Эпическая поэма

Размещено на http://www.allbest.ru/

Эпическая поэма гомеровского типа может быть рассмотрена как переходное, эстетически неабсолютное явление, как этап в становлении поэтической реальности, не сводимой на реальность внепоэтическую. Факт существования жанра эпической поэмы является указанием на некоторый незнакомый нам - уникальный поэтический опыт, не вполне доступный нашему пониманию.

Внутри всякой культуры вообще, - утверждал М. Мамардашвили, - «понимание» может существовать лишь как не вполне, не целиком реализованная возможность <…> По-видимому, любое сообщение, чтобы стать культурной ценностью <…>, должно обладать некоторой двусмысленностью» [1, с.154].

Присутствие эпической поэмы гомеровского типа в мире новоевропейской культуры характеризуется весьма существенной амбивалентностью, которая заключается, с одной стороны, в невозможности ее адекватного восприятия (поскольку соответствующий тип рецепции утрачен), а с другой, в продуктивности самого неадекватного восприятия, или неполноты понимания этого культурного феномена. В рамках такого подхода глубоко «монологический» (М.Бахтин) мир эпической поэмы в его соприкосновении с «мирами» непонимающих сознаний порождает напряженный диалогический контекст.

«Двусмысленность» восприятия эпической поэмы постархаическим сознанием обнаруживается, например, в концепции Г.В. Гегеля, поскольку она «потенциально полагает в себе свою собственную противоположность» [2, с.19].

По утверждению Гегеля, эпопея впервые выступает в качестве подлинной поэтической целостности, «полной внутри себя» [3, с.425]. В эпической поэме впервые выражается наивное сознание нации, ее дух, который «<…> окреп уже в себе самом настолько, чтобы производить свой особый мир <…>» [3, с.427] [курсив мой - Ю.Г.]. Однако «<…> не следует представлять дело таким образом, будто народ уже в героическую эпоху как таковую, являющуюся родиной его эпоса, обладает искусством изображать себя поэтически». Поэзия, по мысли Гегеля, возникает позднее, «<…> чем сама жизнь и дух, который непринужденно ощущает себя в своем непосредственно поэтическом внешнем бытии» [3, с.428].

Иными словами, Гегель, с одной стороны, признает за эпической поэмой статус подлинной поэтической целостности - впервые «полной внутри себя» и тем самым представляющей собой «особый мир». С другой стороны, этот особый и целостный мир есть не что иное, как непринужденное самоощущение духа, как его непосредственно поэтическое внешнее бытие. Подлинность поэтической целостности эпопеи удостоверяется не поэтическими законами самой поэмы, определяющими ее полноту «изнутри». «Особый мир» эпической поэмы является следствием некоторых закономерностей, действующих не только в пределах этого мира, но и вне его. Гегель, таким образом, не видит принципиального различия между «миром» эпической поэмы и миром, остающимся за ее пределами.

Развивая гегелевское представление об эпической поэме, продолжим: «особый мир эпопеи представляет собой форму жизненной проявленности всеобщего, непосредственно поэтического состояния мира. Вместе с тем, форма, способная проявить такое состояние мира во всей его полноте, может возникнуть только тогда, когда «<…> ушла в прошлое непроясненность сознания <…>» [3, с.427].

Новое состояние поэтического сознания, расстающегося с собственной «непроясненностью», - это двусмысленность позиции эпического поэта, которая, с одной стороны, является непосредственным продолжением субстанциальной действительности, а с другой - отрицается миром эпической целостности.

Характеризуя поэтическую природу эпопеи, Гегель пытается прояснить способ отношения между поэтом и изображаемым миром: «<…> Поэт должен еще целиком находиться внутри этих условий, этих форм созерцания, этой веры, и ему нужно только присоединить поэтическое сознание, искусство изображения к предмету, продол-жающему еще составлять для него субстанциальную действительность» [3, с.429] [курсив мой - Ю.Г.]. Однако если «эпический мир, подлежащий изображению в поэме, действительно субстанциален, то есть по-настоящему «полон в себе», то к нему нечего присоединять. «Ибо обе стороны - содержание, эпический мир, подлежащий изображению, и остальной, независимый от него мир поэтического сознания и представления -внутренне духовны и имеют в себе один определенный принцип, придающий им особые характерные черты» [3, с.429] [курсив мой - Ю.Г.]. «Кто же может представлять собой «остальной», «независимый» от эпической целостности мир поэтического сознания, как не саму же субстанциальную действительность?

Иными словами, впервые «полный внутри себя» эпический мир является полным и без эпического поэта. Факт его полноты не зависит от присутствия поэта изнутри эпического мира.

Таким образом, обнаруживается внутреннее неравенство жанра эпической поэмы самому себе. Всеобщее эпическое состояние мира в его поэтически внешнем бытии и эпический мир, изображаемый в поэме, оказываются явлениями противонаправленными и в пределе - взаимоисключающими друг друга. Положение эпического поэта, соотнесенное и с внешним - непосредственным - поэтическим бытием, и с - опосредованным - внутрипоэтическим бытием эпического мира, раскрывает себя как впервые неоднозначная (в эстетическом отношении) позиция.

Будучи необходимой и закономерной составляющей субстанциальной действительности, эпический поэт-исполнитель занимает в ней свое «незаместимое место» (М. Бахтин). Он органически вовлечен во всеобщее, всенародное время, состоящее из героического прошлого, подражающего этому прошлому настоящего и будущего, перед лицом которого необходимо выглядеть эпически достойно. В рамках эпического мира поэмы поэту не отводится ни места, ни времени. Он оказывается устраненным из жизни эпического мира, по отношению к которому не может предпринять абсолютно никаких непосредственно активных действий.

Единственным поступком, который, однако, не имеет ничего общего с такими «действиями», является исполнение эпической поэмы. Но и это не совсем так. Эпический поэт «исполняет» не столько эпическую поэму, сколько сам эпический мир. Для певца эпопеи, по-видимому, дело обстояло именно так: эпическая поэма возникла вовсе не как предмет исполнения, то есть как нечто, существующее до и без исполнения, и даже не в результате, т.е. aposteriori, исполнения. Она (поэма) получала возможность существовать только в процессе исполнения. И только в этот ограниченный голосом исполнителя промежуток времени эпический мир мог осуществиться как целостность, «полная внутри себя». За пределами этого промежутка времени в свои законные права вступало «всеобщее эпическое состояние» мира, вбирающее в себя эпического поэта, включающее его в свои непосредственные и вполне конкретные пространственно-временные связи и тем самым вынуждающее его разделять непосредственно поэтическое внешнее бытие архаического мира.

И в этом случае, то есть вне исполнения эпической поэмы, будучи органической составляющей субстанциальной действительности, эпический поэт как бы дополнял собой мир и выступал в качестве полноценного и полноправного «участника» всеобщей эпической полноты. Во время же исполнения поэмы эпический поэт представал таким существом, вся природа которого состоит только в том, чтобы исполнить целостность эпического мира.

С этой точки зрения эпическая поэма - это феномен такого испол-нения-изображения эпического мира, когда эпическое сознание предстает только в качестве способа эманации эпической истины во всей ее полноте, которая - поэтому - не нуждается ни в дополнении, ни в переосмыслении.

Таким образом, эпическая поэма - как она есть - не является эпической целостностью. Или, по-другому, целостность не принадлежит к разряду ее характеристик. Самой, пожалуй, главной ее особенностью является, как раз, отсутствие целостности, так как необходимым условием существования поэмы является ее принципиальная разъятость на мир изображаемых событий и мир изображающего сознания.

Следствием этой существенной разъятости эпической поэмы на два внеположенных друг другу мира становится присутствующая в каждом ее моменте контекстуальность. Поэма Гомера не знает такого плана, в ко-тором преодолевалась бы эта контекстуальность эпических мира и слова.

В этом смысле автор «Илиады» и «Одиссеи» является, так сказать, «субъектом» отрицательного, или пассивного, эстетического бытия (в то время, как сама поэма представляется отрицательным, или отрицающим поэта, эстетическим объектом).

Отрицание в данном случае выступает в качестве конструктивной эстетической доминанты, в своем роде уникальной и нашему художественному опыту принципиально недоступной. Именно эта отрицательная эстетическая определенность эпического мира позволяет говорить о нем как об особом, полном внутри себя мире.

Цитированная литература:

1. Мамардашвили М.К., Пятигорский А.М. Символ и сознание: Метафизические размышления о символике, культуре и языке. - Иерусалим, 1982.

2. Аверинцев С.С. Образ античности в истории западноевропейской культуры ХХ века // Новое в современной классической филологии. - М., 1979.

3. Гегель Г.В.Ф. Эстетика: В 4т. - М., 1971. - Т.3.

Анотація

У статті обґрунтована амбівалентність поетичної природи епічної поеми гомерівського типу і у зв'язку з цим - її перехідний, естетично неабсолютний характер. Положення, наведені у статті, прокоментовані на матеріалі геґелівської інтерпретації епопеї.

Annotation

In the article the ambivalence of the Homeric epic poem's poetic nature is substantiated. And on the ground of this its transitional and aesthetically nonabsolute character is represented. The theses given in the article are commented on the material of the Hegel's interpretations of the epopee.

эпическая поэма гомер гегель

Размещено на Allbest.ru