Устюг Великий и Соль Вычегодская как книжные центры позднего средневековья и традиции ранних областных литератур древней Руси

Устюг Великий и Соль Вычегодская как книжные центры позднего средневековья и традиции ранних областных литератур древней Руси

Книжная культура городов Устюга Великого и Соли Вычегодской представляет собой одно из ярких явлений древнерусской книжности на позднем этапе ее развития (XVI-XVII вв.). Изучение отдельных книжных центров является важным аспектом в понимании динамики развития христианского типа культуры среди различных народов и этнических групп.

XVI-XVII вв. в истории древнерусской литературы занимают особое место: это период становления общерусской литературной традиции.

В системном подходе к изучению историко-литературного процесса Древней Руси проблема регионализма пока остается на периферии. Тем не менее, начиная с 70-х гг., появляются работы Л.А. Дмитриева "Житийные повести Русского Севера XIII-XVII вв." (Л.,1973), М.В. Кукушкиной "Монастырские библиотеки Русского Севера" (Л., 1977), Е.К. Ромодановской "Русская литература Сибири первой половины XVII века" (Новосибирск, 1981), A.M. Панченко "Литературные школы Сибири и Дона", предпринимаются попытки регионального описания древнерусской книжности и выходит два выпуска издания "Книжные центры Древней Руси"(Л., 1989, 1991, 1994) под редакцией Р.П. Дмитриевой и др.

Выделение городов Устюга Великого, Соли Вычегодской и земель, к ним прилежащих, в особую историко-культурную зону обусловлено целым рядом объективных причин: этнографических, исторических и культурных.

Устюжский край, или Верхнедвинский бассейн, занимал территорию, расположенную в верховье Северной Двины, по ее притокам -- средней и нижней Сухоне, Югу; нижнюю Лузу и нижнюю Вычегду; междуречье Северной Двины с волжскими притоками Унжей, Комой, Юзой, Ветлугой, Моло-мой и Вохмой.

Заселение этих северных земель начиная с ХI-ХШвв шло двумя миграционными потоками русских -- из Великого Новгорода и Ростово - Суздальской земли. Устюжский край оказался как бы в зоне двух сфер влияния. Город Устюг вплоть до XVIв. становится военным форпостом на северо-восточных окраинах Ростово - Суздальского княжества, а затем Московского, обороняя его рубежи от набегов вогуличей, югры, новгородцев и двинян.

К XVI-XVII вв. в целом сложился историко-этнографический и культурный облик Устюжского края. В эпоху становления централизованного Русского государства города Устюг Великий и Соль Вычегодская являются уже одними из крупнейших на северо-востоке Европейской части Московского государства торговыми центрами. Выгодное их местоположение, на пересечении двух основных торговых путей на Севере (Архангельского и Сибирского), явилось стимулом для расцвета торговли, ремесел и культуры всего Северо-востока России.

Важное место в духовной культуре устюжан занимала книга. Проникновение книжной культуры на Северо-восток может быть связано не только с общей миграцией русского населения в этот край, но и параллельно проходившей монастырской колонизацией и христианизацией нерусского населения Севера. Еще в XIV в. умный и предприимчивый устюжанин Стефан Храп (первый епископ Перми Великой) шел «воевать пермян» не с мечом и огнем, а с книгой. Центром монастырской колонизации на Север был Троицкий Сергиев монастырь: ученики святого Сергия основывали обители, которые в свою очередь становились новыми проводниками монастырской колонизационной политики, такие, как Павлов Обнорский, Кириллов монастыри и др.. В Устюжском крае позднейшими отголосками этой волны были в XVI и XVII вв. Николо-Коряжемский, Троицко-Телеговский, Симонов Воломский монастыри, Христофорова пустынь.

Местные монастыри и целая сеть волостных и приходских церквей явились источниками распространения высокой книжной культуры в Устюжском крае. Приходские священники и иноки, большей частью уроженцы тех мест и выходцы из крестьян и посадских, вели местные городовые и церковные летописцы, записывали «чудеса» от местных святынь и составляли сказания о жизни основателей монастырей и пустынь.

Понятие «устюжская литературная традиция» обозначает определенный круг литературных памятников, созданных в Устюге Великом и Соли Вычегодской в период XVI-XVII авторов и читателей этих произведений. Определяя «устюжскую литературную традицию» только как одну из « областных» ответвлений общерусской литературы, мы намеренно сузили бы ее понимание, т.к. областная литература -- это явление более раннего этапа в развитии древнерусской литературы (периода раздробленности Древней Руси), причем явление, характеризующее, прежде всего идеологию феодальных верхов общества.

Город и развивающиеся формы городской жизни в Устюжском крае стимулировали, прежде всего, быстрый расцвет там культуры, в том числе и возникновение местных литературных произведений. Уже в XVI-XVII вв. репертуар памятников устюжской литературной традиции охватывает практически все древнерусские жанры: житийные произведения, летописные сказания, исторические повести, сатирические и бытовые повести. Несмотря на, казалось бы, такую жанровую пестроту местных памятников, все они генетически принадлежали к одному или сразу нескольким традиционным для литературы Древней Руси функционально-жанровым типам повествования (летописному, агиографическому и риторическому).

Основной корпус памятников был написан в рамках агиографического жанра. Житийные повести и сказания о местных основателях монастырей, юродивых и местночтимых святынях (чудотворных иконах) составляют основной слой местной литературной продукции. К ним относятся Жития копия и Иоанна Устюжских, Сказание о Логгине Коряжемском, основателе Николо-Коряжемского монастыря, Сказание о Христофоровой пустыни, Сказание о чудотворной иконе Туровецкой Божией Матери, Сказание о чудотворной иконе Богородицы на Теплой горе, Житие Симона Воломского, основателя Воломской пустыни, Сказание о Соезерской пустыни, Сказание о чудесах от иконы Спаса на Красном бору, Житие юродивого Иоанна Симеоновича, Сказание о чудесах от иконы Богородицы Одигитрии в г. Сольвычегодске. Другие памятники, включая летописные сказания об огненной туче, о пленении новгородцами иконы Одигитрии, повесть о Буге и Марии, так или иначе оказываются связанными с устюжской агиографической литературой. Повесть о бесноватой Соломонии, Повесть о избавлении града Устюга от литвы и черемис в качестве отдельных рассказов входят в житийный цикл о Прокопии и Иоанне Устюжских. Служба кабаку, выдающийся памятник сатиры, пародирует канон церковной службы.

Выделение отдельных литературных центров, школ по региональному принципу является актуальной проблемой современной литературоведческой науки. Новые исследования в области этнологии и мифологии позволяют подойти к решению проблемы регионализма в литературе с позиций универсальных моделей, функционирующих в разных типах культур. На этом основании в поле зрения исследователей попадает не только собственно литературная продукция, но и ее региональный контекст.

В этом случае региональная (краевая) литература становится отражением регионального менталитета, который в свою очередь является только вариантом общенационального архетипа культуры. Таким образом, в понятие региональная литература входит совокупность текстов, востребованных местными читателями и порожденных местными авторами, словом, все то, что составляет письменную и устную традицию края. Региональная литература -- это система функционирующих нарративных текстов в сознании носителей локальной традиции. Определяя задачи изучения региональной литературы, необходимо установить культурно-исторические, социальные и географические границы региона.

Ключевым элементом в выделении той или иной региональной традиции является формирование самосознания носителей культурной информации. В основе самосознания лежит местный культ. Геополитическое (в том числе административное) выделение региона из ряда других образований служит следствием его особой автономности, культурной самобытности в рамках национальной культуры.

Структура региональной литературы состоит из ряда составляющих и взаимодействующих на определенном хронологическом срезе местных традиций, книжных и литературных очагов (центров), влияющих друг на друга.

В формировании устюжской книжной и литературной традиции можно обнаружить на диахроническом уровне три культурных пласта: более ранний новгородский, ростовский (ХIII в.), московский (конец XV-XVI вв.). Попытаемся выявить их в структуре памятников литературы устюжского и сольвычегодского происхождения.

При доминирующем положении повестей о жизни местных подвижников и сказаний о чудотворных иконах значительное место в устюжской литературной традиции занимают произведения исторического характера. Достаточно обратиться к обзору местных летописных памятников.

Проблемам возникновения и развития Устюжского летописного свода посвящены работы К.П. Сербиной. Исследовательница на основе всестороннего и глубокого анализа доказывает, что 1) составление устюжской летописи относится к первой четверти XVI в. и происходит при Успенском соборе; 2)протограф этой летописи сохранился в двух редакциях, текст которых отразился в списках XVII в. (I -- список Мациевича и II -- Архангелогородский летописец); 3)в основе Устюжской летописи лежали общерусские летописи (новгородские, ростовские, московские) и местные летописные записи и сказания, которые в XIV-XV вв. велись при Устюжском Успенском соборе и составлялись в «книги».

Устюжская летопись является единственным источником, в котором оказались зафиксированными сведения о возникновении письменных произведений о местночтимых культах святынь (XV в.). При Устюжском Успенском соборе были составлены, по крайней мере, три таких сказания о Буге и Марии, об иконе Благовещения (Повесть об огненной туче) и иконе Богородицы Одигитрии (Повесть о нападении на Устюг новгородцев). Непосредственное отношение к созданию Устюжской летописи первой четверти XVI в. имел один из священников Успенского собора, Дионисий, который уже в 40-х гг. становится игуменом Сольвычегодского Борисоглебского монастыря.

Летописное сказание об основании Устюжского Иоанно-Предтечевского монастыря связано с именами святых Иоанна (Буги) и Марии и зафиксировано под 1262 г.. Сюжет этого Сказания, вероятно, первоначально бытовал как устная легенда. Однако на древность культа указывает тот факт, что в раннем списке Жития Иоанна Устюжского юродивого в Похвале святому среди имен других устюжских святых Иоанн и Мария упоминаются как самые древние:»... и древних онех чудотворцех того грана Устюга о праведницех о Иоанне и Марии, положенных у Вознесения Христова».

Несмотря на некоторые разночтения в известных редакциях и списках, летописное сказание о Иоанне и Марии сохраняет свою сюжетную схему и целостность основных мотивов и образов. Обращаясь к Сказанию, в основе которого лежит устный источник, следует отметить, что сюжет его напоминает известную муромскую повесть о Петре и Февронии. В Сказании явно проявляются мотивы устных преданий о богатырях. Устойчивым в этом отношении является образ татарского ясащика Буги-богатыря. Однако в тексте летописи в отличие от устных преданий о богатырях (силачах) не разрабатывается известный сюжетный мотив проявления силы богатыря. Сюжет устного предания, положенного в основу летописного, можно восстановить лишь благодаря некоторым сохранившимся архаическим элементам. Так, по сути мифологическим является мотив соколиной охоты богатыря. Корреляция образа богатыря и горы также присутствует в Сказании как один из важных и характерных признаков (в тексте Соколья гора). Характерным для мифологического сознания является и мотив смены имени богатыря: после крещения язычник Буга получает христианское имя Иоанн. Правда, этот мотив претерпел некоторую трансформацию в результате его христианизации. Можно отметить, что до неузнаваемости трансформировался и мотив единоборства богатыря с врагами и превратился в нашем Сказании в достаточно разработанный в христианской литературе мотив крещения язычников. В этом отношении достаточно упомянуть о близкой для Устюга параллели из Жития Стефана Пермского -- миссии святителя в Пермской земле. Причем, если в устной эпической традиции антагонистом богатыря часто являлась женщина (ср.: сюжет былины Ставр Годинович и Марья Лебедь-белая), то в нашем Сказании Мария, которую взял «на постелю себе» Буга-язычник за ясак, становится его помощницей, когда горожане намеревались его убить. Мифологическим является и характер перехода языческого богатыря в разряд нового культурного героя. Интересно отметить, что само имя татарского богатыря - Буга, зафиксированное в одном из ранних вариантов Сказания, возможно, восходит к известному мифологическому персонажу Буга из тушусо-маньчжурской мифологии и обозначает силу природы, все окружающее (природу, землю, мир, небо, погоду, пространство), позднее -- хозяин верхнего мира. Наличие таких мифологически значимых образов, как конь, сокол, дерево, указывает на древнейшие корни первоначального архетипического сюжета предания, эпического по характеру.

Однако в летописном сказании он с трудом восстанавливается и выступает в качестве побочного сюжетного мотива. Сюжетообразующую функцию носит мотив построения храма, который является устойчивым и в устных исторических преданиях о заселении и освоении края. В основе его лежит, как показала на материале севернорусской устной прозы Н.А. Криничная, древнейший обряд жертвоприношения. В нашем случае этот языческий, в сущности, обряд претерпел трансформацию и обрел христианизированный книжный характер. Тем не менее, легко поддаются дешифровке основные черты и образы этого ритуала. Его атрибутами являются и образ коня, приносимого в жертву, и образ сокола, и древа. Они имеют непосредственную связь с потусторонним миром и реальным миром. Под таким углом зрения следует трактовать и вещий сон богатыря под деревом: как его смерть-жертву и способность переходить в «иной мир», а глас святого Иоанна Предтечи, как глас божества, который указывает или одухотворяет будущее богатырское деяние (построение храма) на Сокольей горе.

Таким образом, в повествовательной структуре летописного сказания заложены архетипические модели известных в общерусской традиции сюжетов и образов. В этом смешении народных дохристианских и христианских представлений сказывается прежде всего стремление летописца сблизить мир устюжан с миром христианской Руси и отделить его от языческой старины, но при всем том оставить его «своим миром».

Несмотря на явные мифологические корни основных сюжетных мотивов и эпический характер образов, летописное сказание следует относить по его формальным признакам и функции к историческим жанрам средневековой письменности, т.к. оно привязано к определенному времени, там действуют исторические (псевдоисторические) персонажи, оно связано с конкретным историческим событием, отразившемся в новгородском летописании (изгнанием татарских наместников из русских городов по призыву Александра Невского), имеет конкретную пространственную привязку и временную ретроспективу («Место же оное оттоле и доныне нарицается Соколья гора, иде же последи и монастырь устроен бысть»). Возникновение такого типа сюжетов и сюжетных ситуаций в устюжской литературной традиции следует характеризовать как черту регионального художественного сознания.

Возникновение культов святых икон в Устюжском крае было тесно связано с процессом становления местного областного самосознания, с зарождением у устюжан чувства родины на обжитых и освоенных ими пустынных землях Севера. Понимание высокого предназначения чудотворных икон в духовной жизни христианского общества требовало от агиографа совершенно особого художественного видения мира, особой системы изобразительных средств для описания такого рода реликвий. Поэтому в литературе Древней Руси закономерно сложился особый жанр повествования -- сказание о чудесах от иконы.

По известным нам письменным источникам в Устюжском крае существовал культ нескольких чудотворных икон. Древнейшей из них является икона Благовещения Божией Матери, которая находилась в церкви Успения Богородицы в городе Устюге. Повествование о ней содержится в составе

Жития Прокопия Устюжского. В XVI в. икона была перенесена и Москву, в 1747 году копия ее при епископе Великоустюжском и Тотемском Гаврииле была привезена в Великий Устюг.

Сказание о чудотворной иконе Благовещения тесно связано с Житием Прокопия и историей жизни главного патронального святого Устюга. В истории этого Сказания со временем произошла смысловая перестановка: хотя «чудо» произошло от иконы, а Прокопий являлся только предсказателем его и «молебником» перед Богородицей за горожан (по ранней версии Сказания), позже редакторы житийного текста сместили акценты и главным героем Сказания стал Прокопий, а рассказ о чудотворении от иконы сместился на второй план повествования.

Обратимся к некоторым источникам Сказания об огненной туче, не связывая его непосредственно с житийным текстом Прокопия Устюжского. А.С. Орлов, сравнивая новгородское произведение «Видение Хутынского пономаря Тарасия» и «Сказание об огненной туче», находил, что «чудо» Про копия стоит в непосредственной зависимости от «Видения». Не исключая близости книжных источников, положенных в основу новгородского и устюжского произведений (одним из доказательств этого являются слова Прокопия, обращенные к жителям города: «Аще не покаятеся... зле погибнути огнем и; подою и всему граду нашему...»), современная исследовательница этого Сказания И.Д. Иорданская, сравнившая ранние списки этих произведений, пришла к выводу, что «степень близости текстов... не такова, чтобы можно было говорить о заимствовании. Однако общие источники у обоих, произведений имеются.». Среди основных источников, в первую очередь повлиявших на формирование Сказания, она видит летописные сказания о стихийных бедствиях под 1421г. Новгородской I, Новгородской IV летописей.

Констатируя жанровую близость повествования об огненной туче с летописными сказаниями, следовало бы воспринимать его первоначальный вид как сказания, не связанного с житием и именем Прокопия Устюжского. Тем более в рукописной традиции Сказание (или повесть) сохранилось как вполне самостоятельное произведение, и сложилось оно под влиянием новгородской литературной традиции.

Другой древней святыней Устюга Великого являлась чудотворная икона Богородицы Одигитрии, которая также находилась в Успенском соборе -- у царских врат слева в местном ряду. Сказание об этой иконе сохранилось в тексте Устюжской летописи. В нем повествуется о нападении на Устюг в 1398 году новгородцев и о пленении ими этой святыни. Появление этого иконописного образа в Устюге Лев Вологдин связывает с ростовскими князьями Дмитрием и Константином Борисовичами, которые прислали его в 1290 г. с архиереем Ростовским Тарасием. В основу летописного сказания положены исторические события московско-новгородской войны конца XIV в. Захват Устюга и пленение одной из главных ее святынь, олицетворявшей в сознании устюжан и их врагов великокняжескую власть, должно было символизировать крайнее бесчестие самой этой власти. Этим объясняется логика поступков новгородцев.

Летописное сказание о нападении новгородцев на Устюг вводит нас в атмосферу боевых действий Новгорода с московским великим князем Василием Дмитриевичем за свои северные вотчины («В лето 906-го новогородцы рекоша владыке Иоанну: «Не можем, господине, отче святый, сего терпети от великаго князя Василья Дмитриевича: отнял у святыя Софии Премудрости Божия и у Великаго Новагорода пригород и волости нашу вотчину хотим поискати своих вотчин»). В Сказании описывается поход новгородцев под предводительством посадских людей Тимофея Юрьева, Юрия Дмитриева и сторожевого головы Василия Борисова. Поскольку новгородцы пытались вернуть прежде им принадлежавшие вотчинные земли на Севере, то и маршрут их похода пролегал в основном в Двинскую область (городок Орлец на р.Двине), Вельский погост, Белоозеро, Кубенскую волость. Города Устюг и Галич на этом маршруте, очевидно, выполняли функцию порубежных территорий между Московскими и Новгородскими владениями.

Помимо описания военного похода летопись повествует о безжалостном разорении новгородцами главного храма в Устюге Великом и пленении иконы Богородицы Одигитрии (… и воиводы и наугородцы на устюжан разгневаем и церковь соборную Пречистыя Богородицы пограбиша, иконы чюдотворныя Одигитрие взята в полон, и многи иконы внесоша в носад, поставиша. И носад от берегу не поиде. И един ляпун стар скочи в носад, и связа икону убрусом и глаголя: «Николи полоненик не связан в чюжую землю не идет»).

На основании анализа исторического контекста Сказания явствует, что летописное повествование о чудотворной иконе сложилось как самостоятельное произведение в Устюге в результате описания событий, которые являлись судьбоносными в истории взаимоотношений между Москвой, Великим Ростовом и Великим Новгородом в конце XIV в. Этот исторический план повествования в Сказании служит функциональной основой в общем-то типичного для подобного рода сказаний сюжета, в основе которого лежат привычные архетипические образы: воды, «чудесного предмета» и проявления чудодейственной силы по отношению к врагам.

В результате анализа только некоторых аспектов наиболее ранних письменных памятников устюжской литературной традиции видно, что генетически все они восходят к болee ранним областным книжным центрам Древней Руси, в какой-то мере представляют собой продолжение этих традиций на позднем этапе развития средневековой литературы и наиболее ярко отражают процесс становления единой русской литературы в ее переходный период от древней к новой.