Размещено на http://www.allbest.ru/

Царское село

Где-то в 1893 -1894 годах в Царское село приехал отставной инженер-механик А.Горенко с женой и дочерью Анной. Они поселились на Привокзальной площади в доме Шухардиной, на углу Широкой улицы (по правой стороне, если идти от вокзала) и Безымянного переулка. Царскосельская женская гимназия (архитектор А.Б.Бах 1910-1912), в которой училась Ахматова, находилась рядом с Гостиным двором, на Леонтьевской улице. Сейчас в этом доме размещается детская музыкальная школа города Пушкина и вечерняя школа общего музыкального образования.

Из "Автобиографии" Анны Ахматовой: "Училась я в Царскосельской женской гимназии. Сначала плохо, потом гораздо лучше, но всегда неохотно".

Напротив гимназии, в угловом доме на Леонтьевской, находилась кондитерская - "источник самых сладких (в буквальном смысле этого слова) воспоминаний".

В гимназии Ахматова встретила одну из своих самых задушевных подруг -- Веру Сергеевну Срезневскую. Здесь она могла встретить и юного Николая Гумилева, учившегося в o Царскосельской мужской классической гимназии, но бывавшего и в женской. 24 декабря 1902 года общие друзья познакомили Гумилева с гимназисткой Анной Горенко, будущим поэтом Анной Ахматовой. Весной 1904 года Гумилев признается ей в любви.

Вспоминает Вера Срезневская:

"Анне он не понравился -- вероятно, в этом возрасте девушкам нравятся разочарованные молодые люди старше 25 лет... (Гумилеву было 18). Но уже тогда Гумилев не любил отступать перед неудачами. Мы часто принимались его изводить: зная, что Коля терпеть не может немецкого языка, мы начинали читать вслух длиннейшие немецкие стихи. Бедный Коля терпеливо, стоически слушал всю дорогу и все-таки доходил с нами до дому".

Однако позже, Ахматова призналась:

"У меня есть около 15 стихотворений, которые я никому не решусь показать, это детские стихи. Я написала, когда мне было 13-14 лет. Все они посвящены Гумилеву".

Гумилев и Ахматова обвенчались 25 апреля 1910 года. Проведя медовый месяц в Париже, они вернулись и вместе с родителями Гумилева поселились в доме Григорьевского (дом не сохранился).

Вскоре Гумилев уехал на поиски приключений в Африку. После возвращения Гумилева из Африки в 1911, году супруги вместе с овдовевшей матерью Николая переехали в дом ? 63 на Малой улице, почти напротив мужской гимназии (ныне шоссе Революции 53)

В 1912 году вышел первый сборник Анны Ахматовой "Вечер". В него вошли несколько "царскосельских" стихотворений. Среди них глубоко личное ("По аллее проводят лошадок...").

По аллее проводят лошадок.

Длинны волны расчесанных грив.

О, пленительный город загадок,

Я печальна, тебя полюбив.

Странно вспомнить: душа тосковала,

Задыхалась в предсмертном бреду.

А теперь я игрушечной стала,

Как мой розовый друг какаду.

Грудь предчувствием боли не сжата,

Если хочешь, в глаза погляди.

Не люблю только час пред закатом,

Ветер с моря и слово "уйди".

1 октября 1912 года родился сын Ахматовой и Гумилева -- Лев Гумилев. Гумилевы стали знамениты. В те годы Николай Гумилев создает свое поэтическое течение -- Акмеизм. Супруги проводили дни в Петербурге в литературных объединениях и возвращались домой заполночь, а иногда и под утро.

В конце сентября 1914 года с началом Первой мировой войны, Гумилев был назначен в маршевый эскадрон лейб-гвардии, получив боевого коня, отправился на передовую к границе с восточной Пруссией. Анна Андреевна осталась в доме на Малой улице.

Коморово

ахматова поэтесса русская

Дружба и тесное общение с Гитовичами, Берггольц, Македоновым, а в Москве -- с Э. Г. Герштейн, М. С. Петровых и особенно с Ардовыми и Чуковскими, заказы на переводы способствовали изменению микроклимата вокруг Ахматовой. Постепенно лёд отчуждения вокруг неё начинал таять. Росло число людей, готовых поддержать не только по-житейски в трудную минуту, готовых помочь в чисто литературных делах.Особенно плодотворно это проявилось, когда Анна стала жить в Комарове.

Неказистую дачу, которую выделил ей Литфонд, она ласково и с некоторой иронией называла "будкой".

Это было небогатое жильё. В рабочей комнате стоял узкий длинный стол. Когда Анна Андреевна садилась писать, на него становилась старинная узорчатая фарфоровая чернильница. Рядом -- тоже узкий комод, "гроб, поставленный на попа". Он не мог бы остановить внимания. Если бы его не украшали голубые, тоже фарфоровые подсвечники. Дверь в другую комнату была завешана каким-то пёстрым куском ткани. В этой комнате стояла кровать, сколоченная из чердачной двери и матраца, поставленного на несколько кирпичей.

- У меня кровать на кирпичах,- любила говорить Анна Андреевна. -- А помните, Пушкина -- на березовых поленьях.

На территории дачи было много цветов. Анна Андреевна любила поливать их. А потом художница Валентина Любимова исхитрилась выкопать в саду Фонтанного дома черенки клёнов и посадила их под окнами дачи. Землю для них Анна Андреевна в несколько приёмов принесла из леса. Здесь же, чуть подальше от клумб, свалены корни когда-то срубленных деревьев. Один корень был особенно хорош. Ветер переворачивал его, и казалось, что корень живёт своей особенной жизнью, понять которую было дано тому, кто пристально всматривался. Она любила вечерами посидеть "в саду", а ещё больше -- побродить по посёлку. Но одна не решалась. Кто-то из друзей даже прицепил к стене комнаты плакат: "Гости, даже если Анна Андреевна не хочет, всё равно идите с ней гулять!"

По мере сил старался следовать этому лозунгу и Дмитрий Хренков. Обычно он приезжал в Комарово на машине, и Анна Андреевна часто спрашивала его, достаточно ли в баке бензина, что означало, что она хотела куда-нибудь прокатиться. Не раз её и Сильву Соломоновну Гитович Хренков возил на Щучье озеро, спускались они и вниз, на берег залива. Если день выпадал тёплым, Ахматова подолгу сидела на облюбованном камне и зорко всматривалась в очертания недалёкого Кронштадта, словно хотела увидеть что-то очень важное для себя. Ведь в свое время она бывала в Кронштадте, куда возил её Гумилёв.

Автомобильные прогулки совершались и по другим маршрутам. Однажды Ахматова с Хренковым отправились в Рощино. Здесь охотно снимали дачи ленинградцы, сюда по выходным дням текли толпы туристов. Большинство из них направлялись в Лентуловскую рощу -- красивейшее заповедное. Здесь ещё по указу Петра І решено было заложить питомник для выращивания строевого леса, так нужного молодому русскому флоту. Роща была заложена уже после его смерти, в 1738 году, и стала в наше время крупнейшим в европейской части страны заповедником сибирских лиственниц. Поэтому рощу назвали Корабельной. Пока деревья подрастали, это место облюбовали многочисленные птицы, и финны назвали рощу Лентуловской (от финского слова "птица"). Бродить по аллеям рощи, спускаться к берегу тихой речушки, греться на солнышке и слушать птичьи концерты было завидным удовольствием. Но и само Рощино, озеро, над которым раскинулся посёлок, тоже притягивали к себе. Однажды, гуляя по Рощино, мы забрели на старое поселковое кладбище над озером. Среди могил можно было гулять словно по музею. Тут были похоронены многие известные русские и финские деятели науки и культуры.

Михаил Дудин одним из первых обратил внимание на красивый чёрный камень, на котором было написано, что здесь лежит Эдит Сёдерган, шведская поэтесса, родившаяся в Петербурге, а умершая от туберкулёза совсем молодой в Финляндии. Тогда мало кто знал стихи Сёдерган, но то, что похоронена она была неподалёку от замечательного русского писателя Леонида Андреева (прах его впоследствии перенесли в некрополь "Литераторские мостки"), способствовало вовлечению Сёдерган в сферу интересов литераторов Ленинграда.

Потом М. Дудин переведёт многие стихи Сёдерган.

Моими друзьями отныне под сенью родных небес

Опять становятся озеро, берег его и лес,

- писала она. Но увы, ни синь небес, ни щедрый лес, ни красивейшее озеро не помогли Сёдерган победить болезнь.

Обо всём этом узнала Анна Андреевна, и она решила обязательно съездить в Рощино. На могилу шведской поэтессы она положила букет полевых цветов. Походила она и по знаменитой роще.

В тот день Анна Андреевна была задумчива и немногословна, а когда возвратилась в Рощино, тотчас ушла в "будку" и не стала обедать у Гитовичей.

Такие автомобильные прогулки Ахматова совершала всё чаще. То возил её по окрестностям Алексей Баталов, то профессор Ленинградского университета О. А. Ладыженская увозила её летом 1964 года поездкой в Выборг. После этой поездки было написано ею стихотворение "В Выборге":

Она любила открывать не только города, но и укромные мета во всех нами хоженых лесах. Скоро Комаровские сосны станут её собеседниками. И, как в Слепнёве, общение с природой будет вдохновлять её, подсказывать строчки стихов

Эту тайну она стремилась привнести в каждое своё стихотворение. И не только своё!

Ахматова действительно стала полпредом русской поэзии за рубежом и одновременно первооткрывателем для русского читателя многих иноязычных поэтов, в которых видела единомышленников, от кого принимала эстафету, чтобы нести её дальше. Одной из первых она включилась в переводы китайской классической поэзии. Ей доставляло особую радость протягивать руку поэтам через тысячелетия. Так было и с китайскими классиками, с которыми её познакомил Гитович. Он в числе первых советских поэтов сам стал переводить Цюй Юаня, Ли Бо, Ду Фо и некоторых других. Анна Андреевна обратилась к творчеству знаменитого Цюй Юаня -- первого великого поэта Китая (340 -- 278 гг. до н.э.). Она перевела "Лисао" ("Скорбь") и заслужила множество добрых отзывов.

Но тут случилось непредвиденное. У Гитовича давно хранился подстрочный перевод поэмы, присланный Н. Т. Федоренко. Он же торопил Александра Ильича, отвечая Федоренко, Гитович писал ему:

"Я, как Вы прекрасно понимаете, готов был бы идти для Анны Андреевны хоть в огонь и воду, а не то чтобы уступить ей "Лисао". Но ваш перевод * остался у меня, и я много раз возвращался к нему и размышлял над этой действительно потрясающей и гениальной поэмой".

Однажды Гитович, роясь в своих бумагах, наткнулся на залежавшийся у него подстрочник, перечитал его и обо всём забыл. Четверо суток он не ел, не пил, занимаясь переводом "Лисао". Только тогда, когда работа была завершена, он вдруг вспомнил, что вступил в соперничество с самой Ахматовой. Но делать было нечего, Гитович отправил жену с машинописным экземпляром перевода и с письмом Анне Андреевне. Он писал:

"Дорогая Анна Андреевна!

Перед Вами письмо величайшего из негодяев современности и вместе с тем счастливейшего из смертных. Он совершил кощунственный по дерзости поступок. Он посмел -- после Вас! -- перевести "Лисао". Но всё же на то был ряд таких причин, о которых трудно писать, но о которых я расскажу, если буду вновь допущен ко двору моей королевы. Зная мои стихи, Вы поймёте, что здесь нет и тени иронии.

Я посылаю Вам, первооткрывателю "Лисао", свой перевод, и да владеет Вашей душой не презрение прокурора к преступнику, а суровая справедливость судьи...

Как только Ахматова прочла новый перевод знаменитой поэмы, она написала Александру Ильичу:

"Благодарю за великого "Лисао". Перевод очень хорош. Ахматова".

Она слишком высоко ценила Гитовича, чтобы обижаться на него, хотя в будничном общении обижалась на его замечания по поводу только что прочитанных ею стихов. Но обида эта продолжалась до тех пор, пока на бумагу не ложились новые строчки, и тогда она снова шла читать их Александру Ильичу, считая его "поэтом великой дисциплины стиха".

Что и говорить, на первых порах переводы были разновидностью работы, дававшей заработок. В этом нет ничего плохого. Работа, если вкладываешь в неё душу, становится источником радости, делом первостепенной важности.

Неблагоустроенная "будка" на улице Осипенко была очень дорога Ахматовой, ведь именно здесь она написала или окончательно отшлифовала многие стихи, здесь ей работалось легко, а к "будке" были проложены дороги не только со всех концов дачного посёлка, но и из других городов и даже стран.

В Комарове её довольно много и часто рисовала художница Валентина Любимова. Скульптор Василий Астапов делал свои первые наброски ныне широко известного скульптурного портрета Ахматовой. Особенно она ценила усилия Астапова. Ведь краски и карандаши были у Любимовой под руками, а Астапову приходилось возить и носить на себе из города. То, что выходило из-под руки Астапова, нравилось Ахматовой, и как-то она попросила Дмитрия Хренкова (того самого, который возил её в Рощино) поподробнее рассказать ей о судьбе этого художника, всю войну провоевавшего в танке.

Конечно, жизнь в Комарове, с её неналаженным бытом часто влияла на настроение Ахматовой. Но она, хотя сама и не умела обихаживать многочисленных гостей, радовалась тому, что число посетителей будки всё увеличивается. Их она щедро одаривала и вниманием и стихами.

А в последние годы гостей ждал ещё один подарок -- рассказы о городе. Конечно, они появлялись не случайно. Анна Андреевна писала о Ленинграде и, как всегда, хотела на слушателях проверить, что и как ей удалось. Это потом, после её смерти, в архиве найдут множество её набросков. Иные представляют собой маленькие новеллы, другие -- просто черновики. Книга о "моём городе" исподволь зрела в её сознании.

В 1965 году в Москве Анна Андреевна заболела, её положили в Боткинскую больницу. В том же году Александр Сурков, редактор журнала "Огонёк", поспешил разделить её радость по поводу самого главного для неё события: "От всего сердца поздравляю Вас с тем, что трагический узел судьбы Вашего сына разрублен".В этом же письме Сурков говорил о том, что "вполне созрело время делать книгу Ваших интимных стихов".

Конечно, не забывали Ахматову и другие старые друзья, на плечи которых она привыкла опираться. Важно отметить, что их число росло.

Анна Андреевна Ахматова умерла 5 марта 1966 года в подмосковном санатории. Прощание с нею было долгим, сперва в Москве, потом в Ленинграде, в Никольском соборе и Доме писателя имени Маяковского.

Не забыть тот день, когда многие впервые в жизни вошли под своды Никольского собора, где состоялся, по древнему русскому обычаю, обряд отпевания. Март выдался в том году в Ленинграде промозглым, и, стоя в соборе, невозможно было удержать дрожи. Впрочем, не только от холода. Просто сердце не могло смириться с потерей человека, который вошёл в судьбу многих тысяч людей, чтобы служить примером выдержки, стойкости, веры в предназначение поэзии, в свою великую страну. Людей, стоявших у гроба, было много, хотя в собор могла попасть только малая толика пришедших проститься с Анной Андреевной.

Похоронили А.А. Ахматову, как она того и хотела, на комаровском кладбище. Теперь на её могиле стоит железный крест, выкованный замечательным псковским скульптором Вс. Смирновым, и рядом, на стене укреплён барельеф, сделанный ленинградским мастером А. Игнатьевым. Комаровское кладбище давно стало одним из мемориалов пригородов Ленинграда. Здесь покоятся многие писатели, учёные, художники. Во все времена года сюда приходят люди.

Через три дня после смерти Анны Андреевны Твардовскому пришлось написать об Ахматовой. Пришлось, потому что испытывал к ней огромный интерес, поддерживаемый желанием написать о ней, как о поэте. Александр Трифонович всегда неохотно брался за разного рода очерки и статьи. Но об Ахматовой он мечтал написать так, как ни один другой автор до него.

Твардовский опубликовал в "Известиях" статью "Достоинство таланта". Он подчеркнул, что характерные черты поэтического мастерства Анны Ахматовой определяются высоким нравственным кодексом.

"Для старой, изнурённой болезнями женщины Анны Андреевны "Бег времени" окончен. Для её чистой и внятной, живо откликающейся в людских сердцах поэзии -- долгий путь вместе с "Бегом времени!"

Александр Трифонович вспомнил хорошо известные строчки Ахматовой:

Забудут? -- вот чем удивили!

Меня забывали сто раз,

Сто раз я лежала в могиле,

Где, может быть, я и сейчас.

А муза и глохла и слепла,

В земле итлевала зерном,

Чтоб после, как Феникс из пепла,

В эфире восстать голубом

Санкт-Петербург

Анна Андреевна Горенко родилась под Одессой 23 июня 1889 года. Псевдоним Ахматова она взяла у бабушки, ведущей родословную от татар. Анна Ахматова вышла замуж за поэта Николая Гумилева, и у них родился сын Лев Гумилев.

Большую часть своей жизни Анна Ахматова прожила в Петербурге (Ленинграде, Петрограде). Здесь Аня Горенко встретила свою первую любовь -- студента восточного факультета Петербургского университета Владимира Голенищева-Кутузова. "Даже стыдно перед Вами сознаться: я до сих пор люблю В. Г.-К. и в жизни нет ничего, ничего кроме этого чувства…" -- писала Аня в одном из своих писем Сергею Владимировичу фон Штейну, мужу умершей старшей своей сестры, приват-доценту Петербургского университета.

С 1911 года ее творчество неразрывно связано с городом на Неве. Её поэзия, строгая и грандиозная, очень родственна самому духу Санкт-Петербурга, "городу славы и беды" -- так называла его великая поэтесса. Строки эти можно отнести и к жизни самой Анны Андреевны, ведь она тоже завоевала славу, пройдя через огромные трудности.

За время своего проживания в Петербурге она сменила множество адресов, в основном она жила у друзей-поэтов и знакомых. В 20-ые годы она жила в Мраморном дворце, но большую часть времени -- в Фонтанном доме-флигеле Шереметьевского дворца в квартире Пунина. В 30ые -- 40-ые годы долгое время проводила в тюремных очередях, ее сын был арестован:

Мне, лишенной огня и воды,

Разлученной с единственным сыном...

На позорном помосте беды,

Как под тронным стою балдахином.

1952

В годы войны Ахматова эвакуировалась в Ташкент. Вернувшись после войны в Петербург, Анна Ахматова поселилась в Фонтанном доме. В 1952 -- 1961 годах ее квартиры находились на улице Красной Конницы и улице Ленина, но значительную часть времени Ахматова проводила в Комарове.

Петербург стал для Ахматовой подлинной духовной родиной. Город напрямую повлиял на ее творчество. Архитектурный облик Петербурга проявился в ее поэзии, такой же воздушной, невесомой и одновременно каменно тяжёлой и серьезной, как и петербургские белые ночи, вид Невского и его настроение:

Бывает глаз по-разному остер,

По-разному бывает образ точен,

Но самой страшной крепости раствор -

Ночная даль под взглядом белой ночи.

Многие ее современники считали, что Ахматова просто не отделима от Петербурга, и что она, аристократическая и строгая, настоящая петербурженка:

А мы живем торжественно и трудно

И чтим обряды наших горьких встреч,

Когда с налету ветер безрассудный

Чуть начатую обрывает речь, -

Но ни на что не променяет пышный

Гранитный город славы и беды,

Широких рек сияющие льды,

Бессолнечные, мрачные сады

И голос Музы еле слышный.

1915

Анна Ахматова всегда была готова разделить судьбу Санкт-Петербурга. Вместе с городом она скорбила о Блоке и Гумилеве:

Умолк вчера неповторимый голос,

И нас покинул собеседник рощ.

Он превратился в жизнь дающий колос

Или в тончайший, им воспетый дождь.

И все цветы, что только есть на свете,

Навстречу этой смерти расцвели.

Но сразу стало тихо на планете,

Носящей имя скромное... Земли.

"Памяти поэта", 1960

Переживала блокаду. Наверно, только она имела полное право сказать:

Я была тогда с моим народом,

Там, где мой народ, к несчастью, был.

"Реквием"

Вместо предисловия к "Реквиему" она писала:

"В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то "опознал" меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):

- А это вы можете описать?

И я сказала:

- Могу.

Тогда что-то вроде улыбки скользнул по тому, что некогда было ее лицом.

1 апреля 1957 года, Ленинград

Это "Могу" прозвучало, как обещание передать всю боль и страдания петербуржцев, которое Анна Андреевна сдержала. Сопереживая своему городу, столице своей поэзии, она писала:

Реквием

Перед этим горем гнутся горы,

Не течет великая река,

Но крепки тюремные затворы,

А за ними "каторжные норы"

И смертельная тоска...

...Это было, когда улыбался

Только мертвый, спокойствию рад.

И ненужным привеском болтался

Возле тюрем своих Ленинград.

И когда, обезумев от муки,

Шли уже осужденных полки,

И короткую песню разлуки

Паровозные пели гудки,

Звезды смерти стояли над ними,

И безвинная корчилась Русь

Под кровавыми сапогами

И под шинами черных марусь.

"Реквием", март 1940.

Имя Анны Андреевны Ахматовой связано с одним небольшим двориком в Санкт-Петербурге, где находилось кабаре "Бродячая собака". Уже само название этого заведения говорило о задумке его создателей, в число которых входили Л. Н. Толстой, художники Добужинский и Сапунов, режиссер Б. К. Пронин и другие. Об этом месте М. А. Кузмин писал так:

Здесь цепи многие развязаны, -

Все сохранит подземный зал,

И те слова, что ночью сказаны,

Другой бы утром не сказал.

В "Бродячей собаке" разные виды искусства сливались в один, который раньше вообще искусством и не считался. "…Пестрая, прокуренная, всегда немного таинственная "Бродячая собака", тесный круг посетителей создавали ощущение близости, братства по искусству мастеров разных жанров, времен, народов", -- вспоминала позднее Анна Ахматова.

После войны, когда на смену "Бродячей собаке" пришел "Привал комедиантов", когда туда стали проникать посторонние искусству люди, дело литературно-художественного кабаре медленно начало клониться к упадку. Незадолго до смерти Анна Андреевна писала:

Я иду, где ничего не надо,

Где самый милый спутник -- только тень,

И веет ветер из глухого сада,

А под ногой могильная ступень.

Покинув этот мир, Ахматова оставила нам бесценное наследие, без которого мы сейчас и не мыслим свою жизнь, как не мыслим ее без Пушкина и, наконец, без любви.

Анна Ахматова умерла в 1966 году, словно "муза ушла по дороге, осенней, узкой, крутой..."

Париж

Анна Ахматова и Николай Гумилев поженились в Киеве в 1910 году. Свой медовый месяц они решили провести в Париже. Анна не любила Николая, зато он любил ее всем сердцем еще с самого детства. Николай уже не раз бывал в Париже и знал некоторые места, где собирались поэты, художники, скульпторы и другие люди, занимающиеся искусством. Одним из таких мест был бар "Ротонда". Она была очаровательна, с того момента как они зашли в это кафе, никто не мог отвести от нее взгляд. К тому же посетители этого заведения не привыкли видеть там женщин. Николай гордился тем, что у него такая красивая спутница и жена. Как только они зашли, Анна заметила молодого красивого человека в красном шарфе. Они заняли столик, и Николай отошел, чтобы взять что-нибудь выпить. В это время Анна почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Она обернулась и увидела именно того мужчину в красном шарфе. Он смотрел на нее. Она молча встала, подошла к нему и села за его столик. Это был Амедео Модильяни. Они сидели и смотрели друг на друга и разговаривали. Николай увидел это и увел свою молодую жену из этого кафе.

Модильяни родился в итальянском городе Ливорно, в еврейской мелкобуржуазной семье. В Италии он приобрел гуманитарную культуру, любовь к философии и поэзии (которой во многом был обязан своей матери); здесь же получил и первые уроки живописного ремесла. Однако подлинными его учителями стали не преподаватели Ливорно и Академий Флоренции и Венеции, а старые итальянские мастера, прежде всего Боттичелли и художники Сиены; впоследствии Модильяни воскресит в своих полотнах лиризм их образов и утонченность их линейных ритмов. В 1906 году молодой художник приехал в Париж и поселился на Монмартре, рядом со знаменитым Бато Лавуар -- общежитием полунищей художественной богемы. Здесь жили Пикассо, Брак и Ван-Донген, постоянно бывали Матисс, Дерен и Вламинк, поэты Г. Аполлинер, М. Жакоб, А. Сальмон. В холодных мастерских и за столиками кафе рождалось художественное видение нового столетия. Модильяни шел к этому видению через Сезанна, чья ретроспективная выставка 1907 года произвела на него неизгладимое впечатление. Одновременно он увлекается и плоскостной японской гравюрой, и негритянской пластикой, а в 1909 году под влиянием скульптора К. Бранкуси начинает создавать каменные и деревянные головы и кариатид. Отличительной особенностью этих работ было сочетание предельной обобщенности объемов с изысканной линейной стилизацией; они соединяли в себе предметность и замкнутость с лирическим порывом, недаром сам художник называл их "колоннами нежности". Параллельно Модильяни рисует, пишет маслом и принимает участие в нескольких живописных выставках. С середины 1910-х годов он живет на Монпарнасе, который к этому времени становится главным местом обитания левых художников, французов и выходцев из разных стран Европы, впоследствии объединенных под общим названием "парижской школы". Именно в это последнее пятилетие своей жизни Модильяни создает почти все свои прославленные произведения. Вместе с тем само его существование в это время исполнено поистине гибельной неустроенности и драматизма.

Драматизм этот питали и тоска по родине, и непризнанность, и неприятие буржуазного уклада, и ощущение наступающих социальных катастроф. Так или иначе, экспрессия и гармония, которых Модильяни добивался в своих работах, оплачивались ценой его жизни. В ряду других выдающихся французских мастеров начала века Модильяни кажется наиболее связанным с классической традицией. Его не увлекали эксперименты кубистов с "чистым" пространством и временем, он не стремился, подобно фовистам, к воплощению универсальных закономерностей жизни. Для Модильяни человек был "миром, который порой стоит многих миров", и человеческая личность в ее неповторимом своеобразии-единственным источником образов. Но, в отличие от портретистов предшествующих эпох, он не создавал живописного "зеркала" натуры. Почти неисчерпаемая часть наследия Модильяни-рисунки (портреты или "ню"), выполненные карандашом, тушью, чернилами, акварелью или пастелью. Рисование являлось, как бы способом его существования -- в нем находили воплощение присущая Модильяни любовь к линии, его постоянная жажда творчества и его неистощимый интерес к людям; карандашными набросками он часто расплачивался за чашку кофе или тарелку еды.

В это время Амедео был увлечен скульптурой, но Анну он рисовал, причем не с натуры, а дома. Свои рисунки он потом дарил ей. При встречах Анна читала ему свои стихи, а он, не понимая языка, мог только догадываться, что в них таятся какие-то чудеса. Зато они вместе читали Верлена, которого помнили наизусть и радовались, что знают одни и те же вещи. Анна Ахматова в это время написала очень много стихотворений. Но все эти стихотворения, безусловно, были написаны под влиянием любви. Вот некоторые из них.

Мне с тобою пьяным весело -

Смысла нет в твоих рассказах.

Осень ранняя развесила

Флаги желтые на вязах.

Оба мы в страну обманную

Забрели и горько каемся,

Но зачем улыбкой странною

И застывшей улыбаемся?

Мы хотели муки жалящей

Вместо счастья безмятежного...

Не покину я товарища

И беспутного и нежного.

Так беспомощно грудь холодела,

Но шаги мои были легки.

Я на правую руку надела

Перчатку с левой руки.

Показалось, что много ступеней,

А я знала -- их только три!

Между кленов шепот осенний

Попросил: "Со мною умри!

Я обманут моей унылой,

Переменчивой, злой судьбой".

Я ответила: "Милый, милый!

И я тоже. Умру с тобой..."

Эта песня последней встречи.

Я взглянула на темный дом.

Только в спальне горели свечи

Равнодушно-желтым огнем.

Любовь

То змейкой, свернувшись клубком,

У самого сердца колдует,

То целые дни голубком

На белом окошке воркует,

То в инее ярком блеснет,

Почудится в дреме левкоя…

Но верно и тайно ведет

От радости и от покоя.

Умеет так сладко рыдать

В молитве тоскующей скрипки,

И страшно ее угадать

В еще незнакомой улыбке.

Песня последней встречи

В этих стихотворениях трудно не заметить любовь и страдания юной поэтессы. В своих воспоминаниях Анна Ахматова писала: "Вероятно, мы оба не понимали одну существенную вещь: все, что происходило, было для нас обоих предысторией нашей жизни: его -- очень короткой, моей -- очень длинной. Дыхание искусства еще не обуглило, не преобразило эти два существования, это должен был быть светлый, легкий предрассветный час. Но будущее, которое, как известно, бросает свою тень задолго перед тем, как войти, стучало в окно, пряталось за фонарями, пересекало сны и пугало страшным бодлеровским Парижем, который притаился где-то рядом. И все божественное в Амедее искрилось сквозь какой-то мрак..."

Алексей Ильич Павловский писал: "Эти слова относятся не только к Модильяни, а к ним обоим: легкий предрассветный сумрак был в стихах юной поэтессы так же быстр и летуч, как и полувоздушная стремительная линия в рисунке Модильяни. Но фраза о легком предрассветном часе, написанная Ахматовой через полвека, произнесена ею с заметным усилием".

Через пять лет после встречи с Анной Модильяни умер. Нищета и голод в сочетании с алкоголем и гашишем привели к обострению начавшегося еще в юности туберкулезного процесса и к преждевременной гибели художника...

Анна Ахматова с самого детства мечтала о настоящей любви, но она не могла даже подумать, что эта любовь придет к ней после замужества и будет настолько несчастной.

Киев

Анна Андреевна Ахматова впервые приехала в Киев в 1906 году, весной, держать экзамены в гимназию. Киев был наиболее подходящим (и дешёвым) местом для продолжения учёбы, потому что там жили родственники Анны. Она поступила в последний класс Фундуклеевской гимназии, а позднее, осенью 1907 года, на юридический факультет Высших женских курсов. По её воспоминаниям, обучение там нравилось ей, пока они изучали историю права и латынь, когда же началось изучение чисто юридических наук, Анна к ним охладела.

В Киев к ней несколько раз приезжал Н.С.Гумилёв, он не упускал ни одной возможности повидать её. Он неоднократно предлагал ей руку и сердце и всякий раз получал отказ. Три раза он пытался покончить жизнь самоубийством. В одном из стихотворений 1909 года Ахматова переживает воображаемую гибель брата, за которой можно увидеть тревогу, как бы одна из попыток самоубийства Гумилёва не увенчалась "успехом".

В ноябре 1909 года она неожиданно приняла очередное его предложение, сделанное на артистическом вечере "Остров искусств". 25 апреля 1910 года они обвенчались в церкви Никольской слободки за Днепром, не сохранившейся до нашего времени. Этот брак очень удивил друзей и родственников Анны, многие из них не пришли на венчание, считая брак обречённым на неудачу. Это глубоко оскорбило Анну. После свадьбы молодые уехали в Париж.

В период жизни в Киеве Анной Ахматовой были созданы такие стихотворения, как: "Он любил три вещи на свете", "Хочешь знать, как всё это было", "Сжала руки под тёмной вуалью", "Сероглазый король", "Молюсь оконному лучу...", первые два стихотворения из цикла "Обман", который был посвящён поэтессой жене своего брата Андрея Марии Горенко, и другие, позднее вошедшие в сборник "Вечер".

Возможно, наиболее известное из этих стихотворений, это "Сжала руки под тёмной вуалью":

Сжала руки под темной вуалью...

"Отчего ты сегодня бледна?"

- Оттого, что я терпкой печалью

Напоила его допьяна.

Как забуду? Он вышел, шатаясь,

Искривился мучительно рот...

Я сбежала, перил не касаясь,

Я бежала за ним до ворот.

Задыхаясь, я крикнула: "Шутка

Все, что было. Уйдешь, я умру".

Улыбнулся спокойно и жутко

И сказал мне: "Не стой на ветру"

8 января 1911

В этом, казалось бы, очень коротком стихотворении высказано многое, оно написано по всем канонам русской классической поэзии, в нем нет ничего лишнего, но вместе с тем не возникает ощущения недосказанности, каждое слово в контексте приобретает особый смысл, добавляющий стихотворению точность в изображении картин, выразительность мыслям и поступкам героев.

Иногда эти стихотворения-миниатюры кажутся незавершёнными и походят на случайно вырванную страничку из истории человеческих отношений, не имеющую ни начала, ни конца, и заставляющую читателя додумывать то, что происходило между героями ранее.

Хочешь знать, как все это было, -

Три в столовой пробило,

И, прощаясь, держась за перила,

Она, словно с трудом говорила:

"Это всё... Ах, нет, я забыла,

Я люблю вас, я вас любила

Еще тогда!"

-"Да".

Возможно, именно такие стихи Василий Гиппиус и называл "гейзерами", в подобных стихах -- фрагментах чувство действительно как бы мгновенно вырывается наружу из плена молчания, терпения, безнадежности и отчаяния.

Стихотворение "Хочешь знать, как все это было?.. " написано в 1910 году, ещё до того, как вышла первая книжка Ахматовой "Вечер"(1912), но одна из самых характерных черт поэтической манеры Анны Андреевны в нем уже выразилась в достаточно очевидной форме. Поэтесса всегда предпочитала "фрагмент" связному, последовательному и повествовательному рассказу, так как он даёт прекрасную возможность наполнить стихотворение психологизмом. Перед нами предстаёт не то отрывок из нечаянно подслушанного разговора, не то оброненная записка, не предназначавшаяся для чужих глаз. Мы заглядываем в чужую драму как бы ненароком...

Нередко стихи Ахматовой походят на беглую запись в дневнике:

Он любил три вещи на свете:

За вечерней пенье, белых павлинов

И стертые карты Америки.

Не любил, когда плачут дети,

Не любил чая с малиной

И женской истерики.

А я была его женой".

Чувство, само по себе острое и необычное, получает дополнительную остроту, проявляясь в предельном выражении -- взлета или падения, встречи или разрыва, опасности или тоски. Обычно ее стихи -- начало драмы, или ее кульминация, или финал и окончание.

Слава тебе, безысходная боль!

Умер вчера сероглазый король.

Вечер осенний был душен и ал,

Муж мой, вернувшись, спокойно сказал:

"Знаешь, с охоты его принесли,

Тело у старого дуба нашли.

Жаль королеву. Такой молодой!..

За ночь одну она стала седой".

Трубку свою на камине нашел

И на работу ночную ушел.

Дочку мою я сейчас разбужу,

В серые глазки ее погляжу.

А за окном шелестят тополя:

"Нет на земле твоего короля..."

11 декабря 1910

Царское Село

На фотографии изображена мемориальная доска

на доме Анны Ахматовой в Киеве.

В первые годы независимости Украины

она была облита чёрной краской.

Позднее поэтесса вспоминала, что не любила Киев. Но, несмотря на это, он остался в её творчестве прекрасными стихами:

Древний город словно вымер,

Странен мой приезд

Над рекой своей Владимир

Поднял черный крест.

Липы шумные и вязы

По садам темны,

Звезд иглистые алмазы

К Богу взнесены.

Путь мой жертвенный и славный

Здесь окончу я,

И со мной лишь ты, мне равный,

Да любовь моя.

Это стихотворение было написано в июле 1914го года в селе Слепнёво. Другое стихотворение, в котором упоминается о Киеве, было написано поэтом позднее, в 1915 году:

И в Киевском храме Премудрости Бога,

Припав к солее, я тебе поклялась,

Что будет моею твоя дорога,

Где бы она ни вилась.

То слышали ангелы золотые

И в белом гробу Ярослав.

Как голуби, вьются слова простые

И ныне у солнечных глав.

И если слабею, мне снится икона,

И девять ступенек на ней.

И в голосе грозном софийского звона

Мне слышится голос тревоги твоей.

В заключение ещё раз вспомним слова самой поэтессы о Киеве: "Путь свой жертвенный и славный здесь окончу я...", -- так написала она об этом городе.

Размещено на Allbest.ru