Метафорика романа Л.Н. Толстого "Воскресение"

Толстой часто использует модели «Человек как растение» и «Часть тела как растение». Это подтверждают примеры: «Спереди против них сидели их дети: разубранная и свеженькая, как цветочек, девочка … и восьмилетний мальчик с длинной, худой шеей…» [Толстой 1980, с. 334], «И старый же ты стал, ваше сиятельство; то как репей хороший был, а теперь что! Тоже забота, видно» [Толстой 1980, с. 217]. В обоих случаях основой для сравнения становится некая положительно оцениваемая черта растения: слову цветок как правило присуща сема «красивый», репей - символ стойкости, жизненной силы в фольклоре и в творчестве самого Л.Н. Толстого (например, в повести «Хаджи-Мурат»). В следующем сравнении часть тела - глаза - сравниваются с частью растения - ягодами: «Катюша, сияя улыбкой и чёрными, как мокрая смородина, глазами, летела ему навстречу» [Толстой 1980, с. 47]. Основой сравнения здесь становится не только цвет, но и особый блеск, поэтому здесь именно «мокрая смородина». Подобное сравнение повторяется в тексте несколько раз, пока описывается счастливая молодая Катюша, а вот в описании уже многое пережившей Масловой она не встречается.

Сравнение, построенное по выше указанной модели: «Всё лицо женщины было той особенной белизны, которая бывает на лицах людей, проведших долгое время взаперти, и которая напоминает ростки картофеля в подвале» [Толстой 1980, с. 7] - даёт возможность домыслить подробности ситуации, не высказанные автором, поскольку основанием для сравнения женщины с «ростками картофеля в подвале» служит местонахождение взаперти, видимо, без достаточного света.

В некоторых случаях реализация модели «Часть тела как растение» помогает создать контрастный, неуклюжий образ, создаёт комический, даже гротескный эффект: «Рядом с силачом красавцем Филиппом, которого он вообразил себе натурщиком, он представил себе Колосова нагим, с его животом в виде арбуза, плешивой головой и безмускульными, как плети, руками» [Толстой 1980, с. 99].

Нередко для изображения внешности автором романа используется модель «Человек как животное»: «…по тонким костям рук и скованных ног и по сильным мышцам всех пропорциональных членов видно было, какое это было прекрасное, сильное, ловкое человеческое животное, как животное, в своем роде гораздо более совершенное, чем тот буланый жеребец, за порчу которого так сердился брандмайор. А между тем его заморили, и не только никто не жалел его как человека, - никто не жалел его как напрасно погубленное рабочее животное» [Толстой 1980, с. 343]. Здесь человек и прямо называется животным, когда писателю необходимо сконцентрировать внимание читателя на телесном совершенстве персонажа, и сравнивается с жеребцом как с «рабочим животным». Так автор обращает внимание на ценность человека, если не как личности, то хотя бы как рабочей силы.

В немного изменённом виде та же модель представлена примером: «Слушая соловьёв и лягушек, Нехлюдов вспомнил о музыке дочери смотрителя; вспомнив о смотрителе, он вспомнил о Масловой, как у неё, так же, как кваканье лягушек, дрожали губы, когда она говорила: «Вы это совсем оставьте» [Толстой 1980, с. 206]. Эту модель можно уточнить: не просто «Человек как животное», но и «Действия человека как действия животного».

Л.Н. Толстой использует также метафорическую модель «Часть тела как насекомое»: «Старческий же ребёнок весь расплылся в улыбку, изгибая свои, как червячки, тоненькие ножки» [Толстой 1980, с. 219]. Эта модель связана с отрицательной коннотацией и в сочетании с несоединимым с существительным «ребёнок» эпитетом «старческий» призвана усилить впечатление ненормальности положения крестьян.

Реализация модели «Человек как животное» в выше приведённых примерах связана с отрицательной оценкой происходящего, призвана вызвать у читателя чувство сострадания. Только эпитет «бараний» автор употребил для создания положительного образа героини: «Всё было красиво в этой девушке … но главную прелесть её лица составляли карие, бараньи, добрые, правдивые глаза» [Толстой 1980, с. 185], тогда как сравнение человека с бараном в языковых метафорах обычно несёт отрицательную коннотацию.

Следует отметить и модель сравнения «Человек как человек в особой ситуации». Для описания внешности эта модель используется редко. Нам встретилось два примера, соответствующих этой модели: «…Колосов, выпив водки, вина, ликёра, был немного пьян, не так пьян, как бывают пьяны редко пьющие мужики, но так, как бывают пьяны люди, сделавшие себе из вина привычку. Он не шатался, не говорил глупостей, но был в ненормальном, возбуждённо-довольном собою состоянии» [Толстой 1980, с. 98]. Сравнение сначала апеллирует к жизненному опыту читателя, а потом для абсолютной точности выражения мысли поясняется самим автором. Интересно, что оно содержит не два, как обычно, а три субъекта, сравниваемых между собой.

В следующем примере героиня романа сравнивается автором с нею же, но в невозможных обстоятельствах: «Мисси в шляпе и каком-то тёмно-полосатом платье, схватывавшем без складочки её тонкую талию, точно как будто она родилась в этом платье, была очень красива» [Толстой 1980, с. 193].

При анализе предметного субполя «Внешность и голос, физическое состояние человека» мы снова встречаем модель «Человек как ребёнок». С помощью метафоры, построенной по такому образцу, характеризуется взгляд одного из персонажей, Симонсона: «Еще тогда она заметила… это невольно поражающее соединение в одном лице суровости, которую производили торчащие волосы и нахмуренные брови, детской доброты и невинности взгляда» [Толстой 1980, с. 374]. Примечательно, что сравнения по модели «Человек как ребёнок», относящиеся именно к этому герою, неоднократно встречаются в романе.

В рамках субполя «Внешность…» реализуются также модель «Человек как вещь» и её варианты. Так, например, лицо человека представляется маской: «Нехлюдов молчал, с недобрым чувством глядя на неподвижную маску бледного лица» [Толстой 1980, с. 301]. Основой такого сравнения стала общая черта главного и вторичного субъектов - неподвижность.

Часть тела человека - волосы - отождествляется с архитектурным сооружением: «Один из них был черный и плешивый, с таким же бордюром черных волос на затылке, какой был у Игнатья Никифоровича» [Толстой 1980, с. 336]. Общая черта бордюра и волос персонажа - расположение по краю чего либо.

Овеществляют героев и созданные по такой модели эпитеты: «…прелюбодеяния с молодыми, средними, полудетьми и разрушающимися стариками…» [Толстой 1980, с. 13], «Массы всегда обожают только власть, - сказал он своим трещащим голосом» [Толстой 1980, с. 401] Модель «Человек как вещь» всегда связана с отрицательной коннотацией.

Таким образом, в описании облика людей наиболее активно используются модели: «Внешность человека как природное явление», «Человек как растение», «Человек как животное» и «Человек как вещь». Для описания внешности употребляются в основном биоморфные, фетишные и антропоцентрические метафоры.

Субполе «Психологические состояния людей».

Это самая обширная группа примеров. Л.Н. Толстой очевидно уделяет наибольшее внимание мыслям, чувствам, воспоминаниям персонажей. Писатель старается доступно передать малейшие перемены в мировоззрении, настроении, эмоциях. Она была разделена нами на две группы: «Чувства, переживания, воспоминания», то есть, преходящие состояния, и «Черты характера» - постоянные характеристики человеческой натуры.

Довольно широко в этом субполе представлены биоморфные метафоры. Например, метафоры, воплощающие модель, «Человек как животное», как собственно авторские: «Нехлюдов испытывал чувство, подобное тому, которое должна испытывать лошадь, когда её оглаживают, чтобы надеть узду и вести запрягать. А ему нынче, больше чем когда-либо, было неприятно возить» [Толстой 1980, с. 100], так и языковые: «Так что доводов было столько же за, сколько и против; по крайней мере, по силе своей доводы эти были равны, и Нехлюдов, смеясь сам над собою, называл себя буридановым ослом. И всё-таки оставался им, не зная, к какой из двух вязанок обратиться» [Толстой 1980, с. 21]. Здесь Толстой обыгрывает фразеологизм «буриданов осёл», распространяя и поясняя его.

Сравнения, построенные по этой модели, часто распространены, дополнены и пояснены. Автор создаёт целый текст в тексте, чтобы создать яркий художественный образ и вместе с тем быть предельно ясным и точным: «Казалось, служа в гвардейском, близком к царской фамилии полку, Масленникову пора бы привыкнуть к общению с царской фамилией, но … всякое такое внимание приводило Масленникова в такой же восторг, в который приходит ласковая собачка после того, как хозяин погладит. Потреплет, почешет её за ушами. Она крутит хвостом, сжимается, извивается, прижимает уши и безумно носится кругами. То же самое был готов делать Масленников» [Толстой 1980, с. 192]; «Он чувствовал себя в положении того щенка, который дурно вёл себя в комнатах и которого хозяин, взяв за шиворот, тычет носом в ту гадость, которую он сделал. Щенок визжит, тянется назад, чтобы уйти как можно дальше от последствий своего дела и забыть о них, но неумолимый хозяин не отпускает его. Так и Нехлюдов чувствовал уже всю гадость того, что он наделал, чувствовал и могущественную руку хозяина, но он всё ещё не понимал значения того, что он сделал, не признавал самого хозяина. Ему всё хотелось не верить в то, что то, что было перед ним, было его дело. Но неумолимая невидимая рука держала его, и он предчувствовал уже, что он не отвертится» [Толстой 1980, с. 80].

Л.Н. Толстой воплощает также модель «Человек как птица». Примером такой реализации является развёрнутое сравнение: «Убеждения графа Ивана Михайловича с молодых лет состояли в том, что как птице свойственно питаться червяками, быть одетой перьями и пухом и летать по воздуху, так и ему свойственно питаться дорогими кушаньями, приготовленными дорогими поварами, быть одетым в самую покойную и дорогую одежду, ездить на самых покойных и быстрых лошадях, и что поэтому это все должно быть для него готово» [Толстой 1980, с. 254]. Основой для сравнения является непреложность, очевидность для птицы и графа определённых жизненных законов. Это сравнение создаёт сатирический эффект в силу противопоставления действительного свойства птицы - она не может быть иной - и мнимых свойств графа.

Продолжая разговор о биоморфных метафорах, следует коснуться и модели «Человек как растение», реализующейся в романе: «Нехлюдову было ясно, что оба были богатые натуры и были только запущены и изуродованы, как бывают запущены и изуродованы заброшенные растения» [Толстой 1980, с. 316]. В данном случае автор сравнивает двух заключённых с запущенными растениями. Основой такого сравнения стало наличие внешней силы, имеющей дурное влияние как на растения (человек, не ухаживающий за ними), так и на людей (развращающее общество).

Для создания ярких образов психологических состояний людей, автор сравнивает их с объектами неживой природы: «В любви между мужчиной и женщиной бывает всегда одна минута, когда любовь эта доходит до своего зенита, когда нет в ней ничего сознательного, рассудочного и нет ничего чувственного» [Толстой 1980, с. 60]. Здесь реализуется модель «Переживание как светило».

Обычно сравнения и метафоры, построенные по модели «Переживание как объект неживой природы», - это развёрнутые сравнения, становящиеся причиной возникновения текста в тексте: «Они, как служащие, были непроницаемы для чувства человеколюбия, как эта мощеная земля для дождя, - думал Нехлюдов, глядя на мощенный разноцветными камнями скат выемки, по которому дождевая вода не впитывалась в землю, а сочилась ручейками. - Может быть, и нужно укладывать камнями выемки, но грустно смотреть на эту лишенную растительности землю, которая бы могла родить хлеб, траву, кусты, деревья, как те, которые виднеются вверху выемки. То же самое и с людьми, - думал Нехлюдов, - может быть, и нужны эти губернаторы, смотрители, городовые, но ужасно видеть людей, лишенных главного человеческого свойства - любви и жалости друг к другу… Разбойник все-таки может пожалеть - эти же не могут пожалеть: они застрахованы от жалости, как эти камни от растительности» [Толстой 1980, с. 354-355]. В этом примере Толстой выбирает главным субъектом людей - служащих - и сравнивает их с мощёной землёй, с камнем. Возможно, автор опирается на представление о камне как о твёрдой субстанции, реализованном и переосмысленном в языковых метафорах в символ бессердечности, неэмоциональности, бесчувственности: каменное сердце, сердце не камень. Далее писатель отождествляет растения с любовью и жалостью. Основой для сравнения является естественность, нормальность растения на земле и любви и жалости в человеке.

Ту же модель «Человек как объект неживой природы» иллюстрирует следующее авторское сравнение: «Люди, как реки: вода во всех одинаковая и везде одна и та же, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то мутная, то тёплая. Так и люди. Каждый человек носит в себе зачатки всех свойств людских и иногда проявляет одни, иногда другие и бывает часто совсем не похож на себя, оставаясь всё между тем одним и самим собою» [Толстой 1980, с. 197]. Главный субъект здесь - люди, вторичный - реки, основанием для сравнения является изменчивость при сохранении всех собственных свойств. Как много вариантов проявления человеческой натуры, так многообразны и воды рек. Это многообразие показано длинным перечислением.

В описании психологического мира персонажей автор романа пользуется метафорической моделью «Человек как вещь». Бурные эмоции героини романа отождествляются с процессом кипения воды: «От них она поступила горничной к становому, но … становой, пятидесятилетний старик, стал приставать к ней, и один раз, когда он стал особенно предприимчив, она вскипела, назвала его дураком и старым чёртом и так толкнула в грудь, что он упал» [Толстой 1980, с. 10]. Писатель использует языковую метафору «вскипеть - прийти в состояние сильного гнева, раздражения». Основой для сравнения здесь служит бурное проявление как процесса кипения (кипеть - бурлить, клокотать, вспениваться), так и сильных эмоций.

В следующей метафоре подразумевается сравнение героини с плотиной, её чувств, вырвавшихся наружу, - с водой: «С тех пор ей всё стало постыло, и она только думала о том, как бы ей избавиться от того стыда, который ожидал её, и она стала не только неохотно и дурно служить барышням, но, сама не зная, как это случилось, - её прорвало. Она наговорила барышням глупостей, в которых сама потом раскаивалась, и попросила расчёта» [Толстой 1980, с. 10]. Отметим, что автором используется безличная конструкция «её прорвало», то есть, героиня романа действует не по своей воле, она в страдательном положении. Реализация модели «Человек как вещь» и её вариантов в данном субполе предполагает обезличение человека, его подвластность кому-то или чему-то.

Устами своих героев Л.Н. Толстой также сравнивает людей с неживыми предметами: «Вот так-то, - продолжал фабричный, - то хороша-хороша, а то и заскрипит, как телега немазаная. Мавра, так я говорю?» [Толстой 1980, с. 358] основой сравнения человека с телегой стало представление о том, как должно работать механизму телеги и должно вести себя человеку. Здесь «скрипит» значит выражает недовольство, ругается так же, как телега издаёт неприятный звук, если что-то не так, нарушена работа механизма, надо смазать его детали.

В следующем сравнении реализуется модель «Душа как механизм»: «С Нехлюдовым не раз уже случалось то, что он называл «чисткой души». Чисткой души назвал он такое душевное состояние, при котором он вдруг, после иногда большого промежутка времени, сознав замедление, а иногда и остановку внутренней жизни, принимался вычищать весь тот сор, который, накопившись в его душе, был причиной этой остановки…

Так он очищался и поднимался несколько раз, так это было с ним в первый раз, когда он приехал на лето к тётушкам…

С тех пор и до нынешнего дня прошёл длинный период без чистки, и потому никогда ещё он не доходил до такого загрязнения…» [Толстой 1980, с. 105] Сам механизм никак не называется автором, но внутренняя жизнь изображается как движение, в котором возможны «замедление» и «остановка» в связи с «загрязнением» - грехами, дурными поступками. Слово «чистка», как правило, сочетается с названиями неживых предметов, поэтому и возникает ассоциация души с механизмом.

К этой же метафорической модели можно отнести и следующий пример: «…несмотря на его солдатское одурение и машинообразность, видно было, что он жалел мальчика и неохотно рассказывал о своей поимке» [Толстой 1980, с. 124], так как здесь тоже прослеживается овеществление человека, сравнение его с машиной. Что же касается выражения «солдатское одурение», это реализация модели «Человек как человек определённой профессии», здесь «Человек как солдат». Основой для такого сравнения и с машиной («механическим устройством, совершающим полезную работу…»), и с солдатом («рядовым военнослужащим») служит непроизвольность действий того и другого. Как машина выполняет некие заданные ей человеком действия и солдат выполняет приказы командующих, так и персонаж, описанный метафорой, поступает не так, как бы ему хотелось, говорит рубленными уставными фразами. По тем же законам создана и следующая метафора: «Так точно, - проговорил этот, очевидно ещё не освободившийся от гипнотизма солдатства, крестьянин» [Толстой 1980, с. 225].

«Внутренняя жизнь как вещь» представлена и примером: «Но тут же он почувствовал, что теперь, сейчас, совершается нечто самое важное в его душе, что его внутренняя жизнь стоит в эту минуту как бы на колеблющихся весах, которые малейшим усилием могут быть перетянуты в ту или другую сторону» [Толстой 1980, с. 153]. Состояние внутренних колебаний героя передаёт образ весов. В сравнении присутствует также некая никак не названная сила, которая может «перетянуть весы в ту или иную сторону».

Некоторые сравнения имеют в качестве главного субъекта не человека или весь его внутренний мир, а лишь отдельные его эмоции. Например, реализуя модель «Переживание как вещь», писатель сравнивает причины, по которым Нехлюдов долгое время не вспоминал о собственном поступке с Катюшей, с «завесой»: «А между тем … он уже чувствовал всю жестокость, подлость, низость не только этого своего поступка, но всей своей праздной, развратной, жестокой и самодовольной жизни, и та страшная завеса, которая каким-то чудом всё это время, все эти двенадцать лет скрывала от него и это преступление, и всю его последующую жизнь, уже колебалась, и он урывками уже заглядывал за неё» [Толстой 1980, с. 80 - 81].

Изображая переживания персонажей, писатель воплощает модель «Переживание как насекомое»: «Извозчики предлагали свои услуги, но он пошёл пешком, и тотчас же целый рой мыслей и воспоминаний о Катюше и об его поступке с ней закружились в его голове» [Толстой 1980, с. 92] в основе данной модели лежит представление о насекомом как о мелком, но неотступном, очень надоедливом мучителе.

В следующем сравнении внутренняя духовная работа человека представлена как работа пчёл: «Воспоминания эти не сходились с её теперешним миросозерцанием и потому были совершенно вычеркнуты из её памяти или скорее где-то хранились в её памяти нетронутыми, но были так заперты, замазаны, как пчёлы замазывают гнёзда клочней, которые могут погубить всю пчелиную работу, чтобы к ним не было никакого доступа» [Толстой 1980, с. 156]. Основой для сравнения стали представления о кропотливости, постепенности, постоянности пчелиной работы. Произвольная изолированность человеческих воспоминаний здесь ассоциируется с замазанными пчёлами гнёздами вредителей: как пчёлы стараются избавиться от клочней, так и человек - от тяжёлых воспоминаний.

Реализация метафорической модели «Воспоминание как вещь» затрагивает ту же тему: «Эти воспоминания где-то далеко нетронутыми лежали в её душе» [Толстой 1980, с. 133]. Здесь воспоминания отождествляются с некими предметами материального мира, которые можно куда-то поместить, отделить от себя, изолировать.

«Я должна быть довольна - и довольна. Но есть червяк, который просыпается…- И ему не надо давать засыпать, надо верить этому голосу, - сказал Нехлюдов…» [Толстой 1980, с. 291]. Видимо, эта метафора была создана по типу языковой метафоры «червь сомнения». Как правило, любые страдания, сомнения, а здесь подразумеваются именно они, связаны с отрицательной коннотацией, но здесь сомнения играют роль движущей силы на пути к нравственной жизни, поэтому червяк уже не червяк, но «голос», который должен говорить.

Герои Толстого часто слышат внутренние голоса, раздваиваются, представляются автором не как единые личности, а как спорящие, даже физически борющиеся антагонисты. Обычно это человек духовный - олицетворение высоких нравственных, моральных, религиозных качеств - и человек животный - образ инстинктов, пороков, недостатков человека. Так реализуется модель «Человек как два человека»: «В Нехлюдове, как и во всех людях, было два человека. Один - духовный, ищущий блага себе только такого, которое было бы благо и других людей, и другой - животный человек, ищущий блага только себе и для этого блага готовый пожертвовать благом всего мира. В этот период его сумасшествия эгоизма, вызванного в нём его петербургской и военной жизнью, этот животный человек властвовал в нём и совершенно задавил духовного человека... Тот животный человек, который жил в нём, не только поднял теперь голову, но затоптал себе под ноги того духовного человека, которым он был в первый приезд свой и даже сегодня утром в церкви, и этот страшный животный человек теперь властвовал один в его душе». [Толстой 1980, с.55-62] В этом психологическом этюде присутствует ещё и метафора «сумасшествие эгоизма», реализующая модель «Человек как человек в особой ситуации». Здесь эгоист уподобляется сумасшедшему на основании «ненормальности» (умственной и нравственной) обоих.

Присутствие двух личностей - духовной и животной - в одном человеке не всегда словесно выражено автором. Иногда оно подразумевается, поскольку «слышен голос или голоса», спорящие друг с другом: «Хоть слабо, но ещё слышен был голос истинной любви к ней, который говорил ему об ней, о её чувствах, о её жизни. Другой же голос говорил: смотри, пропустишь своё наслаждение, своё счастье. И этот второй голос заглушил первый» [Толстой 1980, с. 62]. Так автор изображает внутреннюю борьбу человека, его выбор между желанием и долгом.

Модель «Человек как два человека» иногда трансформируется Толстым как «Человек как духовное существо»: «Но то свободное, духовное существо, которое одно истинно, одно могущественно, одно вечно, уже пробудилось в Нехлюдове»; «А это было не ребячество, а беседа с собой, с тем истинным, божественным собой, которое живёт в каждом человеке. Всё время этот я спал, и мне не с кем было беседовать. Пробудило его необыкновенное событие 28-го апреля, в суде, где я был присяжным» [Толстой 1980, с. 132].

Такое присутствие духовной личности тоже может быть не выражено вербально, никак не названо. Мы по действию этого присутствующего чего-то догадываемся о его присутствии: «Так казалось Нехлюдову, когда он взглядывал на её стройную фигуру в белом платье с складочками и на сосредоточенно радостное лицо, по выражению которого он видел, что точь-в-точь то же, что поёт в его душе, поёт и в её душе» [Толстой 1980, с. 58].

К метафорам и сравнениям, созданным по модели «Человек как два человека» примыкает и следующий пример: «При первом свидании Нехлюдов ожидал, что увидав его, узнав его намерение служить ей и его раскаяние, Катюша обрадуется и умилится и опять станет Катюшей, но, к ужасу своему, он увидал, что Катюши не было, а была одна Маслова» [Толстой 1980, с. 154]. Здесь обыгрываются две ипостаси одного персонажа - Катюша до падения и Маслова после нескольких лет работы в доме терпимости. Поскольку в данном отрывке автор смотрит на героиню глазами Нехлюдова, который знал совсем юную героиню именно как Катюшу, а спустя годы, увидел её уже как подсудимую Маслову, имя женщины стало олицетворением её лучших качеств, фамилия - олицетворением всего наносного, приобретённого в несчастиях и развратной жизни.

Во многих антропоморфных метафорах персонажи сопоставляются с людьми испытывающими то или иное физическое состояние. Когда речь идёт о духовной сущности человека, о его духовном «я», часто присутствует мотив сна и пробуждения, как в приводимых выше примерах «свободное, духовное существо, которое одно истинно, одно могущественно, одно вечно, уже пробудилось», «этот я спал», «пробудило его необыкновенное событие».

Частным случаем воплощения модели «Человек как человек в особом физическом состоянии» является и развёрнутое сравнение, рисующее целую ситуацию: «Вчерашний соблазн представился ему теперь тем, что бывает с человеком, когда он разоспался, и ему хочется хоть не спать, а еще поваляться, понежиться в постели, несмотря на то, что он знает, что пора вставать для ожидающего его важного и радостного дела» [Толстой 1980, с. 293]. Здесь сон - прошлая светская бездеятельная и бессмысленная жизнь Нехлюдова, «желание поваляться» - соблазн увлечься светской красавицей, «важное и радостное дело» - помощь Катюше. В подобных метафорах и сравнениях сон является воплощением представления о бессилии, бездействии.

Не раз автор сравнивает состояние героев с состоянием человека под гипнозом. Видимо, для Толстого и сон, и нахождение под гипнозом - символы бессилия, безволия, не властности над собой: «Ну, что Питер, как на тебя действует, - прокричал Богатырев, скажи, а?- Чувствую, что загипнотизировываюсь, - сказал Нехлюдов» [Толстой 1980, с. 299]; «Некоторые, как загипнотизированные, шли за партией, но потом останавливались и, покачивая головами, только провожали партию глазами» [Толстой 1980, с. 334]; «Нехлюдов, как загипнотизированный, пошёл за ними» [Толстой 1980, с. 342].

Близки к мотиву сна мотивы жизни и смерти, пронизывающие авторские метафоры и сравнения: «Она радует меня той внутренней переменой, которая, мне кажется, - боюсь верить, - происходит в ней. Боюсь верить, но мне кажется, что она оживает» [Толстой 1980, с. 329]. В таких конструкциях жизнь - это жизнь нравственная, возвращающийся к ней соответственно «оживает».

Толстым используются и трансформированные им узуальные метафоры смерти (умереть от смеха, убит горем): «Ты меня уморишь, - говорила она, закашлявшись» [Толстой 1980, с. 288]; «Нет, нельзя. Я на панихиду еду к Каменской. Она ужасно убита» [Толстой 1980, с. 258], означающие крайние состояния бессилия от горя или, наоборот, от смеха.

Продолжая разговор об антропоморфных метафорах, следует отметить модели «Человек как человек в особой ситуации» и вытекающая из неё «Чувство как чувство в особой ситуации». Они представлены примерами: «Когда судебный пристав с боковой походкой пригласил опять присяжных в залу заседания, Нехлюдов почувствовал страх, как будто не он шёл судить, но его вели в суд» [Толстой 1980, с. 69]; «Оттого и разные веры, что людям верят, а себе не верят. И я людям верил и блудил, как в тайге; так заплутался, что не чаял выбраться» [Толстой 1980, с. 422]; «Он испытывал теперь чувство, подобное тому, которое испытывал на охоте, когда приходилось добивать раненую птицу: и гадко, и жалко, и досадно. Недобитая птица бьётся в ягдташе: и противно, и жалко, и хочется поскорее добить и забыть» [Толстой 1980, с. 70]; «Нехлюдов пробыл в этой комнате минут пять, испытывая какое-то странное чувство тоски, сознанья своего бессилья и разлада со всем миром; нравственное чувство тошноты, похожее на качку на корабле, овладело им» [Толстой 1980, с. 147].

Как мы уже говорили, субполе «Психологические состояния» очень велико. Постараемся перечислить и проиллюстрировать большую часть менее распространённых в этом предметном субполе метафорических моделей.

Для характеристики героев Толстой нечасто использует пространственные метафоры, но всё-таки они присутствуют: «Владимир Васильевич Вольф был действительно un homme tres comme il faut, и это свое свойство ставил выше всего, с высоты его смотрел на всех других людей и не мог не ценить высоко этого свойства, потому что благодаря только ему он сделал блестящую карьеру…» [Толстой 1980, с. 260] Здесь раскрывается модель «Свойство характера как точка в пространстве».

Иногда эмоциональное состояние героев или какие-то его черты сравниваются с природными явлениями, то есть, реализуется метафорические модели «Переживание как явление или объект мира природы»: «Всё было так обыкновенно, но в душе Нехлюдова была буря» [Толстой 1980, с. 61]; «Воспоминание это жгло его совесть» [Толстой 1980, с. 67] (воспоминание представляется как огонь), а также «Переживание как живое существо»: «И в душе Нехлюдова шевельнулось дурное чувство» [Толстой 1980, с. 88]. Нечасто, но также воплощается в мире метафор романа модель «Чувство как жидкость»: «Вы спрашивали про моих детей; хотите видеть их? ...- …очень, очень интересно, - сказал Нехлюдов, тронутый этой переливающейся через край счастливой материнской любовью» [Толстой 1980, с. 433].

Мы уже говорили о воплощении в метафорах и сравнениях романа модели «Человек как человек определённой профессии». Героиня романа отождествлена писателем с охотником: «Весь интерес ее жизни состоял, как для охотника найти дичь, в том, чтобы найти случай служения другим» [Толстой 1980, с. 371]. Общее для вторичного и главного субъектов - поиск объекта: дичи и человека, который нуждается в помощи.

Как и в субполе «Внешность человека», Л.Н. Толстой, говоря о чувствах Симонсона, прибегает к использованию модели «Человек как ребёнок»: «Все дело в ней, мне ведь нужно только, чтобы эта пострадавшая душа отдохнула, - сказал Симонсон, глядя на Нехлюдова с такой детской нежностью, какой никак нельзя было ожидать от этого мрачного вида человека» [Толстой 1980, с. 408].

Таким образом, в изображении внутреннего мира персонажей Л.Н. Толстой прибегает к всему возможному арсеналу изобразительных средств: используются и биоморфные, и фетишные, и пространственные, и, особенно, антропоморфные метафоры, где в качестве вторичных субъектов выбираются важнейшие потребности человека и сами люди в разнообразных ситуациях.

Субполе «Действия человека и отношения людей друг к другу».

Описывая действия, а уж тем более отношения людей друг к другу Л.Н. Толстой не только разворачивает перед читателем определённую сюжетную линию, но, как и в случае изображения внешности персонажей, стремится раскрыть особенности их внутреннего мира, сиюминутного или постоянного душевного состояния, показать то, как оно меняется под влиянием тех или иных обстоятельств. Так, например, характеризуя отношение Масловой к деньгам, автор рассказывает о том, как она их тратила: «Повитуха взяла у неё за прожитьё … за два месяца сорок рублей, двадцать пять рублей пошли на отправку ребёнка, сорок рублей повитуха выпросила себе взаймы на корову, рублей двадцать разошлись так … так что, когда Катюша выздоровела, денег у неё не было…» [Толстой 1980, с. 10] В основу языковой метафоры «разошлись» положено представление о деньгах как о живых существах. Не человек тратит или накапливает их - они сами расходятся. Изображая действие, героини в следующих строках, характеризуя его сравнением, автор в действительности сосредотачивается на её состоянии, чувстве: «Он стукнул в окно. Она, как бы от электрического удара, вздрогнула всем телом, и ужас изобразился на её лице» [Толстой 1980, с. 64]. В данном случае воплощается модель «Чувство как удар током».

Говоря о данном субполе, следует начать с акциональных метафор, самой широко представленной примерами группе (более 30 примеров). В группе преобладает метафорическая модель «Действие как другое действие». Такова, например, следующая языковая метафора: «Нехлюдов только что хотел взяться за письма, как из двери, ведшей в коридор, выплыла полная пожилая женщина в трауре…» [Толстой 1980, с. 15], где ходьба отождествляется с плаванием. Возникновение этой метафоры было обеспечено представлением о передвижении по воде как о плавном, медленном движении.

Вообще, среди акциональных много языковых метафор: «Вид этой картины, над которой он бился два года, и этюдов, и всей мастерской напомнили ему испытанное с особенной силой в последнее время чувство бессилия идти дальше в живописи» [Толстой 1980, с. 19]; «Девчонка не виновата, запуталась, - сказал добродушный купец, - надо снисхождение дать» [с. 81]; «Ну, а если только может вытянуть у вас двадцатипятирублёвый билет - зубами вырвет» [с. 158]. Языковые метафоры могут оставаться нетронутыми, но иногда Толстой меняет их, дополняет: «В числе присяжных нашёлся знакомый Нехлюдова…

- А, и вы попали? ... Не отвертелись?

- Я и не думал отвёртываться, - строго и уныло сказал Нехлюдов» [Толстой 1980, с. 23]; «Сплошь драка пойдёт…- Бабы друг дружке все глаза повыцарапают» (с. 233); «Люди должны в поте лица хлеб есть, а он их запер…» [Толстой 1980, с. 441]

В тексте встречаются и авторские акциональные метафоры и сравнения: «Он молча посмотрел на неё, как будто что-то взвешивая» [Толстой 1980, с. 369]; «Генерал не выразил никакого ни удовольствия, ни неудовольствия при вопросе Нехлюдова, а, склонив голову набок, зажмурился, как бы обдумывая. Он, собственно, ничего не обдумывал и даже не интересовался вопросом Нехлюдова, очень хорошо зная, что он ответит ему по закону» [Толстой 1980, с. 271]. Интересен пример реализации модели «Действие как другое действие», когда названное словом в прямом значении действие через сравнительный оборот сравнивается с действием, в свою очередь сравнивающимся с третьим действием через метафору: «Она тряхнула головой, как бы отгоняя ненужные мысли, и пошла вперёд более быстрым, чем обыкновенно, шагом» [Толстой 1980, с. 96]. В метафоре «отгоняя мысли» воспроизводится модель «Мысль как насекомое».

Действие может сравниваться не просто с действием, а с целой ситуацией с участием одного или нескольких субъектов, в которой вторичное действие производится: «Графиня Катерина Ивановна сидела у мозаикового столика, облокотив голову на обе руки, и толстые плечи ее вздрагивали. Кучер удивленно и испуганно смотрел на немца, точно он наезжал на него дышлом, а он не сторонился» [Толстой 1980, с. 265]; «… спросила она у Нехлюдова, слегка улыбаясь и доверчиво глядя ему в глаза так просто, как будто не могло быть сомнения о том, что она со всеми была, есть и должна быть в простых, ласковых, братских отношениях» [Толстой 1980, с. 185]; «И он стал, как бы оправдываясь, подробно описывать все удобства, доставляемые содержимым, как будто главная цель этого учреждения состояла в том, чтобы устроить для содержащихся лиц приятное местопребывание» [Толстой 1980, с. 271].

Описываемое действие может быть названо как словом в прямом значении - в таком случае образность создаётся с помощью сравнения, как в предыдущих примерах - так и словом в переносном. Особый эффект сочетания точности и образности создаёт использование автором и метафоры, и сравнения: «Всякие попытки его изменить эту жизнь разбивались, как о каменную стену, об ее уверенность, поддерживаемую всеми ее родными и знакомыми, что так нужно» [Толстой 1980, с. 284]. Здесь абстрактные стремления - попытки - отождествляются с предметами, их объединяет сема хрупкости, а чувство уверенности - с каменной стеной, основой такого сравнения служит твёрдость, непробиваемость и отгороженность тех, кто находится за этой стеной и тех, кто испытывает такую уверенность.

Среди акциональных метафор особый интерес представляют метафоры, связанные с жизненными потребностями человека, например, с потребностью в еде: «Матвеевна говорит: ослобонят, а я говорю: нет, говорю, касатка, чует моё сердце, заедят они её…» [Толстой 1980, с. 115]; «Подпишись, говорит, - продолжал лохматый мужик своё суждение о речи барина. - Подпишись, он тебя живого проглотит» [Толстой 1980, с. 227]. Действие, наносящее человеку сильный вред, изображается как «съедение» или проглатывание. Общая сема здесь - вред, уничтожение. С потребностью в еде связана и используемая Толстым языковая метафора «есть глазами»: «Придёт какой-нибудь: где тут бумага какая или ещё что, а я вижу, что ему не бумага нужна, а меня так глазами и ест…» [Толстой 1980, с. 116], только тут уже основанием для сравнения является поглощение, переход внутрь субъекта, тот, кто очень пристально и долго смотрит как бы впитывает в себя увиденное.

Основой для сравнения становится и потребность человека в отдыхе. Мы уже говорили о метафорах сна. Их пример есть и в субполе «Действия человека и отношения людей друг к другу»: «Когда же он, больной и испорченный от нездоровой работы, пьянства, разврата, одурелый и шальной, как во сне, шлялся без цели по городу и сдуру залез в какой-то сарай … мы … хотим поправить дело тем, что будем казнить этого мальчика» [Толстой 1980, с. 127]. Здесь сон - олицетворение бессмысленного, бессознательного состояния, в котором человек не отвечает за свои действия.

При изображении действий человека возникает и образ физической боли: «Нет, возьми, - пробормотал он и сунул ей конверт за пазуху, и, точно как будто он обжёгся, он, морщась и стоная, побежал в свою комнату.

И долго после этого он всё ходил по своей комнате, и корчился, и даже прыгал, и вслух охал, как от физической боли, как только вспоминал эту сцену» [Толстой 1980, с. 67]. Хотя здесь описывается действие, на самом деле, автору важно показать, что чувствует герой, а уже это чувство и выражается в действии. Персонаж испытывает чувство стыда, настолько сильное, что писатель отождествляет его с чувством физической боли.

При описании действий персонажей Л.Н. Толстой использует и модель «Действие как вынужденное действие»: «Ведет князя смотреть своих малышей, - смеясь, закричал генерал от карточного стола, за которым он сидел с зятем, золотопромышленником и адъютантом. - Отбудьте, отбудьте повинность» [Толстой 1980, с. 433].

Субполе «Действия человека и отношения людей друг к другу» представлено и достаточным количеством биоморфных метафор (14 примеров). Метафорическая модель «Человек как животное» здесь представлена такими действиями над людьми или таким отношением к людям, которые характерны для обращения с животными. Используя эту модель, автор хочет показать ненормальное, нечеловеческое отношение к людям: «Так как же они безжалостно оторвали меня от всего, что дорого, и заперли, как дикого зверя?» [Толстой 1980, с. 297]; «С этими людьми поступали так, как поступают при ловле рыбы неводом: вытаскивают на берег все, что попадается, и потом отбирают те крупные рыбы, которые нужны, не заботясь о мелкоте, которая гибнет, засыхая на берегу. Так, захватив сотни таких, очевидно не только не виноватых, но и не могущих быть вредными правительству людей, их держали иногда годами в тюрьмах, где они заражались чахоткой, сходили с ума или сами убивали себя; и держали их только потому, что не было причины выпускать их, между тем как, будучи под рукой в тюрьме, они могли понадобиться для разъяснения какого-нибудь вопроса при следствии» [Толстой 1980, с. 376]; «Везде было то же самое: везде те же холодные, голодные, праздные, зараженные болезнями, опозоренные, запертые люди показывались, как дикие звери» [Толстой 1980, с. 440]; «…как свиней, кормит без работы, чтоб они озверели» [Толстой 1980, с. 441]. В устах персонажей романа данная метафорическая модель может выражать и мнимую безжалостность. Так, свекровь Федосьи, выданной замуж в 16 лет и в отчаянии попытавшейся отравить мужа, в чём впоследствии девушка горько раскается, говорит о невестке: «Пока мы ее держать будем, она, говорит, нас, как тараканов, изведет» [Толстой 1980, с. 359]. Основой для сравнения в данном случае стал способ уничтожения - отравление.

Иногда эта модель реализуется с целью показать страдательность положения героев, их бессилие и беззащитность и вызвать сострадание читателя к ним: «На предложение председателя сказать то, что она имеет для своей защиты, она только подняла на него глаза, оглянулась на всех, как затравленный зверь, и тотчас же опустила их и заплакала, громко всхлипывая» [Толстой 1980, с. 78]; «Дети эти, как жеребята в табуне, жались между арестантками» [Толстой 1980, с. 331]; «…сам же обвиняемый во всём винился и, как пойманный зверок, бессмысленно оглядываясь по сторонам, прерывающимся голосом рассказывал всё, как было» [Толстой 1980, с. 124];

Модель «Человек как животное» используется Толстым и при описании поведения героев, лишённых, необходимых нравственных человеческих качеств: «Он … ко всем выдающимся людям относился как к соперникам и охотно поступил бы с ними, как старые самцы-обезьяны поступают с молодыми, если бы мог. Он вырвал бы весь ум, все способности у других людей, только бы они не мешали проявлению его способностей» [Толстой 1980, с. 404] или людей, проявляющих злость: «Товарищ прокурора сердито, как бы огрызаясь, что-то записал у себя на бумаге и с презрительным удивлением пожал плечами» [Толстой 1980, с. 77], эгоизм: «Напротив, только тогда земля не будет лежать впусте, как теперь, когда землевладельцы, как собака на сене, не допускают до земли тех, кто может, а сами не умеют эксплуатировать ее» [Толстой 1980, с. 324].

Частный случай метафорической модели «Человек как животное» - «Люди как насекомые» - употребляется Л.Н. Толстым для образного описания действий массы людей: «Еще со двора было слышно гуденье голосов и внутреннее движение, как в хорошем, готовящемся к ройке улье, но, когда Нехлюдов подошел ближе и отворилась дверь, гуденье это усилилось и перешло в звук перекрикивающихся, ругающихся, смеющихся голосов» [Толстой 1980, с. 387]. В этом сравнении главный и вторичный субъекты отождествляются по звуку, производимому ими: и пчелиный рой, и множество людей в тесном помещении издают гул. В другом сравнении, созданном по этой модели, основанием для сравнения стало общее движение, его быстрота, разнонаправленность: «По подмостям лесов сновали, как муравьи, забрызганные известью рабочие: одни клали, другие тесали камень, третьи вверх вносили тяжелые и вниз пустые носилки и кадушки» [Толстой 1980, с. 242].

Переходя к другим натуралистическим метафорам, отметим воплощение модели «Человек как река» в обыгрывании языковой метафоры: «Он знал, что в ней была эта любовь, потому что он в себе в эту ночь и в это утро сознавал её, и сознавал, что в этой любви он сливался с нею в одно. [Толстой 1980, с. 60] Основой метафоры послужила возможность объединения, поскольку `сливаться - соединяться в один поток (о жидком, текучем)'.

В описании действий и отношений персонажей автор романа «Воскресенье» использует также фетишные метафоры. В таком типе метафор и сравнений как неживой предмет может изображаться деятель: «Как губка воду, он впитывал в себя то нужное, важное и радостное, что открывалось ему в этой книге» [Толстой 1980, с. 447], а может - и живой субъект, на который направлено действие: «Хозяева швыряются народом, как щепками. Везде полно» [Толстой 1980, с. 243]. В данном случае подчёркивается страдательность такого субъекта. В обоих примерах реализована модель «Человек как вещь».

Вот ещё один пример метафоры, построенной по модели «Человек как вещь»: «И зачем это читать? Только затягивают. Эти новые мётлы не чище, а дольше метут» [Толстой 1980, с. 73]. Он отличается от вышеприведённого тем, что это не авторская метафора. Впрочем, и не совсем языковая. Дело в том, что существует фразеологизм: «Новая метла чисто метёт». Так говорят о начальнике, который подбирает себе новых подчинённых, вводит какие-то изменения в рабочий процесс. Писатель обыгрывает фразеологизм, придумывая к нему противопоставление. Главный субъект здесь - человек, товарищ прокурора, недавно получивший эту должность, что и послужило основанием для сравнения. Что же касается продолжения метафоры, оно описывает ситуацию, когда этот персонаж затягивает судебный процесс ненужными подробностями, не улучшая этим качество судопроизводства.

Характер действия в романе передаётся и сравнениями, построенными по модели «Предмет как другой предмет»: «В тесноте, да не в обиде, - сказал певучим голосом улыбающийся Тарас и, как перышко, своими сильными руками поднял свой двухпудовый мешок…» [Толстой 1980, с. 358]

Описывая особенности субполя «Действия человека и отношения людей друг к другу», нельзя не сказать и о немногочисленных антропоморфных метафорах. Чаще они используются автором романа для изображения отношений между людьми. В них прослеживается мотив несвободы. Например, «Так и видно в нем было - в его позе, его взгляде, которым он обменялся с женою, - властелин, собственник красивой жены» [Толстой 1980, с. 304]; «Он чувствовал, что нет больше той Наташи, которая когда-то была так близка ему, а есть только раба чуждого ему и неприятного черного волосатого мужа» [Толстой 1980, с. 352]. Здесь реализуется метафорическая модель «Человек как другой человек». Основой таких метафор является отношение изображаемых персонажей друг к другу.

Тот же мотив наполняет акциональную метафору: «… он ничего не сказал ей такого, что бы связывало его, не делал ей предложения, но по существу он чувствовал, что связал себя с нею, обещал ей, а между тем нынче он почувствовал всем существом своим, что не может жениться на ней» [Толстой 1980, с. 101]. Здесь моральное обязательство одного человека перед другим рассматривается как связь: общее для главного и вторичного субъектов сравнения - несвобода.

Модель «Человек как другой человек» воплощена и в следующем сравнении: «Как по-своему? Я верю, как баба самая простая, - сказала она, улыбаясь» [Толстой 1980, с. 290].

Таким образом, в изображении и характеристике действий, поступков, отношений людей преобладают акциональные, присутствуют биоморфные, фетишные и антропоцентрические метафоры. Данное субполе содержит больше языковых метафор, чем субполе «Психологические состояния людей». Действия описываются менее детализировано и образно, эти описания несут меньше коннотативно-оценочных компонентов.

2.2 Изображение объектов мира культуры и мира природы