Русская усадьба в драматических произведениях Чехова

«Войницкий. Двадцать пять лет я вот с этой матерью, как крот, сидел в четырех стенах… <…> Ночи мы губили на то, что читали журналы и книги, которые я теперь глубоко презираю!» [84;76].

Но здесь явно прослеживается смена приоритетов в жизни героя: поняв сущность Серебрякова, дядя Ваня перестает читать его книги, осознавая их пустоту и никчемность. Больше внимания он начинает уделять жизни действительной.

Еще одним символом разобщенности в пьесе выступает музыка, а точнее, отсутствие ее. Конец второго действия, после разговора Сони и Елены Андреевны:

Елена Андреевна. Мне хочется играть... Я сыграла бы теперь что-нибудь.

Соня. Сыграй. (Обнимает ее.) Я не могу спать... Сыграй!

Елена Андреевна. Сейчас. Твой отец не спит. Когда он болен, его раздражает музыка. Поди спроси. Если он ничего, то сыграю. Поди.

Соня. Сейчас. (Уходит.)

Соня (вернувшись). Нельзя! [84;75]

Прежде чем Серебряков посягнет на имение, он нарушит налаженный уклад деревенской жизни, соразмерной смене времен года. Пропало утро, лето, пропал ночной сон, чуть не пропал дом, где живет Войницкий, его старая мать, Соня и Вафля. Красота русского леса пропадает, поруганная бездарным хозяйничаньем, красота и молодость Елены Андреевны пропадут, отданные старому брюзжащему мужу. Нянька, вяжущая с первого по четвертый акт бесконечный чулок, как греческие парки -- бесконечную пряжу, держит в своих хлопотливых руках судьбу героев и ритуал деревенского дня, мирных, родственных, человеческих отношений.

С отъездом Серебрякова и его жены привычный уклад деревенской жизни опять вернется на круги своя:

Марина: Опять заживем, как было, по-старому. Утром в восьмом часу чай, в первом часу обед, вечером - ужинать садиться; все своим порядком, как у людей... по-христиански. (Со вздохом.) Давно уже я, грешница, лапши не ела[84;88].

Колесо деревенской жизни с ее постоянным распорядком, трудами и днями вновь закрутится для того, чтобы дать дополнительные денежные средства столичному профессору Серебрякову.

Так же, как и «Дядя Ваня», пьеса «Чайка» очень тесно связана с Мелиховом и сюжетом, и прообразами своих героев, и местом действия, и пейзажем, и целым рядом других более мелких деталей.

Бывавший в Мелихове Вл. И. Немирович-Данченко писал: «Благодаря озеру и саду, в лунные ночи и закатные вечера Мелихово было очень красиво и волновало фантазию. Здесь Чехов писал «Чайку», и много подробностей в «Чайке» навеяно обстановкой Мелихова. По крайней мере я не могу отделаться от впечатления, что сцена, которую устраивает Треплев, прошла на этой аллее, идущей к озеру, и «в доме играют», и «красная луна», и лото в четвертом действии»[16;78].

Высказывались предположения, что прототипом кабинета Треплева послужил мелиховский кабинет Чехова, а также что жалобы талежского учителя Михайлова писатель вложил в уста Медведенко. А. П. Чехов, посетивший в 1894 г. Талежскую школу, пишет: «Учитель получает 23 рубля в месяц, имеет жену, четырех детей, и уже сед, несмотря на свои 30 лет. До такой степени забит нуждой, что, о чем бы вы ни заговорили с ним, он все сводит к вопросу о жаловании. По его мнению, поэты и прозаики должны писать только и прибавке жалованья»[85;145].

Ольга Леонардовна Чехова вспоминала свой первый приезд в Мелихово в 1899 г., когда Художественный театр уже поставил «Чайку». Флигель Чехова, в котором была написана «Чайка», и вся усадьба, восстановленная в том виде, в каком она была при жизни писателя, заставили актрису вспомнить далекое прошлое. Ольга Леонардовна говорила, что она так и ждет, что на дорожках мелиховского сада появятся герои пьесы «Чайка» [85;201].

Чехов перенес в «Чайку» и те «пять пудов любви», которые дала ему царившая в Мелихове атмосфера общей романтической влюбленности. «Пишу пьесу, - сообщает он 21 октября 1895 г., - много разговоров о литературе, мало действия, пять пудов любви»[85;148].

Итак, что же собой представляет усадьба в пьесе «Чайка»?

Читатель узнает, что действие разворачивается в имении Сорина, однако хозяин в усадьбе никогда не чувствовал себя уютно и всегда стремился в город:

Сорин (опираясь на трость). Мне, брат, в деревне как-то не того, и, понятная вещь, никогда я тут не привыкну. Вчера лег в десять и сегодня утром проснулся в девять с таким чувством, как будто от долгого спанья у меня мозг прилип к черепу и все такое. (Смеется.) А после обеда нечаянно опять уснул, и теперь я весь разбит, испытываю кошмар, в конце концов...

Сорин. …Вот история, никогда в деревне я не жил, как хотел. Бывало, возьмешь отпуск на 28 дней и приедешь сюда, чтобы отдохнуть и все, но тут тебя так доймут всяким вздором; что уж с первого дня хочется вон. (Смеется.) Всегда я уезжал отсюда с удовольствием... Ну, а теперь я в отставке, деваться некуда, в конце концов. Хочешь - не хочешь, живи... [84;21]

Треплев. Ему нездорово жить в деревне. Тоскует. Вот если бы ты, мама, вдруг расщедрилась и дала ему взаймы тысячи полторы-две, то он мог бы прожить в городе целый год[84;41].

Совершенно иначе воспринимает усадебную жизнь Тригорин:

Тригорин. Если бы я жил в такой усадьбе, у озера, то разве я стал бы писать? Я поборол бы в себе эту страсть и только и делал бы, что удил рыбу[84;55].

Тригорин. Поймать ерша или окуня - это такое блаженство! [84;55]

А вот как вспоминает о поместье сестра Сорина:

Аркадина (Тригорину)… Лет 10 - 15 назад, здесь, на озере, музыка и пение слышались непрерывно почти каждую ночь. Тут на берегу шесть помещичьих усадеб. Помню, смех, шум, стрельба, и всё романы, романы... Jeune premier'ом и кумиром всех этих шести усадеб был тогда вот, рекомендую (кивает на Дорна), доктор Евгений Сергеич. И теперь он очарователен, но тогда был неотразим[84;29].

Первые два действия пьесы проходят на воздухе, два последних - в доме.

В ремарке к первому действию читаем:

«Часть парка в имении Сорина. Широкая аллея, ведущая по направлению от зрителей в глубину парка к озеру, загорожена эстрадой, наскоро сколоченной для домашнего спектакля, так что озера совсем не видно. Налево и направо у эстрады кустарник. Несколько стульев, столик. Только что зашло солнце» [84;20].

Второе действие разворачивается на площадке возле дома:

«Площадка для крокета. В глубине направо дом с большою террасой, налево видно озеро, в котором, отражаясь, сверкает солнце. Цветники. Полдень. Жарко. Сбоку площадки, в тени старой липы, сидят на скамье Аркадина, Дорн и Маша. У Дорна на коленях раскрытая книга» [84;31].

Третье и четвертое действия происходят в доме, в ремарке к третьему действию читаем:

«Столовая в доме Сорина. Направо и налево двери. Буфет. Шкап с лекарствами. Посреди комнаты стол. Чемодан и картонки; заметны приготовления к отъезду. Тригорин завтракает, Маша стоит у стола» [84;42].

Четвертое действие разворачивается в бывшей гостиной, а теперь кабинете Треплева:

«Одна из гостиных в доме Сорина, обращенная Константином Треплевым в рабочий кабинет. Направо и налево двери, ведущие во внутренние покои. Прямо стеклянная дверь на террасу. Кроме обычной гостиной мебели, в правом углу письменный стол, возле левой двери турецкий диван, шкап с книгами, книги на окнах, на стульях. - Вечер. Горит одна лампа под колпаком. Полумрак. Слышно, как шумят деревья и воет ветер в трубах» [84;51].

Заметим, что особую смысловую нагрузку в пьесе несет такой, казалось бы, обычный предмет интерьера, как стол. Он становится образом-символом, указывающим на разобщение людей.

В двух последних актах «Чайки» этот предмет домашней обстановки находится в центре сцены, таким образом, А.П. Чехов как будто намеренно пытается обратить на него внимание. При этом в предыдущих действиях несколько раз стол упоминается в речи героев и ремарке к первому действию.

В ремарке к третьему акту говорится: «Столовая в доме Сорина.<…> Посреди комнаты стол. <…> Тригорин завтракает, Маша стоит у стола» [84;42] .

Образ стола связан в «Чайке» в первую очередь с Тригориным: «Когда кончаю работу… тут бы и отдохнуть, забыться, ан - нет, в голове уже ворочается тяжелое чугунное ядро - новый сюжет, и тянет к столу, и надо спешить опять писать и писать» [84;36]. В пьесе устанавливается следующая последовательность: (второй акт) письменный, рабочий стол Тригорина, упоминаемый в монологе - обеденный стол, за которым завтракает Тригорин (третий акт) - письменный стол Треплева в левом углу сцены, а в центре ломберный стол, за которым Тригорин выигрывает в лото (четвертый акт).

И если стол Треплева стоит в левом углу, то ломберный стол ставится на середину сцены, и все внимание переключается на игру, происходящую за ним, на разговоры, ведущиеся за ним. Тригорин выигрывает в лото. Этим подчеркивается особый статус этого героя: он всегда в выигрыше: в игре, в творчестве, в любви.

В пьесе есть и еще один «вечный» предмет - книга.

В авторской ремарке к действию книга упоминается только в одной сцене:

«Одна из гостиных в доме Сорина, обращенная Константином Треплевым в рабочий кабинет. <…> Кроме обычной гостиной мебели, в правом углу письменный стол, возле левой двери турецкий диван, шкап с книгами, книги на окнах, на стульях» [84;51].

Примечательно, что книги и чтение упоминается на всем протяжении произведения. В ремарке, открывающей второе действие комедии на коленях у Дорна лежит книга Мопассана. Герои читают ее в слух по очереди. Здесь книга выступает как объединяющее начало.

Но это видимое свойство. Призрачность убеждения разрушается уже в третьем действии, когда укладывают вещи. Тригорин забоится о том, чтобы уложили удочки, но судьба книг его совершенно не волнует: « А книги отдай кому-нибудь» [84;40].

Книжный шкаф хранит книги - результат сакрального действия, творения. Книги Тригорина находятся у Сорина в кабинете в угловом шкафу. Эта деталь словно указывает на место, занимаемое Тригориным как писателем: «Да, мило, талантливо… Мило, но далеко до Толстого» [84;23]. В финальном акте из книжного шкафа Шамраев достает чучело чайки, приготовленное для Тригорина, что становится символическим знаком ложности, пустоты творческого рвения Бориса Алексеевича.

В результате создается впечатление, что герои променяли свою жизнь на пустоту.

Особое место в системе звуков в драматургии Чехова занимает звук фортепьяно. Его символическое значение реализуется в четвертом действии драмы «Чайка»: «Через две комнаты играют меланхолический вальс» [84;55]; «за сценой играют меланхолический вальс» [84;61]. На первый взгляд, конкретная отнесенность ремарки к игре Константина Треплева маркирована репликой Полины Андреевны: «Костя играет. Значит, тоскует» Меланхолический вальс объясняет внутреннее состояние не только Треплева, но и самой Полины Андреевны, и Маши. Неслучайно во время игры Маша «делает бесшумно два-три тура вальса» [84;55]. Робкий намек на танец под звуки печальной музыки становится в данном случае выражением тайной любви без какой-либо надежды на ее осуществление в реальной жизни. В конечном же итоге, объединяя всех персонажей мизансцены, меланхолический вальс превращается в символ несбывшихся надежд.

Пьесу «Три сестры» Чехов начинает писать в 1900 г. в Ялте. «Внутреннее состояние Чехова, мир его ялтинских мыслей, образов, ассоциаций - все это проникло в пьесу «Три сестры» и отозвалось не только в лейтмотиве - «В Москву! В Москву! В Москву!». Автобиографические отклики и отголоски были самые неожиданные», - писал о пьесе З.С. Паперный[62;153].

Автобиографическое в пьесе связано не только с самим А.П. Чеховым, но и с его семьей. Это отмечали еще современники Чехова. Так, Б.А. Лазаревский писал: «Что-то прелестное есть в выражении ее глаз, что-то умное и вместе с тем страдальческое ... Несомненно, что Мария Павловна - это одна из трех сестер» [1;117].

В письме Суворину от 8 января 1900 года Чехов писал о Ялте: «Этот милый город надоел мне до тошноты, как постылая жена. Он излечит меня от туберкулеза, зато состарит лет на десять» [63;213].

Некоторые факты биографии Михаила Павловича Чехова отразились в образе Андрея Прозорова. Как и герой пьесы, младший брат Чехова был хорошо образован и одарен многими талантами. Он окончил юридический факультет Московского университета, обладал литературным даром, сотрудничал в журналах, знал три языка, английский, французский, итальянский, переводил. Вспомним фразу Маши из пьесы: «В этом городе знать три языка - ненужная роскошь». Михаил Павлович был, как и Андрей Прозоров, «мастером на все руки»: играл на рояле, расписывал фарфор, выпиливал из дерева рамочки, сам сконструировал и выпилил из дерева часы. В пьесе Андрей дарит Ирине в день рожденья рамочку для портрета, сделанную им самим. Ольга, представляя его Вершинину, говорит: «Он у нас и ученый, и на скрипке играет, и выпиливает разные штучки, одним словом, мастер на все руки».

М.П. Чехов много жил в провинции, какое-то время работал чиновником в земстве г. Алексина Тульской губернии, хозяйствовал в Мелихове, даже в Ялте, в музее, он вел самую рутинную работу - отчетность и бухгалтерию. Возможно, что отголоски его настроений отразились в образе Андрея Прозорова.

Тема провинции - одна из главных в пьесе, что характерно и для ялтинских настроений Чехова. Это известно из неоднократно цитировавшихся ялтинских писем А.П. Чехова А.С. Суворину, В.М. Соболевскому, Ф.Д. Батюшкову, В.Ф. Комиссаржевской, О.Л. Книппер. В этих письмах - тоска по столице, настоящей литературной жизни, общению, а иногда по среднерусской природе. В письме Горькому от 18 марта 1901 года: «Скоро у вас весна, настоящая, русская, а у нас уже крымская весна в самом разгаре: здешняя весна как красивая татарка - любоваться можно и все можно, но любить нельзя» [63;240]. О том же О.Л. Книппер в ноябре 1901 года: «Сегодня долго сидел у себя в саду и думал о том, что погода здесь великолепная, но все же ехать теперь в санях гораздо приятнее[63;241. Так и в пьесе неважно, тепло или холодно там, где живут героини, главное, что «в Москве в эту пору уже все в цвету и залито солнцем». Похоже, что если бы сестры Прозоровы оказались в Крыму, а не где-то там в Перми, то им не хватало бы московских хлябей и морозов.

Из текста пьесы читатель узнает, что семья Прозоровых поселилась в имении одиннадцать лет назад, переехав из Москвы:

Ольга. Сегодня тепло, можно окна держать настежь, а березы еще не распускались. Отец получил бригаду и выехал с нами из Москвы одиннадцать лет назад, и, я отлично помню, в начале мая, вот в эту пору в Москве уже все в цвету, тепло, все залито солнцем. Одиннадцать лет прошло, а я помню там все, как будто выехали вчера. Боже мой! Сегодня утром проснулась, увидела массу света, увидела весну, - и радость заволновалась в моей душе, захотелось на родину страстно[84;101].

Сестры с нежностью и грустью вспоминают о Москве:

Ирина. …Наш родной город, мы родились там... На Старой Басманной улице...

Ирина. Мама в Москве погребена.

Ольга. В Ново-Девичьем... [84;108]

Действие пьесы открывается сценой завтрака в доме Прозоровых, в гостиной с колоннами, за которыми виден большой зал. Сестры вспоминают:

Ольга. Отец умер ровно год назад, как раз в этот день, пятого мая, в твои именины, Ирина. Было очень холодно, тогда шел снег. Мне казалось, я не переживу, ты лежала в обмороке, как мертвая. Но вот прошел год, и мы вспоминаем об этом легко, ты уже в белом платье, лицо твое сияет. (Часы бьют двенадцать.) И тогда также били часы.

Помню, когда отца несли, то играла музыка, на кладбище стреляли. Он был генерал, командовал бригадой, между тем народу шло мало. Впрочем, был дождь тогда. Сильный дождь и снег[84;102].

Ирина. …После смерти отца, например, мы долго не могли привыкнуть к тому, что у нас уже нет денщиков. Но и помимо привычки, мне кажется, говорит во мне просто справедливость. Может быть, в других местах и не так, но в нашем городе самые порядочные, самые благородные и воспитанные люди - это военные[84;117].

В прежнее время, когда был жив отец, к нам на именины приходило всякий раз по тридцать-сорок офицеров, было шумно, а сегодня только полтора человека и тихо, как в пустыне... [84;103]

С самого начала пьесы читателя не покидает ощущение дисгармонии и разобщенности, царящей в доме. Казалось бы, именины, семейный праздник, а атмосфера отнюдь не радостная, Маша и вовсе собирается уйти. Ситуацию усугубляет Чебутыкин, когда преподносит Ирине в подарок самовар: «Входит Чебутыкин, за ним солдат с серебряным самоваром; гул изумления и недовольства». Самовар здесь выступает как символ дома, счастья, несостоявшейся любви.

«Милые мои, хорошие мои, вы у меня единственные, вы для меня самое дорогие, что только есть на свете. Мне скоро шестьдесят, я старик, одинокий, ничтожный старик… Ничего во мне нет хорошего, кроме этой любви к вам, и если бы не вы, то я бы давно уже не жил на свете…»[84;104].

Интересна реакция сестер на подарок:

«Ольга (закрывая лицо руками). Самовар! Это ужасно! (Уходит в залу к столу) <…>

Маша. Иван Романыч, у вас просто стыда нет!» [84;104].

Для сестер подарок кажется ужасен, неприличен. И хотя такую свою реакцию на подарок они объясняют его дороговизной, на самом же деле воспринимают его как глупость:

«Ирина. Как это неприятно!

Ольга. Да, это ужасно. Он всегда делает глупости» [84;104].

Для них такой подарок не связан с домашним очагом. И, несмотря на то, что данный эпизод происходит в начале пьесы, когда еще нет явных признаков душевного отчуждения между родными людьми, утрата основ семейственности уже ощущается.

Еще одна деталь интерьера, неоднократно упоминаемая в пьесе, - стол - символически выражает разрушение гармонии в доме. В пьесе столу сопутствуют характерные детали: праздничный обед, который связан с поминальной обрядовой пищей; тринадцать человек, сидящие за столом; не сошедшийся пасьянс, пустующий стол в саду. Во втором акте Ирина за столом раскладывает пасьянс и загадывает отъезд в Москву. Пасьянс не сходится, загаданный отъезд Ирины в Москву не состоится. Все герои собираются вокруг стола, но общего разговора не получается. В финале же стол находится на террасе, за пределами дома, на нем «бутылки и стаканы», и никого нет рядом с ним.

Интересно, что три первых действия пьесы разворачиваются в доме и лишь последнее - вне дома, в саду. Такое построение также призвано символизировать разрушение, утрату родственных связей: к концу пьесы родной дом становится чужим для сестер.

Другой символ, непосредственно связанный с образом дома - символ ключей. Впервые в драматургии Чехова он проявляется в пьесе «Три сестры», когда Андрей Прозоров теряет ключ: «Я пришел к тебе, дай мне ключ от шкапа, я затерял свой. У тебя есть такой маленький ключик» [84;125. В художественном мире произведений А.П. Чехова ключ традиционно принадлежит хозяину. Учитывая это, потеря ключа может восприниматься как потеря положения в доме. И действительно, по ходу действия пьесы читатель убеждается, что в доме все решает Наташа, Андрей же только соглашается со своей женой. В отличие от него, сестры пытаются отстоять в доме свои порядки. Ольга неоднократно вступает с Наташей в спор по поводу ведения хозяйства. Видимо поэтому у нее еще есть «такой маленький ключик».

В анализируемой пьесе важную роль играет образ времени и изменений, с ним связанных. В «Трех сестрах» движение времени обозначено с помощью часов. Бой часов сопровождает действие драмы, Чебутыкин постоянно сверяет время. Но время в пьесе не однородно. В первом действии Кулыгин между делом замечает: «Ваши часы спешат на семь минут» [84;108]. Героини стремятся в Москву, торопятся жить, и время идет быстрее. В четвертом действии Чебутыкин сообщает: «Первая, вторая и пятая батарея уйдут ровно в час…»[84;129]. К концу пьесы сестры понимают невозможность осуществления своей мечты, и все начинает идти своим чередом.

Кроме того, образ времени связан и с вполне конкретными часами: дорогой вещью, часами «покойной мамы». Эту семейную реликвию разбивает безразличный ко всему Чебутыкин: «Вдребезги!». Время семьи Прозоровых истекло. Родной дом для сестер становится чужим.

Интересна трактовка еще одного «вечного» предмета - книги. В пьесе «Три сестры» книга предстает как способ бегства от действительности. Здесь книга становится постоянным атрибутом Андрея Прозорова: «Андрей (входит с книгой в руке)» [84;110]; Андрей <…> читает книгу» [84;111]; «Андрей входит с книгой тихо и садится у свечи» [84;117]. Андрей старается не замечать ничего вокруг себя: «Весь город говорит, смеется, и только он один ничего не знает и не видит…»[84;122]. Во всем принимает сторону жены, Наташа уже заставила его забыть о своем желании стать профессором, а довольствоваться местом в земской управе.

Центральное положение в пьесе «Три сестры» занимает образ пожара (начало третьего действия). Он проходит фоном всего действия, выявляя особенности личности всех героев. Пожар, как и любая стихия, угрожающая жизни, создает экстремальную ситуацию, заставляет человека обнажить свою сущность. Проверку проходят все герои пьесы: Ольга отдает платья из своего гардероба погорельцам; Вершинин принимает непосредственное участие в тушении пожара; Чебутыкин напивается; Наташа, чувствуя себя полноправной хозяйкой дома Прозоровых, пытается выгнать Анфису; Андрей «сидит у себя в комнате и никакого внимания. Только на скрипке играет» [84;123].

Характерно, что в руках Наташи все время горящая свеча. Но реплика Маши («она ходит так, как будто она подожгла» [84;124]) обостряет противостояние смыслов, усиливает напряжение.

Однако в мифологическом сознании символика огня имеет двойственный характер: с одной стороны, это уничтожающая стихия, с другой - очищающая. В пьесе реализуются оба представления.

Маша открывает тайну о себе сестрам, каясь в своей любви к Вершинину, одновременно надеясь на прощение своего греха: «Мне хочется каяться, милые мои сестры. Томится душа моя. Покаюсь вам и уж больше никому, никогда...» [84;124].

Реализуется представление о пожаре как разрушительной силе: уничтожаются прошлое и будущее, стирается память и рушатся иллюзии. Так, во время пожара герои осознают, что они многое забыли. «Думают, что я доктор, - говорит Чебутыкин, - умею лечить всякие болезни, а я не знаю решительно ничего, все позабыл, что знал, ничего не помню, решительно ничего. <…> Кое-что знал лет двадцать пять назад, а теперь ничего не помню. Ничего... В голове пусто, на душе холодно» [84;120].

«Тузенбах. Можно бы устроить, если захотеть. Марья Сергеевна, например, играет на рояле чудесно.

Кулыгин. Чудесно играет!

Ирина. Она уже забыла. Три года не играла… или четыре» [84;118].

Ирина также осознает, что уже многого не помнит: «Куда все ушло? Где оно? <…> Я все забыла, забыла... у меня перепуталось в голове... Я не помню, как по-итальянски окно или вот потолок... Все забываю, а жизнь уходит и никогда не вернется» [84;124]. Тузенбах понимает несбыточность своих желаний: «<…> счастливая жизнь! Где она?» [84;116]. Это же понимают и сестры: «Никогда мы не уедем в Москву...» [84;131].

В драматургии Чехова реализуются разные функции символа огня. Но все они объединяются воедино в сцене пожара в пьесе «Три сестры», обнажая лучшие и худшие человеческие качества героев.

Разумеется, музыка в пьесе также несет психологическую нагрузку и помогает автору воплотить идею разобщенности, разрушения гармонии и взаимопонимания.

В конце второго действия барон Тузенбах садится за пианино, играет вальс, но Маша танцует одна.

Интересен и символ скрипки, на которой играет Андрей Прозоров. С одной стороны, его умение играть - признак образованности. В начале пьесы сестры гордятся им:

«За сценой игра на скрипке.

Маша. Это Андрей играет, наш брат.

Ирина. Он у нас ученый. Должно быть, будет профессором. Папа был военным, а его сын избрал ученую карьеру» [84;107];

«Ольга. Он у нас и ученый, и на скрипке играет, и выпиливает разные штучки, одним словом, мастер на все руки» [84;108].

С другой стороны, для самого Андрея скрипка - это способ бегства от окружающей действительности, от проблем. Даже начавшийся пожар не трогает его:

«Ирина. <…> И вот все побежали на пожар, а он сидит у себя в комнате и никакого внимания. Только на скрипке играет» [84;123].

И даже его жена начинает пренебрежительно относиться к занятию мужа:

«Наташа (горничной). <…> В твою комнату я велю переселить Андрея с его скрипкой - пусть там пилит!» [84;134].

К концу пьесы скрипка начинает звучать все чаще. Андрей все больше замыкается в своем мире, больше времени уделяет игре на инструменте. Для него, как и для трех сестер, уютный мир интеллигентной семьи навсегда потерян, родной дом становится чужим и немилым.

В образах пьесы «Вишневый сад» отразились впечатления пребывания Чехова на даче Станиславского в Любимовке.

А.Л. Вишневский, друг писателя по таганрогской гимназии, побывавший у Чехова в Любимовке, вспоминал: «В Любимовке Чехов начал работать над пьесой «Вишнёвый сад».

Обдумывая «Вишнёвый сад» и непосредственно наблюдая за жителями и гостями Любимовки, Чехов мысленно переселяет их в свою будущую пьесу. Многие герои произведения имели своих «любимовских» прототипов, в том числе и главный герой пьесы -- вишнёвый сад. Этот образ был навеян чудесным садом, некогда являвшимся подлинным украшением Любимовки.

Именно в Любимовке, по свидетельству К.С.Станиславского, в воображении Чехова рождается окно старого барского дома, через которое виден цветущий вишнёвый сад, вызывающий в пьесе восторженные реплики Ани, Раневской, Вари, Пети Трофимова и других чеховских героев. По воспоминаниям режиссёра, Чехов говорил, что в этом старом доме поселится барыня, которая будет постоянно бегать к старому лакею и занимать у него деньги. А около барыни окажется её дядя или брат -- любитель игры на бильярде, не приспособленный к жизни и совершенно не умеющий ухаживать за собой... По свидетельству В.И. Немировича-Данченко, Чехов впервые посетил Любимовку ещё в 1898 году и провёл в усадьбе всего несколько дней. Но и эти дни дали благодатный материал для наблюдений, которые впоследствии отразятся в облике и манере поведения одной из героинь пьесы -- Раневской. Именно тогда Чехов познакомился с пятидесятишестилетней Елизаветой Васильевной Алексеевой, находящейся постоянно в окружении приживалок, среди которых мимо внимания драматурга не прошла и очаровательная полуфранцуженка, «либеральная старуха».

Быт усадьбы Станиславского привлекал Чехова своей теплотой, сердечностью, непосредственностью. Писатель зорко вглядывался в окружавших его горничных, кухарок, прачек, лакеев. Живо интересуют его живущие здесь горничная Дуняша и её сын Володя; лакей Егор; соседи-дачники Сапожниковы и Смирновы. «Егор и Дуняша очень заботливы и радушны. Из соседей чаще всего наведывается Мика (Ваш племянник) и Н. Смирнова, художница, которая пишет с меня портрет», -- сообщает Чехов в письме К.С. Алексееву (Станиславскому) [63;138]. Но обитатели Любимовки не только обогатили жизненные впечатления Чехова на пути к «Вишнёвому саду» или стали прототипами целого ряда действующих лиц комедии. Они непосредственно испытали на себе и благотворное влияние художника слова. По его совету Дуняша и Егор стремятся стать образованными людьми: немолодая горничная поступает на вечерние курсы, а Егор начинает изучать французский язык.

Роль Епиходова в «Вишнёвом саде», по утверждению Станиславского, как раз и создавалась из наблюдений Чехова над работником Егором, человеком очень неловким, незадачливым.

Представляет интерес точка зрения Станиславского: прототипом Пети Трофимова стал сын горничной Дуняши, Володя. Он служил в конторе при имении. Приглядевшись к нему, Антон Павлович не без убеждения говорил, что из юноши выйдет непременно профессор и что молодому человеку нужно бросить контору и готовиться к сдаче экзаменов в университет. Не может не привлечь внимания дальнейшая судьба Володи, который уделял много внимания учебным занятиям и стал студентом университета. Какие же черты юноши привлекали Чехова? Это, прежде всего, некая угловатость, мягкость, пасмурная внешность «облезлого барина», которого писатель внесёт в образ Пети Трофимова.

Хорошо был знаком Чехов и с сестрой Станиславского Анной Сергеевной Штекер, хозяйкой имения в Комаровке, которое находилось неподалёку от Любимовки. При создании образа Раневской, «сумасбродной, бесшабашной, удивительно очаровательной немолодой уже кокетки», Чехов «спишет» отдельные черты А.С. Штекер (к ним примешиваются и более ранние впечатления Чехова от Е.В. Алексеевой).

Некоторые черты Шарлотты Ивановны Чехов позаимствует у племянницы Станиславского Лили Глассби, которая была воспитательницей девочек Смирновых.

Работа над «Вишнёвым садом» шла нелегко. Ко многим причинам, замедлившим создание пьесы, следует отнести и новизну, сложность задачи, которую Чехов поставил перед собой и к решению которой он стремился, -- написать «подлинно весёлую большую комедию» [63;140].

Итак, какой же видит читатель усадьбу в пьесе?

В ходе повествования становится известно, что род Раневской и Гаева жил весьма богато. «Дом старый, барский; когда-то жили в нем очень богато, и это должно чувствоваться в обстановке. Богато и уютно», - так писал Чехов О.Л. Книппер-Чеховой[63;109]. «Прежде у нас на балах танцевали генералы, бароны, адмиралы…», - вспоминает прошлое Фирс[84;125]. И очень богато род Раневской жил за счет вишневого сада: никакие иные источники доходов имения в пьесе не называются. «В прежнее время вишню сушили, мочили, мариновали, варенье варили, И, бывало, сушеную вишню возами отправляли в Москву и Харьков. Денег было!» - говорит Фирс[84;147]. При усадьбе Раневской есть и церковь, что является еще одним свидетельством богатства владельцев имения.

С домом у героев связаны самые нежные воспоминания:

Гаев (отворяет другое окно). Сад весь белый. Ты не забыла, Люба? Вот эта длинная аллея идет прямо, прямо, точно протянутый ремень, она блестит в лунные ночи. Ты помнишь? Не забыла?

Любовь Андреевна (глядит в окно на сад). О, мое детство, чистота моя! В этой детской я спала, глядела отсюда на сад, счастье просыпалось вместе со мною каждое утро, и тогда он был точно таким, ничто не изменилось. (Смеется от радости.) Весь, весь белый! О, сад мой! После темной, ненастной осени и холодной зимы опять ты молод, полон счастья, ангелы небесные не покинули тебя... Если бы снять с груди и с плеч моих тяжелый камень, если бы я могла забыть мое прошлое! [84;149]

Все в усадьбе напоминает вернувшейся из-за границы Раневской о счастливом детстве, проведенном в этой усадьбе:

Варя. … (Любови Андреевне.) Ваши комнаты, белая и фиолетовая, такими же и остались, мамочка.

Любовь Андреевна. Детская, милая моя, прекрасная комната... Я тут спала, когда была маленькой... (Плачет.)

Любовь Андреевна. Я не могу усидеть, не в состоянии... (Вскакивает и ходит в сильном волнении.) Я не переживу этой радости... Смейтесь надо мной, я глупая... Шкафик мой родной... (Целует шкаф.) Столик мой. [84;145]

И оттого, что без родного имения герои не могут представить своего существования, им кажется нелепой и абсурдной идея Лопахина вырубив сад, сдавать землю в аренду под дачные участки:

Любовь Андреевна. Ведь я родилась здесь, здесь жили мои отец и мать, мой дед, я люблю этот дом, без вишневого сада я не понимаю своей жизни, и если уж так нужно продавать, то продавайте и меня вместе с садом... (Обнимает Трофимова, целует его в лоб.) Ведь мой сын утонул здесь... (Плачет.) [84;146]

Непременными атрибутами дворянской усадебной жизни были прогулки на лоне природы (такую прогулку мы видим во втором действии) и балы, на которые съезжались многочисленные соседи и знакомые, такой бал с нанятым местным еврейским оркестриком устраивает Раневская в третьем действии. Из четырех действий пьесы три происходят в доме Раневской, одно - за пределами усадьбы.

В авторской ремарке ко второму действию читаем:

Поле. Старая, покривившаяся, давно заброшенная часовенка, возле нее колодец, большие камни, когда-то бывшие, по-видимому, могильными плитами, и старая скамья. Видна дорога в усадьбу Гаева. В стороне, возвышаясь, темнеют тополи: там начинается вишневый сад. Вдали ряд телеграфных столбов, и далеко-далеко на горизонте неясно обозначается большой город, который бывает виден только в очень хорошую, ясную погоду. Скоро сядет солнце. Шарлотта, Яша и Дуняша сидят на скамье; Епиходов стоит возле и играет на гитаре; все сидят задумавшись. Шарлотта в старой фуражке; она сняла с плеч ружье и поправляет пряжку на ремне. [84;151]

Изображенный автором пейзаж символичен: с одной стороны дорога в усадьбу, вишневый сад, символизирующие уходящую в прошлое усадебную жизнь, с другой стороны - неясный силуэт большого города как воплощение новой, современной жизни.

Интересно, как в пьесе автор использует «вечные» предметы, образы-символы для того, чтобы передать основную мысль произведения, мысль о разрушении «дворянского гнезда».

В «Вишневом саде» главная символическая функция стола - объединение людей - не проявляется: ни разу обитатели дома не соберутся вокруг стола. Кроме этого, стол воплощает идею главного места в доме, «престола». И когда в третьем акте Лопахин, купивший вишневый сад, случайно натыкается на стол и чуть не опрокидывает его (подобно тому, как Епиходов опрокидывает стул в первом действии), это становится знаком разрушения этого дома и его мира.

В пьесе «Вишневый сад» Чехов развивает символику еще одного символа, непосредственно связанного с образом дома, - ключей.

Так, в начале пьесы автор указывает на, казалось бы, незначительную деталь в образе Вари: «Входит Варя, на поясе у нее связка ключей» [84;142]. В приведенной ремарке Чехов подчеркивает роль ключницы, домоправительницы, хозяйки дома, избранную Варей. В тоже время именно через символ ключей передается связь Вари с домом. Она чувствует себя в отчете за все, что происходит в имении, но ее мечты не связаны с вишневым садом: «пошла бы себе в пустынь, потом в Киев... в Москву, и так бы все ходила по святым местам... Ходила бы и ходила. Благолепие!..» [84;143].

Неслучайно Петя Трофимов, призывая Аню к действию, говорит ей выбросить ключи: «Если у вас есть ключи от хозяйства, то бросьте их в колодец и уходите. Будьте свободны, как ветер» [84;161].

Символику ключей Чехов искусно использует в третьем акте, когда Варя, услыхав о продаже имения, бросает ключи на пол. Этот ее жест объясняет Лопахин: «Бросила ключи, хочет показать, что она уж не хозяйка здесь…»[84;170].

Еще один вещественный символ хозяина есть в «Вишневом саде». На всем протяжении пьесы автор упоминает портмоне Раневской, например, «глядит в портмоне» [84;135]. Увидав, что денег осталось мало, она случайно роняет его и рассыпает золотые. В последнем действии Раневская отдает свой кошелек мужикам, которые пришли попрощаться:

«Гаев. Ты отдала им свой кошелек, Люба. Так нельзя! Так нельзя!

Любовь Андреевна. Я не смогла! Я не смогла!» [84;173].

В тоже время, только в четвертом действии бумажник появляется в руках Лопахина, хотя читателю с самого начала пьесы известно, что он не нуждается в деньгах.

Постоянно присутствует и играет важную роль в пьесе Чехова «Вишневый сад» образ времени и изменений, с ним связанных.

Время и в драме Перспектива от настоящего в прошлое открывается почти каждым действующим лицом, хотя и на разную глубину. Фирс уже три года бормочет. Шесть лет назад умер муж и утонул сын Любови Андреевны. Лет сорок-пятьдесят назад помнили еще способы обработки вишни. Ровно сто лет назад сделан шкаф. И совсем о седой старине напоминают камни, бывшие когда-то могильными плитами. Петя Трофимов же наоборот, постоянно говорит о будущем, прошлое его мало интересует.

Часы - важная деталь, характеризующая образ Лопахина. Он единственный персонаж в пьесе, время которого расписано по минутам; оно принципиально конкретно, линейно и, при этом, непрерывно. Его речь постоянно сопровождается авторскими ремарками: «взглянув на часы» [84;147]. Примечательно, что именно Лопахин сообщает Раневской дату продажи имения - двадцать второе августа. Таким образом, часы Лопахина становятся не просто деталью его костюма, а символом времени.

Читатель видит, как усадебная жизнь в «Вишневом саде» ветшает на глазах.

В последнем действии, перед отъездом, прощаясь с домом, Раневская произносит:

Любовь Андреевна. Минут через десять давайте уже в экипажи садиться... (Окидывает взглядом комнату.) Прощай, милый дом, старый дедушка. Пройдет зима, настанет весна, а там тебя уже не будет, тебя сломают. Сколько видели эти стены! Любовь Андреевна. Я посижу еще одну минутку. Точно раньше я никогда не видела, какие в этом доме стены, какие потолки, и теперь я гляжу на них с жадностью, с такой нежной любовью...

Гаев. Помню, когда мне было шесть лет, в Троицын день я сидел на этом окне и смотрел, как мой отец шел в церковь...

Любовь Андреевна. О мой милый, мой нежный, прекрасный сад!.. Моя жизнь, моя молодость, счастье мое, прощай!.. Прощай!.. [84;179]

Пьеса Чехова наполнена звуками. Свирель, гитара, еврейский оркестр, стук топора, звук лопнувшей струны - звуковые эффекты сопровождают едва ли не каждое значительное событие или образ персонажа, становясь символическим отзвуком в читательской памяти.

Лопнувшая струна получает в пьесе неоднозначное значение, которое нельзя свести до ясности какого-либо абстрактного понятия или зафиксировать в одном, точно определенном слове. Дурная примета предзнаменует печальный конец, который действующие лица - вопреки своим намерениям - не могут предотвратить. И печальный характер звука, и неопределенность его происхождения - все это создает вокруг него какую-то таинственность, которая переводит конкретное явление в ранг символических образов. В самом конце пьесы звук лопнувшей струны заслоняет звук топора, символизирующий гибель дворянских усадеб, гибель старой России. На смену России старой приходила Россия действующая, динамичная.

Рядом с реальными ударами топора по вишневым деревьям символический звук «точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный» венчает собой конец жизни в имении и конец целой полосы русской жизни[84;180]. И предвестие беды, и оценка исторического момента слились воедино в «Вишневом саде» - в отдаленном звуке лопнувшей струны и стуке топора.

2.2 Слуги и господа

В пьесе «Дядя Ваня» с образом старой няни Марины связаны такие черты, как доброта, милосердие, кротость, способность понять, выслушать, забота о других, поддержка традиций. Няня выступает хранителем дома, семьи. Она, как и подобает классической няне, поит, кормит, утешает, убирает и ворчит. Но, с головою ушедшая в заботы, не выпускающая недовязанного чулка из рук, няня живёт в пьесе как никто внимательно и мудро. Её выбирает в собеседницы умница Астров (их разговором, в котором измотанный работой доктор жалуется ей на душевную неприкаянность, начинается пьеса), у неё ищет защиты и чудаковатый Сонин крёстный, которого деревенские дразнят приживалом. И обоих равно она утешает, обоих равно берёт под крыло, спокойно и твёрдо, как наделённая властью свыше («люди не помянут, зато Бог помянет» [84;62], «все мы у Бога приживалы» [84;88]).

Единственная в доме, няня способна пожалеть даже «герра профессора». Для всех он кара, наказание Господне, а для неё - несчастный, неразумный, непонятливый старик («Старые что малые, хочется, чтобы пожалел кто... Пойдём, батюшка, в постель... Пойдём, светик... Я тебя липовым чаем напою, Богу за тебя помолюсь» [84;71]).

В сцене неудавшегося убийства, где люди в безумии топчут друг друга, няня с её ворчаньем-вязаньем - скала, сила. К ней взывает Соня в молчаливом отчаянии («Нянечка, нянечка!» [84;86]), и с извечно-материнским «ничего, деточка, ничего» няня утешает, успокаивает её, гладит по волосам. [84;86]

В пьесе «Три сестры» важным персонажем, хотя и эпизодическим, является няня Анфиса. Нити к этому образу тянутся от няни Марины из пьесы «Дядя Ваня». В семье Прозоровых Анфиса является таким же хранителем дома, как и в «Дяде Ване». Она воспитала не одно поколение Прозоровых, вырастила сестёр как собственных детей. Они и являются её единственной семьёй. Но семья разваливается в тот момент, когда в доме появляется Наташа, обращающаяся с няней так, как с прислугой, в то время как она для сестёр является полноправным членом семьи. Тот факт, что сёстры не могут отстоять свои права в доме, что няня покидает дом, и сёстры не могут ничего изменить, говорит о неизбежности краха семьи и неспособности героев повлиять на ход событий.

Образ няни Анфисы во многом пересекается с характером Марины («Дядя Ваня»). Но освещён этот характер в «Трёх сёстрах» уже по-новому. В речи Анфисы мы наблюдаем обращения: батюшка мой, батюшка Ферапонт Спиридоныч, милые, деточка, Аринушка, матушка, Олюшка. Анфиса редко появляется на сцене, немногословие -- её отличительная черта. В её речи встречаются и ключевые для чеховского творчества слова-символы чай, пирог: «Сюда, батюшка мой <...> Из земской управы, от Протопопова, Михаила Ивановича... Пирог» [84;103]; «Маша, чай кушать, матушка» [84;119].

Оппозиция прошлое -- будущее есть и в характере Анфисы. Но если для всех настоящее хуже прошлого, а будущее -- это мечты, надежды на лучшее, на изменение действительности, то Анфису настоящее устраивает, а будущее пугает. Она -- единственный персонаж, которому не нужны перемены. И она единственная, кто доволен изменениями, произошедшими в её жизни: «И-и, деточка, вот живу! Вот живу! В гимназии на казённой квартире, золотая, вместе с Олюшкой -- определил Господь на старости лет. Отродясь я, грешница, так не жила <...> Проснусь ночью и -- о Господи, Матерь Божия, счастливей меня человека нету!» [84;133].

В её речи впервые появляется противопоставление дело, труд -- покой как награда за труд. В «Дяде Ване» это противопоставление было, но в характере Сони (финальный монолог на тему «мы отдохнём»). В пьесе «Три сестры» для Анфисы «небо в алмазах» стало реальностью.

В «Дяде Ване» Соня мечтает о покое. В «Трёх сёстрах» Чехов реализовал эту мечту в образе восьмидесятидвухлетней старухи, которая всю жизнь работала, жила не для себя, вырастила не одно поколение и дождалась своего счастья, то есть покоя.

Возможно, эта героиня в какой-то мере и является ответом на все вопросы, поставленные в пьесе.

Фирс, старый слуга из пьесы Вишневый сад», родом из крепостных, принадлежавших роду Раневской, после отмены крепостного права не ушел от своих господ, а преданно остался служить им до конца своей жизни. Фирс древний старик, в списке действующих лиц Чехов специально указывает его возраст - 87 лет, но он продолжает исполнять свои служебные обязанности.

Вся его жизнь - самозабвенное служение своим господам. В его душе нет и тени эгоизма, он не думает о самом себе и живет заботами о других. В этом он и противопоставлен центральным персонажам. Поразительно: обнаружив, что про него забыли, оставив в запертой усадьбе, Фирс и не думает упрекать своих господ: «Про меня забыли… Ничего… я тут посижу» [84;180]. Более того, он на пороге смерти самозабвенно продолжает заботиться о других: «А Леонид Андреевич, небось, шубы не надел, в пальто поехал…» - горестно восклицает он и вместо упреков другим упрекает самого себя: «Я-то не поглядел… Эх ты… недотепа!..» [84;180]

Связавший навсегда свою жизнь с родом Раневской, из всех персонажей пьесы один лишь Фирс вспоминает прошлое усадьбы: о том, как прежде богато жили, как сушеную вишню возами отправляли в Москву и Харьков, как у них на балах танцевали генералы, бароны, адмиралы, как прежде барин на лошадях в Париж ездил. Эти воспоминания - фон к родовому беспамятству Раневской и Гаева.

Старый слуга не предстает в пьесе хранителем семейных преданий рода Раневской, как можно было бы ожидать. Но он - хранитель традиционного порядка, издревле установленного в усадьбе. Во время бала Любовь Андреевна говорит Фирсу, которому нездоровится: «Шел бы, знаешь, спать», - на что дряхлый старик с горькой усмешкой отвечает: «Я уйду спать, а без меня тут кто подаст, кто распорядится? Один на весь дом» [84;167]. Разумеется, он не один: есть горничная Дуняша и другие слуги. Но ведь они ничего не знают и ничего не умеют. Не знают, что и когда надо подавать, как именно надо подавать, какие распоряжения необходимо сделать.

В первом действии Фирс обслуживает Раневскую в пиджаке, белом жилете и надев белые перчатки. И это в три часа ночи! Он строго отчитывает Дуняшу, забывшую принести сливки к кофе, и называет ее недотепой.

Фирс ощущает себя последним хранителем прежних традиций и обычаев: умрет он - и они будут утрачены: никто тогда уже не сможет, служа господам, полностью соблюсти ритуал, освященный многолетней традицией.

Умри он - и в доме Раневской тоже все пойдет «враздробь». Таково, как представляется, самоощущение Фирса, и оно, хотя бы отчасти, трагично. Ощущение трагического в образе старого слуги поддерживалось и рассказом Фирса о том, как в молодости он два года просидел в остроге за убийство, в котором не принимал участие. И трагическое в образе Фирса воспринимается именно как трагическое, а не трагикомическое, как в случае с другими персонажами пьесы.

И именно те, кому Фирс так беззаветно служил, забывают его в запертой усадьбе. В финальном эпизоде Фирс выходит на сцену в той же одежде, в которой он служил господам: в пиджаке и белой жилетке. На пороге смерти он вышел и дальше служить. И Чехов заранее подготавливает финальную сцену, чтобы произвести большее впечатление на зрителя.

Образ Епиходова в пьесе «Вишневый сад» является центральным среди тех второстепенных персонажей, которые соотнесены с центральными героями пьесы, потому что в нем отразились почти в карикатурном виде одни из важнейших особенностей личностей и поведения центральных героев пьесы.

Чехов подчеркивает тесную связь «епиходовщины» с основой замысла пьесы тем, что прозвище Семена Пантелеевича «двадцать два несчастья» невольно ассоциируется с событием, решающим судьбу персонажей, - с аукционом по продаже вишневого сада, который проходит двадцать второго августа.

Таким образом Чехов особо выделил образ Епиходова, связав «епиходовщину» с судьбой вишневого сада и личностями его владельцев: прошлых (Раневская и Гаев), настоящих (Лопахин) и возможных будущих (Трофимов).

Во втором действии Лопахин говорит: «…господи, ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами…» [84;159]. «Вам понадобились великаны…» - отвечает ему Раневская, и в это время «в глубине сцены проходит Епиходов и играет на гитаре». «Епиходов идет», - задумчиво, как сказано в ремарке, произносит Любовь Андреевна. «Епиходов идет», - опять же, согласно ремарке, задумчиво вторит ей Аня. Повтором фразы и ремарки («задумчиво») Чехов подчеркивает, что появление Епиходова в тот момент, когда персонажи говорят о «великанах», которыми мы, люди, должны были бы быть, сигнализирует нам, что центральные герои «великанами» вовсе не являются, более того, они такие же недотепы, как и Епиходов.

В своей неутолимой жажде представлять свою жизнь самому себе и окружающим в возвышенном свете Епиходов оказывается глубоко родственным центральным героям «Вишневого сада».

В целом Епиходова мы можем описать так: он плохо приспособленная к реальной жизни и заурядная личность, как в интеллектуальном, так и духовном плане; случающиеся с ним мелкие несчастья и несуразности он возводит в ранг чуть ли не преследования его безжалостным роком, которому он героически противостоит; он уверен, что является носителем высокой современной культуры, что им владеют глубокие и сильные страсти.

Семен Пантелеевич - недотепа, представляющий свою жизнь и свою личность намного значительнее и возвышеннее, чем оно есть на самом деле. В этом совершенно не оправданном самовозвеличивании и жизни мифами о самих себе заключается ядро явления, которое мы назовем «епиходовщиной». Понятие «епиходовщина» объемнее понятия «недотепа», входящего в него как важная составная часть.

Повторим, что епиходовщина в той или иной степени присуща всем центральным персонажам пьесы.

Из всех героев пьесы, так или иначе связанных с вишневым садом, один лишь Епиходов вполне удачно устроил свою судьбу. Он был конторщиком в дворянском имении, а теперь будет «смотреть за порядком», работая на купца Лопахина. Чехов стремится утвердить в сознании читателей мысль о том, что Епиходов и епиходовщина, образно говоря, бессмертны. Какие бы экономические формации и политические системы не сменяли бы друг друга в истории нашей родины, за «порядком» на Руси всегда будут наблюдать недотепы Епиходовы.

В пьесе «Чайка» интересен образ Ильи Афанасьевича Шамраева, управляющего в имении Сорина, который показан как посредник между господами и слугами. О Шамраеве сообщается, что он поручик в отставке, считает себя любителем и знатоком театра, высокопарно выражается («Это удивительно! Это непостижимо! Высокоуважаемая! Извините, я благоговею перед вашим талантом, готов отдать за вас десять лет жизни» [84;31], «мы все стареем, выветриваемся под влиянием стихий» [84;53], «имею честь с прискорбием заявить» [84;35]), но при этом, находясь на должности управляющего, именно управлять и не умеет:

Сорин. Будь у меня деньги, понятная вещь, я бы сам дал ему, но у меня ничего нет, ни пятачка. (Смеется.) Всю мою пенсию у меня забирает управляющий и тратит на земледелие, скотоводство, пчеловодство, и деньги мои пропадают даром. Пчелы дохнут, коровы дохнут, лошадей мне никогда не дают... [84;36]

Очень выразительна сцена из второго действия, когда Аркадина требует лошадей, чтобы уехать из имения, а Шамраев отказывает ей:

Шамраев. Гм... Это великолепно, но на чем же вы поедете, многоуважаемая? Сегодня у нас возят рожь, все работники заняты. А на каких лошадях, позвольте вас спросить?

Аркадина. На каких? Почем я знаю - на каких!

Сорин. У нас же выездные есть.

Шамраев (волнуясь). Выездные? А где я возьму хомуты? Где я возьму хомуты? Это удивительно! Это непостижимо! Высокоуважаемая! Извините, я благоговею перед вашим талантом, готов отдать за вас десять лет жизни, но лошадей я вам не могу дать!

Аркадина. Но если я должна ехать? Странное дело!

Шамраев. Многоуважаемая! Вы не знаете, что значит хозяйство!

Аркадина (вспылив). Это старая история! В таком случае я сегодня же

уезжаю в Москву. Прикажите нанять для меня лошадей в деревне, а то я уйду на станцию пешком!

Шамраев (вспылив). В таком случае я отказываюсь от места! Ищите себе другого управляющего! (Уходит.)

Аркадина. Каждое лето так, каждое лето меня здесь оскорбляют! Нога моя здесь больше не будет! [84;29]

Из этого короткого эпизода становится ясно, что вести хозяйство Шамраев неспособен, однако сам так не считает, его несостоятельность как управляющего - обычное и привычное дело: на его восклицание «Вы не знаете, что значит хозяйство!» Аркадина отвечает: «Это старая история!». Очевидно, как у Шамраева не хватает знаний и опыта управлять имением, так и у Сорина, владельца усадьбы, не хватает опыта, чтобы нанять настоящего хозяйственника.