Русская прозаическая литература 1760-1790 гг. Массовая демократическая проза в истории русской литературы XVIII в.

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Федеральное агентство по образованию ФГБОУ ВПО «Рязанский государственный университет им С.А. Есенина» Кафедра литературы

Реферат

по литературе

Русская прозаическая литература 1760-1790 гг. Массовая демократическая проза в истории русской литературы XVIII в.

Работа выполнена студенткой

Кузьменко Анной Валерьевной

Рязань, 2011

60-90-е года XVIII века, прозаические жанры, сентиментализм

литературный прозаический жанр сентиментализм русский

Судьба беллетристики в XVIII веке незавидна, она находится на периферии литературы. Литература должна быть полезной, а романы кроме разжигания страстей и повреждения нравственности ничего не приносят. Во второй половине XVIII в положение меняется, это эпоха прозы. Складывается книжный рынок, появляется типографии. Характерен интерес к национальной истории. Эстетическое наслаждение доставляет сюжет и стиль. Сюжет должен быть занимательным и закрученным. Выделяют четыре жанра: 1) литературный анекдот, 2) плутовской роман, 3) волшебная повесть, 4)социально-бытовая повесть(сатир повесть).

Александр Николаевич Радищев (1749-1802). Работал в жанре путевые заметки. В эпиграфе к «Путешествию из Петербурга в Москву» - Радищев определяет главного врага, главную беду России и русского народа - самодержавие и связанное с ним крепостничество. Писатель рисует картины беззакония. Говоря о русском национальном характере, писатель подчеркивает не «покорность», которая так ценилась официальными властями, а порывистость, отвагу, невоплощенные таланты и возможности русского народа. Путешествие изложено в форме записок путешественника, куда искусно введены другие жанры: сатирический «сон»(глава «Спасская Полесть»), ода «Вольность», публицистические статьи (например, «...О происхождении цензуры», глава «Торжок»). Такая форма художественного произведения была новаторской для русской литературы XVIII в. и давала Радищеву возможность глубоко и многопланово рассказать об общественной и духовной жизни нации.

Сентиментализм - литературное направление, зародилось на рубеже 50-60 гг. XVIII в. Расцвет приходится на 90е гг., а закат на первое 10-летие XIX в. 1812 г. - верхняя граница сентиментализма. В екатерининскую эпоху сосуществовали 2 направления: классицизм переживал эпоху своего заката, а сентиментализм- зарождение: есть некоторые общие черты между этими направлениями: они оба исходят из решения проблемы взаимодействия человека и государства, человека и цивилизации. Решают они эту проблему прямо противоположными способами. С точки зрения классицизма, человек имеет рационалистческое и пассионарное начало, страсти разрушительны, человек должен научиться подчинять страсти собственному рассудку путем приобщения к культуре и науке (оды Ломоносова). С точки зрения сентименталистов естественная природа человека - это все благое в нем, человек добрый, красивый. Цивилизация губит в человеке все его природное начало. Принцип возвращения к природе. Положительный герой сентименталист - человек добрый и чувствительный, умеющие сострадать и совеселиться другим. Это простые по своему положению люди. Причины зарождения сентиментализма- сильное влияние оказывает европейский сентиментализм. 20-30г XVIII в.

Николай Михайлович Карамзин (1766-1826) - вождь русского сентиментализма; творчество начинал со стихов, знаменит стал как прозаик. Сентиментальные повести Крамзина имеют свои черты «поэзии в прозе», рассказчик обретает черты лирического героя. «Бедная Лиза» - в русскую литературу введен новый тип героини (психологизм образа Лизы).

Итак, развитие литература на протяжении всего XVIII века происходило достаточно интенсивно. Благодаря реформам Петра I, а затем и Екатерины II российская литература восприняла тенденции развития западной литературы и на их основании создала свою неповторимую литературу. Появляются новые направления в литературе - это классицизм и сентиментализм, которые, в зависимости от времени, по разному решали вопрос отношения личности и государства.Развиваются новые жанры: ода, повесть, пьеса. Литературный язык, благодаря реформам, становится простым, понятным. Меняется и образ героев литературных произведений - от императора в оде, по мещанина в повестях Карамзина.

Демократическая проза 1760-х годов

Развитие разных жанров в литературе XVIII в. не было синхронным. Главные успехи в первую половину XVIII в. были сделаны в области поэзии. Что же касается прозы, то на протяжении первой половины века в России параллельно существовали как бы две разные литературы - рукописная и печатная. Первая в значительной степени продолжала традицию старой допетровской литературы. Продолжали переписываться и распространяться жития святых, переводные и оригинальные повести духовного и светского содержания, разнообразные произведения сатирических жанров - фацеции, фрашки, юмористические лечебники, пародийные челобитные и т. п. К ним примыкали и созданные уже в XVIII в. произведения типа «петровских» повестей, а также переводы романов, которые во все возрастающем количестве рукописных списков расходились в 1740-е гг.

Печатная литература этого времени, в противоположность рукописной, практически не знала художественной прозы. Напечатанный В. К. Тредиаковским перевод романа П. Тальмана «Езда в остров любви» (1730), так же как и изданный по личному распоряжению Елизаветы Петровны старый рукописный перевод «Похождений Телемака» (1748) остались единичными фактами и лишь подтверждают это обстоятельство. Такое равнодушие писателей и переводчиков к беллетристике можно объяснить только тем взглядом на роль литературы и писателя в обществе, которого придерживались Феофан Прокопович, Кантемир и другие создатели русского классицизма. Литература должна была пропагандировать идею служения государству, просвещать нацию, внушать читателю новые, независимые от церковных догматов понятия о долге человека и гражданина. Для жанров чисто развлекательных, к которым относился в первую очередь роман, в литературе не оставалось места. Способствуя тому, чтобы Россия «стала с веком наравне», сторонники петровских преобразований создавали литературу нового, европейского типа. Поэтому они выступили также принципиальными противниками средневековой литературной традиции, с которой ассоциировали всю рукописную литературу вообще. Известны резкие отзывы Кантемира, Тредиаковского, Ломоносова о русских переделках рыцарских романов - «Бове-королевиче», «Еруслане Лазаревиче», о повести «О Ерше» и других популярных беллетристических сочинениях. Статьи, предостерегавшие читателя от увлечения пустыми романами, печатались уже в первом русском журнале «Примечания к Ведомостям» (1728-1742), задолго до появления русских романов. Стефан Писарев, плодовитый переводчик, обрушился в 1741 г. на читателей, которые «к забавлению себя историческо-басненными, называемыми романы, и прочими подобными книжками, от коих единственно только в совести соблажнение и к страстям поползновение ощущается, всегдашнюю охоту имеют».[929] Эти предупреждения становятся понятны, если учесть, что дворянство читало немецкие и французские книги в подлиннике, а к услугам читателей, не знавших иностранных языков, существовал Спасский книжный рынок в Москве, крупнейший поставщик рукописной книги.

Беспокойство, что поток романов вот-вот может хлынуть в Россию, послужило причиной полемики о романе, начатой Ломоносовым в «Риторике» (1748). Он попытался определить пределы, в которых было бы желательно развитие романа в России. Проблема «романной» формы не волновала Ломоносова. Но он требовал, чтобы проза непременно содержала «примеры и учения о политике и о добрых нравах». В качестве таких сочинений Ломоносов рекомендовал русскому читателю «Аргениду» Д. Барклая, «Телемака» Ф. Фенелона, «Золотого осла» Апулея, «Сатирикон» Петрония. Одновременно он резко отозвался о сочинениях, которые «разве своим нескладным плетением насмех приводят, как сказка о Бове и великая часть французских романов, которые все составлены от людей неискусных и время свое тщетно препровождающих».[930] К этому взгляду присоединился и Сумароков, осудивший в своем журнале «Трудолюбивая пчела» (1759, июнь) романы, «которые полезного содержат мало, а развращают вкус, так как пишутся людьми, не знающими правил „истинного слога“». Однако из числа таких произведений он, подобно Ломоносову, исключил «Телемака, Донкишота и еще самое малое число достойных романов».[931] Точку зрения Ломоносова и Сумарокова на серьезный классический роман поддержал Тредиаковский, резко выступив против тех «хулителей», которые «запрещали, порицая с кафедры, Телемаха и Аргениды чтение». Желая привить в России традицию именно этих романов, один из которых, по его словам, «есть ифическая философия самая совершенная», а другой - «политическая самая превосходная», он и перевел оба романа на русский язык.[932] С такого скромного допущения по отношению к одной из разновидностей романа началось победное шествие беллетристики в литературе XVIII в.

Линия философско-политического романа была продолжена переводами произведений Ж. Террасона, Ж.Ф. Мармонтеля, оригинальными романами М.М. Хераскова. Но вопреки ожиданиям теоретиков не классический и не барочный аллегорические романы идей определили пути развития русской прозы. В России XVIII в. успех выпал на долю новейшей романистики, а пропагандировать ее начали младшие современники и ученики Сумарокова. В 1756 г. при Академии наук, стоявшей на страже идеи «пользы» в литературе, начал выходить многотомный перевод прославленного романа А.Ф. Прево «Приключения маркиза Г*». Переводчиком первых частей был И.П. Елагин; продолжил перевод В.И. Лукин. В эти же годы издаются «Комический роман» П. Скаррона и «Похождения Жиль Блаза» А. Лесажа. Посвященные судьбам частных людей, эти произведения представляли принципиально новое литературное направление в европейской литературе, однако окончательно еще не порывавшее с дидактической эстетикой классицизма. Даже в плутовских романах Лесажа основной целью автора было показать, как распутный человек встает на путь добродетели. По этой причине появление романов такого типа в переводе на русский язык и не было воспринято как прямой вызов литературной теории формирующегося классицизма. Более того, польза, которую «хорошие» романы приносят читателям, стала знаменем кружка переводчиков, объединившихся вокруг типографии Сухопутного шляхетного корпуса. В него входили преподаватели самого корпуса, привилегированного учебного заведения для дворян, и его бывшие воспитанники, преимущественно офицеры гвардии.

Мысль о том, что роман является наиболее удобной формой пропаганды моральных правил, обосновал в предисловии к роману Прево «Философ аглинский, или Житие Клевеландово…» (1760) его переводчик С.А. Порошин. Сухой морализм скучен, уверял он, и скорее способен отвратить от добродетели, чем внушить ее читателям; роман специально изобретен для того, чтобы, «описывая разные похождения, сообщать к добродетельному житию правила».[933] При кажущейся наивности подобных представлений они соответствовали как искренним убеждениям самого Порошина, воспитателя наследника престола Павла Петровича, так и педагогической практике XVIII в., апеллировавшей к формуле «полезное с приятным». С исторической точки зрения важнее всего то, что, говоря о воспитательном значении романов, Порошин имел в виду совсем особого читателя, не принадлежавшего к интеллектуальной элите, на которую ориентировалась высокая поэзия классицизма. Такой более демократический подход к литературе был ответом на появление в России XVIII в. широкого читателя в собственном смысле слова. С одной стороны, читателя создавало все большее распространение грамотности; с другой - образование перестало быть привилегией богатого дворянства. К этой читательской массе, не имевшей больших знаний, но стремившейся к ним, и обращалась романистика, одновременно порождая и умножая число читателей. Н.М. Карамзин, сам в детстве воспитавшийся на романах 1760-х гг., полемизируя с противниками романа, тонко подметил значение романистики в формировании читателя, связав в статье «О книжной торговле и о любви к чтению в России» воедино вопросы о читателе, литературе и книжном деле. Он особенно подчеркнул силу воздействия романа на читателя, вызываемую «соучастием» читателя в романическом действии: «Сей род сочинений без сомнения пленителен для большей части публики, занимая сердце и воображение, представляя картину света и подобных нам людей в любопытных положениях… Не всякий может философствовать или ставить себя на месте героев истории; но всякий любит, любил или хотел любить и находит в романическом герое самого себя». «И романы самые посредственные, - даже без всякого таланта писанные, - указывал он, - способствуют некоторым образом просвещению… Душа может возвыситься постепенно - и кто начинает „Злосчастным дворянином“, нередко доходит до Грандисона».[934] Карамзин отмечает, таким образом, роль романистики и в распространении чисто фактических сведений, ибо читатель узнает из романов «и географию, и натуральную историю», и нравственное влияние романов («они представляют, обыкновенно, славу добродетели или нравоучительное следствие»), и их влияние на общее просвещение нации.

Кружок переводчиков Сухопутного шляхетного корпуса, сложившийся к 1762 г., за короткий срок перевел и напечатал несколько десятков книг. Одновременно были разработаны основные принципы искусства перевода, как правило, вольного, с сознательным приноровлением оригинала к русскому быту. Для многих русских авторов с этого времени приобщение к литературному труду стало начинаться с перевода какого-нибудь романа.

Появление печатной романистики имело важные последствия для дальнейшего развития литературы. Оно изменило отношение к литературному труду как к некоему поэтическому священнодействию, доступному только избранным, низвело его на землю и открыло для начинающих писателей широкие возможности творчества. Был сделан первый шаг к профессионализации литературного труда, так как увеличение спроса на книги позволило оплачивать работу писателя. Переводчики, «прелагая» иноязычные сочинения, первыми в русской литературе начали разработку стиля и приемов фабульного повествования, с описательной частью, авторской речью и речами действующих лиц. Кроме того, - и для прозы это оказалось очень важным, - в беллетристике стал сглаживаться разрыв между «высокой» печатной литературой и рукописной традицией. Появление печатной романистики как бы ввело в сферу литературы и те рукописные переводы и переделки, к которым ранее с явным пренебрежением относились теоретики классицизма. Дело в том, что репертуар печатной книги в 1760-е гг. немногим отличался от стихийно сложившегося подбора рукописных переводов более раннего времени. В результате ускоренного развития, которое проходила Россия, опираясь на опыт европейских литератур, исторически разные тенденции оказались у нас хронологически совмещенными. Наряду с Прево, Лесажем, Филдингом, Свифтом, Гольбергом читатель получал переделки арабских сказок «1001 ночь» и всевозможные подражания им, волшебные сказки о феях, литературные обработки мифологических сюжетов, прециозный роман, воспринятый русскими переводчиками как авантюрно-галантный, и многие другие сочинения, иногда прямо противостоявшие новейшему роману. В сознании сторонников серьезной литературы и серьезного романа эти переводные сочинения были нисколько не лучше лубочных сказок о Бове или Милорде Гереоне; по представлениям же создателей и переводчиков такого рода произведений они были литературой не менее нужной, чем поэзия классицизма.

Произведения Ф.А. Эмина («Письма Эрнеста и Доравры»)

Роман Эмина «Письма Эрнеста и Доравры» (4 части, 1766) представляет собой одно из наиболее ранних проявлений сентиментализма на русской почве, задолго предупредившее его расцвет в 90-е годы. Бесспорное влияние «Новой Элоизы» Руссо на этот роман не дает все же права считать его переводом или простым подражанием французскому образцу; в трактовке темы, в ее наполнении Эмин проявил некоторую самостоятельность. Новинкой в России был самый вид романа в письмах, возникший на Западе как новый сентиментальный жанр, позволявший изображать переживания и мысли человека, раскрывать его внутренний мир. В центре повествования Эмина находятся «обыкновенные», рядовые люди с их чувствами и думами, взятые автором в моменты сложных психологических коллизий. Жизнь этих людей и хочет изобразить Эмин, заявляя в предисловии, что он не смел придать своему роману благополучный конец и соединить Эрнеста с Дораврой, потому что «такой конец судьбе не понравится», а он был «принужден написать книгу по ее вкусу».

Для читателя, не знакомого с иностранными языками и не знавшего, например, Руссо (первый перевод «Новой Элоизы» вышел в 1769 г.), -- а именно для такого «массового» читателя писал Эмин, -- в его романе открывался новый мир простых человеческих отношений, житейских случайностей и понятных чувств. В романе рассказывалось о том, как Эрнест, человек небогатый, незнатный, полюбил Доравру, дочь знатных родителей, отделенную от него сословной стеной. Эрнест, нерешительный и колеблющийся меланхолик, не осмеливается открыть свое чувство, он боится оскорбить добродетель Доравры и готов удалиться от нее в «дикую пещеру». Доравра признается ему в любви и вызывает этим его восторженные излияния. Пусть они еще неуклюжи по языку и не очень далеко уходят от любовных объяснений в старых русских рукописных повестях, тем не менее появление их в романе Эмина означало новый шаг в развитии русской прозы; любовная тема и связанные с нею психологические переживания до сих пор разрабатывались лишь в лирике Сумарокова и в трагедии. «ПрекраснаяДоравра, естество пречистое», «приятностей собор», «бытие совершенное», -- восклицает Эрнест и так изображает свои ощущения после первого поцелуя: «Ах! из уст твоих я высосал сей сладкий яд, от которого вся моя воскипела кровь». Эрнест весь во власти своих чувств, только они занимают его внимание, он следит за оттенками своих настроений и анализирует их. «Нет большего наслаждения, как иметь весьма чувствительную душу. Когда человек не имеет чувства, то счастья в природе нет». Этот тезис, выдвинутый в романе Эмина, является в то же время краеугольным камнем сентиментального отношения к действительности. В природе Эрнест ищет отклика на свои переживания, и если под пером Эмина «сельская натура» не обладает еще теми прелестями, которые открыл в ней Карамзин, это не меняет существа дела.

Внимательное сопоставление романа Эмина с «НовойЭлоизой» Руссо показывает наличие совпадений вплоть до деталей. Однако Эмин далеко не во всем следует за Руссо. Ему чужда новая мораль французского писателя, и он снимает сущность конфликта, намеченного в «НовойЭлоиэе». Мотив социального неравенства героя и героини, составляющий основу романа Руссо и обусловивший его выдающееся прогрессивное значение, в «Письмах Эрнеста и Доравры» не играет роли. Наметив разницу в социальном положении своих героев в начале произведения, Эмин причину их разлуки переносит во-вне: соединению любовников мешает вернувшаяся жена Эрнеста, а не сословные предрассудки, играющие решающую роль в сюжете романа Руссо. Эмин отказался от социально острого решения темы, предложенного Руссо, и не отошел от традиционного для классицизма конфликта между любовью и долгом, построив по его оси отношения героев.

Типичная классическая схема освежается лишь допущением чувства, не изгоняемого теперь беспощадно и способного ужиться рядом с «должностью». Идея эта непосредственно раскрыта Эминым в одном из писем Доравры к Эрнесту: «Когда судьба нас с тобою навеки разделила, то люби свою жену, -- сие твоя тебе велит должность, но и меня не забудь, несчастную... Люби жену свою так, как тебе позволяет право закона; а меня люби как тебе повелевает добродетель и сердца своего склонность». В последней части этой формулы обозначено то новое отношение к чувству, которое прокламировалось сентиментализмом Руссо; в первой содержится традиционное для классицизма утверждение примата разума, долга, закона. Эмин не решился в этом столкновении передать победу чувству; вот почему так велико значение Карамзина, окончательно порвавшего нити связей с классицизмом и открывшего просторную дорогу свободному чувству. Герои Эмина -- еще под властью литературных образцов классической трагедии, им они желают подражать, хотя и мечтают о любви, но о такой, которая «имеет награду в себе самой».

Подобно героиням классических трагедий, Доравра не может нарушить родительской воли, и подобно сумароковскойИльмене, она выходит замуж, оставаясь верной долгу и велениям разума.

Если, с одной стороны, в концепции Эмина многое идет от классического трагедийного конфликта, то, с другой, он явственно предуказывает лейтмотив карамзинской прозы -- собеседование человеческой души с великой натурой, причем бросается в глаза даже сходство выражений: «Иду в загородные рощи, чтобы лесам сообщить мою печаль, ненавидя людей за то, что они того роду, что и я, -- и что меж сим несчастным родом меня злополучнее нет! Но и рощи меня не веселят, -- осень иссушила их живность и зеленость... Бросаюсь на землю, хладеть начинающую, и зрю, что трава, на ней растущая, легла и пожелтела» и т. д. В родственных Карамзину тонах даны у Эмина и описания приятностей сельской жизни, имеющей в глазах его героев большие преимущества перед жизнью городской.

В то же время в романе «Письма Эрнеста и Доравры» достаточно заметен социально-нравоучительный элемент. Эмин вводит обширные рассуждения героев на темы любви, «должности», воспитания, религии, свободы воли, включает и ряд высказываний на политические темы. Рассуждения Эмина о Франции и об Англии, хотя и не носившие подчас оригинального характера и почерпнутые из различных источников, имели то значение, что приобщали русского читателя к знакомству с общественным укладом и нравами европейских народов. Настоящие путешествия и описания их появятся позже; письма о Франции Фонвизина (1777--1778) не были изданы в XVIII в.; только «Письма русского путешественника» Карамзина (1791--1802) по-настоящему познакомили русских людей с жизнью Запада. За Эминым остается только инициатива одной из первых попыток представить современникам взгляд на состояние европейских стран в беллетристическом произведении.

Эрнест осуждает французов, которых, по его мнению, даже трудно назвать людьми, до того они переменчивы, ветрены, легкомысленны; «опорачивание есть вкус, властвующий французами, так.как рассудок без заключения есть свойственное оному народу преимущество». Зато с восторгом он описывает Англию, где больше всего ему бросилось в глаза блестящее положение купечества. Купцов в России, говорит Эрнест, «я всех почитал за мужиков и стыдился почти с ними говорить без нужды»; но в Англии «знатные господа у них купечествуют и много есть в Англии купцов, из знатнейших происходящих фамилий. Через купечество Англия сделалась вольною землею; купечество взаимно увеличило славу их государей...» Восхваляя английское купечество, Эмин сожалеет о слабости положения купцов в России и предлагает ряд мер для его упрочения. Затрагивает он в этом романе и вопрос о крепостном праве. Гуманным отношением к крестьянам отмечены некоторые пассажи в «Письмах Эрнеста и Доравры».

Таким образом, несомненной представляется выдающаяся роль, сыгранная Эминым в подготовке русского сентиментализма. Школьно-распространенное утверждение о том, что сентиментализм в России начинается с Карамзина, почерпнувшего его у западноевропейских писателей, должно быть основательно пересмотрено. Сентиментальная поэзия и драма зачинались в России задолго до Карамзина в творчестве Хераскова, Львова, Муравьева; сентиментальный роман и повесть имеют своим предшественником Эмина. Разумеется, в своем творчестве Эмин связан с западноевропейской литературой и учитывает ее опыт, но, во-первых, неверно было бы требовать от него отказа от связей с мировой литературой; во-вторых, речь идет не о простом подражании или заимствовании, а о творческом усвоении и переработке созвучных и близких нашему автору мотивов; в-третьих, стало быть, при анализе русского сентиментализма, как он сложился в творчестве Карамзина, необходимо опираться уже и на русскую его традицию, существовавшую в продолжение двух или даже трех десятилетий, что при сжатости и напряжении русского литературного процесса XVIII в. является сроком немалым.

Размещено на Allbest