Жизненный и творческий путь В.К. Кюхельбекера

Содержание

Введение

1. Вильгельм Кюхельбекер - жизнь и творчество

2. Роман Ю.Н. Тынянова «Кюхля»

Заключение

Список источников и литературы

Введение

Тема пушкинского окружения была и остается одной из важнейших в пушкиноведении. Точно так же, как биография Пушкина неотделима от его творчества и не может изучаться в отрыве от него, личность поэта не может быть правильно понята вне связи с жизнью людей, которые были ему близки и дороги. В свою очередь, такое рассмотрение помогает ощутить особую «ложность, политическую и социальную противоречивость времени, в котором жили Пушкин и его друзья». Биограф Пушкина Ю.М. Лотман обоснованно начинает свою книгу с утверждения: «В редкую эпоху личная судьба человека шла так тесно связана с историческими событиями -- судьбами государств и народов,-- как в годы жизни Пушкина».

Круг друзей Пушкина в литературе о нем подчас неоправданно расширяется: понятие «друг» фактически становится синонимом понятия «знакомый Пушкина». Нужно ли доказывать, что на самом деле это было не так? Личных, истинных друзей у каждого человека, даже такого отзывчивого на дружбу и чуткого к людям, как Пушкин, не столь уж много. Даже из числа товарищей по Лицею, столько значившему в его судьбе, мы включили лишь семь имен. Быть может, спорными остаются еще несколько -- но не более. Определяющим фактором для «выбора» друзей Пушкина должна быть прежде всего глубина взаимного духовного воздействия, близость душевных побуждений и сокровенных мыслей.

Друзья Пушкина были не только людьми, с которыми он щедро делился мыслями и чувствами, неисчерпаемыми богатствами своего гения,) но от которых он получал постоянный ответный отклик, импульсы к творчеству и обыкновенную человеческую поддержку. «Нам всем надобно соединиться, чтобы помочь, вырасти этому будущему гиганту, который всех нас перерастет»,-- призывал Жуковский. И они, вольно или невольно, соединились для этого. Тем горше читать те страницы жизни Пушкина, где говорится о непонимании, о долгом или коротком отчуждении даже самых преданных его друзей.

В сущности, о многих дружеских связях Пушкина можно было бы сказать:

Меж ними все рождало споры

И к размышлению влекло;

Племен минувших договоры,

Плоды наук, добро и зло,

И предрассудки вековые,

И гроба тайны роковые,

Судьба и жизнь в свою чреду,

Все подвергалось их суду.

(«Евгений Онегин»).

Одним из лицейских друзей юного Александра Пушкина был Вильгельм Кюхельбекер. Их связывали душевные дружеские отношения всю жизнь. Их переписка представляет несомненный интерес не только для пушкиноведов и исследователей творчества А.С. Пушкина, но и для всех любителей поэтического творчества пушкинской эпохи.

Жизнь и творчество В.К. Кюхельбекера неразрывно связаны с жизнью великого русского поэта, но и его собственная судьба и творческие искания привлекали внимание литературоведов. Наиболее значительным оказался вклад замечательного писателя и ученого - биографа многих выдающихся исторических личностей Ю.Н. Тынянова. Его роман «Кюхля» - самое значительное и, пожалуй, единственное произведение, посвященное одному из любимых друзей А.С. Пушкина. Пушкинская эпоха и люди, творившие в этот период, остаются предметом пристального внимания литературных исследователей, поэтому выбранная нами тема не утратила своей актуальности до сих пор. Объектом нашего исследования является В.К. Кюхельбекер, целью работы - его жизненный и творческий путь.

1. Вильгельм Кюхельбекер - жизнь и творчество

Поэт и революционер-декабрист Вильгельм Кюхельбекер вспоминал о своем детстве: «Я по отцу и по матери точно немец, но не по языку; -- до шести лет я не знал ни слова по-немецки, природный мой язык -- русский, первыми моими наставниками в русской словесности были моя кормилица Марина, да няньки мои Корниловна и Татьяна».

В 1811 г. известный военачальник, в недальнем будущем -- герой Отечественной войны, родственник Кюхельбекеров М.Б. Барклай-де-Толли помог определить Вильгельма в Царскосельский лицей. Так была подготовлена встреча, которая навсегда «прикрепила» к имени Кюхельбекера определения, привлекающие внимание читателей разных поколений: друг Пушкина; лицейский товарищ Пушкина; поэт пушкинской поры.

Вильгельм Кюхельбекер родился в Петербурге в семье саксонского дворянина Карла Генриха Кюхельбекера, в 1770-х годах перебравшегося в Россию. Человек образованный (он учился в Лейпцигском университете одновременно с И.-В. Гете и А.Н. Радищевым) и деловой, Кюхельбекер-старший довольно успешно поднимался по служебной лестнице при Павле I. Он управлял Каменным островом, был первым директором Павловска и получил в награду имение Авинорм в Эстонии, где прошли детские годы будущего поэта. Дворцовый переворот 1801 г. оборвал карьеру немецкого эмигранта при русском дворе, а после его смерти (1809 г.) семейство Кюхельбекеров и вовсе оказалось без всяких средств. Единственное утешение состояло в том, что старшая сестра Вильгельма Юстина Карловна вышла замуж за филолога и педагога Г.А. Глинку и взяла на себя заботу о матери, сестре и двух братьях. Забота оказалась трудной и долголетней: братья Вильгельм и Михаил в 1825 г. стали декабристами и ушли в тюрьму, на каторгу, в сибирскую ссылку. А Юстина Карловна все хлопотала, все пыталась чем-то помочь -- хотя бы вызволить из Сибири и поселить у себя племянников.

Содействие М.Б. Барклая-де-Толли подоспело вовремя. Лицей замышлялся как заведение для подготовки высокопоставленных чиновников; мать и сестра Вильгельма очень надеялись на его неординарное будущее. В конечном итоге добрые женщины, обожавшие своего Вильгельма, не ошиблись -- имя Кюхельбекера стало знаменитым и славным в нашей истории,-- но им обеим не суждено было об этом узнать. Зато забот, тревог и горестей выпало на долю семьи Кюхельбекеров сверх меры.

В Лицее Кюхельбекеру на первых порах пришлось нелегко. Неуклюжий; вечно занятый своими мыслями, а потому -- рассеянный; готовый взорваться как порох при малейшей обиде, ему нанесенной; вдобавок глуховатый (не всегда, а припадками, которые наступали неожиданно), Кюхля был поначалу предметом ежедневных насмешек товарищей, подчас вовсе не беззлобных. Он даже с горя пытался утопиться в пруду, но ничего не получилось: его благополучно вытащили, а в лицейском журнале появилась смешная карикатура. Чего только не вытворяли с бедным Кюхлей -- дразнили, мучили, даже суп на голову выливали, а уж эпиграмм насочиняли -- не счесть.

Пушкин тоже посмеивался иногда над Виленькой -- «уродом пресовершенным», как звали его в Лицее, но очень скоро разглядел и оценил те свойства Кюхельбекера, которые заслуживали не иронии, а самого высокого уважения.

Вильгельм был прямодушен и неколебим во внушенных с детства и укрепленных чтением принципах добра, справедливости, самоотвержения в любви и дружбе. Он лучше других лицеистов знал литературу, историю, философию и необычайно щедр был в своей готовности делиться знаниями. Когда в статье о Дельвиге Пушкин вспоминает, как много почерпнул тот из совместных чтений с одним из товарищей -- «живым лексиконом и вдохновенным комментарием»,-- он, разумеется, имеет в виду Кюхельбекера. Статья предназначалась для печати, и имя узника-декабриста нельзя было произнести вслух. Большое значение в духовной жизни лицеистов имел рукописный «Словарь» -- точнее, конспект прочитанных сочинений, который вел Кюхельбекер при участии нескольких друзей, в том числе Пушкина. В черновом варианте стихотворения «19 октября» (1825) Пушкин вспоминал:

Златые дни! Уроки и забавы,

И черный стол, и бунты вечеров,

И наш словарь, и плески мирной славы,

И критики лицейских мудрецов!

Под заголовком «Рабство» в «Словаре» помещено, например, следующее рассуждение: «несчастный народ, находящийся под ярмом деспотизма, должен помнить, если хочет расторгнуть узы свои, что тирания похожа на петлю, которая суживается от сопротивления. Нет середины: или терпи, как держат тебя на веревке, или борись, но с твердым намерением разорвать петлю или удавиться». Записывая это, будущий декабрист еще не знал своей судьбы, но у Кюхельбекера слово с делом никогда не расходилось.

Кюхля писал стихи (вначале неумелые и косноязычные), но при этом преклонялся перед стихами звучными и тонкими по мысли. Талант Пушкина был для него поразительным откровением. Восхищение Пушкиным и трогательную любовь к великому поэтическому дару своего школьного товарища Кюхельбекер пронес через всю жизнь. При этом если ему не нравилась какая-то строка или, скажем, глава «Онегина», он не только не скрывал этого, но выступал с критикой в журналах -- резко, даже вызывающе.

Литературные идеалы, высокие принципы русской словесности, как он их понимал, были для него превыше всего. Пушкин скоро различил эти особенности Кюхельбекера, нежно его любил, терпел частые выпады, вспышки гнева и все причуды Кюхли. Но для этого нужно было быть Пушкиным или Дельвигом. Не все, кто встречался на жизненном пути Кюхельбекера, отличались такой гибкостью ума и чуткостью души.

Первое напечатанное стихотворение Пушкина «К Другу стихотворцу» обращено именно к Кюхельбекеру. Юношеские размышления о роли и назначении поэта в этом произведении опираются на конкретную жизненную основу. Речь идет о начальных неуклюжих поэтических опытах Кюхельбекера:

Страшися участи бессмысленных певцов,

Нас убивающих громадою стихов!

Но удивителен не столько этот совет, сколько возражение, которое вкладывает пятнадцатилетний автор в уста другу стихотворцу:

Но что? ты хмуришься и отвечать готов;

Пожалуй,-- скажешь мне,-- не трать излишних слов;

Когда на что решусь, уж я не отступаю,

И знай, мой жребий пал, я лиру избираю.

Пусть судит обо мне, как хочет, целый свет,

Сердись, кричи, бранись,-- а я таки поэт.

Нужно было очень тонко понимать характер Кюхельбекера, чтобы написать это. «Когда на что решусь, уж я не отступаю!» -- таков был один из важнейших жизненных принципов этого человека. Он осуществил его в дружбе, в литературе и в жизни -- в декабрьский день 1825 года, который превратил неимущего и малоизвестного петербургского поэта в «опасного государственного преступника», строго охраняемого всем могуществом царской власти.

Сущность своих взаимоотношений с поэтической музой, угаданную Пушкиным, Кюхельбекер определил в письме к племяннику, написанном из одиночной камеры в начале 30-х годов: «Никогда не буду жалеть о том, что я был поэтом; утешения, которые мне доставляла поэзия в течение моей бурной жизни, столь велики, что довольно и их... Поэтом же надеюсь остаться до самой минуты смерти, и признаюсь, если бы я, отказавшись от поэзии, мог купить этим отречением свободу, знатность, богатство, даю тебе слово честного человека, я бы не поколебался: горесть, неволя, бедность, болезни душевные и телесные с поэзиею я предпочел бы счастию без нее». Едва ли даже сам автор этого письма помнил, до какой степени цитированные строки похожи на прозаическое переложение стихотворения Пушкина «К другу стихотворцу»!

Как ни «сердились, кричали, бранились» по его адресу, но Вильгельм Кюхельбекер стал подлинным русским поэтом. Он учился всю жизнь, многое, восприняв от других поэтов, начиная с Ломоносова, Державина и кончая Баратынским и Лермонтовым. Блестящий знаток русской поэзии К.И. Чуковский недаром однажды воскликнул: «Да знаете ли вы, какие у Кюхельбекера есть стихи?! Пушкинские!» Высоко ставя предназначение стихотворца, умирающий, больной Кюхельбекер в одном из последних стихотворений, названном «Участь русских поэтов», писал:

Горька судьба поэтов всех племен;

Тяжеле всех судьба казнит Россию:

Для славы и Рылеев был рожден;

Но юноша в свободу был влюблен...

Стянула петля дерзостную выю.

Не он один; другие вслед ему,

Прекрасной обольщенные мечтою,

Пожалися годиной роковою...

Бог дал огонь их сердцу, свет -- уму,

Да! Чувства в них восторженны и пылки,--

Что ж? их бросают в черную тюрьму,

Морят морозом безнадежной ссылки...

Или болезнь наводит ночь и мглу

На очи прозорливцев вдохновенных,

Или рука любовников презренных

Шлет пулю их священному челу;

Или же бунт поднимет чернь глухую

И чернь того на части разорвет,

Чей блещущий перунами полет

Сияньем обнял бы страну родную.

В «черной тюрьме» и «безнадежной ссылке» влачили свои дни поэты-декабристы и среди них Кюхельбекер; «болезнь навела... мглу» на очи Ивана Козлова (Кюхельбекер писал это стихотворение уже полуслепым); «презренный любовник» -- Дантес; наконец последние строки -- об ужасной смерти Грибоедова.

Далеко глядел Пушкин, когда предупреждал друга стихотворца о небывалой трудности поэтической стези («катится мимо их Фортуны колесо»), когда с печалью говорил о поэтах земли: «их жизнь -- ряд горестей, гремяща слава -- сон». Кюхельбекеру достался бесконечный «ряд горестей» и даже тени «гремящей славы» не довелось ему узнать. Но никогда он не пожалел, что стал в ряд с теми, о ком скорбел в «Участи поэтов».

Из Лицея Кюхельбекер (он окончил с серебряной медалью), как и Пушкин, был выпущен в Главный архив Иностранной коллегии. Но «шаркуном» - чиновником он не мог стать по самой своей природе; вот и получилось, что бедствия подстерегли его чуть ли не у лицейского порога. Он даже собирался покинуть Петербург и учительствовать где-то в глуши, но мать воспротивилась, и, в конце концов нашлось Вильгельму место преподавателя российской словесности в том самом Благородном пансионе, где учились Лев Пушкин, С.А. Соболевский, П.В. Нащокин. Все они горячо любили энтузиаста-словесника, воспитывавшего в них не только литературный вкус (на этот счет чутье у Кюхельбекера было отменное, хотя, бывало, он увлекался и превозносил авторов слабых), но и беззаветную любовь к Отечеству. Одновременно он взял и частный урок: обучал основам наук способного, но ленивого мальчика Мишу Глинку -- будущего великого композитора. Кажется, это был единственный период в жизни Кюхельбекера, когда директор Лицея рискнул написать про него: «Кюхельбекер живет как сыр в масле... присутствует очень прилежно в обществе любителей словесности, и... в каждый почти номер «Сына Отечества» срабатывает целую кучу гекзаметров. Кто бы подумал, когда он у нас в пруду тонул, что его на все это станет?» Он был участником празднования самых первых лицейских годовщин в 1817 и 1818 гг.-- вместе с Пушкиным и другими лицеистами в октябрьские дни ездил в Царское Село, вспоминая прекрасные времена лицейского братства. В 1819 г. он, правда, ухитрился повздорить с Пушкиным и даже вызвать его на дуэль за очередную эпиграмму с вошедшими потом чуть ли не в пословицу словами: «и кюхельбекерно и тошно». Но Пушкин стрелять в Кюхельбекера не стал, а бросил пистолет. Тут же они помирились.

Однако уже весной 1820 г. мирные будни Кюхли были нарушены: узнав, что Пушкину грозит царская расправа, Кюхельбекер, даже не оглянувшись на свои скромные жизненные блага, с таким трудом добытые, ринулся на защиту друга. Он прочитал в Вольном обществе любителей словесности стихотворение «Поэты»:

И ты -- наш новый Корифей,

-- Певец любви, певец Руслана!

Что для тебя шипенье змей,

Что крик и Филина и Врана? --

Лети и вырвись из тумана,

Из тьмы завистливых времен.

Сразу же после публичного чтения этих стихов министр внутренних дел получил донос на Кюхельбекера. Тучи сгущались теперь над головою двух поэтов. К счастью, помог третий: Дельвигу предложили место секретаря при богатом вельможе А.Л. Нарышкине, отъезжавшем в заграничное путешествие, и Дельвиг отказался от выгодного предложения в пользу Кюхельбекера.

6 мая 1820 г. уехал в ссылку Пушкин, 8 сентября 1820 г. отправился за границу Кюхельбекер. С тех пор они встретились один-единственный раз и пробыли вместе несколько минут, пока их не растащили жандармы.

Обязанности секретаря Кюхельбекер, по-видимому, исполнял с прохладцей. В Германии он посетил Гёте -- университетского однокашника своего отца. В дневнике Кюхельбекер записал об этом в довольно будничном тоне: «Мы, наконец, довольно сблизились: он подарил мне на память свое последнее драматическое произведение и охотно объяснил мне в своих стихотворениях все то, что я мог узнать единственно от самого автора... Гёте позволил мне писать к себе и, кажется, желает, чтобы в своих письмах я ему объяснил свойство нашей поэзии и языка русского: считаю приятной обязанностью и по возвращении в С.-Петербург займусь этими письмами, в которых особенно постараюсь обратить внимание на историю нашей словесности, на нашу простонародную поэзию». Обстоятельства последних лет жизни, проведенных Кюхельбекером на свободе, помешали ему выполнить это обещание.

В Париже он прочитал несколько лекций о литературной жизни России разных периодов. Лекции были полны свободолюбивых идей, ненависти к деспотизму и читались без оглядки на бдительное око царских слуг. Русское посольство во Франции немедленно приняло меры: Кюхельбекер был выслан в Россию.

В кишиневской, одесской, псковской ссылке Пушкин постоянно думает о Кюхельбекере; он следит за его литературной судьбой, вместе с Вяземским безуспешно пытается пристроить его на службу в Одессу. Однако с тех пор, как Кюхельбекер примкнул к литературной группе, которую принято называть младшими архаистами (главными представителями ее были А.С. Грибоедов и П.А. Катенин), пути лицейских друзей-поэтов несколько разошлись. Добрейший Дельвиг упрекал его: «Ах! Кюхельбекер! Сколько перемен с тобою в 2 - 3 года... Так и быть. Грибоедов соблазнил тебя. На его душе грех». Однако, само по себе «антиромантическое» изменение литературных позиций не отдалило бы Кюхельбекера от Пушкина. Великий поэт с живым интересом относился к литературным поискам «младших архаистов» и не раз доказывал это в статьях и письмах. В сущности, ему была близка мысль Кюхельбекера: «Вера праотцов, нравы отечественные, летописи, песни и сказания народные -- лучшие, чистейшие, важнейшие источники для нашей словесности».

На беду Кюхельбекер, по-видимому, усмотрел для себя нечто обидное в письмах Пушкина петербургским знакомым, которые усердно распространял без надобности Лев Сергеевич. Блестящий исследователь литературных взаимоотношений поэтов пушкинского круга, биограф Кюхельбекера Ю.Н. Тынянов, предполагает, что в первой половине 1822 г. Кюхельбекер написал Пушкину какое-то письмо, до нас не дошедшее. Пушкин, в свою; очередь, довольно резко критиковал некоторые стихи Кюхельбекера (например, потешался над нелепым выражением «резвоскачущая кровь»).

Со своей стороны, Кюхельбекер был несправедлив к некоторым сочинениям Пушкина, порой поспешая со скороспелыми выводами. Он отмечал в дневнике: «Господина Онегина (иначе же нельзя его называть) читал, есть места живые, блистательные, но неужели это поэзия?» Он требовал открытой гражданственности и публицистического пафоса и не принял -- или не хотел принять -- тона, избранного Пушкиным в первых главах «Онегина».

Между тем создатель «Онегина», давно сменивший «гнев на милость» (он еще из Одессы писал общему знакомому о Кюхельбекере: «Он на меня надулся, бог весть почему. Помири нас»), ждал в Михайловском «запоздалого друга», надеясь поговорить «о бурных днях Кавказа, о Шиллере, о славе, о любви». Кюхельбекер собирался поехать к Пушкину, но так и не успел этого сделать.

Последние годы перед восстанием декабристов были для него нелегкими. Вернувшись из Европы, он отправился служить на Кавказ в должности чиновника «по особым поручениям». Однако особых поручений он не исполнял, и генерал Ермолов вынужден был вскоре отправить его восвояси за очередную дуэль. Единственным светлым пятном в то время была для него окрепшая дружба с Грибоедовым, с которым он изо дня в день общался в Тифлисе. При нем сцена за сценой писалось «Горе от ума».

Ю.Н. Тынянов, может быть, несколько увлекаясь, усматривает в Чацком черты Кюхельбекера.

Почти весь 1822 год и первую половину 1823-го Кюхельбекер провел в деревне Закуп Смоленской губернии, принадлежавшей семейству его старшей сестры. Он наблюдал сельскую жизнь и напряженно работал над трагедией «Аргивяне», стихами, драматическими сценами и т. д.

Возвратившись из деревни и поселившись в Москве, Вильгельм Карлович совместно с В.Ф. Одоевским принялся за подготовку альманаха «Мнемозина», надеясь на успех денежный и литературный. Первая книжка «Мнемозины» принесла некоторый доход, вторая едва себя окупила, третья была убыточной.

Пушкин, понимая, что Кюхлю поддержать необходимо -- тому попросту не на что было жить,-- дал в 4-ю книжку «Мнемозины» стихотворение «К морю». Там же помещены песни на слова Пушкина: «Татарская песня» из «Бахчисарайского фонтана» (музыка В.Ф. Одоевского) и «Слеза» (музыка М.Л. Яковлева). Но 4-я книжка все-таки оказалась последней -- наступил декабрь 1825 года.

В 1825 г. Кюхельбекер перебирается в Петербург и оказывается в предгрозовой атмосфере приближающихся революционных событий. Ближайшими его друзьями становятся К.Ф. Рылеев, А. Бестужев, А. Одоевский. В «Алфавите декабристов», построенном на материалах следствия, о Вильгельме Карловиче Кюхельбекере говорится: «Принят в Северное общество в последних числах ноября 1825 года. На совещаниях нигде не был; а 14-го декабря, узнав о замышляемом возмущении, принял в оном живейшее участие; ходил в Московский полк и Гвардейский экипаж. 14-го декабря был в числе мятежников с пистолетом, целился в великого князя Михаила Павловича и генерала Воинова (уверяет, что, имея замоченный пистолет, он целился с намерением отклонить других с лучшим орудием). По рассеянии мятежников картечами, он хотел построить Гвардейский экипаж и пойти на штыки, но его не послушали. После чего он скрывался побегом в разных местах, переодевшись в платье своего человека с ложным видом, в коем переправил год из 1823 на 1825. Пойман в Варшаве».

В общем, этот канцелярский документ достаточно точен в деталях. Но разве дано ему выразить тот неподдельный восторг, который охватил истинно поэтическую натуру, самоотверженного человека -- коллежского асессора Кюхельбекера при мысли о грядущей свободе? Разве поняли властители и судьи, что перед ними добряк, не способный и мухи обидеть, но готовый отдать жизнь за общее благо, готовый пойти «на пытки» и погибнуть во имя спасения друзей?

Как ни странно, приметному, многим известному, ничего не смыслившему в конспирации Кюхле удалось скрыться из Петербурга. Путешествуя по поддельному «виду» (т. е. документу), он побывал у родных и добрался до Варшавы. 30 декабря в петербургских газетах появилось объявление: «По распоряжению полиции отыскивается здесь коллежский асессор Кюхельбекер, который приметами: росту высокого, сухощав, глаза навыкате, волосы коричневые, рот при разговоре кривится, бакенбарды не растут; борода мало зарастает, сутуловат и ходит, немного искривившись; говорит протяжно, от роду ему около 30 лет.-- Почему поставляется в непременную обязанность всем хозяевам домов и управляющим оными, что если человек таких примет у кого окажется проживающим или явится к кому-либо на ночлег, тотчас представить его в полицию: в противном случае с укрывателями будет поступлено по всей строгости закона». Приметы услужливо сообщил полиции Фаддей Булгарин. 19 января 1826 г. около Варшавы Кюхельбекера схватили. На следствии он откровенно объяснил, какие именно обстоятельства побудили его примкнуть к восставшим: 1. Злоупотребления и взятки государственных служащих; 2. «Угнетение истинно ужасное» крепостных крестьян; 3. Упадок торговли и промышленности; 4. Развращение нравов в простом народе; 5. Недостатки воспитания и образования дворянства; 6. Невежество простого народа; 7. Притеснения цензуры; 8. Республиканские убеждения. Все было изложено с самоубийственной откровенностью -- вполне в духе Кюхельбекера.

Он был причислен к преступникам, достойным казни «отсечением головы». Но его пощадили и бросили в «черную тюрьму» на долгие годы.

Еще в Закупе в 1822 - 1823 гг. Кюхельбекер полюбил однофамилицу своего друга Авдотью Тимофеевну Пушкину. Он собирался жениться, когда «Мнемозина» немножко улучшит его материальные дела. Но тоже не успел.

15 октября 1827 г. фельдъегерь в сопровождении жандармов перевозил государственного преступника Кюхельбекера из Шлиссельбургской крепости в Динабургскую.

Пушкин не забывал Кюхлю никогда. Он сделал все, чтобы вернуть его в литературу -- хотя бы под псевдонимами или анонимно. Сначала помогал Дельвиг, располагавший «Северными цветами», «Подснежником» и «Литературной газетой», потом стало еще труднее. Несмотря на прямой риск, Пушкин напечатал мистерию Кюхельбекера «Ижорский», книгу «Русский Декамерон», статью «Мысли о Макбете». Став издателем «Современника», Пушкин рассчитывал «пробить» в печать произведения Кюхельбекера, но получил категорический отказ III Отделения. Пушкин несколько раз писал Кюхельбекеру. Письма дошли до адресата, но не сохранились. Через родственников Кюхельбекера Пушкин направлял ему книги, в том числе и свои сочинения. В бумагах Пушкина сохранился рукописный сборник стихотворений Кюхли.

14 декабря 1835 г. тюремные годы Кюхельбекера кончились. Он был отправлен на «вечное поселение» в Сибирь и присоединился к брату Михаилу в Баргузине. Но у Вильгельма Карловича не хватило сил, здоровья и жизнестойкости, чтобы «адаптироваться» в сибирских условиях. Известно, как много сделали для развития Сибири, как умело приспособились к новой жизни, принося огромную пользу себе и другим, братья Бестужевы, Пущин, Волконский. Они умели сочетать физическую работу с духовной жизнью и проявили стойкость на поселении. Справедливости ради надо сказать, что у многих из них были материальные средства, получаемые из дому. Кюхля был нищ, неумел, болен -- сказались десять лет одиночного заключения.

Он все же попытался «устроиться»: получил надел земли, построил дом и в январе 1837 г. женился на 19-летней дочери почтмейстера Дросиде Ивановне Артеновой. Но хозяйственные и семейные заботы не могли занять его душу и разум, а культурного круга в Баргузине фактически не оказалось. Заработки репетитора были ничтожные, скоро и вовсе кончились.

В Баргузине узнал Вильгельм Карлович о смерти Пушкина. Он не мог даже плакать -- не осталось больше душевных сил:

Итак, товарищ вдохновенный,

И ты! -- а я на прах священный

Слезы не пролил ни одной:

С привычки к горю и страданьям

Все высохли в груди больной.

Но образ твой моим мечтаньям

В ночах бессонных предстоит,

Но я тяжелой скорбью сыт,

Но, мрачный, близ жены, мне милой,

И думать о любви забыл...

Там мысли, над твоей могилой!

Последние годы жизни Кюхельбекера были беспросветными. Он переезжал из Баргузина в Акшу, из Акши в Курган, из Кургана в Тобольск. И нигде ему не было ни пристанища, ни покоя. Жена его не понимала, брат примирился с судьбой и всеми силами налаживал хозяйство, чего никак не мог сделать Вильгельм. 3 марта 1846 г. он продиктовал И.И. Пущину завещание и список своих рукописей, а 11 августа скончался. Дети его, Юстина и Михаил, были взяты родственниками отца в Петербург и определены в учебные заведения под фамилией Васильевых. В 1856 г. амнистия декабристам распространилась и на детей Кюхельбекера: они получили право носить фамилию своего отца.

2. Роман Ю.Н. Тынянова «Кюхля»

Известному писателю и ученому Ю.Н. Тынянову посчастливилось приобрести все бумаги Кюхельбекера в начале 1930-х годов. Тынянов написал на этом материале роман «Кюхля», получивший очень большую известность, исследования «Пушкин и Кюхельбекер», «Архаисты и Пушкин» и ряд других. Но словно злой рок преследовал лицейского чудака: в 1941 г. в блокадном Ленинграде часть архива его исчезла. Но труд Тынянова не пропал: Кюхля стал знаменитым. Много раз издавались его стихотворения, избранные произведения других жанров; ни одна антология поэтов пушкинского времени не обходится без его стихов. Литературоведы продолжают архивные изыскания. В 1979 г. в серии «Литературные памятники» вышло превосходное издание дневника, статей и прозы Кюхельбекера -- истинный памятник другу Пушкина, чистому сердцем человеку и одаренному писателю. Книга эта, по всеобщему признанию, стала лучшим художественным произведением о движении декабристов, хотя ее главным героем был человек, отнюдь не относившийся к числу наиболее значительных его участников.

Разумеется, Тынянов не стремился развернуто и всесторонне изобразить всю историю декабризма. К своей задаче он и подошел не как историк, а как художник, хорошо знающий историю, воодушевленный определенной поэтической концепцией. Поэтому революционное движение лучших людей двадцатых годов XIX века против самодержавно-крепостнического строя и кульминационный момент движения -- восстание на Сенатской площади 14 декабря 1825 года, его трагические итоги -- все это дано в романе через судьбу, через историю жизни главного героя повествования, чьей гибелью оно завершается.

Роман Тынянова, его герой, его сюжет, стиль, манера повествования, ритм были полемически направлены не только против дореволюционной исторической беллетристики, но и против целой серии исторических пьес, занимавших в театральном репертуаре 1924 - 1926 годов значительное место. «Заговор императрицы» и «Азеф», «Фаворитка Петра I», «Петр III и Екатерина II», «Семь жен Ивана Грозного» -- такие пьесы имели громкий, а часто и длительный сценический успех. Эти драмы и мелодрамы, как и соответствующие кинофильмы 1924 - 1927 годов, удовлетворяли не столько потребности в переосмыслении истории, сколько в обнародовании ее «тайн», в приобщении к сенсационным ее фактам. Однако разоблачение позорных тайн прошлого, изображение «грязи у престола» в этих мелодрамах с увлекательной интригой совершалось художественными средствами, у этого же прошлого заимствованными.

Поэтическая концепция «Кюхли» исключала обращение к «тайнам» истории, к запутанной и захватывающей интриге. Не тайны истории, а ее драмы и трагедии, ее противоречивый ход, преломляющийся в драмах участников социально-политических движений России,-- вот что увлекало родоначальников советского исторического романа.

К пониманию того, насколько смелым художнически и продуманным был выбор Тыняновым героя, может приблизить одно из высказываний Е.А. Баратынского, увидевшего в характере Кюхельбекера сходство с характером «женевского чудака» (Жана Жака Руссо). Для Баратынского Кюхельбекер -- человек «достойный уважения и сожаления, рожденный для любви к славе (может быть, и для славы) и для несчастья».

В центре повествования об эпохе декабризма Тынянов поставил «чудака» -- фигуру, согласно общепринятым представлениям, нетипическую. Обращение к такого рода фигурам имеет, однако, свою традицию в русской литературе. Вспомним слова грибоедовского Чацкого: «Я странен, а не странен кто ж? Тот, кто на всех глупцов похож». Здесь уместно привести и рассуждение «От автора», которым открываются «Братья Карамазовы». Ф.М. Достоевский говорит об Алеше: «это человек странный, даже чудак». Дают ли «странность и чудачество» право на внимание писателя? -- спрашивает Достоевский и отвечает на этот вопрос неожиданно: «Чудак «не всегда» частность и обособление, а, напротив, бывает так, что он-то, пожалуй, и носит в себе сердцевину целого...» Достоевский тут же называет свои рассуждения «смутными», но они органически входят в систему его представлений о возможностях и задачах литературы. Изображая фигуры «странные» и «нетипические», «наивные» и «смешные», литература, полагал Достоевский, способна постичь суть изображаемой эпохи, ее тенденций, поисков и идеалов, сконцентрировано выражаемых в человеческих отношениях и судьбах. Не случаен поэтому постоянный интерес Достоевского к «смешному» Дон-Кихоту. Но ведь своеобразным, благороднейшим и наивнейшим Дон-Кихотом предстает у Тынянова и Кюхельбекер, чья судьба изображена в ее подлинном и глубоком трагизме. Писатель не скрывал совершаемых его героем «нелепостей», но главное здесь -- поступки, продиктованные несвойственным «нормальному» человеку воодушевлением, одержимостью высокими помыслами.

Неожиданным для повествования об исторических событиях оказался самый поэтический строй «Кюхли». Такое построение «Кюхли», где время изображается не в своем спокойном и последовательном протекании, а в «разрывах» и скачках, где действие резко переносится из одной точки пространства в другую, позволило писателю показать не только сдвиги в характере героя, контрастную смену его состояний, но и «вместить» в роман «образ времени», чреватого восстанием декабристов и его разгромом.

Была какая-то странность, некое противоречие между заглавием «Кюхля» и подзаголовком «Повесть о декабристе». «Кюхля» -- слово необычное, и, конечно же, не имя, а, скорее всего ироническое прозвище. И прямо тут же на обложке -- слова другие, говорившие о серьезном, о значительном, об одном из самых важных общественных движений в истории России -- о декабризме. Контраст здесь явно входит в замысел автора: названием книги давалось понять, что на ее страницах речь пойдет о вещах непростых и противоречивых -- лишь по видимости странных и даже смешных.

Сюжет романа разрастается и вширь и вглубь как бы рывками. Различные эпизоды жизни героя связываются при этом несколькими главными мотивами, характеризующими и его, и движение, в которое он втягивается.

Уже в первой главе -- «Виля», камерной и семейной, когда мальчик пытается бежать из дома и затея эта проваливается, он «теряет почву под ногами». Мотив уходящей из-под ног почвы окажется одним из главных мотивов всего романа.

Из дома Кюхельбекеров, с его сентиментальной атмосферой, писатель, следуя популярному в кино принципу монтажа эпизодов, сразу же переносит нас в Царскосельский Лицей. Здесь атмосфера совсем иная. Сюда проникает «волнами, кругами» идущий по всей стране страх перед набирающей силу аракчеевщиной и ненависть к ней, нарастающее недовольство императором Александром I, его внутренней и международной политикой. Тут бурлят страсти, резко проявляют себя симпатии и антипатии. Лицеисты втянуты в литературную борьбу, но живут не только ею. Одни хотят стать усердными слугами господствующего режима. Другие думают о служении не режиму, а родине. Третьим их будущее вовсе неясно.

На вопрос: «Куда вы собираетесь?» -- Кюхельбекер отвечает: «Не знаю». И не потому, что у него нет способностей и пристрастий. Напротив: налицо и то и другое. Но, быть может, это «не знаю» -- свидетельство не только беспомощности, но и нежелания приспосабливаться к сложившимся нормам и стремления строить жизнь по-своему? Может быть, в этом «не знаю» -- предощущение того, что его судьба будет решаться какими-то обстоятельствами, теперь ему еще не ведомыми.

Нота грусти, временами звучащая и в первой главе, на заключительных страницах второй, хотя и названной иронически «Бехелькюкериада», становится господствующей. Пушкин читает Вильгельму свою «Разлуку» -- строки еще не вполне самостоятельные, несвободные от ходовых поэтических формул. Нарисованная Тыняновым сцена чтения этих стихов полна волнующей юношеской эмоцией ожидания, надежд и грустных предчувствий. Состоятся ли любовь, пройдет ли жизнь в «счастливой тишине»? Изображением двух умолкших, растерянных, полных нежности друг к другу лицеистов, щемящей душу интонацией повествования Тынянов готовит нас к предстоящим драматическим событиям.

Сразу же вслед за лирической сценой прощания -- глава с названием «Петербург». Потом будут главы, названия которых -- «Европа», «Кавказ», «Деревня» -- дают нам представление о том, как раздвигаются рамки сюжета. В главах «Сыны отечества», «Декабрь» и «Петровская площадь» местом действия снова становится Петербург, а главы «Побег», «Крепость» и «Конец» выводят нас далеко за пределы столицы.

Жизнь Кюхельбекера предстает в романе как странничество, как непрерывное скитальчество. Тынянов ничего тут не выдумывает, он верен правде дошедших до нас документов, фактов, свидетельств современников. Его роман можно было бы назвать документальным в том смысле, что все главные события, все обстоятельства жизни героев могут быть подтверждены сохранившимися документами.

Свою задачу художник видел не в том, чтобы излагать документы или вкладывать в уста героев цитаты из них, а в том, чтобы, давая волю воображению, «заходить за документы», объясняя и трактуя факты, выявляя их скрытый смысл.

Неприкаянность Кюхельбекера, его скитальчество -- факт документированный. Но что за этим скрывалось? Каковы тут были причины? Возводить ли это в одну из доминант его жизни? Осмысляя эти вопросы, Тынянов-романист опирается на письмо Грибоедова к своему другу С. Бегичеву от 9 сентября 1825 года из Симферополя, сделавшегося автору письма «тошнее Петербурга». Сообщение о переезде в новое место Грибоедов сопровождает многозначительными размышлениями: «Отчего я туда пускаюсь что-то скрепя сердце? Увидишь, что мне там несдобровать, надо мною носятся какие-то тяжелые пары Кюхельбекеровой атмосферы, те, которые его отовсюду выживали...»

Как видим, еще до декабрьских событий, до того, как Кюхельбекера перевозили из крепости в крепость, прежде чем надолго заточить в одной из них, еще до того, как его скитания возобновились в Сибири, Грибоедов уже увидел в вынужденном скитальчестве друга характерную особенность и его жизни, и своего собственного существования. Слово «несдобровать» оказалось пророческим относительно их обоих.

Что же происходит с Кюхельбекером и Грибоедовым, кто их «выживает», откуда это их скитальчество, ведущее к гибели? Отвечая на данные вопросы в двух первых своих романах, Тынянов полемизировал с традиционными точками зрения и резко их отвергал.

В дореволюционной буржуазной науке, а особенно в художественной литературе (например, в романах одного из писателей-символистов «Александр Первый» и «14 декабря») декабристы часто представали людьми, оторванными от исторически-конкретных социальных противоречий своего времени и вовсе чуждыми интересам народных масс.

Их движение трактовалось как чистая «интеллигентщина» -- плод отвлеченной мечтательности, легкомысленных или болезненных фантазий. Взгляды эти были живучи и в первые пореволюционные годы.

Были ли декабристы и впрямь «беспочвенными» людьми? Тема «почвы» имеет важное значение в «Кюхле». Она тут, можно сказать, доминирует. Еще в первой главе книги, как мы помним, почва уходит из-под ног мальчика Вильгельма. Но вот прошло детство, закончен Лицей, начался Петербург. Казалось бы, в столице у Кюхельбекера все устраивается к лучшему. Завязывается даже что-то вроде романа с Софи Пономаревой. Но на деле происходит другое: «Почва уходила из-под ног Вильгельма. Часто ночью он вскакивал, садился на постели и смотрел, выкатив пустые глаза, на спящий как бы в гробу Петербург. Хладная рука сжимала его сердце и медленно -- палец за пальцем -- высвобождала... Подземные толчки потрясали жизнь, и Вильгельм их болезненно ощущал. Каждый день эти толчки раздавались во всей Европе, во всем мире». Под ногами героя Тынянова почва истории колеблется революционным движением в Испании и национально-освободительной войной в Греции, студентом Зандом, убившим реакционера и шпиона Коцебу, ремесленником Лувелем, убившим герцога Беррийского, Пушкиным, «наводнившим» Россию «возмутительными» стихами и сосланным на юг.

Метафору колеблющейся почвы Тынянов еще больше усложняет словами: «Таков был календарь землетрясений европейских». Эти слова исходят не то от повествователя, не то от самого героя. Уже не колебаниям и толчкам уподобляются события, волнующие героя, а землетрясениям.

Судьба героя соотнесена у Тынянова с реальной историей. Именно она становится поприщем деятельности Кюхельбекера. Причины его неприкаянности, его метаний и скитальчества не в оторванности от жизни, а, напротив, в остром ощущении стоящих перед родиной проблем и поисках путей к их решению.

И тогда обнаруживается внутренняя связь между, казалось бы, разрозненными и случайными событиями жизни Кюхельбекера, а сам он предстает перед нами активным участником главного общественного конфликта своего времени -- между дворянскими интеллигентами, вступившими на путь революционной борьбы, и противостоящей им самодержавно-крепостнической государственной системой.

Так все более выявляются главные темы «Кюхли»: интеллигенция и общественная реакция, интеллигенция и революционное освободительное движение.

Избрав героем романа о декабризме явного неудачника, осмеянного при жизни, человека, вступившего в тайное общество незадолго до восстания, Тынянов разглядел в этой фигуре характернейшие черты идейного, духовного облика людей, поднявших восстание 14 декабря. В мечтаниях и метаниях Кюхли, в странностях его поведения, в его судьбе Тынянов обнаруживает резкое, порою эксцентричное выражение того, чем жили и Рылеев с его взрывающимся гневом, и Грибоедов с его тихой злостью, и Чаадаев с его надменностью, и Николай Тургенев с его ораторским пафосом.

Сближающая их всех страсть к уничтожению крепостнического рабства у Кюхельбекера, как и другие его страсти, принимает наиболее резкие, быть может, даже аффектированные формы.

Характер Кюхельбекера, трогательная чистота и возвышенность его чувств, пылкость сердца, непримиримого к несправедливости и жестокости, к любым формам порабощения человеческой личности, самая его доброта -- все это позволяет Тынянову показать одну из важнейших, с его точки зрения, особенностей декабристского движения.

Заключение

Сама история, сама жизнь дописали эпилог к биографии Вильгельма Карловича Кюхельбекера. Необычайно много трудился он в годы тюрьмы и ссылки. Поэмы «Зоровавель», «Юрий и Ксения», «Сирота». «Агасвер», роман «Последний Колонна», историческая трагедия «Прокофий Ляпунов», переводы трагедий Шекспира «Макбет» и «Генрих IV» - далеко не полный перечень написанного Кюхельбекером. Были еще лирические стихи, которые в последние годы становились все глубже по мысли, все яснее по языку:

Мне нужно забвенье, нужна тишина:

Я в волны нырну непробудного сна;

Вы, порванной арфы мятежные звуки,

Умолкните думы, и чувства, и муки.

Да! Чаша житейская желчи полна;

Но выпил же я эту чашу до дна,--

И вот опьянелой, больной головою

Клонюсь и клонюсь к гробовому покою.

Узнал я изгнанье, узнал я тюрьму,

Узнал слепоты нерассветную тьму,

И совести- грозной узнал укоризны,

И жаль мне невольницы -- милой отчизны...

Кроме того, сохранился еще и «Дневник» узника и поселенца Вильгельма Кюхельбекера -- неопровержимое свидетельство широты и глубины его взглядов, публицистического и критического дара.

После смерти Кюхельбекера остался сундук с не увидевшим свет при его жизни творчеством поэта. Этот архив представлял собой большое полное собрание ненапечатанных стихов и прозы Кюхельбекера и его дневник.

Он попал к редактору журнала «Русская старина» М.И. Семевскому только через три десятка лет.

Список источников и литературы

1. Кюхельбекер В.К. Избранные произведения. В 2-х томах. Издание подготовила Н.В. Королева. М.-- Л.,- 1967.

2. Кюхельбекер В.К. Путешествие. Дневник. Статьи. Издание подготовили Н.В. Королева, В.Д. Рак. Л.,- 1979.

3. Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 4 т. М.,- 2001.

4. Жуковский В.А. Избранные сочинения в 2 т. М.,- 1989.

5. Керн А.П. Воспоминания. Дневники. Переписка. М.,- 1974.

6. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. Т. I - XVII. М.-Л., 1937 - 1959.

7. Пущин И.И. Записки о Пушкине. Письма. М.,- 1956.

8. Тынянов Ю.Н. Кюхля. М.,- 1981.

9. Тынянов Ю.Н. Пушкин и его современники. М.,- 1969.

10. А.С. Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 1-- 2. М.,- 1974.

11. Вересаев В.В. Спутники Пушкина. - М.,- 1937.

12. Грот Я.К. Пушкин, его лицейские товарищи и наставники. Статьи и материалы. Изд. 2-е. СПб.,- 1999.

13. Друзья Пушкина. Переписка; Воспоминания; Дневники. В 2-х т. Т. 1 / Сост. биографические очерки и прим. В.В. Кунина.-- М.: Правда,- 1985.

14. Лотман Ю.М. Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя. Л.,- 1982.

15. Писатели-декабристы в воспоминаниях современников. В 2-х томах. М.,- 1980. Т. 2.

16. Пушкин и его современники. Материалы и исследования. Вып. I -- СПб.,- 2004.

17. Черейский Л.А. Пушкин и его окружение: Словарь-справочник. Л., 1975.

18. Эйхенбаум Б. О прозе. Л.,- 1969.