Многогранный Санкт-Петербург глазами классиков XXI века

Размещено на http://www.allbest.ru/

МОУ «Средняя общеобразовательная школа № 38 с углубленным изучением отдельных предметов»

Петербург

на страницах русской литературы XIX века

экзаменационный реферат по литературе

Выполнила:

ученица 11 Б класса

Дуракова Мария Николаевна

Руководитель:

учитель русского языка и литературы

Улитина Елена Владимировна

Курск

2007

Содержание

Введение

Глава I. Петербург Н.В. Гоголя

Глава II. Петербург Ф.М. Достоевского

Глава III. Петербург Н.А. Некрасова

Заключение

Список использованной литературы

Введение

Герой моего реферата - Петербург. Вернее - Петербург XIX века. Это уточнение достаточно существенно: для города, который быстро менялся, век, даже десятилетие - большой срок.

О Петербурге было немало написано в XVIII веке. В произведениях Феофана Прокоповича, Ломоносова, Тредиаковского, Сумарокова, Державина Петербург предстает как «преславный град», «Северный Рим», «убежище покою», «Северная Пальмира».

XIX век также оставил десятки очерков на эту тему. Их создавали талантливые, а порой и гениальные писатели. Петербург ослепительных дворцов, оплот монархии, символ Петровской эпохи воспевал Пушкин (“Медный всадник”). Правда у Пушкина столица России еще не сформировалась как самостоятельный герой. Петербург служил лишь фоном, на котором разворачиваются события пушкинских произведений. Гораздо дальше в этом плане пошел Н.В. Гоголь. Роль Петербурга стала куда более важной, нежели у Пушкина. У Гоголя даже есть цикл, носящий название этого города -- “Петербургские повести”, который открывается повестью “Невский проспект”. В этой повести главным героем становится именно этот важнейший на то время проспект в Петербурге, он живет своей жизнью. Петербург Ф.М. Достоевского, о котором пойдет речь в этой работе, наиболее близок к гоголевскому и некрасовскому, даже к последнему в большей степени. Некрасов описывает Петербург как вечно темный город, являющийся причиной всех несчастий своих жителей, которые вынуждены подчиняться ему.

Да, действительно, Петербург - удивительный город. Какой значительный след оставил он в нашей истории! Как сильно и многообразно повлиял он на наше общество, нашу жизнь! И как тема и как образ - Петербург оставил глубокий след в русской литературе. Грозная стихия, закованная в гранит, вдохновила многих писателей, а потому он по - разному

представлен в произведениях классиков.

Цель моей работы - доказать, что кроме пышного и красивого Петербурга есть совершенно другой: желтый, грязный, страшный и темный город. Мне хотелось показать на примерах произведений русских классиков XIX века двойственный город, в котором идет простая жизнь богатых и бедных.

Задачи исследования:

1) рассмотреть различное видение города писателями XIX века;

2) обратиться к литературным источникам;

3) рассмотреть город как художественное произведение.

Структура.

Моя работа состоит из введения, трех глав и заключения, в котором подводятся итоги.

Во введении определяется объект исследования и обосновываются цели, задачи и методы исследования.

Первая глава посвящена рассмотрению Петербурга глазами Н.В. Гоголя.

Вторая глава знакомит нас с Петербургом Ф.М. Достоевского. Третья - обращает наш взор к творчеству Н.А. Некрасова, который показал не только красоту северной столицы, но и ее глухие окраины, заглянул в темные сырые подвалы, ярко отразил социальные противоречия большого города.

Актуальность темы.

На протяжении долгих лет этот удивительный город волновал умы величайших людей своего времени, именно поэтому я выбрала Санкт - Петербург в качестве объекта для исследования.

Глава I. Петербург Н.В. Гоголя

Осенью 1833 года был написан пушкинский «Медный всадник»; поэма имела подзаголовок: «петербургская повесть». И в это же время начинал свои повести Гоголь. Пушкин и Гоголь одновременно в поэзии и в прозе открывали большую петербургскую тему в в нашей литературе (продолженную за ними Некрасовым, Достоевским, Блоком). Эта тема даже произвела у наших писателей особый жанр «петербургских» произведений.

Русской литературе северная столица виделась «фантастическим» городом: в его едином образе совмещались и переходили друг в друга до крайности противоположные облики - величие и ничтожество, бюрократическая махина императорской власти и темная жизнь «петербургских углов». «Город пышный, город бедный…» - так Пушкин в одной стихотворной строке и в простых словах придвинул одно к другому эти контрастные петербургские «лица». Мы видим, читая повести Гоголя, как это противоречие разрастается в непомерных гиперболах, в колоссальном размахе гоголевского смеха и в лирическом напряжении скорби.

Николай Васильевич Гоголь оказал неоценимое влияние на русскую литературу именно потому, что показал русскому читателю не только свою родную Украину, но и Петербург, и жизнь маленьких уездных городов. И везде он описывал не только богемных помещиков и чиновников, но и жизнь простых “маленьких” людей. При этом он старался победить зло в людях, “излечить” их от пороков, используя для этого самое сильное оружие и лекарство -- его смех. Гоголем восхищались многие, но были также люди, ругающие его произведения, но никто так до конца и не понял той необыкновенной тайны его души, которой наполнены его произведения.

Значительную часть своей жизни Гоголь провел в Петербурге. Это не могло не отразиться на его произведениях. Молодым человеком Гоголь приехал в 1828 году из родной Малороссии в Петербург и за короткое время успел на собственном опыте познакомиться с жизнью столичных чиновников и петербургских художников - будущих своих персонажей. Писатель Гоголь словно повторил этот маршрут, перенеся «мир» своего творчества из Диканьки и Запорожской Сечи на Невский проспект. В последствии третьей «географической областью» гоголевского творчества станет глубокая Россия «Ревизора» и «Мертвых душ». И герои Гоголя путешествуют в этих же направлениях, связывая таким образом разные периоды и «миры» его творчества между собой: кузнец Вакула из «Вечеров на хуторе близ Диканьки» верхом на черте летит в Петербург, Хлестаков из столицы является «ревизором» в уездную глушь.

Гоголь написал даже целый цикл петербургских повестей. И везде это таинственный волшебный город, полный всякой чертовщины. Здесь легко оживают дома и вещи, люди ходят и разговаривают сами с собой, а обыкновенный нос может запросто убежать от своего хозяина и разъезжать по городу в экипаже, словно чиновник. Владимир Набоков писал: “Главный город России был выстроен гениальным деспотом на болоте и на костях рабов, гниющих в этом болоте: тут-то и корень его странности -- и его изначальный порок”. Петербург у Гоголя -- это нереальное, презренное царство чинов и вещей, царство роскоши и власти, где “маленькие люди” исчезают бесследно, не оставляя о себе никакой памяти.

Одним из первых произведений писателя, в которых присутствует образ Петербурга, является повесть “Ночь перед Рождеством”, вошедшая в цикл “Вечера на хуторе близ Диканьки”. Здесь мы видим Петербург глазами Вакулы, словно в ад прилетевшего сюда на черте. Петербург представляется нам чем-то невероятным. Вакула просто ошеломлен его сиянием и громыханием. Гоголь показывает Петербург через звуки и свет.

«Боже мой! Стук, гром, блеск; по обеим сторонам громоздятся четырехэтажные стены; стук копыт коня, звук колеса отзывались громом и отдавались с четырех сторон; домы росли и будто подымались из земли на каждом шагу; мосты дрожали; кареты летали; извозчики, форейторы кричали;

снег свистел под тысячью летящих со всех сторон саней; пешеходы жались и теснились под домами, унизанными плошками, и огромные тени их мелькали по стенам, досягая головою труб и крыш».

Стук копыт, звук колес, дрожь мостов, свист снега, крики извозчиков, полет карет и саней -- просто невероятное мелькание и суета. В этом сказочном мире Вакуле кажется, что оживают даже дома и смотрят на него со всех сторон. Возможно, похожие впечатления испытывал и сам Гоголь, когда впервые приехал в Петербург. О необычайно ярком свете, который исходил от фонарей, Вакула говорит: “Боже ты мой, какой свет! У нас днем не бывает так светло”. Дворец здесь просто сказочный. Все вещи в нем удивительные: и лестница, и картина; и даже замки. Люди во дворце тоже сказочные: все в атласных платьях или золотых мундирах. Вакула видит один блеск и больше ничего. В “Ночи перед Рождеством” Петербург яркий, ослепительный, оглушающий и невероятный во всем.

Совсем другим выглядит Петербург в комедии “Ревизор”. Здесь он уже гораздо более реален. В нем нет той сказочности, которая присутствует в “Ночи перед Рождеством”, это уже практически настоящий город, в котором чины и деньги решают все. В “Ревизоре” мы встречаем два рассказа о Петербурге -- Осина и Хлестакова. В первом случае это рассказ о нормальном Петербурге, который видит слуга мелкого чиновника. Как мы видим, он не описывает какой-нибудь невероятной роскоши, но говорит о реальных развлечениях, доступных ему и его хозяину: театры, танцующие собаки и катание на извозчике. Ну а что ему нравится больше всего, так это то, что все люди разговаривают очень вежливо: “Галантерейное, черт возьми, обхождение!” Совсем другой Петербург рисует нам Хлестаков. Это уже не Петербург с купцами и танцующими собаками, а Петербург с чинопочитанием и невообразимой роскошью. Это Петербург мечты мелкого чиновника, который хочет стать генералом и пожить на широкую ногу. Если сначала он просто присваивает себе чин повыше, то в конце его рассказа он уже практически фельдмаршал, и его преувеличения достигают поистине невероятных масштабов: суп, приехавший на пароходе из Парижа, семисотрублевый арбуз. В общем, Петербург в мечтах Хлестакова -- это город, где у него много денег и высокий чин, поэтому он живет в роскоши и все его боятся и почитают.

Несколько другим изображен Петербург в повести “Шинель”. Это город, в котором “маленькие люди” пропадают бесследно. В нем одновременно существуют улицы, где и ночью светло, как днем, с живущими на них генералами, и улицы, где помои выливают прямо из окон, тут обитают башмачкины. Переход от одних улиц к другим Гоголь изобразил через их освещение и шинели чиновников: если на бедняцких улицах освещение “тощее” и воротник на шинели из куницы редкость, то чем ближе к богатым районам, тем ярче становится свет фонарей и тем чаще попадаются бобровые воротники.

«Сначала надо было Акакию Акакиевичу пройти кое - какие пустынные улицы с тощим освещением, но по мере приближения к квартире чиновника улицы становились живее, населенней и сильнее освещены. Пешеходы стали мелькать чаще, начали попадаться и дамы, красиво одетые, на мужчинах попадались бобровые воротники, реже встречались Ваньки с деревянными решетчатыми своими санками, утыканными позолоченными гвоздочками, - напротив, все попадались лихачи в малиновых бархатных шапках, с лакированными санками, с медвежьими одеялами, и пролетали улицу, визжа колесами по снегу, кареты с убранными козлами».

В “Шинели” описывается свободное времяпрепровождение мелких чиновников и других бедных людей. Так, некоторые шли в театр или на улицу, другие на вечер, а третьи к какому-нибудь другому чиновнику поиграть в карты и попить чаю. Дворовые же и “всякие” люди сидели по вечерам в небольших лавочках, проводя время за болтовней и сплетнями. Обо всем этом Гоголь рассказывает в противопоставление Акакию Акакиевичу, у которого все развлечение заключалось в переписывании бумаг. Богатые люди тоже ездят в театр, гуляют по улицам, играют в карты, только билеты они покупают подороже, одеваются получше и, играя в карты, пьют не только чай, но и шампанское.

Это словно два мира одного города. Как мы видим, они очень похожи, но в то же время различий между ними не меньше. Эти два мира встречаются в кабинете у значительного лица в качестве Акакия Акакиевича и самого значительного лица. И во время этой встречи значительное лицо одним своим видом и голосом чуть не убило несчастного Акакия Акакиевича. Так и богатая часть города при помощи своих денег полностью подчиняет себе бедную. Бедная часть Петербурга -- это словно тень второй, богатой части. Они имеют схожие очертания, но тень сера и не красочна, тогда как сам богатый город переливается всеми цветами радуги.

Самый невероятный Петербург Гоголь изобразил в “Мертвых душах”. Это абсолютно нереальный дьявольский город. Здесь мосты, словно черти, висят в воздухе, не касаясь земли. Шторы и гардины кусаются. Это, как говорит почтмейстер, сказочная Шехерезада. Этот Петербург словно центр земли: здесь как будто собрались все страны мира. Ковры почтмейстер называет Персией, а не персидскими. В приемной Копейкин боится толкнуть локтем Америку или Индию: почтмейстер, правда, говорит, что это вазы, но ведь сроду ни в Америке, ни в Индии ваз фарфоровых не делали. Обедает же капитан в “Лондоне”. Люди здесь тоже разные: и русские, и французы, и англичане. Кругом все утопает в роскоши: зеркала, мрамор, вазы, серебряная посуда, арбуз за сто рублей. Кругом какое-то дьявольское нагромождение людей и вещей. Да и самого Копейкина почтмейстер сравнивает то с совой, то с пуделем, то с чертом. Даже швейцар здесь похож на моржа. От всего этого создается впечатление, что Петербург -- это дьявольский город, в котором “начальник” -- полноправный правитель, хотя и существует “высшее начальство”. У него в приемной сидят не только бедные люди, вроде Копейкина, но и “эполеты” и “аксельбанты”.

Петербург “Мертвых душ” -- это странный призрак настоящего города, это именно тот город на костях, про который написал Набоков. В нем вещи такие же живые, как и люди. Петербург необыкновенный город. С одной стороны, это холодный, мрачный каменный город, а с другой -- это центр культуры. Петербург часто затопляла Нева, словно смывая с него накопившиеся пороки.

«Трудно схватить общее выражение Петербурга, - писал Гоголь в статье «Петербургские записки 1836 года», - потому что в городе этом царит разобщение: « …как будто бы приехал в трактир огромный дилижанс, в котором каждый пассажир сидел во всю дорогу закрывшись и вошел в общую залу потому только, что не было другого места». Столица, словно большой постоялый двор, где каждый сам по себе и никто не знаком хорошо друг с другом. Как отличается этот образ от «общего выражения» малороссийского хутора или ярмарки гоголевских «Вечеров»! Вот мы читаем в финале «Сорочинской ярмарки»:

«Странное, неизъяснимое чувство овладело бы зрителем при виде как от одного удара смычка музыканта в сермяжной свитке, с длинными закрученными усами, все обратилось, волею и неволею, к единству и перешло в согласие… Все неслось. Все танцевало».

А теперь перед нами Невский проспект - «всеобщая коммуникация Петербурга». В начале одноименной повести сделано полное обозрение этой главной улицы главного города во всякое время суток. Картина полна движения, но у каждого лица и у разных «кругов и кружков» свое обособленное движение в свои часы; все объясняются только местом - Невским проспектом. Здесь тоже «все несется», но по-другому, чем на Сорочинской ярмарке.

« Можно сказать решительно, что в это время, то есть до двенадцати часов, Невский проспект не составляет ни для кого цели, он служит только средством: он постепенно наполняется лицами, имеющими свои занятья, свои заботы, свои досады, но вовсе не думающими о нем».

Читая Гоголя, мы замечаем, как часто встречаются у него обширные обобщения: «всё» или его излюбленное «всё что не есть». Можно сказать, что это понятие было формулой его идеала, вмещавшей его представление о неком всеобъемлющем согласованном целом. В идеальном народном мире «Вечеров» и «Тараса Бульбы» это гоголевское «всё что не есть» звучит патетически - здесь оно охватывает как бы единую грандиозную личность целого коллектива. Но вот Гоголь стал измерять свой Невский проспект этой идеальной меркой и она наполнилась пустотой, а всеобъемлющее слово становилось раздутым и комическим словом. Оно теперь освещало внутреннее строение социально и человечески разобщенного петербургского мира.

«Всё, что вы не встретите на Невском проспекте…», а именно: «Вы здесь встретите бакенбарды единственные… Здесь вы встретите усы чудные …». В этих похвалах неумеренных, выраженных в превосходной степени читатель слышит подвох. Как будто бы та же самая восклицательная, восторженная интонация звучала и в «Вечерах» («Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии!», «Чуден Днепр при тихой погоде…»), и она же гремит сейчас. Но теперь за восторгом мы слышим иронию, и в самой интонации похвалы на первой странице повести уже нам слышится то, что автор нам скажет в конце: «О, не верьте этому Невскому проспекту!». Так сразу же «тон делает музыку»; в этом несоответствии интонации смыслу мы сразу воспринимаем «на слух» несоответствие внешнего и внутреннего - тему всей повести «Невский проспект».

В «Ночи перед рождеством» Вакула, слетав в Петербург, выразил свое «сказочное» впечатление такими словами: «чудная пропорция». В петербургской же повести именно как-то странно нарушенная «пропорция» бросается нам в глаза. «Усы чудные», поданные как «всё», выскакивают из целой картины и занимают несоразмерное место. И вообще на Невском проспекте вместо людей какие-то внешние признаки - наружный вид («бакенбарды единственные»), положение в обществе (чин, звезда, эполет) - разрастаются и становятся «всем».

«Внутреннее строение» мира петербургских повестей открывается в видении бедного Пискарева: «Ему казалось, что какой-то демон искрошил весь мир на множество разных кусков и все эти куски без смысла, без толку смешались вместе». Но «демоническая» картина это уже не смешная картина. Раздробленная «фантастическая» действительность имеет у Гоголя две стороны, два лица: одно из них - прошлое, комическое, другое - трагическое.

В повести Гоголя есть Невский проспект дневной и ночной. Днем это выставка, где «бакенбарды единственные» выступают в качестве всего человека. Вечернее освещение порождает новые точки зрения и новые проблемы. От вечернего фонаря расходятся в разные стороны художник Пискарев и поручик Пирогов, образуя две параллельные линии сюжета, на сопоставлении которых строится «Невский проспект». Одного влечет красота, другого интрижка; обоих ждет неудача и каждый по-своему переживает свое поражение и находит свой выход: один погибает, другой продолжает жить, легко забывая стыд и позор за пирожками в кондитерской и вечерней мазуркой.

« …по дороге он зашел в кондитерскую, съел два слоеных пирожка, прочитал кое - что из «Северной пчелы» и вышел уже не в столь гневном положении <…>Там с удовольствием провел вечер и так отличился в мазурке, что привел в восторг не только дам, но даже кавалеров».

Такие разные читатели Гоголя, как Белинский, Аполлон Григорьев и Достоевский, одинаково восторгались его Пироговым, «бессмертным» образом из прошлого. Нам всем понятен непреходящий смысл этой сюжетной и жизненной параллели между хрупкой неспособностью помириться с несовершенством жизни и торжествующей пошлостью, которую «ничем не прошибить». «Вечный раздор мечты с существенностью!» - восклицает гоголевский художник. Однако сам Гоголь только на половину соединяет свой голос с этим возгласом романтика, который не хочет видеть действительности, спит на яву и живет во сне для того, чтобы удержать свою мечту. Но что такое мечта? Ведь она зарождается там же, на Невском проспекте: незнакомку Пискарева, «Перуджинову Бианку», породило ночное неверное освещение, от которого на мостовой выползают длинные тени, достигающие головой до полицейского моста.

Гоголь дает поразительную картину (предвосхищающую позднейшую живопись) ночного города, как он чудится летящему за своей мечтой и отуманенному этим полетом художнику:

«Тротуар несся под ним, кареты со скачущими лошадьми казались недвижимы, мост растягивался и ломался на своей арке, дом стоял крышею вниз, будка валилась к нему навстречу, и алебарда часового вместе с золотыми словами вывески и нарисованными ножницами блестела, казалось, на самой реснице его глаз».

Петербургские записки

Гоголевский очерк делится на две неравные части. В каждой из них - особый ракурс во взгляде на Петербург, особая интонация, в них как бы два различных повествователя. Как отметил еще Г.А. Гуковский, интонация повествования у Гоголя обусловливается не традиционно: «не характером личности, воспринимающей действительность, а характером самой изображаемой, оцениваемой и раскрываемой действительности». В разных частях «Записок» говорится о различных обликах города, главное в первой части - противопоставление Петербурга Москве. «Антитеза «Петербург - Москва», - пишет В.Э. Вацуро, - существует в сознании писателей непосредственно пушкинского окружения, составляя часть их мироощущения и оформляясь постепенно в фактор мировоззренческий». В легкой, как бы фельетонной интонации Гоголь говорит об очень важных вещах, о больных вопросах русской жизни той поры.

Москва у Гоголя - «матушка», «старая домоседка», «русская борода». А Петербург - «аккуратный немец», «разбитной малый», «щеголь». Более чем по 20 пунктам сопоставлены и противопоставлены две русские столицы. Конечно, это противопоставление носит условный характер («В Москве все невесты, в Петербурге все женихи»); это художественный образ, а не статистический отчет. Промчавшись по каскадам гоголевский сравнений, читатель может и не заметить, что между фразами о Петербурге - «светлом магазине» и о московских фраках, как бы походя, дано принципиально важное сопоставление: «Москва нужна для России; для Петербурга нужна Россия». Эта мысль Гоголя отзовется потом в работах Герцена, Белинского, Салтыкова-Щедрина, Гаршина. С новым напряжением она зазвучит уже в начале двадцатого века в романе Андрея Белого «Петербург»: «…если же Петербург не столица, то - нет Петербурга. Это только кажется, что он существует».

В чем же Гоголь видит ущербность Петербурга? Об этом идет речь во второй части очерка.

«Петербург весь шевелится, от погребов до чердака; с полночи начинает печь французские хлебы, которые назавтра все съест немецкий народ, и во всю ночь то один глаз его светится, то другой; Москва ночью вся спит, и на другой день, перекрестившись и поклонившись на все четыре стороны, выезжает с калачами на рынок. Москва женского рода, Петербург мужского. В Москве всё невесты, в Петербурге всё женихи. Петербург наблюдает большое приличие в своей одежде, не любит пестрых цветов и никаких резких и дерзких отступлений от моды; зато Москва требует, если уж пошло на моду, то чтобы во всей форме была мода: если талия длинна, то она пускает ее еще длиннее; если отвороты фрака велики, то у ней как сарайные двери. Петербург -- аккуратный человек, совершенный немец, на все глядит с расчетом и прежде, нежели задумает дать вечеринку, посмотрит в карман; Москва -- русский дворянин, и если уж веселится, то веселится до упаду и не заботится о том, что уже хватает больше того, сколько находится в кармане: она не любит середины. В Москве все журналы, как бы учены ни были, но всегда к концу книжки оканчиваются картинкою мод; петербургские редко прилагают картинки, если же приложат, то с непривычки взглянувший может перепугаться. Московские журналы говорят о Канте, Шеллинге и проч. 'и проч.; в петербургских журналах говорят только о публике и благонамеренности... В Москве журналы идут наряду с веком, но опаздывают книжками; в Петербурге журналы нейдут наравне с веком, но выходят аккуратно, в положенное время. В Москве литераторы проживаются, в Петербурге наживаются. Москва всегда едет, завернувшись в медвежью шубу, и большею частию на обед; Петербург, в байковом сюртуке, заложив обе руки в карман, летит во всю прыть на биржу или «в должность». Москва гуляет до четырех часов ночи и на другой день не подымется с постели раньше второго часу; Петербург тоже гуляет до четырех часов, но на другой день, как ни в чем не бывало, в девять часов спешит, в своем байковом сюртуке, в присутствие. В Москву тащится Русь с деньгами в кармане и возвращается налегке; в Петербург едут люди безденежные и разъезжаются во все стороны света с изрядным капиталом. В Москву тащится Русь в зимних кибитках по зимним ухабам сбывать и закупать; в Петербург идет русский народ пешком летнею порою строить и работать. Москва -- кладовая, она наваливает тюки да вьюки, на мелкого продавца и смотреть не хочет; Петербург весь расточился по кусочкам, разделился, разложился на лавочки и магазины и ловит мелких покупщиков. Москва говорит: «коли нужно покупщику -- сыщет». В этом вненациональном городе («немец», «не умеет говорить по-русски», «есть что-то похожее на европейско-американскую колонию») люди, по мысли Гоголя, страшно разобщены, живут раздробленно, группами. «Эти общества, - пишет автор «Записок», - совершенно отделены: аристократы, служащие чиновники, ремесленники, англичане, немцы, купцы… каждый из этих классов… составлен из множества других маленьких кружков, тоже не слитых между собой». Каждый человек, так получается по Гоголю, сам по себе, для себя. Это одна из важнейших тем его Петербургских повестей, да и всего его творчества. Жизнь Петербурга, как обрисовал ее Гоголь, лишена того чувства творчества, братства, единения, которое так много значило в жизни запорожцев в «Тарасе Бульбе». Это упрек не только Петербургу, но всей современной писателю жизни. Если в средних веках все виделось Гоголю как «поэзия и безотчетность», то современную жизнь он воспринимал как торжество корысти, «кипящей меркантильности».

Еще один упрек Петербургу: увлеченные погоней за чинами, занятые бюрократической деятельностью, люди забыли об истинном высоком искусстве. Здесь любят театр - развлечения, «игрушку», здесь забыли, что театр - «это такая кафедра, с которой читается разом целой толпе живой урок». Забыли, что «существует величавая трагедия», что «есть комедия… производящая глубокостью своей иронии… живительный смех». На петербургской сцене лишь водевиль и мелодрама. Но, пишет Гоголь, «лжет самым бессовестным образом наша мелодрама», ибо нет в ней правды о сегодняшней жизни.

Гоголь как бы не замечает Петербурга, Медного всадника, парадное великолепие столицы его не волнует. Гоголь так беспощаден к казенному, бюрократическому Петербургу потому, что он прежде всего обеспокоен судьбой простого петербургского жителя, в перспективе у которого - или погибнуть, как это случилось с Пискаревым и Башмачкиным, или сойти с ума, как Поприщин, или опошлиться, как Пирогов.

Но в «Петербургских записках 1936 года» есть и мотив «весны», надежды. Надежду рождает мысль о «внутренней стихии русского человека», которая видна даже здесь, в казенном, чиновном Петербурге.

Хлесткая гоголевская правда о том, что для Петербурга нужна Россия, часто вспоминалась в горячих спорах между западниками и славянофилами, развернувшихся в сороковых годах прошлого века. Оказалось, что слова Гоголя можно интерпретировать в духе идей славянофилов, которые петровские преобразования, историю страны последних ста с лишним лет воспринимали как пагубное отклонение от истинного пути России. Для них Петербург стал в какой-то мере олицетворением обезличенной, насильственно европеизированной, обреченной на дальнейшую бюрократизацию жизни.

Здесь, где гранитная пустыня

Гордится мертвой красотой, -

писал о Петербурге А.С. Хомяков еще в 1832 году.

Внутренний мир Петербурга может видеть не каждый, а только немногие, особенные люди. Одним из таких людей и был Гоголь. Он увидел в этом городе то, что веками не замечали живущие здесь люди. Набоков писал: “Петербург обнаружил всю свою причудливость, когда по его улицам стал гулять самый причудливый человек во всей России”.

Совсем с противоположной стороны видел город Ф.М.Достоевский.

петербург классик гоголь достоевский некрасов

Глава II. Петербург Достоевского

-- И чего-чего в ефтом Питере нет! -- с увлечением крикнул младший -- окромя отца-матери, все есть!

-- Окромя ефтого, братец ты мой, все находится, -- наставительно порешил старший. Достоевский Ф.М. “Преступление и наказание”. М., 1969, с.201

Петербург является неотъемлемым героем большинства произведений Достоевского (“Бедные люди”, “Преступление и наказание”, “Записки из подполья”, “Идиот” и т.д.). Его Петербург, как и у Гоголя, двойствен: есть Петербург дворцов и палат, созданный известнейшими архитекторами, и есть Петербург трущоб и распивочных с липкими столиками, где скрываются человеческие несчастья. Правда и дворцам автор уделил не много внимания. О “Петербурге №1” говорится как бы вскользь и далеко не лестно:

“Купол собора, который ни с какой точки не обрисовывался лучше, как смотря на него отсюда, с моста, не доходя шагов двадцать до часовни, так и сиял, и сквозь чистый воздух можно было отчетливо разглядеть даже каждое его украшение <...>. Необъяснимым холодом веяло на него всегда от этой великолепной панорамы, духом немым и глухим полна была для него эта пышная картина” Там же, с.147.

Следует заметить, что на этом описание “Петербурга №1” в “Преступлении и наказании” заканчивается. Рядом с этим великолепием описываются узкие грязные улочки, темные, залитые помоями лестницы и незамысловатое убранство распивочных. В том же духе описывается комната Родиона Романовича Раскольникова.

«Каморка его приходилась под самой кровлей высокого пятиэтажного дома и походила более на шкаф, чем на квартиру».

Желтый цвет занимает важное место в образе Петербурга Достоевского: желтоватые обои в комнатах Раскольникова и Сонечки; сонечкин желтый билет; желтый стакан, наполненный желтоватой жидкостью в конторе; подчеркнуто желтый интерьер комнаты Алены Ивановны т.д. Желтый цвет в романе представляет собой зло, обман и все прочие ужасы Петербурга, а своеобразной концентрацией желтого цвета и, следовательно, всех прилагаемых к нему понятий отличается комната старухи-процентщицы.

«Но в комнате не было ничего особенного. Мебель, вся очень старая и из желтого дерева, состояла из дивана с огромною выгнутою деревянною спинкой, круглого стола овальной формы перед диваном, туалета с зеркальцем в простенке, стульев по стенам да двух - трех грошовых картинок в желтых рамках, изображавших немецких барышень с птицами в руках, - вот и вся мебель».

Подобная ситуация повергает человека в полное отчаяние, а тут уже и до преступления недалеко: “На улице стояла жара, к тому же духота, толкотня, всюду известка, леса, кирпич, пыль и та особенная вонь, столь известная каждому петербуржцу, не имеющему возможность нанять дачу, - все это разом потрясло и без того уже расстроенные нервы юноши” Там же, с.89. Вот и предстал перед нами город Петербург во всей своей “красе” -- этот город цехового и ремесленного населения.

Для Достоевского очень важна реалистичность описания города, что, впрочем, неудивительно, ведь Петербург -- самостоятельный персонаж и описывается он не менее подробно, чем любой другой герой. Реалистичность достигается реальными топонимами, а также описанием существующих петербургских домов. Таково, к примеру, описание старухиного дома (темная лестница, дверь). Важны также сведения, подобные количеству шагов между домами Раскольникова и процентщицы.

В Петербурге Достоевского достаточно часто встречаются канавы, являющиеся символом чего-то злачного, грязного и вонючего, не подходящего для нормального существования человека. Канавы есть у домов старухи и Сонечки, вид канав по набережной Екатерининского канала наводит Раскольникова на мысли о самоубийстве. Вообще, пространство Петербурга идеологично: часто встречаются лестницы, углы, перекрестки. В романе очень важна тема воздуха, точнее его отсутствия, духоты. Этот город не приспособлен для того, чтобы в нем жили люди (князь Мышкин), город на болоте. В распивочной, где познакомились Раскольников и Мармеладов, было душно “так что было даже нестерпимо сидеть” Там же, с.49; в комнате старухи в день убийства “все окна были заперты, несмотря на духоту” Там же, с.112; когда Раскольников ударил старуху первый раз она смотрела на него “не крича, точно ей воздуху недоставало” Там же, с.115; в конторе была “страшная духота”: ”Гм.. жаль, что здесь воздуху нет, -- прибавил он, -- духота...” Там же, с.129; когда Разумихин приносит Раскольникову новую одежду, последний “С жадностью вдохнул от этого вонючего, пыльного, зараженного городом воздуха” Там же, с.185; Пульхерия Александровна, пришедшая к сыну, замечает, как в его комнате душно и прибавляет: “Господи, что за город!” Там же, с.204; Свидригайлов говорит Раскольникову: “Всем человекам надобно воздуху, воздуху, воздуху-с” Там же, с.453; ему вторит Порфирий: ”Вам теперь только воздуху надо, воздуху, воздуху” Там же, с.473.

Этот город душит людей, ломает, рушит жизни своих обитателей, заставляя их мучится и страдать. Это своего рода испытание. Некоторые это испытание выдерживают, а некоторые ломаются. Последним остается выбор небольшой: либо уйти в подполье, либо умереть. Примером сломавшегося человека можно считать Мармеладова: “Это был человек уже за пятьдесят, среднего роста и плотного сложения, с проседью и с большой лысиной, с отекшим от постоянного пьянства желтыми, даже зеленоватым лицом и с припухшими веками, из-за которых сияли крошечные, как щелочки, но одушевленные красноватые глазки” Там же, с.50. Позже говорится, что в них был “смысл и ум”. Он ломается достаточно быстро: Мармеладов запил после того, как его выгнали со службы, это был последний удар судьбы, которого он не выдержал. Теперь же он терзается между вонючей распивочной с липкими столиками и Катериной Ивановной с детьми. Но, на самом деле, за его неприглядной внешностью скрывается, на самом деле, любящий отец семейства. Это ярко показывает даже тот факт, что когда Раскольников приносит его раздавленного домой, Катерина Ивановна находит в его кармане пряник, принесенный детям, и даже умирая, он указывает на босые ножки младшей девочки.

Вообще, дети в творчестве Достоевского, как и юродивые, являются единственным светлым лучом в темном царстве Петербурга. Детское в героях Достоевского говорит о “положительности”, праведности этого героя. Поэтому Сонечка и князь Мышкин являются нравственными идеалами Достоевского. Не случайно ведь после объятий Полечки Мармеладовой и ее молитвы, Раскольников решает, что не умерла его жизнь вместе со старою старухой, а Сонечка вообще “излечивает” его. В “Идиоте” тоже есть герой, подобный Сонечке Мармеладовой -- князь Лев Мышкин. Во-первых, он, как и Сонечка, выглядит моложе своих лет: “Да, говорят, у меня лицо моложавое” Достоевский Ф.М. “Идиот”. М., с. 25. Вообще, в “Идиоте” тема детей развита, по-моему, в большей степени, нежели в “Преступлении и наказании”. Важен рассказ князя о Мари из швейцарской деревушки, о ее несчастной судьбе и о том, что, будучи тяжело больной и всеми гонимой, в обществе детей она умерла почти счастливой. Мышкин говорит, что “через детей душа лечится”. По всей видимости, этой фразой он выразил свое отношение к детям. Также детскими чертами в “Идиоте” обладают Лизавета Прокофьевна, Ганя Иволгин, Вера Лебедева, Ипполит и Аглая.

Мышкина, как и Сонечку, называют юродивыми: “Ну, коли так, -- воскликнул Рогожин, -- совсем ты, князь, выходишь, юродивый, и таких, как ты, бог любит!” Там же, с.13. Задача, которую поставил перед собой автор заключалась в том, чтобы создать образ идеального человека: кроткого и доброго, и проследить, что с ним будет в жестоком человеческом мире. Оказавшись в доме генерала Епанчина, он сразу с головой окунается в интриги и сплетни. Он встречает Настасью Филипповну, бывшую любовницу Тоцкого, поражается ее страданиям и предлагает ей выйти за него замуж. Она же, понимая чистоту князя, не хочет вредить ему, считая себя “погибшей” женщиной, и уезжает с Рогожиным. Мышкин же любит ее “не любовью, а жалостью”: “В этом лице... страдания много” Там же, с.77.

Вообще, тема страдания для Достоевского очень важна. Только через страдания приходит счастье, страдания искупляют грехи. Свидригайлов говорит, что “человек вообще очень даже любит быть оскорбленным” Достоевский Ф.М. “Преступление и наказание”. М., 1969, с.303 ; Миколка, признавшись в убийстве, принимает на себя страдание; Соня говорит, что никогда не оставит Раскольникова, потому что он несчастен, так же поступает и князь Мышкин в отношении Настасьи Филипповны.

Крайне важна для Достоевского тема веры. Сонечка Мармеладова окончательно не погибла под давлением города только потому, что она не пропустила в свою душу разврат, которым пропитан Петербург. Когда Сонечка читает Раскольникову Библию, ее голос, до того тихий, “прорывается”, становится звонким как струна. Символичен также обмен крестами. Крестами меняются Сонечка и Лизавета и Рогожин и Мышкин. Рогожин и Соня -- переступившие, Лизавета и Мышкин -- праведники. В черновиках Достоевский называет Льва Мышкина “князем Христом”. Его вселюбовь и доброту трудно не заметить: его благословляет мать Рогожина, выжившая из ума старуха, ничего уже не понимающая. Это значит, что она увидела в нем что-то, чего нет в остальных людях. Он стремится всем помочь, и все обращают внимание на его “божественные” качества, даже те, кто незадолго до этого называл его идиотом (Ганя Иволгин). Все ждут от него любви и сострадания, но люди современного общества настолько эгоистичны, что хотят, чтоб сострадали и любили только их. Поэтому Мышкин теряет Аглаю.

Князь не смог спасти никого, но, мне кажется, он все-таки смог как-то повлиять на знакомых людей, он смог хоть чуть-чуть изменить Петербург в лучшую сторону.

Следует отметить, что Петербург Ф.М. Достоевского -- город болезни. Во-первых, это его болезненная обстановка: грязь, канавы, грязный туман, желто-зеленые постройки. Но основная болезнь, которой страдает Петербург -- это преступление. Преступление является сутью этого города. Не случайно преступление так или иначе встречается в большинстве произведений Достоевского. Нет, Петербург не является, как говорилось раньше, причиной преступления, а является его соучастником. Конечно, Раскольников не убил бы старуху, если бы был богат. Если бы у него было достаточно денег, ему бы не пришлось жить в такой “конуре”, ему бы не пришла в голову идея о право имеющих и тварях дрожащих. Причем преступление для Достоевского заключается не только в самом поступке, но и в том, что человек разрешил себе убийство. Убивая человека и даже разрешив себе это убийство, Раскольников тем самым убивает себя. Узнав, что старуха остается дома одна и, решившись на убийство, он “Вошел к себе, как приговоренный к смерти“ Там же, с.98. Когда он выходит из дома, он думает о людях, идущих на казнь. Придя к старухе, он “остановился и притих, как мертвый”. И действительно, можно выстроить такую цепь: Алена Ивановна --Лизавета --Сонечка--Дунечка--Раскольников. Убийство у Достоевского приравнивается к самоубийству, а самоубийство совершают только полностью исчерпавшие себя люди. Например, Свидригайлов. Его можно считать лицом Петербурга -- такой же развратный и переступивший. Свидригайлов и Раскольников видят привидения -- они оба больны. Их объединяет общая болезнь -- преступление. Свидригайлов является идеологическим двойником Раскольникова, а его самоубийство -- одним из возможных путей последнего.

Петербург «поощряет» преступления, как только человек разрешил себе убийство, пути назад уже нет: “Точно он попал клочком одежды в колесо машины, и его начало в нее втягивать” Там же, с.107. Вот оно определение Петербурга, заданное Достоевским, -- машина, бездушная машина, ломающая людские судьбы. Подобное представление появится и у А. Белого.

Достоевский описывал Петербург как просто темный и грязный город, способствующий физической и моральной смерти его жителей, для Достоевского, Петербург являлся лицом страны, по - гоголевски сборным городом, в котором сконцентрированы пороки современного общества.

Да, Петербург -- город чиновничий, город, где, люди, стоящие на вершине иерархической лестницы получают все, а все остальные -- ничего. Кстати, о схожести человека и того места, где он живет, говорил и Достоевский. Мышкин, увидев дом, сразу понял, что его хозяином является Рогожин: “Один дом, вероятно по своей особенной физиономии, еще издали стал привлекать его внимание, и князь помнил потом, что сказал себе: “Это, наверно, тот самый дом”. <...> Дом этот был большой, мрачный, в три этажа, безо всякой архитектуры, цвета грязно-зеленого” Достоевский Ф.М. “Идиот”. М., с. 193. Позже Мышкин скажет Рогожину, что “дом имеет физиономию всего вашего семейства и всей вашей рогожинской жизни” Там же, с.195.

Петербург Достоевского - среда, в которой уживаются многочисленные слои общества: ростовщики, бедняки, студенты, интеллигенция, богачи и аристократы. Для каждого из них город видится по-разному: кому-то празднично и весело, кому-то серо и безысходно.

Достоевский писатель - гуманист, он протестует против существования зла в защиту людей. Человек и его душа, умеющая радоваться тому, что на мгновенье "улица вдруг блеснёт". Фантастика, контрасты - вот Петербург Достоевского.

Достоевский в своем произведении показал город, в котором зарождается капитализм, когда люди, не сумевшие пройти через социальный перелом. Петербург является также и действующим лицом романа, соучастником страшного преступления Раскольникова, и свидетелем его раскаяния. Итак, можно сделать вывод, что для Достоевского Петербург - город убийства, нищеты и людского одиночества.

Этот город до сих пор является не то чтобы ключевой, но достаточно важной темой в русской литературе. В произведениях Н.А.Некрасова она также занимает особое место.

Глава III. Петербург Н.А. Некрасова

Cорок лет своей большой творческой жизни Николай Алексеевич Некрасов (1821--1878) провел в Петербурге. В этом городе сложилось мировоззрение поэта-гражданина, окрепла его “муза мести и печали”. Здесь тридцать лет руководил он передовой русской журналистикой. В Петербурге же Некрасов скончался и похоронен.

За долгие годы труда, борьбы и напряженной творческой и журнальной работы Некрасов сроднился с Петербургом:

Милый город! где трудной борьбою

Надорвали мы смолоду грудь...

О Петербурге Некрасов писал в разные периоды своей жизни. На глазах поэта менялся облик Петербурга. Столица капитализировалась, теряла свой “строгий, стройный вид”, на ее окраинах вырастали фабрики и заводы, рядом с уютными дворянскими особняками строились огромные Доходные дома “под жильцов”, застраивались пустыри. Некрасивые, угрюмые дома с дворами-колодцами портили классические ансамбли.

Некрасов показал читателям не только красоту Петербурга, но и его глухие окраины, заглянул в темные сырые подвалы, ярко отразил социальные противоречия большого города.

Уже в раннем юмористическом стихотворении “Говорун” (1843) Некрасов писал:

Столица наша чудная

Богата через край,

Житье в ней нищим трудное,

Миллионерам -- рай.

Здесь всюду наслаждение

Для сердца и очей,

Здесь всё без исключения

Возможно для людей

При деньгах -- вдвое вырасти,

Чертовски разжиреть,

От голода и сырости

Без денег умереть...

И неизменно, когда Некрасов обращался к петербургской теме, он изображал два мира -- миллионеров и нищих, владельцев роскошных палат и обитателей трущоб, счастливцев и несчастливцев.

“Петербург--город великолепный и обширный! -- писал Некрасов в незаконченном романе “Жизнь и похождения Тихона Тростникова”.-- Как полюбил я тебя, когда в первый раз увидел твои огромные домы, в которых, казалось мне, могло жить только счастие, твои красивые магазины, из окон которых метались мне в глаза дорогие ткани, серебро и сверкающие каменья, твои театры, балы и всякие сборища, где встречал я только довольные лица... “Здесь,-- думал я,-- настоящая жизнь, здесь и нигде более счастие!” -- и как ребенок радовался, что я в Петербурге. Но прошло несколько лет...

Я узнал, что у великолепных и огромных домов, в которых замечал я прежде только бархат и золото, дорогие изваяния и картины, есть чердаки и подвалы, где воздух сыр и зловреден, где душно и темно и где на голых досках, на полусгнившей соломе в грязи, стуже и голоде влачатся нищета, несчастье и преступление. Узнал, что есть несчастливцы, которым нет места даже на чердаках и подвалах, потому что есть счастливцы, которым тесны целые домы... И сильней поразили меня такие картины, неизбежные в больших и кипящих народонаселением городах, глубже запали в душу, чем блеск и богатства твои, обманчивый Петербург! И не веселят уже меня твои гордые здания и все, что есть в тебе блестящего и поразительного!..”.

Некрасов знал, что лучшие архитекторы мира работали в Петербурге. Они одели в гранит Неву, выстроили чудесные дворцы, создали неповторимые ансамбли, украсили город великолепными парками с изумительными решетками. Но за этим парадным, пышным, нарядным Петербургом, Петербургом обеспеченных и сытых, начинался другой Петербург, где “каждый дом золотухой страдает”, где “мерзнут дети на ложе своем”, где трудно и тяжело бесприютным беднякам.

Многие поэты и писатели воспели непревзойденную красоту Петербурга. Но Некрасов сказал о нем новое слово. Великолепную северную столицу, один из красивейших городов мира, Некрасов увидел глазами петербургского бедняка и воспел ее как поэт революционной демократии -- с горячим сочувствием к несчастным и обездоленным, с ненавистью к сытым и праздным хозяевам жизни.

Творческое внимание поэта было неизменно приковано к “приютам нищеты”. С ними были связаны тяжелые годы трудной молодости поэта.

Некрасов приехал в Петербург из ярославской глуши в июле 1838 года, окрыленный радужными надеждами -- учиться в университете и стать поэтом. Однако суровая действительность быстро развеяла эти мечты. Отец, мечтавший о военной карьере для сына, узнав о его стремлении поступить в университет, лишил сына материальной помощи. Юноша оказался в чужом для него городе один, без родных, без всяких средств к существованию.

Я отроком покинул отчий дом.

(За славой я в столицу торопился.)

В шестнадцать лет я жил своим трудом

И между тем урывками учился.

Начались тяжелые дни.

На себе самом испытал Некрасов холод, голод, бездомную жизнь петербургского бедняка: жил на окраинах, ночевал в ночлежках, голодный ложился спать и удивлялся потом, как не отнялась у него правая рука от вечной спешной работы. “Господи! сколько я работал! Уму непостижимо, сколько я работал, полагаю, не преувеличу, если скажу, что в несколько лет исполнил до двухсот печатных листов журнальной работы; принялся за нее почти с первых дней прибытия в Петербург”.

Это была трудная молодость разночинца-демократа, для которого органически чуждой оказалась поэзия “дворянских гнезд”.

Первые квартиры Некрасова в Петербурге не сохранились: сегодня на местах окраин и страшных трущоб, где он жил, раскинулись десятки новых проспектов, улиц, площадей, садов.

По приезде в Петербург Некрасов остановился сначала в дешевых номерах в Ямской (ныне улица Достоевского), недалеко от Кузнечного рынка. “Так и стал я проживать,-- рассказывал позже Некрасов,-- в какой-то грязной гостинице, шлифовал тротуары, да денежки спускал”. Осенью того же 1838 года в “увеселительном заведении” на Итальянской улице (ныне улица Ракова) юноша встретился с преподавателем Духовной академии Д. И. Успенским, который не только пообещал подготовить его к экзамену по латыни, но и пригласил к себе жить. “Поселился у него на Охте. Подле столовой за перегородкой темный чулан был моей квартирой”. На Охте, которая была тогда почти деревней, Некрасов прожил недолго. На заявлениях о приеме в университет от 14 июля и 4 сентября 1839 года он указал свой новый точный адрес:

“Жительство мое: Рождественской части 6-го квартала у Малоохтинского перевоза, в доме купца Трофимова”. Дом стоял на левом берегу Невы (набережная Большой Невы, 63; не сохранился). Здесь Некрасов прожил около полугода. (По тому же адресу, на глухой отдаленной окраине, где ютились бедняки, “близ Малоохтинского перевоза”, жил перед поступлением в университет и герой неоконченного романа Некрасова “Жизнь и похождения Тихона Тростникова”.) Голодный, в дырявых сапогах, ходил Некрасов отсюда пешком через весь город на лекции в университет, куда был принят вольнослушателем. Учиться было очень трудно. Как вольнослушатель, Некрасов не имел права на стипендию. Много времени отнимали поиски хоть какого-нибудь заработка. Иногда удавалось достать грошовые уроки или переписку, а когда и их не было, он отправлялся либо на Сенной рынок, где за гроши или кусок хлеба писал крестьянам письма и прошения, либо шел в казначейство, где расписывался за неграмотных, получая за это несколько копеек. Губернское казначейство помещалось в доме № 76 по Екатерининскому каналу (ныне канал Грибоедова).

Сенная площадь (ныне площадь Мира) неузнаваемо изменилась за годы Советской власти. От некрасовского времени сохранилось только старинное здание гауптвахты (Садовая, 57).

На Сенную, тогда здесь был шумный грязный рынок, частенько приходили петербургские бедняки в надежде найти какой-нибудь случайный заработок. На площади иногда бывали ссоры и драки. Здесь мог видеть Некрасов сцены, описанные им позднее (1850) в стихотворении “Вор”:

Торгаш, у коего украден был калач,

Вздрогнув и побледнев, вдруг поднял вой и плач

И, бросясь от лотка, кричал: держите вора!

И вор был окружен и остановлен скоро.

Закушенный калач дрожал в его руке;

Он был без сапогов, в дырявом сюртуке;

Лицо являло след недавнего недуга,

Стыда, отчаянья, моленья и испуга...

Пришел городовой, подчаска подозвал,

По пунктам отобрал допрос отменно строгий,

И вора повели торжественно в квартал.

На Сенной же Некрасов был свидетелем жестоких наказаний крепостных крестьян: по требованию господ над провинившимися или непокорными здесь совершали публичные экзекуции:

Вчерашний день, часу в шестом,

Зашел я на Сенную;

Там били женщину кнутом,

Крестьянку молодую.

Ни звука из ее груди,

Лишь бич свистал, играя…

И Музе я сказал: “Гляди!

Сестра твоя родная!”

Это небольшое стихотворение (1848)--не только яркая жанровая зарисовка, но и декларация молодого поэта. На всю жизнь Муза его становится родной сестрой страдающего русского народа.

Много углов, сырых и темных, переменил Некрасов в первые годы жизни в Петербурге. Некоторое время он жил в подвале на Васильевском острове (точный адрес установить не удалось). Н. В. Успенский передавал рассказ Некрасова: “Нанимал я квартиру на Васильевском острову, в нижнем этаже. Денег у меня не было ни копейки... Лежа на полу на своей шинели (т. к. пришлось продать все скудное имущество), я сделался предметом праздного любопытства уличных зевак, которые с утра до ночи толпились у моих окон. Хозяину дома это пришлось не по нраву, и он приказал закрыть окна ставнями. При свете сального огарка я решился описать одного помещика с женою... Так как хозяин отказал мне в чернилах, я соскоблил со своих сапогов ваксу, написал очерк и отнес его в ближайшую редакцию. Это спасло меня от голодной смерти”. Этот эпизод описал Некрасов в рассказе “Без вести пропавший пиита”.