euch manchen Dienst getan;

jetzt helft mir von der Stelle!«

Herr Naimes diesen Ausspruch tat;

»Schon vielen riet ich heuer,

doch su?es Wasser und guter Rat

sind oft zu Schiffe teuer.«

Da sprach der graue Herr Riol:

»Ich bin ein alter Degen

und mochte meinen Leichnam wohl

dereinst ins Trockne legen.«

Es war Herr Gui, ein Ritter fein,

der fing wohl an zu singen:

»Ich wollt, ich wahr ein Vogelein:

wollt mich zu Liebchen schwingen.«

Da sprach der edle Graf Garein:

»Gott helf uns aus der Schwere!

Ich trink viel lieber den roten Wein,

als Wasser in dem Meere.«

Her Lambert sprach, ein Jungling frisch:

»Gott woll uns nicht vergessen!

A? lieber selbst 'nen guten Fisch,

statt da? mich Fische fressen.«

Da sprach Herr Gottfried lobesam:

»Ich la? mir's halt gefallen;

man richtet mir nicht anders an,

als meinen Brudern allen.«

Der Konig Karl am Steuer sa?;

der hat kein Wort gesprochen,

er lenkt das Schiff mit festem Ma?,

bis sich der Sturm gebrochen.

Король Карл - мореплаватель

Король Карл плыл по морю

Со своими двенадцатью друзьями,

Чтоб защитить святую землю.

Но крепла буря.

Тут сказал ему отважный герой Роланд:

Я могу сражаться, штурмовать на суше,

Но это искусство мне изменяет

Между волнами в бурю.

Тогда сказал господин Хольгер из Дании:

Я могу настроить свою арфу,

Но разве поможет она нам

Усмирить волны и ветер?

Господин Оливер был безрадостен,

Он сказал своей судьбе:

Это совсем не по мне, с мечом

Умереть молодым в волнах.

Тогда сказал предатель Ганелон,

Но сказал про себя:

Как! Разве я не заслуживаю лучшей судьбы?

Остальные пусть идут к черту!

Тогда вздохнул Тюрпин - святитель:

Мы посланцы бога

Приди, любимый господь, к нам в море

И веди сквозь беды дальше.

Граф Рихард беспутный вскричал:

Вы, гости из ада,

Я отслужил для вас людьми (отправив в ад),

Теперь помогите мне меж волн!

Сэр Наим говорил на эти речи:

Уж множество речей я слышал,

Еще пресная вода и добрый совет

Не часто топили корабли.

Тогда сказал седой господин Риоль:

Я старый вояка

И возможно ль, что на старости

Буду спать в сырой постели.

Это был господин Гюи, рыцарь.

Он запел песню:

Я хочу быть птичкой,

Чтоб вспорхнуть к моей любезной.

Тогда сказал благородный граф Гарайн:

Помоги, господи, в наших тягостях.

Я бы охотнее выпил красного вина,

Чем морской воды.

Молодой и свежий господин Ламберт сказал:

Боже мой, не забывай о нас.

Я предпочитаю сам съесть рыбу,

Чем достаться рыбам на обед.

Тогда сказал господин Готфрид, восхваляя:

Мне нравится оставаться с друзьями,

Направляй меня, как и других, господь,

Всех моих братьев.

Король Карл сидел у руля

Не произнося ни слова.

Он вел корабль к святой земле,

Пока сама собой не кончилась буря.

Плавание Карла Великого

Раз Карл Великий морем плыл,

И с ним двенадцать пэров плыло,

Их путь в святую землю был;

Но море злилося и выло.

Тогда Роланд сказал друзьям:

«Деруся я на суше смело;

Но в злую бурю по волнам

Хлестать мечам плохое дело».

Датчанин Гольгер молвил: «Рад

Я веселить друзей струнами;

Но будет ли какой в них лад

Между ревущими волнами?»

А Оливьер сказал, с плеча

Взглянув на бурных волн сугробы:

«Мне жалко нового меча:

Здесь утонуть ему без пробы».

Нахмурясь, Ганелон шепнул:

«Какая адская тревога!

Но только б я не утонул!..

Они ж?.. туда им и дорога!»

«Мы все плывем к святым местам! --

Сказал, крестясь, Тюрпин-святитель. --

Явись и в пристань по волнам

Нас, грешных, проведи, Спаситель!»

«Вы, бесы! -- граф Рихард вскричал, --

Мою вы ведаете службу;

Я много в ад к вам душ послал --

Явите вы теперь мне дружбу».

«Уж я ли, -- вымолвил Наим, --

Не говорил: нажить нам горе?

Но слово умное глухим

Есть капля масла в бурном море».

«Беда! -- сказал Риоль седой, --

Но если море не уймется,

То мне на старости в сырой

Постеле нынче спать придется».

А граф Гюи вдруг начал петь,

Не тратя жалоб бесполезно:

«Когда б отсюда полететь

Я птичкой мог к своей любезной!»

«Друзья, сказать ли вам? ей-ей! --

Промолвил граф Гварин, вздыхая, --

Мне сладкое вино вкусней,

Чем горькая вода морская».

Ламберт прибавил: «Что за честь

С морскими чудами сражаться?

Гораздо лучше рыбу есть,

Чем рыбе на обед достаться».

«Что бог велит, тому и быть! --

Сказал Годефруа. -- С друзьями

Я рад добро и зло делить;

Его святая власть над нами».

А Карл молчал: он у руля

Сидел и правил. Вдруг явилась

Святая вдалеке земля,

Блеснуло солнце, буря скрылась.

Исправлен метр внутри строф баллады, это четырехстопный ямб. В первоисточнике кое-где трехстопный.

Баллада построена по мотивам средневековых французских легенд. Среди них, однако, нет рассказа о морском плавании Карла Великого на пути в Палестину. Большая часть персонажей баллады взята из «Песни о Роланде». В их числе -- Ганелон, являющийся в «Песне о Роланде» изменником:

сохраняя вассальную верность Карлу, Ганелон предает французское войско из личной ненависти к Роланду. Жуковский, как всегда, смягчает черты «простонародного» стиля Уланда.

С первого же четверостишия намечается усиление смысловой нагрузки, т.е. вместо «Король Карл плыл по морю» - «Раз Карл Великий морем плыл». Сразу становится понятно о ком идет речь - ведь Карл Великий был один - французский король. «И с ним двенадцать пэров плыло». «Пэры» вместо просто «друзья» - значительное усиление. Мы сразу понимаем, что речь пойдет о самых высших и избранных, чуть ли не равных королям, число их ограничено.

Четвертая строфа значительно переработана, введены слова, которых вообще нет в первоисточнике. («Взглянув на бурых волн сугробы»). То же относится и к последующим 5-й строфе («какая адская тревога»), и к 6-й («явись и в пристань по волнам») и т.д.

В общем, произведение значительно переработано, но сохранен ритм и общий замысел. При этом преодолевается некоторая сухость немецкого языка, («маршеобразность», я бы сказала). Баллада становится ближе и понятнее русскому читателю, расцвеченная талантом замечательного представителя русского романтизма.

Harald

Vor seinem Heergefolge ritt

Der kuhne Held Harald.

Sie zogen in des Mondes Schein

Durch einen wilden Wald.

Sie tragen manch erkampfte Fahn,

Die hoch im Winde wallt,

Sie singen manches Siegeslied,

Das durch die Berge hallt.

Was rauschet, lauschet im Gebusch?

Was wiegt sich auf dem Baum?

Was senket aus den Wolken sich

Und taucht aus [Stromes Schaum]1?

Was wirft mit Blumen um und um?

Was singt so wonniglich?

Was tanzet durch der Krieger Reihn,

Schwingt auf die Rosse sich?

Was kost so sanft und ku?t so su?

Und halt so lind umfa?t?

Und nimmt das Schwert und zieht vom Ro?

Und la?t nicht Ruh noch Rast?

Es ist der Elfen leichte Schar;

Hier hilft kein Widerstand.

Schon sind die Krieger all dahin,

Sind all im Feenland.

Nur er, der Beste, blieb zuruck,

Der kuhne Held Harald.

Er ist vom Wirbel bis zur Sohl

In harten Stahl geschnallt.

All seine Krieger sind entruckt,

Da liegen Schwert und Schild,

Die Rosse, ledig ihrer Herrn,

Sie gehn im Walde wild.

In gro?er Trauer ritt von dann

Der stolze Held Harald,

Er ritt allein im Mondenschein

Wohl durch den weiten Wald.

Vom Felsen rauscht es frisch und klar,

Er springt vom Rosse schnell,

Er schnallt vom Haupte sich den Helm

Und trinkt vom kuhlen Quell.

Doch wie er kaum den Durst gestillt,

Versagt ihm Arm und Bein;

Er mu? sich setzen auf den Fels,

Er nickt und schlummert ein.

Er schlummert auf demselben Stein

Schon manche hundert Jahr,

Das Haupt gesenket auf die Brust,

Mit grauem Bart und Haar.

Wann Blitze zucken, Donner rollt,

Wann Sturm erbraust im Wald,

Dann greift er traumend nach dem Schwert,

Der alte Held Harald.

Гаральд

Перед своей дружиной рыцарь -

Отважный герой Гаральд.

Они скачут в свете луны

Через густой лес.

Они несут чужие, завоеванные знамена

Что развеваются на ветру.

Они поют иные, победные песни.

Окрестные горы отзываются.

Что легко порхает в кустах?

Что колеблется на деревьях?

Что опускается из облаков?

Что плещется в потоке пены?

Что там и сям в цветах?

Что так блаженно поет?

Что танцует меж воинов Рейна?

Вскакивает на коней?

Что пробует так ласково и нежно целовать?

Что так мягко удерживает и охватывает?

И лишает твердости и тянет с коня?

И оставляет без покоя и отдыха?

Это эльфы в легком хороводе.

Здесь нет помощи, нельзя противостоять.

Уже его воины пропали

Все в стране фей.

Только он, лучший, остался

Отважный герой Гаральд.

Он от макушки до подошв

Закован тяжелой сталью.

Все его воины пропали

Там щит лежит и меч

Кони, освобожденные от своих господ,

Умчались далеко в лес.

В большой печали едет дальше

Гордый герой Гаральд.

Он едет один в лунном свете

Благополучно дальше сквозь лес.

Под скалой курился свежий источник,

Он быстро спрыгнул с коня.

Он снял со своей головы шлем

И напился прохладной влаги.

Едва он жажду утолил,

У него отнялись руки и ноги.

Он должен был присесть на камень,

Сник и задремал.

Он дремлет на своем камне

Уж много сотен лет.

Склоня голову на грудь

С седой бородой и власами.

Когда блеснет молния и раскатится гром,

Когда буря бушует в лесу,

Тогда он сквозь сон хватает меч

Старый герой Гаральд.

Гаральд

Перед дружиной на коне

Гаральд, боец седой,

При свете полныя луны,

Въезжает в лес густой.

Отбиты вражьи знамена

И веют и шумят,

И гулом песней боевых

Кругом холмы гудят.

Но что порхает по кустам?

Что зыблется в листах?

Что налетает с вышины

И плещется в волнах?

Что так ласкает, так манит?

Что нежною рукой

Снимает меч, с коня влечет

И тянет за собой?

То феи… в лёгкий хоровод

Слетелись при луне.

Спасенья нет; уж все бойцы

В волшебной стороне.

Лишь он, бесстрашный вождь Гаральд,

Один не побежден:

В нетленный с ног до головы

Булат закован он.

Пропали спутники его;

Там брошен меч, там щит,

Там ржёт осиротелый конь

И дико в лес бежит.

И едет, сумрачно-уныл,

Гаральд, боец седой,

При свете полныя луны

Один сквозь лес густой.

Но вот шумит, журчит ручей --

Гаральд с коня спрыгнул,

И снял он шлем и влаги им

Студёной зачерпнул.

Но только жажду утолил,

Вдруг обессилел он;

На камень сел, поник главой

И погрузился в сон.

И веки на утёсе том,

Главу склоня, он спит:

Седые кудри, борода;

У ног копьё и щит.

Когда ж гроза, и молний блеск,

И лес ревёт густой, --

Сквозь сон хватается за меч

Гаральд, боец седой.

Баллада написана на основе средневековых скандинавских легенд о короле шведском и датском Гаральде Хильдетанде (конец VII -- начало VIII века). Имя короля Гаральда часто встречается в скандинавском фольклоре; в средние века возникла легенда о том, что он не умер, но спит в заколдованном сне.

Ритмика баллады сохранена в переводе в неизменном виде, где рифмуются в строфе только вторая и четвертая строчки.

Тема ее так же полностью соответствует оригиналу, что и не удивительно, т.к. В.А. Жуковский в рамках романтизма всегда тяготел к жутковатой мистике (вспомним хотя бы «О, не знай сих страшных снов, ты, моя Светлана» из баллады «Светлана»).

Graf Eberhards Wei?dorn

Graf Eberhard im Bart

Vom Wurttemberger Land,

Er kam auf frommer Fahrt

Zu Palastina's Strand.

Daselbst er einstmals ritt

Durch einen frischen Wald;

Ein grunes Reis er schnitt

Von einem Wei?dorn bald.

Er steckt' es mit Bedacht

Auf seinen Eisenhut;

Er trug es in der Schlacht

Und uber Meeres Flut.

Und als er war daheim,

Er's in die Erde steckt,

Wo bald manch neuen Keim

Der neue Fruhling weckt.

Der Graf, getreu und gut,

Besucht' es jedes Jahr,

Erfreute dran den Mut,

Wie es gewachsen war.

Der Herr war alt und la?,

das Reislein war ein Baum,

Darunter oftmals sa?

Der Greis im tiefsten Traum.

Die Wolbung, hoch und breit,

Mit sanftem Rauschen mahnt

Ihn an die alte Zeit

Und an das ferne Land!

Боярышник графа Эбергарда

(Старый рыцарь)

Усатый граф Эбергард

Из земли Вюттембергер

В благочестивую поездку

Отправился в Палестину.

Однажды он скакал

Через молодой лес.

Он зеленую ветвь оторвал

На скаку от цветущего боярышника

От заткнул ее не без расчета

За забрало своего шлема.

Он пронес ее через горести

И перевез через море.

И, очутившись на родине,

Он посадил ее в землю.

И вскоре новый росток

Разбудила новая весна.

Граф, верный и добрый,

Посещал ее каждый год.

Мужество возвращалось к нему,

Когда он ее поливал.

Господин стал стар и слаб.

Росток стал деревом.

Под ним часто видели старика

В глубоком сне.

Крона высокая и широкая

С нежностью опьяняла, напоминая

Ему о старом времени

И о далекой стране.

Старый рыцарь

Он был весной своей

В земле обетованной,

И много славных дней

Провел в тревоге бранной.

Там ветку от святой

Оливы оторвал он;

На шлем железный свой

Ту ветку навязал он.

С неверным он врагом,

Нося ту ветку, бился,

И с нею в отчий дом

Прославлен возвратился.

Ту ветку посадил

Сам в землю он родную,

И часто приносил

Ей воду ключевую.

Он стал старик седой,

И сила мышц пропала;

Из ветки молодой

Олива древом стала.

Под нею часто он

Сидит, уединенный,

В невыразимый сон

Душою погруженный.

Над ним, как друг, стоит,

Обняв его седины,

И ветвями шумит

Олива Палестины;

И, внемля ей во сне,

Вздыхает он глубоко

О славной старине

И о земле далекой.

Сюжет баллады основан на предании о ветке боярышника, вывезенной из Палестины первым герцогом Виртембергским, графом Эбергардом (1445--1496). Сняв приуроченность баллады к конкретным событиям и лицам, Жуковский усилил ее обобщенно-лирическое, меланхолическое звучание. Ветку боярышника Жуковский заменил оливой.

Как оригинал, так и перевод написаны в одном размере - это трехстопный ямб.

Три последних баллады можно объединить как произведения рыцарской тематики. В основе сюжетов этих баллад лежат реальные события или легендарные истории и исторические имена. Жуковский, перенося их на иную национально-культурную почву, как правило, нейтрализует яркий историзм, усиливает лирическое начало, отказываясь от иронии в «рыцарских» текстах.

Таким образом, поэт перенимает основные линии уландовской романтической концепции - национально-историческое направление мысли - в общих чертах и, в соответствии с собственной потребностью, «утонченный», «народный» и «образ жизни и мышления простого народа».

Der Sieger

Anzuschauen das Turnei,

Sa?en hundert Frauen droben;

Diese waren nur das Laub,

Meine Furstin war die Rose.

Aufwarts blickt ich keck zu ihr,

Wie der Adler blickt zur Sonne.

Wie da meiner Wangen Glut

Das Visier durchbrennen wollte!

Wie des Herzens kuhner Schlag

Schier den Panzer durchgebrochen!

Ihrer Blicke sanfter Schein

War in mir zu wildem Lodern,

Ihrer Rede mildes Wehn

War in mir zu Sturmestoben,

Sie, der schone Maientag,

In mir zum Gewitter worden.

Unaufhaltbar brach ich los,

Sieghaft alles niederdonnernd.

Победитель

Повидал на турнире

Книксен сотен девушек.

Они были только как зелень,

Моя княгиня была как роза.

Я глядел на нее смело,

Как орел глядит на солнце

Как от моего горячего дыхания

Чуть не расплавилось забрало.

Как отважно билось сердце,

Силясь пробить панцирь.

Твоих глаз тихий свет

Разжег в душе моей пожар.

Твои сладкие речи

Втянули мое сердце в водоворот.

Она - мое прекрасное утро.

Вдруг становится для меня грозою.

Как безумный я помчался.

Победил. Ничто не устояло.

Победитель

Сто красавиц светлооких

Председали на турнире.

Все -- цветочки полевые;

А моя одна как роза.

На неё глядел я смело,

Как орёл глядит на солнце.

Как от щёк моих горячих

Разгоралося забрало!

Как рвалось пробиться сердце

Сквозь тяжёлый, твёрдый панцирь!

Светлых взоров тихий пламень

Стал душе моей пожаром;

Сладкошепчущие речи

Стали сердцу бурным вихрем;

И она -- младое утро --

Стала мне грозой могучей;

Я помчался, я ударил --

И ничто не устояло.

Перевод Жуковского, как и в оригинале Уланда - белый стих, однако соблюдается один и тот же ритм, где это возможно. И это единственный рамки, в которые обрамляется перевод. Впрочем, соблюдено и число строк в строфе и их чередование. В остальном же В.А. Жуковский дал волю своему воображению, так что перевод выглядит гораздо свежее оригинала.

Сравнить: «И она - прекрасное утро», и у Жуковского «И она - младое утро». Тема стихотворения больше напоминает наш старый городской «мещанский» романс.

Lob des Fruhlings

Saatengrun, Veilchenduft,

Lerchenwirbel, Amselschlag,

Sonnenregen, linde Luft!

Wenn ich solche Worte singe,

braucht es dann noch gro?e Dinge,

Dich zu preisen, Fruhlingstag!

Приход весны

Зеленеют всходы, долгий аромат,

Песня жаворонка, ударит черный дрозд.

Солнечный дождь, нежный воздух!

Когда я такими словами пою,

Нуждается тогда в еще большем овеществлении,

Ты как приз, приход весны!

Приход весны

Зелень нивы, рощи лепет,

В небе жаворонка трепет,

Тёплый дождь, сверканье вод, --

Вас назвавши, что прибавить?

Чем иным тебя прославить,

Жизнь души, весны приход?

Стихотворение переработано полностью. Вместо причудливой рифмовки автора, появляется хорей и анапест. Здесь фантазия Жуковского создает, по сути, новое произведение. Вместо тяжеловесных оборотов подстрочника, совершенно не пригодных именно для описания тончайших ощущений, мы видим его ажурные конструкции. В жертву идут целые обороты, строфы, в общем, это очень вольный и оттого очень удачный перевод. Т.е. перед нами фактически новое произведение, созданное лишь с опорой на ключевые слова «жаворонок», «весна», «свежесть», и «зелень». И на общее настроение легкости, бодрости, в общем «весны приход».

Заключение:

Оба поэта - как Уланд, так и Жуковский - представители романтической поэзии. Старинные предания, баллады, песни миннезингеров - это стихия Уланда. Это как то, чего не хватало В.А.Жуковскому. Поэзия Л.Уланда опирается на огромный пласт всей европейской литературы. Он переложил наследие прошлого на современный язык в своем романтическом духе. Уланд широко использует простонародный язык. Здесь и пролегает граница между собственно произведениями автора и переводами на русский язык Жуковского.

В.А.Жуковский значительно перерабатывает, как это видно из комментариев, почти все произведения Уланда, усиливая их лирическое и элегическое начало. «Боярышник графа Эбенгарда» и «Приход весны» вообще практически неузнаваемы. Здесь Жуковский поработал так, что из серенького восхваления получилась мощная и в то же время чрезвычайно мелодичная вещь. По сути, это уже его произведение, стоящее заведомо выше оригинала.

Я ни в коем случае не пытаюсь принизить Уланда как представителя романтической поэзии, но Жуковский в каждом элементе стоит чуть выше него.

Отважные герои, короли, рыцари, феи и эльфы, колдовство и очарование - все это облагорожено магией русского гения. Жуковскому тесны рамки этих произведений, он смело перемещает местами строфы, максимально сохраняя саму суть средневековой баллады. Он стремится преодолеть некоторую сухость немецкого языка, заменяет громоздкие обороты на русские аналоги, использует русские идиомы. При этом сохранена волшебная магия баллад, но они как бы пропитываются «русским духом».

Если сравнить подстрочник перевода на русский, собственно баллады Уланда и переводы Жуковского, то первое можно сравнить с основательно построенным домом (гимн немецкой аккуратности), а переводы Жуковского - это русская изба, с разукрашенными резными наличниками и с головой коня на охлупке.

Объединяет поэтов откровенная тяга к жутковатой средневековой мистике, только у Уланда краски слегка сгущены, Жуковский же тяготеет к элегии в своих переводах. Переводы Жуковского очень оригинальны, будто это собственные его произведения.

жуковский поэзия уланд баллада

Список использованной литературы:

1. http://feb-web.ru/

2. http://zhukovskiy.lit-info.ru/

3. Немецко-русский и русско-немецкий словарь. Москва, ЗАО «Славянский дом книги» 2003

4. http://ru.wikisource.org/wiki/Василий_Андреевич_Жуковский

5. http://ru.wikisource.org/wiki/Людвиг_Уланд

6. В.А. Жуковский. Сочинения в трех томах. М.: Худ. литература, 1980, Том 2.

Размещено на Allbest.ru