Путь к всеобщему признанию и творчество Василия Барки

Размещено на http://www.allbest.ru/

Реферат на тему:

Путь к всеобщему признанию и творчество Василия Барки

(настоящее имя - Василий Константинович Тростник)

Путь к всеобщему признанию и творчество Василия Барки

барка украинский поэт

16 июля 1908 - село Солоница: дата и место рождения.

Село небольшое, примечательное только старинной церковью, валами - остатками казацкого лагеря Северина Наливайко - и широкими солончаками поблизости оттуда в ходе беды люди, приходя за десятки верст, брали «рассол» вместо соли;возможно, так было с незапамятной древности.

Отец отбыл обычную службу в казачьих частях и русско-японскую войну.

Семья переехала на открытую степь, примерно в пяти верстах от города (Лубни), размещенного над рекой на горах, так что издалека видно было позолоченные купола его церквей.

В степи, от большого пути Лубни - Ромодан, ночами обращали обидчики к одинокой дома - грабить. Отец отгонял; стрельба время тянулась до утра. То первые впечатления беспокойного быта.

По просьбе своего младшего брата, только женатого, отец поменялся с ним наделами: отступил ему выстроенную усадьбу с большим садом, а перебрался на пустой участок за двенадцать верст от города и там снова начал строительство.

Новое жилье встала недалеко от Хуторке Николаевки.Внизу, при холмах светилось проточное озеро. А по другую сторону - степь с казачьими могилами и какими давнишним, с каменными статуями на верхах.

В хуторе была трехклассные начальная школа - я посещал ее.Первое художественное впечатление: путешествующий диакон-живописец по заказу отца нарисовал на большом листе кровельного железа - икону «Моление о чаше»: Христос у скалы, среди унылых деревьев Гефсиманского сада. Образ занимал все красный угол дома.

Отца взяли на российско-германскую войну.1916 года он уволился искалеченным (его со взрыва присыпало землей: имел пробитую ногу и сдвинутый позвоночник). Лечение электричеством стоило тогда дорого и забрало деньги из проданного надела.

Переехали в город.Жили в сарае на усадьбе купца второй гильдии - у него отец прежде, ставившим дом, покупал строительный материал.

Отец взял на выплату домик на опушке, за городом.

Нас в семье было три брата; все учились в духовном училище («бурсе»). Не было денег платить за обучение в гимназии, а в духовном училище, согласно древним привилегией, дети из «казачьего сословия» могли учиться бесплатно. В годы гражданской войны, при постоянных изменениях власти, «бурса» действовала.

Режим, с крайними формальностями, был суров.Частые наказания, методы обучения (по русской грамматике, латыни, начальной математики) - традиционные, с преимуществом муштры.

Школьники наверстывали свое - отчаянно босяцтвом; при нем, конечно, разрушался настроение настоящей благочестия.

Переформировалась бурса в трудовую школу: сначала - в старом доме.Преподаватель математики давал читать Заглавная украинские книжки.

Школа перешла в новое здание; там новые учителя научили нас безбожия.

Отец работал сначала как плотник в артели «Увечный воин»; потом стал брать на возделывание и уход запущенные сады - за треть урожая.

Раз мы ухаживали сад вдовы; ее мужа, старшину из армии УНР, во время вечернего ухода из города, при наступлении красноармейцев, убиты на воротах. Вдова все время носила черную одежду - в трауре по нему.

Однажды, когда я стерег сад, она дала просматривать две книги: «Гайдамаки» Шевченко - с иллюстрациями Сластиона и «Божественную комедию» Данте - с иллюстрациями Доре.

«Гайдамаки» прочитались легко, с интересом;но «Божественная комедия» осталась большей частью непонятная, только замечательные иллюстрации ввели в целый мир чрезвычайных происшествий и запомнились навсегда: так же, как постоянные разговоры отца с его приятелями - о его любимой книге, «Апокалипсис»,о значении прихода каждого ангела и каждого зверя.

Отца мобилизовали и поставили инструктором в мастерских, производивших снаряжение для лошадей (поставлялась седлами и удила армия Буденного).

Однажды в поезде, когда отправлял седла, - заболел тифом, после которого начались осложнения.Уже умирал, и его отнесли в мертвецкую (бывшая часовня в конце двора при больнице), но талантливый молодой врач Котляревский, из еврейской семьи, прибыв после студий, пошел на осмотр и завернул его нары назад.

Около двух лет отец лежал больной. Была нужда и голод.Тогда я отправился наниматься на работу в селах и приносил «натуральный» заработок.

То горький час; но одновременно - хорошая школа быта, школа жизни с богатствами народных говоров. Полно драм человеческих. Свежо предание. Щедрая природа. Разнообразие крестьянских характеров.Хотя работа тяжелая: от солнца к солнцу. Воскресеньям же пася кони в степях, много читал; приносил книги из города, занимая в приятелей.

В последнюю зиму найме начал ходить в школу в город - за восемь верст. Вставать приходилось рано: сделать что надо и успеть в школу, хотя бы и наступали снежные бури.Обратная дорога бывала и в темноте, и надо было справиться у лошадей и волов.

Вернулся в город совсем; кончил «трудовую школу». Поступил на учительские курсы, превратившиеся в педагогический техникум. Ошибочно выбрал себе математику и физику как профессию: возможно, через влияние старшего брата.Он позже стал специалистом - автором первого в СССР учебника фотограмметрии, выданного картографической управой Совнаркома в Москве, и профессором математики в Новосибирском университете: приезжал туда с пидполярья, где был главным инженером аэрофотосъемки на все побережье Ледовитого океана.

Средний брат стал тоже инженером: был начальником оборудования литейного цеха, который так же строил, - в Днепродзержинске, в большом заводе.

Старший брат, Александр, работал до конца жизни как инженер. Средний, Иван, осуществил новый жизненный зов: принял сан священника.Хотя был на год старше, мы вместе посещали класса сельской школы и Духовного училища в городе.

Он в молодости любил быть служанкой в ??храме; все вспоминаю его в стихари, со свечой - в Братской церкви, когда служили, приезжая, митрополит В.Липкивский и епископ Ярещенко, чрезвычайный проповедник, что привлекал меня в двадцатых годах. Хотя это уже было время потери веры: так случилось со мною; но брат сохранил ее * (* Слух о насильственной смерти брата и матери не потвердилась).

Меня тогда интересовали социальные науки.Изучал марксизм - с желанием понять глубины этого учения: изучал его «клясикив». Но облачные теории не могли удовлетворить сердца. В то время популярным становился бухаринских стиль - с идеалом либерального социализма, скажем, как в реформах Дубчека для современной Чехословакии.

Заинтересовали труда Богданова; его «Эмпириомонизм» и «Тектология», доступны для читателя в 20-х годах, составили городов для перехода к концепции современной эпохи: в связи с трудами философов и физиков Венской школы. Тогда гремела литературная полемика, знаменосцем которой стал М. Волновой.Но, признаюсь, была мне какая-то посторонняя; хватало там поиски глубинных сторон дела, и все время выходил назверх таки упрощенный концептивний позитивизм, преодолен только в конце полемики - в провозглашении лозунга о «романтике витаизму».

Зато труд Юринца о Тычине очень тогда понравилась;он, происходя из Галиции, как и Курбас, был мыслителем - энциклопедистом, подробно знал развитие европейской поэзии. Его монография на то время была новистю, приводила к оригинальным выводам о многосторонней стиль «клярнетиста» Тычины.

Было у меня тогда благоговение перед нашим странствующим философом XVIII века, Сковородой (происходил из моей Лубенщины); и я не видел тогда достаточной причины, почему так полемисты с Возрождения 20-х годов в основном «свысока» относились к нашей старинной клясиком.Для меня, полного сковородинцем, близко подошел Достоевский, предмет огромного энтузиазма, - и в те годы, и позже. Из родного писательства были кумирами - конечно, кроме Шевченко, - на первом месте Иван Франко: особенно его проза, после него Коцюбинский, Стефаник.

Окончив педагогический техникум, после всех драм и конфликтов стал учителем математики и физики, но слабым, в средней школе.Послали в очень глухую Седьмую Роту, шахтерский «поселок», одновременно числился как село Нижнее, за какую версту от шахты «Тошковка»: между высокими меловыми горами и низкими - из обычных скал, на берегу Донца.Седьмая Рота, лежа в расщелине, втопала или в черный дым от шахты, или в белую пыль, несено с меловых верховьев. Несчастные случаи в подземелье, пьянство и «поножовщина» были обычным явлением, и всегда утром на улицах находили трупы.

Ученики сначала относились враждебно к новым учителей, но скоро привыкли и были очень милы.

Пришлось 1928 выехать спешке с Украиной, собственно - бежать: за конфликтов с местными партийными руководителями.

Пристав на Северном Кавказе, что тогда вместе с Кубанью входил в РСФСР (как и теперь).

Издавна приманивал Кавказ; и Кубань была вожделенной землей.

Там закончил филологический факультет, отрекшись предыдущего профессии, для которого не годился.

Уже на Донбассе, в одиночества, брался перечитывать модернистични стихи; изучал их наизусть, прежде всего - стихи Тычины.

А теперь, вспоминая жизнь у Донца, сочинял и сам лирику. Послал первые стихи Тычине, и, - на мое радостное удивление! - Он напечатал их в «Красном пути», крупнейшем в то время периодическом журнале в УССР. (Тычина редактировал отдел поэзии).

1930 вышел мой первый сборник стихов: «Пути» в Государственном издательстве в Харькове, тогдашней столице. Ранняя авторская надежда была поспешно обломана ужасно напасницькою рецензией, сам заголовок которой отражает все ее содержание: «Против классовой-враждебных вылазок в поэзии».Печаталась она на всю страницу в столичной «Литературной газете»; содержала ложные обвинения.

Я тогда был полностью лояльным гражданином и совсем не думал о «вылазки»; только хотел найти образы для выражения какого-то яркого сущности из событий жизни.Газета обвинила в преступных вещах, в частности - в попытках восстановить религиозный «пережиток капитализма», хотя я тоже и этого не делал, а только строил символические картины с вздохами вечных сил, действующих над ограниченной реальностью видимого.Острее обвинение было - что я якобы хотел стихами сообщить прессу на Западе о физической ликвидации «слуг культа», но в действительности я только подал экспрессионистический описание того, что происходило во время антирелигиозного карнавала, когда артисты на платформе изображали священника, патера и раввина,ведомых под косой острие гильотины.Даже ведущий стихотворение с ортодоксальной мыслью не спас сборки, и пришлось на собрании «РАПП»-в без конца «каяться». (РАПП: Российская ассоциация пролетарских писателей; имела украинскую секцию, к которой я принадлежал). Добавилось также обвинение в «буржуазном национализме».

Наконец, решила писательская управа: надо составить «производственные», «трудовые» поэзии, посещая завод «Краснолит» и частично работая там. Я так и сделал. Возникла сборник «Цеха», изданная 1932 также в Харькове - в Лим-и (Литература и Искусство).

Рецензия в «Литературной газете» была благосклонна - с той идеей, что автор исправляется и растет сознание.

Но я уже не надеялся; хотя и совершенно искренне писал на сюжеты «производственные», но чувствовал: больше не смогу так писать. Напротив того, как я хотел писать и мог, - нельзя было.

Замолчал.Выбрал добровольную поэтическую немоту - вместо писать, к чему сердце не лежало. Наступило безмолвное десятилетие: вплоть до прихода немцев. Но дома, поздними вечерами, часто писал стихи, они почти все пропали во время войны.

На Кубани тогда была «украинизация» - прежде всего для города, единственного крупного города-столицы, что среди украинского населения казачьей области зрусификувалося было более чем наполовину. Приезжал Скрипник, член ЦК ВКП (б), и поощрял к осуществлению дела, одобренной на самом московском «олимпе».Мы с одним приятелем, лингвистом, лелеяли тогда «страшную тайну»: мечтаю о соединении Кубани и Украины - для осуществления принципа справедливости.

Оба были вполне лояльными гражданами и думали, что при советском строе возможно преодолеть болезненные разрывы,проведенные через украинский народ при «проклятом» «царизме».

Об этом мы вспоминали с ним через тринадцать лет,во время войны - уже на Западе. Но сила «культа личности» подавила справедливость;Кубань прежнему оторвана от основной массы украинского.

Хотя мы сами часто разрушали свое жизненное состояние.

Нападения комсомольцев за «Пути» и даже за второй сборник в студенческое время были слишком острые.Когда же провозглашен был свободный конкурс в аспирантуру и я его выдержал, то нападения за каждое высказывание заставили покинуть украинский отдел и перейти на более нейтральный отдел истории средневековых захидньоевропейських литератур. Но этот отдел производств был русский язык.

Так кончились мои возможности писать на украинском языке и изучать украинскую литературу.

Через полтора года в Кремле, по приказу Сталина, провозгласили поход против «украинизации» и ликвидировали ее на Кубани.

Некоторое время я имел дополнительный труд в художественном музее: как научный работник (составлять каталоги, тексты «этикеток», плянуваты экспозицию, исследовать экспонаты, оставались в «фонде» за неопределенности). Одновременно работал над разделами по профессиональным аспирантских курсов.

Дослухував аспирантские курсы в Москве уже позже, тогда же выбрал тему диссертации: о соотношении реалистичности и фантастики в стиле «Божественной комедии» Данте.

В музее служба кончилась катастрофой с преданием суду. Хоть достаточных причин к тому не было;я из фонда, определив данные о картинах, включил в экспозицию эстамп Дюрера: «Мужчина грусти» (бичевание Христа), копию А. Иванова (автора «Явление Христа народу») - с картины Веронезе «Пиета», хорошие копии с Рафаэлева «Мадонны со святым Георгием »; из« Ночи »(« Рождества ») Кореджио;и ряд других картин, подлинной художественной стоимости, с религиозными сюжетами. Для суда формула обвинения была: «контрреволюционное оформления художественного музея».

Только когда вдруг в Кремле изменился тон и начались гонения на «упрощенцев», которые обедняют сборника Заглавная живописи в музеях, - пришел и мое спасение.

А из свежих курсов, слушал их в Москве: от профессоров Пуришева, Поспелова, Дератани, Шиллера * (* Профессор, однофамилец клясиком), и особенно из бесед с Дживелегов, - я получил значительную обнову и вкриплення в сугубо гуманитарном направлении мысли.

Через четыре года, в течение которых читал курс истории средневековых литератур на филологическом факультете (Северный Кавказ, где и учился впереди), - я закончил диссертацию и защитил ее в Москве.Это было как раз в день мира с Финляндией, когда впервые сняли затемнение и многие из академического круга пришло на защиту.

Затем, с лета того года, была болезнь (легкие и сердце); на весну выздоровел.

Началась война - я со многими другими попал в т. наз. «Народного ополчения»;мог освободиться через нездоровье, но не захотел, считая, что должен выполнить долг. Мы отбывали военную выучку и производили противовоздушную службу на кровлях высоких домов: на случай, когда падать зажигательные бомбы.

Потом забрали нас в казармы и начали готовить как партизанский отряд - в тыла немцев.

Однако наступление немцев был такой быстрый, что нас отправили в полевых окопов и присоединили к регулярной военной части.

В ночь на 10 августа 1942 года немцы внезапно изменили направление наступления - тогда очень быстро повели: им навстречу, перенимать у реки.К сожалению, через неподготовленность (во многих гранатах, например, не было капсюлей-детонаторов: забыли выдать) и через неудачный маневр командование все закончилось мясорубкой.

После удара осколком в голову, когда уже плечо было пробито пулей из танкового пулемета, я потерял сознание.Очнулся, пробрался к огородов на окраине и залез в заброшенную избушку; вся левая сторона гимнастерки была окровавленная и прилипала.

Вечером разбудили люди, жившие в домике, - они днями скрывались в «щелях» (траншеях).

Передяглы в рабочий одежда.На другой день я попросил соседа, наведался, - помочь мне дойти до реки: хочу переплыть на другой берег Кубани. Выпросил у хозяев резиновую подушку: надуть ее перед уходом в воду, - течение большой реки очень быстрое и с водоворот: даже не каждый здоровый мог переплыть.

Но как раз на берегу стояли колонны немецких танков; пришлось возвращаться оттуда.

Больше месяца потом болел и не мог ходить. Плечо все гнило, и председатель тьмарилась; медикаментов не было никаких. Я жевал лук и чеснок вместе, делал «котлету» и прикладывал: в конце концов стало заживать.За долгие недели хозяева натерпелись, ибо на воротах, как и везде по городу, висели большие немецкие объявления: тем, кто скрывается после побоевища, и владельцам домов - расстрел на месте. Боялись люди, но не выбросили лежащего на улицу.Одновременно с советских самолетов сброшены объявления: все, кто остался жив при немцах после побоевища, провозглашались «изменниками родины». Это объявление безгранично возмутило. Мужчина оказывался между двумя смертями,вычеркнут из живых. Это была судьба очень многих и куда хуже моей и зацепила миллионы людей.В то время решился мой полный разрыв с режимом.

Когда смог ходить, хозяева отвели в пустую комнату - в доме недалеко от вокзала. Там были хорошие знакомые.

Виздоровившы, работал при свечном заводе, в ляборатории.Когда уволили, - потому что старый воск и стеарин кончился, а нового не было, - стал работать корректором, одновременно и производил язык, в украинской части газеты «Кубань», что тогда начала выходить.

Вернулась жена с сыном: их эвакуировали были вместе со школьным персоналом на Кавказ (жена по профессии учительница, а затем училась в театральном институте). Немцы захватили часть эвакуированных и завернули обратно.

Жена - черкешенка (адигейка); мы поженились 1932 летом;сын Юрий родился в 1933 году осенью, во время большого искусственного голода на Кубани. Голод унес много жертв; на самой Украине круг семи миллионов, на Кубани примерно полтора миллиона - из трех с половиной или четырех.

Немцы провозгласили эвакуацию всех мужчин; забыл, кажется, до 55 лет;полиция выискивала - кто остается.

Мы уезжали 29 января 1943; все говорили: это на неделю-другую, скоро вернемся.

Было холодно и снежно. Немногие решался брать семью в открытые зимние степи с метелями. Я тоже покинул город сам.

Поезд скоро стал.Шли пешком: часть дороги отбыли на тягаривци (подвозил немец, который отправлял большие электромоторы).

Добрались на «чушку» - заминированный по сторонам полосу Широчин более десяти метров, а длиной, наверное, четырнадцать километров, - точно не помню!- Она врезается в воды Азовского моря по направлению к крымскому берегу, к Еникале, где было когда турецкое укрепление.

Морские течения несла массу льда: мы по ней настилали доски и шли на чистое место: встретить какой-нибудь катер.

Из людей, переходивших впереди, много погибло.

Поздно вечером удалось переехать - мы заработали переезд, разгрузив строительное дерево с пароплавика и перенеся его по дощатой дорожци на море - к пристани на острие «чушки».

На другой день немцы выстроили нас как пленных; дали по ржаной буханки на двух и колонной повели на вокзал;погрузившы в товарные вагоны, повезли через Крым и далее - через Украину, на открытых платформах при морозе и ветре, с остановкой в ??Кривом Роге. Пешком переходили мы через Днепр, при Днепрельстане, что его тогда ремонтировали итальянцы.

Далее остановка была в Белой церкви, Киеве, Варшаве (здесь «санитарная обработка»), и наконец прибыли в Берлин.

Там нужен был корректор в типографии украинского издательства, и его администрация получила разрешение взять меня.Из категории «остарбайтеров» не освободили чиновники Остминистериюму, но разрешили не носить нашивки «ОСТ».

Жил я в комнатке при самом помещении издательства. Берлин тогда уже начинал гореть под бомбардировками, и я одновременно исполнял противопожарные обязанности в помещении.

После ярости фронтовых пространств и жестокости немецкого управления на Востоке - чрезвычайно поразил характер жизни в самой Германии: люди в основной множестве своей вежливы и внимательны, феноменально трудолюбивые и твердые в обещаниях, сострадательны,неутомимые в сохранении чистоты и порядка: это было огромное хорошо открытие для меня - там, среди обычного населения, в таких необычных обстоятельствах горящего Берлина,я нашел мою заветную «фаустовское» Европу.Немцы в преобладающей массе своей были огорчении всей военной авантюрой нацистов.

Хотя встречались очень жестокие: прежде надзиратели лагерей; они травили псов на наших «остивцив», гоня на работу, и били в кровь. Уже не говоря о кацеты - с их людоедским ладами.

Весь Берлин горел все сильнее;воздушные атаки бывали уже днем ??и ночью. Бомбы дважды разбивали помещения издательства; все горело от фосфора до - конца.

Переехали на окраину города.

В эти годы (от 1943-го) я снова начал постоянно писать стихи.

Жизнь на «предельных ситуациях», чтение новых книг, недоступных ранее, прежде всего - религиозных, посещение церкви, а наиболее длинные размышления в одиночестве совсем изменили взгляды. Драгоценным приобретением была Библия в переводе Кулиша: ее подарил выдающийся наш артист-маляр Эдвард Козак. Я и сейчас храню ее.

Писал я также эссе: часть их включил теперь в книгу «Земля садоводческих» (недавно напечатана).

Началась эвакуация из Берлина. Стихи я переписал очень мелко, чтобы держать в кармане и не потерять.Ночью, после бомбардировки, уехал в Ваймара и там жил со многими нашими земляками в Гердер Шуле; спали на полу.

Там встретили мы первые американские танки, занимавшие город. Но скоро Тюрингия отдана была в советскую зону; пришлось отходить дальше на запад.

Пешком прошел около 1000 километров.За месяц путешествия время подвозили авто получили наши земляки.

В пути прятались от ловцов из репатрияцийних комиссий: они выглядели на всех перекрестках.

Ночевать приходилось то в сене, то на полу в пустой школе, то в шалашах за селами, а иногда немцы гостеприимно принимали в свои дома.

Наконец перед глазами - Авгсбург. Там нашлось пристанище на окраине, на территории заброшенного кирпичного завода, в широкие яме, где в бараках размещался украинский лагерь. Места свободного не было. Из досок я сбил низенький ящик и там ночевал.

На зиму лагерь переселили американцы в красивые дома Сомме-касерне: начался более благоустроенный быт.

В годы жизни в лагере «ДиПи» я писал стихи, эссе; составил роман «Рай» - он, правда, весь проникнут горечью тогдашнего состояния и полемичностью напивприречених - под постоянной угрозой выдачи;это сдвинуло повествовательные линии в произведении, писаному в коридоре на подоконнике, потому что в небольшой комнате с кроватями в два этажа было слишком тесно и шумно.

Стихи, преимущественно среди природы, за пределами лагеря, состояли более независимыми.

Лагерь переведен в Ляйпгайм.Но некоторое время я прожил, выехав оттуда, в Нойбурзи, возле Дуная. Придя в Ляйпгайм, получил сообщение на выезд за океан. Имея разбитое здоровье, боялся ехать в Америку: в ней можно было в то время найти только тяжелый труд, как писали наши земляки, и я не был уверен, выдержу - не свалюсь.Поэтому согласился на предложение молодого возраста * (* уповцы - с ОУН (р)): пешком перейти «на черно» границу Франции; там иссякнет труд преподавателя в украинской школе, недалеко от Парижа.

Я с дней своей юности был «парижоман»; наиболее любил французское искусство и переводил французские стихи.

Пешая авантура была очень тяжелая, с ночевками на мокрой лесной глине в горных лесах, под дождем, с бесконечными слепыми странствиями. Французская полиция поймала в поезде, который шел на Париж. Нас судили и посадили в тюрьму.Я не имел выбора и шел без малейшего недоброго умысла, без всякой скрытой цели, просто - от отчаяния, как спасается человек, лишенный годами всего, хотела куда выбиться с последней искрой надежды: о творчестве.

Окрестность моей любимой «Прекрасной Франции» обернулась в то время крайне грубой процедурой допросов, которая не была пропорциональна к нарушению закона, в чем я со спутниками действительно провинился. Но судья из Саарлянда был очень добрый человек, с мудрой сдержанностью - он «припаял» немного.Мы с ним, при всей великоторжествений обстановке его места, высоко на горе: места сторожа законов, одетого в мантию, - даже немного «поторговались» о сроке заключения.Я ему доказывал, что переход границы не такой уж и большой грех, ибо, наконец, в вечности неба над нами нет границ между странами или зонами - американской, французской и т.д..На это господин судья резонно ответил мне, что, к сожалению, мы живем не на небе, а на земле, и за такие вещи, которые я со спутниками совершил, таки полагается тюрьма.

Когда мы отсидели в какой-то старой крепости, нас отвезли к границе и выпущено.

Позже в лагерь пришло официальное разрешение на въезд в Париж, но я имел большое оскорбления от разорения найомриянишого образа моей жизни. Решил ехать в Америку: надеясь, что там найдется место под солнцем и что, возможно,такая судьба написана мужу на огненных зорях; как каждому своя. И не ошибся.

Уже в Ляйпгайми начал новую книгу лирики, которую продолжил во время переезда в Америку и получившей название «Океан» (И ТОМ; начало его в немецком переводе вышел под названием «Трояндний роман»).

В Америке, во время тогдашнего безработицы, сначала топил паровик обогрев в подвалах, возя углей тачками, потом мыл стены, окна и полы в госпитале католического монастыря Святого Креста.

Некоторое время работал над историей украинской литературы, при издательстве «Пролог»;к печати успел приготовить часть труда - она ??появилась под названием «хлебопашцев Орфей, или Клярнетизм», - когда я отошел от издательства.

Лето прожил в монастыре отцов Василиан, у океана в Гленкове; работал над поэмой.

Был болен;вернувшись в город, написал книгу «Правда Кобзаря», обрабатывал ее в Таннерсвили, в Кетскильських горах: в доме приятеля, выдающегося артиста-маляра Л. Кузьмы. С его семьей мы летом жили на вершинах гор, в лесу, положив на ночь камни под головы.Он там рисовал свои магически-реалистичные пейзажи, как и его жена - его ученица. Я тоже пробовал рисовать, но больше работал над II частью «Океана».

Потом составил повесть «Желтый князь» (в основе - события 1933 года).Обрабатывал ее, как и «Океан», в горах, на жилище «Верховина»: собственность Братского союза рабочих-украинским. Повесть была опубликована в 1963 году.

Это - моя вторая прозаическая вещь; первая, «Рай», изданная в Америке 1953 года.

Сборник небольших религиозно-философских эссе, большая часть которых шла в радио «Свобода» как серия «Воскресных разговоров», - вышла в свет под заголовком «Всадник неба».

Книга избранных стихотворений «Лирник», занимающий стихи, написанные за 25 лет, появилась на мое шестидесятилетию: 1968 года.

Несколько лет был редактором украинского отдела радио «Свобода» в Нью-Йорке; через нездоровье мусив отпроситься (хлопоты с болезнью глаз и кровеносных сосудов).

Перевел шекспировским «Короля Лира»; имел целью некоторую обнову стилистических строев украинского литературного языка.

Перевод был принят к печати в летних номерах журнала «Современность» / Мюнхен / и вышел потом отдельной книгой.

Прежде перевел «Апокалипсис»: для украинского издания Библии (в Риме).

Окончил строфических (стихотворный) роман «Свидетель»: четыре пьятсотсторинкови тома.

Другие произведения, изданные или подготовленные к печати «Кавказ» (судьба империи), драматическая поэма, четыре тома; «Океан», лирика, три тома; «Судный степь», эпическая поэма, один том - приурочена к тысячной летия крещения Украины- Руси; «Царство», псалмични сонеты, один том; «Лирник», избранные стихи и поэмы, два тома, второе издание, «Души едемитив», роман; «Спокутник и ключи земли», роман - с украинского быта в Америке; «Земля садоводческих», антология эссе об искусстве и литературе, два тома; «Хозяин города», пьеса («Мертвый угол» украинской номенклатуры).

Моя биография, против обычного жизненного положения, сложилась неудачно. Но так человек время освобождается от вязания связями, незгодженимы со свободным высказыванием чувства и мысли в образе простой и доброй красоты, что ее надо с постоянными трудами искать. Хотя она везде заключена, как в зерне, в правде - из нее раскрывается для каждого, и жизнь получает оправдание при всех размолвки.

Размещено на Allbest.ru