Обращает на себя внимание участие в описании практически всех частей тела: автор не пренебрегает подробными и часто неприятными подробностями, причем каждая малейшая деталь играет свою важную роль. Частотны усилительные частицы, повтор союзов. Портреты выписаны подробно, с обязательной гиперболой, что часто заставляет воспринимать их как аллегорию.

Жизнь героев По всегда на ущербе - это сумрак угасания, из которого только усилием памяти, в сожалении или раскаянии, герой может возвратиться в прошлое, где остались счастье, красота, радость творчества и высоких помыслов, душевная чистота и цельность. Обращение к прошлому как бы вмещается в томительно растянутый миг накануне катастрофы, когда болезненно напряжённое сознание, отмечает, связывает между собой события, обстоятельства и детали, предшествующие катастрофе и предрекающие её. Сознание и чувства героев По, угнетённые невозвратимыми утратами, проникнутые мраком угасания, болезненно обострённые затворничеством, обращаются вовнутрь, порождая у затворников страх перед новыми утратами, убеждая их в обречённости митра, с судьбой которого их личные судьбы связаны нераздельно. Всё существование их превращается в зловещий пролог к катастрофе, которая страшит их не столько своим гибельным исходом, сколько сопутствующим ей ужасом, разрушающим душу. Ужас перед неотвратимым крушением доступного сознанию мира, перед беспомощным и бесследным растворением личности в этой гибельной стихии побуждает героев По к отчаянной попытке воспротивиться неумолимому ходу всеобщего уничтожения. Эта попытка сохранить личность среди всеобщего крушения принимает форму болезненных, безумных и нередко преступных деяний.

КС убийства несомненно самая частотная в новеллах По и вовлекает в себя наибольшее количество персонажей. Явно и значительно отличаются Герои новелл "Вильям Вильсон", "Сердце-обличитель", “Черный кот", "Бочонок амонтильядо" - герои-отщепенцы, для которых нет ничего святого, и чье эмоциональное состояние характеризуется предельным надрывом перед совершением трагедии. Для Вильяма Вильсона и Монтрезора связь с внешним миром не порвана до конца: они не в силах отрешиться от суждений и предрассудков этого мира, они, в конечном счёте, "люди толпы", которые не в состоянии "быть наедине с собой" и потому не способны постигнуть истинную суть душевных движений, направляющих их поступки. Зависимость от законов и духовных ценностей "толпы" порождает, наряду с презрением к ней, скрываемое даже от себя чувство собственной ущербности, зависти, болезненно обострённое самолюбие и, наконец, стремление утвердить себя, свою личность, хотя бы ценою преступления. Но преступление законов обращается прежде всего против человеческой природы самого преступника, карая его безумием.1. The contest was brief indeed. I was frantic with every species of wild excitement, and felt within my single arm the energy and power of a multitude. In a few seconds I forced him by sheer strength against the wainscoting, and thus, getting him at mercy, plunged my sword, with brute ferocity, repeatedly through and through his bosom.2. It was now midnight, and my task was drawing to a close. I had completed the eighth, the ninth, the eleventh, there remained but a single stone to be fitted and plastered in. I struggled with its weight, I placed it partially in its destined position. But now there came from out the niche a low laugh that erected the hair upon my head.3. The old man's hour has come! With a loud yell, I threw open the lantern and leaped into the room. He shrieked once-once only. In an instant I dragged him to the floor, and pulled the heavy bed over him. I then smiled gaily, to find the deed so far done. But, for many minutes, the heart beat on with a muffled sound. This, however, did not vex me; it could not be heard through the wall. At length it ceased. The old man was dead. I removed the bed and examined the corpse. Yes, he was stone, stone dead. I placed my hand upon the heart and held it there many minutes. There was no pulsation. He was stone dead. His eye would trouble me no more. If still you think me mad, you will think so no longer when I describe the wise precautions I took for the concealment of the body. The night waned, and I worked hastily, but in silence. First of all I dismembered the corpse. I cut off the head and the arms and the legs.

Здесь можно заметить многочисленные стилистические средства, которые использует автор для усиления красочности повествования. Читатель наблюдает повторы союзов и местоимений, метафоры, эмоционально-окрашенные эпитеты, простой синтаксис. Все это работает на эффект нагнетания эмоции "ужас" на читателя. КС убийства с т. зр. ее агентов специфична тем, что повествование ведется всегда от первого лица, где персонаж сам в подробностях и без тени раскаяния признается в совершении злодеяния и откровенно описывает происходящее и свои чувства относительно этого. Попытка больного воображения героев этой КС объектизировать "ужас души " отдаёт их в безраздельную власть ими же порожденных фантомов, приводя к окончательному кpaxy личности.

Другая распространенная КС характеризуется выражением иного "ужаса души", под гнетом которого существуют Эгей ("Береника"), Родерик Ашер ("Падение дома Ашеров"), безымянный герой "Лигейя", - -это безумие, порождающее всеунитожающий ужас, следующий за мгновенным, не оставляющим надежды презрением. A glance, however, at his countenance, convinced me of his perfect sincerity. We sat down; and for some moments, while he spoke not, I gazed upon him with a feeling half of pity, half of awe. Surely, man had never before so terribly altered, in so brief a period, as had Roderick Usher! It was with difficulty that I could bring myself to admit the identity of the wan being before me with the companion of my early boyhood. Yet the character of his face had been at all times remarkable. A cadaverousness of complexion; an eye large, liquid, and luminous beyond comparison; lips somewhat thin and very pallid, but of a surpassing beautiful curve; a nose of a delicate Hebrew model, but with a breadth of nostril unusual in similar formations; a finely-moulded chin, speaking, in its want of prominence, of a want of moral energy; hair of a more than web-like softness and tenuity; these features, with an inordinate expansion above the regions of the temple, made up altogether a countenance not easily to be forgotten. And now in the mere exaggeration of the prevailing character of these features, and of the expression they were wont to convey, lay so much of change that I doubted to whom I spoke. The now ghastly pallor of the skin, and the now miraculous lustre of the eye, above all things startled and even awed me. The silken hair, too, had been suffered to grow all unheeded, and as, in its wild gossamer texture, it floated rather than fell about the face, I could not, even with effort, connect its arabesque expression with any idea of simple humanity.

2. Among the numerous of maladies superinduced by that fatal and primary one which effected a revolution of so horrible a kind in the moral and physical being of my cousin, may be mentioned as the most distressing and obstinate in its nature, a species of epilepsy not unfrequently terminating in trance itself - trance very nearly resembling positive dissolution, and from which her manner of recovery was, in most instances, startlingly abrupt. In the meantime my own disease - for I have been told that I should call it by no other appellation - my own disease, then, grew rapidly upon me, and assumed finally a monomaniac character of a novel and extraordinary form - hourly and momently gaining vigour - and at length obtaining over me the most incomprehensible ascendancy. This monomania, if I must so term it, consisted in a morbid irritability of those properties of the mind in metaphysical science termed the attentive. It is more than probable that I am not understood; but I fear, indeed, that it is in no manner possible to convey to the mind of the merely general reader, an adequate idea of that nervous intensity of interest with which, in my case, the powers of meditation (not to speak technically) busied and buried themselves, in the contemplation of even the most ordinary objects of the universe.

Как можно заметить, такие насыщенные эмоциональные описания душевного состояния напоминают врачебные заключения, только спутанней, с обращением к сочувствию читателя. По показывает, насколько в печальном состоянии находится внутренний мир героя, что все страхи преувеличены именно из-за высокой степени душевного расстройства описанных им КС, которые являются одними из самых любимых КС автора. Возможно, в какой-то степени зная, как тяжело преодолеть подобные эмоциональные расстройства внутри себя, и как определенно отрицательно сказываются описания страхов и чувственных всплесков безумцев на впечатлениях читателей, Э. По активно использует КС безумия и уделяет максимум внимания раскрытию их агентов.

Типичны для новелл Э. По и герои фантастического типа, т.е. гротесковые типажи принцев, участников предсмертных вакханалий в страшных масках, карлики и пресмыкающиеся придворные, жестокие короли, пьяные шуты и забаррикадировавшиеся в доме от ужаса перед надвигающейся чумой двое невротиков. КС "пира во время чумы", разгула в винном погребе и подобных предполагают соответствующих агентов действия - устрашающих, гиперболизировано ярких, часто уродливых, и, как это не парадоксально, бесстрашных. Ужас, возможно, достигает их души, но только в кульминации рассказа, как знак их проигрыша перед силами смерти. Такие герои - художественное средство, служащее исключительно для прагматического эффекта: устрашения читателя.

Автономность человеческой личности, способность или неспособность человека, быть единственным законодателем, судьёй и свидетелем своей духовной жизни владела мыслями многая современников По. Проблема эта была центральной в системе этических воззрений трансценденталистов, для которых "доверие к себе", опора на себя, в конечном счёте, абсолютизация своей души - залог её гармоничного состояния, равно естественного" обязательного и благодетельного. По, не подвергая сомнению благодетельность умения "быть наедине с собой", но чуждый оптимизму трансценденталистов, видит трагическую неспособность человека нести бремя этого богоподобного одиночества. Он жесток, выбирая действующих лиц, заставляет их страдать как от потусторонних сил, с которыми не может справиться их психика, так и от их же собственных злодеяний, ужас от содеянного неизменно настигает героев. Степень эмоциональности повествования в обозначенных выше КС-предельно высока, и это так благодаря в частности тщательному описанию трагически критического эмоционального состояния агентов этих КС.

3.2 Вербальное наполнение КС в новеллах Э. По

3.2.1 Лексические средства создания эмоциональных ситуаций

Лексические средства признаются нами важнейшим источником представления КС, поскольку дают наиболее полную и достоверную информацию об универсальности и специфичности ее восприятия и осмысления читателем. Кроме того, слово само по себе является носителем и хранителем определенной информации, отражает представления автора об окружающем мире и доносит их до адресата.

Лексико-семантические средства, вербализующие эмоциональную КС могут быть классифицированы на первичные, вторичные и косвенные. Как правило, эмоции вербализуются, в основном, вторичными и косвенными способами номинаций, что представляет особенный интерес для исследователей. С позиции категории эмотивности - единицы разделяют на называющие (потенциально эмотивные), выражающие (собственно эмотивы) и описывающие (содержащие эмотивную лексику).

Для произведения нужного эффекта на читателя ХП эмоции должны быть вербализованы, в словесной письменной форме доведены создателем текста до читателя. Эмоции могут быть названы прямо или описаны, с помощью лексики называния или описания эмоций и эмоциональных состояний. Для типизированного выражения эмоций используются эмотивы, которые составляют лексический отдел фонда эмотивных средств языка. [Шаховский В.И. 1987]

Естественно, все, что здесь говорится о самих эмоциях в ХП относится к их вербалике: экспрессия, номинации, дескрипции - и к ее концептуализации, т.е. к ее содержанию в личностных смыслах.

Рассказы По небольшие, но комплекс эмоций, втянутых в разворачивающиеся в них конфликты, значителен. Прямо названные, имплицитные, выраженные через аффективы, коннотативы и потенциативы, а также через описание эмоций языка тела, они формируют плотное эмоциональное пространство текста, в которое оказывается вовлеченным и читатель.

Нужно заметить, что одним из параметров эмотивного текста, а произведения По представляют собой именно такого рода тексты, является показатель "плотность эмотивов". Во фрагменте текста размером с фразовое единство и больше, как правило, никогда не выражается одна изолированная эмоция. В каждой рассматриваемой нами КС эмоции выступают в комплексах, иногда одна вызывает другую. Этим и объясняется то, что эмотивы редко представлены в высказываниях в одиночестве, создавая плотную эмотивность текста.

Начнем с того, что зачастую эмоциональная наполненность КС в произведениях По прямо названа, причем эмотивы очень многочисленны и расположены хаотически, т.е. один и тот же герой может испытывать совершенно разные, даже противоположные эмоции в рамках одной КС. Это говорит о чрезвычайной насыщенности эмоционального поля рассматриваемых новелл и о предельной определенности в их обозначении. Автор сразу указывает на эмоциональное состояние героя или всей КС, а затем, возможно, описывает ее подробнее (эмотив выделен):

1. the melancholy House of Usher.2. in a rapid increase of my superstition.3. I have, indeed, no abhorrence of danger, except in its absolute effect-in terror. I regarded her with an utter astonishment not unmingled with dread.3. gave evidence of nervous agitation.4. a mental disorder which oppressed him.5. I struggled to reason off the nervousness which had dominion over me.6. The excitement among the masqueraders was prodigious.7. The cat exasperated me to madness.8. I say to my astonishment.9. To those who have cherished an affection for a faithful and sagacious dog.10. I derived from it one of my principle sources of pleasure.

Очень часто наименование эмоции сопровождается красочным эпитетом, который несомненно усиливает чувство, выражаемое коннотативом, добавляет какой-то оттенок значения. Иногда эмоции описаны не одним эпитетом, а целой ситуацией, с помощью глаголов и существительных, создаются целые метафорические образы. Вот пример из КС убийства (The Tell-Tale Heart):

But even yet I refrained and kept still. I scarcely breathed. I held the lantern motionless. I tried how steadily I could maintain the ray upon the eye. Meantime the hellish tattoo of the heart increased. It grew quicker and quicker, and louder and louder every instant. The old man's terror must have been extreme! It grew louder, I say, louder every moment! - do you mark me well? I have told you that I am nervous: so I am. And now at the dead hour of the night, amid the dreadful silence of that old house, so strange a noise as this excited me to uncontrollable terror. Yet, for some minutes longer I refrained and stood still. But the beating grew louder, louder! I thought the heart must burst. And now a new anxiety seized me - the sound would be heard by a neighbour! The old man's hour had come! With a loud yell, I threw open the lantern and leaped into the room. He shrieked once - once only. In an instant I dragged him to the floor, and pulled the heavy bed over him. I then smiled gaily, to find the deed so far done. But, for many minutes, the heart beat on with a muffled sound. This, however, did not vex me; it could not be heard through the wall. At length it ceased. The old man was dead. I removed the bed and examined the corpse. Yes, he was stone, stone dead. I placed my hand upon the heart and held it there many minutes. There was no pulsation. He was stone dead. His eye would trouble me no more.

If still you think me mad, you will think so no longer when I describe the wise precautions I took for the concealment of the body. The night waned, and I worked hastily, but in silence. First of all I dismembered the corpse. I cut off the head and the arms and the legs.

I then took up three planks from the flooring of the chamber, and deposited all between the scantlings. I then replaced the boards so cleverly, so cunningly, that no human eye - not even his - could have detected anything wrong. There was nothing to wash out - no stain of any kind - no blood-spot whatever. I had been too wary for that. A tub had caught all - ha! ha!

Now this is the point. You fancy me mad. Madmen know nothing. But you should have seen me. You should have seen how wisely I proceeded - with what caution - with what foresight - with what dissimulation I went to work! I was never kinder to the old man than during the whole week before I killed him. And every night, about midnight, I turned the latch of his door and opened it - oh so gently! And then, when I had made an opening sufficient for my head, I put in a dark lantern, all closed, closed, so that no light shone out, and then I thrust in my head. Oh, you would have laughed to see how cunningly I thrust it in! I moved it slowly - very, very slowly, so that I might not disturb the old man's sleep. It took me an hour to place my whole head within the opening so far that I could see him as he lay upon his bed. Ha! - would a madman have been so wise as this? And then, when my head was well in the room, I undid the lantern cautiously - oh, so cautiously - cautiously (for the hinges creaked) - I undid it just so much that a single thin ray fell upon the vulture eye. And this I did for seven long nights - every night just at midnight - but I found

Одной из причин, вызывающих у героев новелл ощущение своей ненужности, отчужденности, является их некоммуникабельность, развивающаяся под влиянием угнетающей атмосферы, в которой они живут. Чувство одиночества, испытываемое персонажами, в значительной мере обусловлено трагическими событиями.

Размещено на Allbest.ru