"Слово о полку Игореве" и "Задонщина"

«Слово о полку Игореве» и «Задонщина»

История древней русской литературы знает немало случаев, когда писатель, изображая современные ему события и исторических деятелей, пользуется особо привлекшими его внимание литературными картинами давно минувшего и характеристиками героев далекого прошлого.

Например, похвала-характеристика Владимира Мономаха, сохранившаяся в Лаврентьевской летописи, послужила литературным образцом для панегиристов князя Всеволода Юрьевича и его сыновей - они дословно переносили из нее то, что в их представлении определяло идеальный образ носителя высшей феодальной власти.

Когда в 1370-х годах Суздальско-Нижегородская земля нуждалась в оправдании своих притязаний на церковную самостоятельность, мних Лаврентий суздальского князя Юрия (Георгия) Всеволодовича не только стилизовал под «добродетельного» Владимира Мономаха, каким изображала его похвала XII в., но наделил его и «мученическими» чертами, взятыми из литературного портрета князя Андрея Боголюбского.

Обе литературные характеристики - Владимира Мономаха и Андрея Боголюбского - еще раз откликнулись в похвале Константину Всеволодовичу. Четыре сына князя Ростислава наделяются чертами поведения их отца, в том самом литературном выражении, какое им дано летописцем Ростислава.

Для многих писателей до XV-XVI вв. «классическими» образцами были повести - жития князей Бориса и Глеба, Александра Невского. Талантливое описание разорения Русской земли татаро-монголами, сделанное Серапионом Владимирским, послужило почти через три столетия образцом для псковича, изображавшего насилия московских наместников в только что присоединенном к Москве Пскове, и т. д.

Литература Киевского периода, как и искусство этого времени, в века феодальной раздробленности представлявшегося периодом могущества единого Русского государства, вдохновляла многих писателей и художников, переносивших выработанные «классические» формы в описание современных событий, в новые постройки, в живописные образы.

К числу авторов, нашедших в литературе именно этого периода художественный образец для своего произведения, относится и Софоний Рязанец, решивший рассказать своим современникам о Куликовской битве картинами «Слова о полку Игореве». Таким образом, его замысел не представляет ничего необычного в практике писателей феодального периода.

Подобные примеры освоения в новой исторической обстановке художественного наследия прошлого отнюдь не дают основания расценивать их как «плагиаты» и не снижают их эстетической ценности, когда само сознательное обращение к готовым образцам отвечает заданию художника, оправдывается его идейно-художественным замыслом. Раскрывая связь позднейшего произведения искусства с его прототипом, исследователь не ограничивается простым установлением факта: он стремится именно в этом замысле найти причину обращения художника к данному образцу.

Обычно без труда определяется, которое из двух перекликающихся произведений является оригиналом. В особом положении оказались два памятника, идейно и художественно связанные между собой, - «Слово о полку Игореве» и «Задонщина».

Каждый из этих памятников посвящен точно датируемому событию - походу Игоря Святославича на половцев 1185 г. и Куликовской битве 1330 г. Но в то время как «Задонщина», хотя и неизвестная в авторском или близком к нему списке, все же дошла в рукописи 1470-х годов и в более поздних, а потому датировка ее не вызывала больших споров, судьба «Слова о полку Игореве» дала скептикам дополнительный повод усомниться в его близости к описанному в нем событию.

Это произведение даже и в сгоревшем мусин-пушкинском списке читалось лишь в копии не старше конца XV в. За три столетия, отделяющие эту копию от авторского текста, не дошло ни одного списка, а в довершение всего и мусин-пушкинская рукопись сгорела, и единственными свидетельствами ее существования остались издание 1800 г., Екатерининская копия и переводы конца XVIII в. Вспомним, что лишь в 1824 г. появились в печати [1] сведения о псковском Апостоле 1307 г., найденном К. Ф. Калайдовичем, который отметил, что в этой рукописи есть приписка, представляющая по существу цитату из «Слова о полку Игореве», умело приспособленную к сообщению о междукняжеской борьбе начала XIV в., а до 1852 г. не была известна «Задонщина», фразеологией «Слова» украсившая рассказ о Куликовской битве.

В такой обстановке раздались голоса первых скептиков, усомнившихся в подлинности «Слова». Но после опубликования приписки к Апостолу 1307 г. и текста «Задонщины» пробел между авторским текстом «Слова» и мусин-пушкинским сборником несколько заполнился: явились следы знакомства с памятником конца XII в. в начале и в конце XIV в. Характерно, что один из этих следов вел на Псковщину, с которой, судя по некоторым чертам в языке мусин-пушкинского текста, был связан и сгоревший сборник. Теперь скептикам, чтобы обосновать свою точку зрения на «Слово» как на позднюю подделку, пришлось доказывать, что и приписка 1307 г. имела общий с ним «источник» [2] и «главным образцом» этой «подделки» была «Задонщина».

Семьдесят лет тому назад Луи Леже, родоначальник новейшего отряда скептиков, подвергающих сомнению подлинность «Слова о полку Игореве», раздумывая над выводами исследователей, установивших использование «Слова» автором «Задонщины», предложил «перевернуть гипотезу и задать вопрос, не вдохновлялся ли певец Игоря „Задонщиной“?» [3] Опыты такого «переворачивания гипотезы» широко известны, как и полемика с ними.

В настоящей статье мы отрешимся временно от достаточно обоснованного представления о «Задонщине» как позднем отголоске поэтической традиции «Слова» и, сравнивая сходные эпизоды обоих памятников (причем «Задонщину» будем брать не в более или менее искаженных чтениях отдельных списков, а в предположительно восстановленном, максимально близком к «Слову» тексте), проверим еще раз шаг за шагом, какой же из двух сопоставляемых текстов с большим правом может рассматриваться как первичный, что? из чего правдоподобнее выводить, другими словами - есть ли научное и художественное основание «переворачивать» гипотезу [4].

В предисловии к «Задонщине» лишь одно название реки, на которой в прошлом русские потерпели поражение от «поганых», «Каяла» - напоминает «Слово о полку Игореве». Однако ввиду того, что «река Каяла», как место битвы, есть и в описании похода Игоря Святославича в Ипатьевской летописи, не будем сближать наши памятники на основании наличия в обоих этого до сих пор не вполне ясного географического (или стилистического?) названия [5]. Несомненная перекличка «Задонщины» и «Слова» начинается с одной и той же вводной фразы, которой каждый автор предваряет свое повествование:

Не лепо ли ны бяшеть, братие, начяти старыми словесы трудных повестий о плъку Игореве, Игоря Святъславлича? Лутче бо нам ест, братие, начати поведати инеми словесы о похвалных о нынешних повестех о полку великого князя Дмитрея Ивановича и брата его князя Владимера Ондреевича.

В «Слове» «трудные повести» - рассказ самого автора «о полку» Игоря; в «Задонщине» создался сложный и не вполне ясный оборот, в котором «похвальные нынешние повести о полку» великого князя - это как будто чей-то уже существующий рассказ о Куликовской битве, «поведати иными словесы» о котором обещает Софоний. Фраза была трудна и при переписке становилась еще туманнее; список У передает ее так: «...поведати иными словесы от похвальных сих и о нынешних повестех похвалу великому князю...» Совсем искажено чтение в списке С - здесь великий князь говорит брату: «Скажи ми, брате, коли и мы словесы о похвалных сих и о нынешних повестех а полк великого князя».

В зачине «Задонщины» прежде всего остается неясным, «лутче» чего Софоний считает свое намерение «поведати иными словесы» о Куликовской битве. Между тем начальное вопросительное «не лепо ли» «Слова» вполне оправдано следующим рассуждением автора о двух способах повествования: «старыми словесы» Бояна или «по былинам сего времени». Выбор между этими двумя способами и начинается с вопросительной формы зачина. Тавтологическое сочетание («поведати о ... повестех»), с тремя повторяющимися предлогами «о» - «начати поведати инеми словесы о похвалных о нынешних повестех о полку», с мало выразительными определениями «словес» и «повестей», не могло подсказать лаконичное, но сразу настраивающее на определенную тональность начинающегося рассказа выражение «Слова» - «начяти старыми словесы трудных повестий о плъку». Здесь каждое определение крепко связано с последующим текстом и сама вопросительная интонация оправдана дальнейшей характеристикой этих «старых словес», а вся повесть о походе, начавшемся с зловещих предзнаменований и кончившемся разгромом русских дружин, действительно «трудная». Расплывчатая вступительная фраза «Задонщины», построенная и синтаксически тяжело, не дает основания выводить из нее зачин-вопрос «Слова о полку Игореве».

«Слово», как известно, противопоставляет «старые словеса» песен Бояна, певца князей XI в., «былинам сего времени» - весь этот эпизод дает оценку художественного метода Бояна, которому автор предпочитает менее фантастическое изображение событий «сего времени». К «словесам» Бояна здесь применено то же определение, которое дается и князьям XI в. - героям его песен - «старый Ярослав», «старый Владимир» [6]. В «Задонщине» обещание «поведати иными словесы» о Куликовской битве, по-видимому, предупреждает, что Софоний поведет речь иначе - «по делом и по былинам», а не так, как выше он, «от книг приводя», вспоминал о печальном прошлом. Упоминание о Бояне в этом вступлении к «Задонщине» лишено оттенка противопоставления его песен «похвальной нынешней» повести Софония, наоборот, автор обещает такими же «песньми и гуслеными буйными словесы» воспеть своих героев, какими Боян славил старых русских князей.

Вторичность текста «Задонщины» в данном эпизоде подтверждается прежде всего самым появлением в сознании писателя конца XIV в. образа Бояна. У поэта XII в. естественно могло возникнуть воспоминание об этом вдохновенном певце второй половины XI в., чьи песни, еще сохранившиеся в памяти народа, конечно, он слышал и потому отчетливо представлял себе их содержание и поэтические качества.

Для писателя же конца XIV столетия образ Бояна не мог быть живым, так как невероятно, чтобы еще два века песни Бояна, а вместе с ними и имя их слагателя сохранились в народной памяти и дошли до современников автора «Задонщины». Откуда же в таком случае пришло в ее текст упоминание певца Бояна? Утверждая первичность «Задонщины» по сравнению с поэтическим памятником, рассказывающим о событии конца XII в., мы сразу останавливаемся перед этой загадкой. Но допустив, что о Бояне писатель конца XIV в. знал только по его литературному портрету XII в., мы без труда объясним отсутствие в повести Софония характеристики поэтического стиля незнакомого певца и противопоставления этого стиля его собственному рассказу «по делом и по былинам». Взамен перечня неизвестных ему героев песен Бояна Софоний, в соответствии со своими историческими представлениями, назвал имена тех крупнейших киевских князей, от которых вели свой род в XIV в. московские великие князья (Игоря Рюриковича, Владимира Святославича и Ярослава Владимировича).

Для автора «Задонщины» Боян - просто «гораздый гудец в Киеве», который пел «славы» князьям, сопровождая пение игрой на гуслях. «Живые струны» этих гуслей, по которым ударяли «гораздые персты» певца, - единственный поэтический штрих в рассказе о Бояне, напоминающий изображение вдохновенного поэта в «Слове». «Задонщина» туманно называет песни Бояна «гуслеными буйными словесы», и автор ее обещает такими же песнями «похвалить» и героев Куликовской битвы, добавляя при этом, что петь он будет «по делом и по былинам», но не противопоставляя этот принцип творческой манере Бояна. Если в «Слове» намерение поэта вести рассказ «по былинам сего времени» противостоит «замышлению Бояню», то в «Задонщине» «иные словеса», т. е. повествование «гуслеными буйными словесы» «по делом и по былинам», противопоставляется изложению, которое автор ведет в предисловии «от кних приводя». Итак, по «Задонщине» «гусленые буйные словеса» Бояна не противоречат изложению «по делом и по былинам». Но что значит это словосочетание? Почему понадобилось к ясному «по делом» добавлять «по былинам», т. е. также согласно с действительностью?

Это недоумение разъясняется, если мы сопоставим выражение «Задонщины» с точным определением замысла автора «Слова» «начать» свою песню «по былинам сего времени». Не вполне понятное уже для писателя XIV в. это выражение автор «Задонщины» дополнил словами «по делом». Не случайно и у переписчиков это «по былинам» вызывало недоумение, и они либо искажали его, либо пытались в данном сочетании осмыслить (в списке С - «по делом былым», в списке И-1 - «по делом погыбелю»).

В «Слове» есть метафорический трехчастный образ поэтической фантазии Бояна: он «растекашется мыслию по древу, серым вълком по земли, шизым орлом под облакы». В «Задонщине» находим отдаленно сходное с первой частью этой метафоры выражение - настолько туманное, что в списках оно было совершенно искажено, и лишь предположительно может быть восстановлен первоначальный смысл этой фразы, лишенный всякого оттенка метафоричности: «Но проразимся мыслию по землям» («но потрезвимся мысльми и землями» - И-1; «не проразимся мыслию но землями» - У; «не поразился мысленными землями» - С). Трудно себе представить, как даже из лучшего чтения этой фразы, которая в контексте должна была иметь смысл обращения к читателям - бросим мысленный взгляд по землям, помянем времена первых лет..., - можно было бы построить четко выраженный образ полета фантазии Бояна, который «растекашется мыслию...» К тому же в «Слове» эта метафора крепко связана с двумя следующими; в «Задонщине» предложение окинуть мыслью земли входит в деловитое обращение к читателю.

В итоге мы приходим к убеждению, что «Задонщина», с ее весьма смутным представлением о Бояне и о признаках его поэтического «замышления», не могла служить в данном эпизоде «главным оригиналом» для сложного метафорического образа «певца» XI в. и для противопоставления его поэтической манеры повествованию «по былинам сего времени», так четко выраженного в «Слове о полку Игореве». Но исключив из числа источников автора «Задонщины» этот памятник, мы остановимся перед неразрешенной загадкой: откуда этот писатель узнал о песнях Бояна, о «живых струнах» его гуслей, о «былинах», дающих материал для исторического рассказа. Однако совсем просто и естественно можно представить, как читатель конца XIV в., отказавшись от перенесения в свой рассказ поэтических рассуждений о Бояне, выраженных в сложной метафорической форме, напомнил своим современникам о «гусленых буйных словесах» этого поэта и сделал его певцом «славы» прямым, по взглядам XIV в., родоначальникам московских князей. Таким образом, вступление к «Задонщине» не дает основания «перевернуть гипотезу».

Следующий эпизод «Задонщины», сближающий ее со «Словом», - характеристика князей Дмитрия Ивановича и Владимира Андреевича, почти дословно повторяющаяся в описании психологического состояния Игоря Святославича, выступающего в поход:

Игорь «истягну умь крепостию своею и поостри сердца своего мужеством, наплънився ратнаго духа, наведе своя храбрыя плъкы на землю Половецькую за землю Руськую...» Сии бо князь великыи Дмитрей Ивановичь и брат его князь Владимер Ондреевич истезавше (стяжав - И-1, ставше - К-Б) ум свои крепостию и поостриша сердца своя мужством и наполнишася ратнаго духа и уставиша себе храбрыа полкы в Руськои земли...

В этом эпизоде «Слова» есть один из гапаксов, не встречающийся в других древнерусских памятниках, - глагол «истягну». Исследователи, сопоставляя его с однокоренным «стягнути», переводят соответственно значению этого слова - «препоясал» [7]. В аналогичной фразе «Задонщины» ни один из списков не употребляет глагол «истягнути», ставя на его месте близкий по звучанию «истезавше» («стяжав», «ставше»). Однако ни одно из значений глагола «истязати», известных в древнерусском языке, требовать, взять, узнать, исследовать, мучить, истязать - не дает удовлетворительного перевода фразы - «истезавше ум свои крепостию». Остается единственное объяснение: повторив почти буквально своеобразное описание воинственного настроения князя Игоря, правильно переведя глаголы во множественное число, Софоний «споткнулся» на неясном для него слове «истягну» и неудачно заменил его близким по звучанию «истезавше». Так одна ошибка выдает вторичность текста «Задонщины».

Описание начала похода князя Игоря не сразу выливается в «Слове» в свою окончательную форму: автор размышляет - как бы начал этот рассказ Боян, и потому обращается мыслию к этому старому певцу: «О Бояне, соловию старого времени, абы ты сиа плъкы ущекотал». Метафорическому эпитету Бояна в «Задонщине» соответствует реальный образ жаворонка, к которому автор обращается с просьбой воспеть славу великому князю и его брату: «О жаворонок птица, красных дней утеха, возлети под синии небеса, посмотри к силному граду Москве, воспой славу». Однако в «Задонщине» есть и более близкая параллель к образу Бояна-соловья, хотя также лишенная метафорического значения. Начиная рассказ о братьях Ольгердовичах, автор снова просит птицу спеть о них песню, но на этот раз он выбирает певцом соловья: «О соловей, летьняа птица, что бы ты, соловей, выщекотал земли Литовской дву братов Олгердовичев» («Славии птица, что бы еси выщекотала сиа два брата...» - К-Б; «...соловей, пощекотал славу...» - У; «А соловей, летняя птица, красных дней втеха, што ж бы еси выщекотали из земли Залеское двух брат Алгиродивичовы...» - С). Хотя и не всеми переписчиками ясно понятый, везде сохраняется параллельный «Слову» глагол «выщекотал» (ср. в «Слове» «ущекотал»), но в прямом смысле как определение пения соловья, а не в переносном применении к песне Бояна. В обоих случаях отличие зачина «Задонщины» от «Слова» заключается и в том, что по «Слову» Боян воспел бы «плъкы», т.е. все русское войско, отправившееся в поход, а жаворонок и соловей в «Задонщине» приглашаются «воспеть славу» князьям, предводителям войска. «Задонщина» и в этом эпизоде, как во вступлении, не делает никаких сопоставлений этой песни-славы с песнями Бояна, и потому обращение к птицам, как и следующий за ним самый зачин песни, не является эпизодом, выпадающим из собственно авторского рассказа, каким обращение к Бояну и примерный зачин его песни воспринимаются в «Слове». Автор «Слова» противопоставляет свой зачин запеву Бояна, автор «Задонщины» вводит песни жаворонка и соловья в собственное изложение. Снять в этом эпизоде припоминания о Бояне было проще, чем ввести их, подчеркнув отличие своей художественной манеры от песен Бояна.

Предположительный запев песни Бояна в «Слове» звучит в «Задонщине» как начало песни жаворонка:

Не буря соколы занесе чрез поля широкая, галици стады бежать к Дону великому. Ци буря соколи зонесет из земли Залеския в поле половецкое (в списках этот зачин передается с значительными искажениями: Они бо взнялися как соколи со земли рускыя на поля половетция - К-Б; Цег буря коли снесет из земли Залетъскые в поле половецкое - И-1; Ци буря соколи снесет из земли Залеския в поле Полотское - У; А чи боре соколом зонесет из земли Золеские в поле половецкое - С).

В этом эпизоде «Задонщины» обращает на себя внимание выражение «поле половецкое», сохраняющееся во всех списках. Хотя для исторической литературы конца XIV - начала XV в. довольно характерно сближение названий половцы-татары [9], однако само словосочетание «поле половецкое» напоминает о таком наименовании южной степи в «Слове о полку Игореве» (ср. в речи Игоря перед походом: «Хощу бо, рече, копие приломити конець поля половецкаго» - при обычном «земля Половецкая»).

В данном эпизоде «Слова» мы имеем законченное двучленное отрицательное сравнение, а в «Задонщине» изложение зачина обрывается на первой части, которая приобретает неожиданную и неоправданную контекстом вопросительную интонацию. В таком виде этот зачин производит впечатление незавершенности по сравнению с композиционно стройным запевом «Слова».

Выступление в поход войска князя Игоря и великого князя московского в «Слове» и Задонщине» описано стилистически сходно:

...комони ржуть за Сулою, звенить слава въ Кыеве. Трубы трубять въ Новеграде, стоят стязи въ Путивле...Кони ржут на Москве, звенит слава по всеи земли Рускои. Трубы трубят на Коломне, в бубны бьют в Серпохове, стоят стязи у Дону у великого на брези. Звонят колоколы вечныа в великом Новеграде, стоят люди новгородцы у святои Софеи аркучи...

Это четкое в обоих памятниках описание разнится лишь наименованием географических пунктов, где собирались части русского войска. Лишенное сложной метафоричности, оно во всех списках «Задонщины» сохраняет без искажений свое содержание. Архаичное «комонь» «Слова» всегда передается более обычным «конь». Однако «Дон великий» в этом зачине «Задонщины» явно не на месте: ведь описываются еще лишь сборы войска по разным городам Русской земли, а между тем «стязи» - воинские знамена оказываются уже у «Дона великого», т. е. рядом с местом Куликовской битвы. В «Слове» правильно упоминание о «Доне великом» заканчивает предшествующий запев Бояна, показывая, куда спешат русские и половецкие войска: «галици стады бежать к Дону великому». Так небольшая ошибка Софония выдает и здесь вторичность его текста по сравнению со «Словом».

Русское войско в «Слове о полку Игореве», по своей подчиненности Ольговичам описательно названное «Ольгово хороброе гнездо», в представлении автора заслуживает достойной его храбрости участи: «...не было оно обиде порождено, ни соколу, ни кречету, ни тебе, чръныи ворон, поганыи половчине...» Подобным приемом в «Задонщине» уже не автор, а сам великий князь Дмитрий Иванович в речи, обращенной к «князем руским», характеризует весь княжеский род: «Братья и князи руския, гнездо есмя великого князя Владимера киевъскаго. Ни в обиди есмя были по рожению ни соколу, ни кречету, ни черному ворону, ни поганому Мамаю». Трудность синтаксической конструкции - «не было оно обиде порождено, ни соколу...» для книжника конца XIV в., а еще более для переписчиков XV-XVII вв., сказалась в том, что каждый из них по-своему упрощал ее: «Досюды есмя были, брате, никуды не изобижены, ни соколу, ни ястребу, ни белу кречату, ни тому псу поганому Мамаю» (К-Б); «Ни в обиде есмя были ни кречету, ни черному ворону, ни поганому Мамаю» (И-1); «Доселя есмо были не обижены ни от кого, ни ястребу, ни соколу, ни белоозерскому кречету, ни тому ж псу поганому царю Мамаю» (С). Нельзя не заметить, что последовательно проходящий в «Слове» через всю синтаксическую конструкцию дательный падеж («обиде... соколу... кречету... тебе») в «Задонщине» не выдерживается: первая часть фразы ни в одном из списков не содержит дательного падежа, но постоянное повторение этой формы в перечне тех, от кого не подобает обида русским, наводит на мысль, что конструкция второй части фразы механически перенесена из источника, где она соответствовала началу предложения.

Есть в этом эпизоде «Задонщины» и еще одно отличие от «Слова», свидетельствующее не в пользу первичности текста «Задонщины». «Слово», говоря о тех, кто не смеет обижать русское войско, называет сокола и кречета - птиц-охотников, символизирующих смелых воинов, а за ними «поганого половчина», наделенного эпитетом «черный ворон». Между тем в «Задонщине» «черный ворон» называется не как определение Мамая, а наравне с другими охотничьими птицами и «поганым Мамаем». В этом ряду упоминание ворона лишено логического и художественного основания. По-видимому, это было замечено писцами списков К-Б, У, С, которые добавили к соколу и кречету ястреба, но опустили черного ворона.

Речь «буй-тура» Всеволода Святославича, князя трубчевского и курского, перед походом, обращенная к Игорю Святославичу, выразительно характеризующая его воинов-курян, в «Задонщине» имеет параллели в четырех эпизодах: в авторской похвале братьям Ольгердовичам, в следующей за ней речи Андрея Ольгердовича к брату, в ответе брату Дмитрия Ольгердовича и, наконец, в обращении великого князя к брату князю Владимиру Андреевичу.

Вот как звучит речь Всеволода Святославича в «Слове»: «Один брат, один свет светлый ты, Игорю! оба есве Святъславличя! Седлай, брате, свои бръзыи комони, а мои ти готови, оседлани у Курьска напереди. А мои ти куряни сведоми къмети: под трубами повити, под шеломы възлелеяни, конець копия въскормлени, пути имь ведоми, яругы имь знаеми, луци у них напряжени, тули отворени, сабли изъострени; сами скачють акы серыи влъци в поле, ищучи себе чти, а князю славе».

Этот призыв выступить в поход, соединенный с художественной характеристикой «сведомых» - известных, знаменитых воинов-курян, в «Задонщине» как бы рассыпался, частью войдя в авторскую речь, частью в диалоги князей, участников похода. В речах Андрея Ольгердовича и московского великого князя, кроме того, есть небольшие параллели к обращению Игоря Святославича к дружине перед походом.

Этот способ подчеркивания особой храбрости воинов, уже с рождения воспитанных в боевой обстановке, в «Слове» дал лаконичный образ, три элемента которого построены по одной синтаксической схеме. Такие же элементы, видимо, входили и в авторский текст «Задонщины», однако под пером позднейших писцов первоначальная стройность и четкость всего образа была утеряна. Лучше всего картина сохранилась в старшем списке К-Б, несмотря на явную ошибку «поють» вместо «повити» и стремление расширить новыми деталями описание воспитания ребенка-воина: «...ти бо бяше сторожевыя полкы, на щите рожены, под трубами поють, под шеломы възлелеаны, конець копия вскормлены, с вострого меча поены в Литовьской земли». В сильно испорченном чтении списка С остался след этой картины, но она осмыслена по-своему: «Тые же бо ест сынове храбрии, родишас в ратное време, под трубами нечистых кочаны, коней воскормлены, с коленых стрел воспоены в [Ли]тивской земли». В списке И-1 композиционная стройность распалась: «...ведоми полковидцы, под трубами и под шеломы возлелияны в Литовьской земли»; в списке У вовсе исчез образ воспитания ребенка-воина: «...ведомы полеводцы под трубами под шеломы злачеными в Литовской земли».

Сравнивая восстанавливаемый на основе сохранившихся списков «Задонщины» текст этой характеристики воинов в двух памятниках, мы обнаруживаем между ними почти полное совпадение. «Къмети» «Слова» не могли найти места в «Задонщине», где речь шла не о дружинниках князя, а о самих предводителях войска, откуда и наименование их «полководцы».

Речь Андрея Ольгердовича в «Задонщине» перекликается и с началом обращения Всеволода, и с предшествующим призывом Игоря Святославича к дружине:

Обращение Всеволода: ... оба есве Святъславличя...

Призыв Игоря: ... а всядем, братие, на свои бръзыя комони да позрим синего Дону... хощу бо... испити шеломом Дону... Сама есма себе два брата сынове Олгордовы, а внукы есмя Едимантовы, а правнуки есми Сколомендовы. Изберем братью милую... храбрых удальцев, и сами сядем на борзыя своя комони, посмотрим быстрого Дону, испием, брате, шеломомь своимь воды быстрого Дону, испытаем мечев своих литовъских о шеломы татарскыя, су лиц немецъких о баиданы бесерменьскыя.

Список К-Б кончает речь словами «испытаемь мечи свои булатные». Только два списка - К-Б и И-1 - сохранили архаичное для времени «Задонщины» слово «комони», два другие заменили его более привычным «кони».

По этой же схеме построена следующая речь князя Дмитрия Ивановича к Владимиру Андреевичу: «...сами себе есмя два брата, а внуки князя Владимера Киевского, воеводы у нас уставлены, дружина нам сведома, имеем под собою боръзыя комони, а на себе золоченые доспехы, а шеломы черкасьские, а щиты московъскые, а сулицы немецкие, а копии фрязския, мечи булатные, а дороги нам сведомо, а перевозы им изготовлены, но еще хотят силно главы своя положити (ср. речь Игоря к дружине: «С вами, русици, хощу главу свою приложити») за землю Рускую, за веру крестьянскую. Пашут бо ся хорюгове, ищут себе чести и славнаго имени».

Вместе с ответом Дмитрия Ольгердовича - «Седлай, брате Ондреи, свои борзыи комони, а мои готовы, напреди твоих оседлани. Выедем, брате, в чистое поле, посмотрим своих полъков» - все эти речи-обращения, как видим, перекликаются в большей своей части со словами князя Всеволода о воинах-курянах, и лишь три фразы в обращении Андрея Ольгердовича имеют параллель в призыве Игоря Святославича к дружине. В «Задонщине» Андрей называет ряд своих предков, литовских князей, а московский князь, в духе времени, возводит свой род к «Владимеру Киевскому»; взамен редкого эпитета «синий Дон» («Слово») читается обычный для устной поэзии - «быстрый». Русские воины в «Слове» идут в бой «ищучи себе чти а князю славе», в «Задонщине» князь Дмитрий Иванович рассказ о готовности войск заканчивает словами: «Пашут бо ся хорюгове, ищут себе чести и славнаго имени». Этот второй призыв, поскольку он входит в речь великого князя, звучит как относящийся ко всему войску: и честь и славное имя добудут себе все участники битвы; характерное для «Слова» сопоставление чести для воинов и славы для князя, которую они ему добудут, в «Задонщине» отсутствует.

Трудно представить, чтобы можно было рассыпанные по разным (четырем) эпизодам «Задонщины» художественные детали собрать в ритмически стройную, высоко поэтическую характеристику курян, которая лаконична и в то же время дает живой образ готовых к бою опытных воинов, ищущих на войне «себе чти а князю славе». В этой характеристике нет ничего лишнего, но есть все необходимое, чтобы наглядно представить конников курского князя XII в. Обстоятельное описание вооружения московского войска и приготовлений к войне в речи великого князя в «Задонщине» деловито, но лишено композиционной стройности. Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что воинская терминология, применяемая в «Задонщине», совпадает со «Словом» не полностью: названия предметов вооружения, которые вошли в военную практику лишь в позднее время - байдан, калантырь, кончары (чары), шишаки, - в «Слове» никогда не встречаются, тогда как списки «Задонщины» свободно пользуются ими [10]. Допустив, что «Слово» выросло из «Задонщины», мы вынуждены будем признать, что в конце XVIII в. были уже такие знатоки истории древнерусского оружия, которые способны были точно датировать разные его виды и отобрать из названий, употребленных в «Задонщине», лишь те, которые соответствовали вооружению конца XII в.

Хотя в отдельных выражениях разобранные эпизоды «Слова» и «Задонщины» то полностью совпадают, то сближаются, однако общий характер изложения в них различен, как различны были задачи двух авторов: первый был поэтом, второй по преимуществу историком, лишь украшавшим свое повествование художественными деталями, которые он отбирал осторожно, избегая сложной метафоричности.

Близко в обоих памятниках описаны зловещие предзнаменования накануне сражения.

Другаго дни велми рано кровавыя зори свет поведают; чръныя тучи с моря идут, хотят прикрыти 4 солнца, а в них трепещут синии млънии. Быти грому великому! Итти дождю стрелами с Дону великаго! Ту ся копием приламати, ту ся саблям потручати о шеломы половецкыя на реце на Каяле у Дону великаго!...

Се ветри, Стрибожи внуци, веют с моря стрелами на храбрыя плъкы Игоревы. Уже бо возвеяша силнии ветри с моря на усть Дону и Непра, прилелеяша великиа тучи на Рускую землю, из них выступают кровавыя зори и в них трепещут синие молнии. Быти стуку и грому велику на речьки [Непрядве] меж Доном и Непром, пасти трупу человечью на поле Куликове, пролитис крове на речькы [Непрядве].

Сравнивая эти два эпизода, мы видим, что в «Задонщине» отсутствуют те художественные детали, которые в «Слове» включают эту картину в ряд аналогичных описаний природы, одновременно и реалистических и символических, верно изображающих грозовую ночь и вместе с тем напоминающих о тех событиях, которые она символически предвещает. В «Слове» «ветри веют с моря стрелами», «итти дождю стрелами», «кровавыя зори свет поведают», «хотят прикрыти 4 солнца» - князей. В «Задонщине» вся картина нарисована проще, но и не во всем убедительно: здесь из черных туч одновременно и «выступают кровавые зори» и «трепещут синие молнии». Слова «кровавые зори свет поведают» напоминают в «Слове», что наступает день битвы, и тогда следующая фраза «чръныя тучи с моря идут...» воспринимается как символическое изображение движущегося вражеского войска, а не только как описание явления природы. Этот оттенок символического значения в «Задонщине» заметно ослаблен. И самое изображение битвы, которую предсказывает природа, сделано в каждом памятнике по-своему: в «Слове» оно построено на метонимии, в «Задонщине» - деловито названы и «трупы человечьи», и льющаяся кровь...

В «Слове» после рассказа о движении «к Дону великому» войск Игоря и половцев автор настраивает читателя на тревожное предчувствие поражения, ожидающего в походе; в «Задонщине» аналогичное изображение встревоженных птиц и зверей отнесено к будущему разгрому Мамая, причем здесь есть перекличка еще и с изображением в «Слове» Русской земли, разоренной княжескими «усобицами»:

...Игорь к Дону вои ведет. Уже бо беды его пасет птиць по дубию, влъци грозу въсрожат по яругам, орли клектом на кости звери зовут, лисици брешут на чръленыя щиты. О Руская земле! Уже за шеломянем еси.

...Тогда по Руской земли ретко ратаеве кикахуть, нъ часто врани граяхуть, трупиа себе деляче, а галици свою речь говоряхуть, хотят полетети на уедие. ... поганыи Мамай на Рускую землю пришел, а вои своя привел. А уже беды их пасоша птица крилати под облакы; ворони часто грають, а галицы своею речью говорять, орлы восклегчють, а волци грозно воють, а лисицы на кости брешут. Руская земля, то ти ест как за Соломоном царем побывала.

Первая фраза этой картины в «Слове» сохранилась с явной ошибкой: и в издании 1800 г., и в Екатерининской копии читаем «пасет птиць подобию». Большинство современных исследователей читает здесь «по дубию». Судя по спискам «Задонщины», вся эта фраза и в авторском ее тексте передавалась со словом «облака» на месте «подобию»: «Птици небесныя пасущеся то под синие оболока» (К-Б); «А уже беды их пловуще птица их крилати под облакы летають» (И-1); «А уже беды их пасоша птицы крылати под облак летят» (У); «Вжо победы их пашутся, а птицы под облаки летают» (С). Во всяком случае, эта фраза с ее метафорическим образом «беды» была трудна для переписчиков, и он то выпадал совсем, как в списке К-Б, то превращался в «победы», как в С, то синтаксически не увязывался со всей фразой, как в И-1 и У. Вывести ясное по смыслу начальное предложение «Слова» из подобных бессвязных словосочетаний «Задонщины» невозможно.

В данном эпизоде «Задонщины» собраны в одной картине все встревоженные звери и птицы, но нет тех подробностей, которые в «Слове» показывают, что их тревога пока лишь от предчувствия беды: если в «Слове» волки «грозу въсрожат по яругам», то в «Задонщине» они «грозно воют»; в «Слове» орлы «клектом зовут» зверей на кости, которых будет много после сражения, а лисицы «брешут» на щиты; в «Задонщине» лисицы уже «на кости брешут», а орлы просто «восклегчють». Как и в других параллельных эпизодах обоих памятников, в «Задонщине» отсутствует та точность отбора выразительных деталей, которая всегда налицо в «Слове».

Заключительный рефрен этого эпизода в «Слове», еще раз повторяющийся ниже, - «О Руская земле! Уже за шеломянем еси» - невозможно вывести из загадочного выражения «Задонщины» - «Руская земля! то ти ест как за Соломоном царем побывала». Это восклицание в списках «Задонщины» передается по-разному, однако имя «Соломон» сохраняется везде. Описав встревоженных зверей и птиц, список К-Б, в отличие от других, добавляет объяснение их тревоги: «чають победу на поганых. Аркучи так: земля еси русская, как еси была доселева за царемь за Соломоном, так буди и нынеча за князем великим Дмитриемь Ивановичемь». Список И-1: «Руская земля, то ти ест как за Соломоном царем побывало»; список У: «Руская земля, то первое еси как за царем за Соломоном побывала»; список С: «Земля, земля резанская, тепер бо ест коко зо Соломоном царем побывали». Исследователи ищут истолкования этого возгласа в двух направлениях: одни предполагают, что в первоначальном тексте «Задонщины» читалось «за соломянемь» - псковский вариант «шеломянем» [11], другие стремятся найти то историческое лицо, которое автор назвал именем царя Соломона [12]. Последняя по времени гипотеза выдвинута акад. М.Н. Тихомировым, который предложил для объяснения загадочного царя Соломона вспомнить «о султане Сулеймане (Соломоне), старшем сыне султана Баезида, прозванном Челеби. Он разорил Болгарскую землю, и таким же разорением Мамай угрожал Русской земле» [13]. Однако и при первом истолковании, дающем наиболее близкое к «Слову о полку Игореве» чтение «за соломянемь», остается во всех списках повторяющийся глагол «побывала» (вар.: побывало, побывали) и также повторяющееся «как», которые по смыслу не согласуются в контексте «Русская земля, ты как за холмом побывала» - чтение явно испорченное по сравнению с текстом «Слова»: «О Русская земля, уже ты за холмом». Еще труднее допустить, что выражение «как за царем Соломоном побывала» дало мысль автору «Слова» заменить его тревожным возгласом, напоминающим, что родина уже далеко.

Но этот эмоциональный возглас остался не понятым писателем конца XIV в., и он ввел на его месте близкое по звучанию легендарное или историческое припоминание - сравнив судьбу Русской земли с положением разоренной Болгарии (М.Н. Тихомиров), или вспомнив о Рязанской земле в правление Олега Ивановича (А. Смирнов), или скрыв за Соломоном князя Владимира Святославича (И.И. Срезневский), или библейского царя Соломона, как якобы бывшего владетеля Русской земли по «Повести о граде Иерусалиме» (А. Мазон).

При любом истолковании этого выражения в «Задонщине» ее текст, с трудом поддающийся объяснению, представляется вторичным рядом с простым по смыслу возгласом «Слова», передающим настроение русского войска, углубляющегося в «поле половецкое» и тревожно думающего о том, что «Русская земля» осталась далеко «за холмом». Поэтически вполне оправданный в «Слове» после отрывка, изображающего тревогу птиц и зверей, предчувствующих «беды» Игорева войска, этот возглас еще раз повторяется в «Слове» после описания зловещих «знамений» в природе накануне битвы. В «Задонщине» отсутствует такая крепкая логическая и художественная связь этого восклицания с предшествующим ему описанием поведения зверей и птиц, а само восклицание лишено ясного смысла.

В «Слове» выступление в неудачный поход Игоря сопровождалось грозными знамениями в природе: «Тогда въступи Игорь князь в злат стремень и поеха по чистому полю. Солнце ему тьмою путь заступаше; нощь стонущи ему грозою птичь убуди; свист зверин въста; збися див, кличет връху древа, велит послушати земли незнаеме, Влъзе, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тьмутороканьскый блъван!»

В «Задонщине» великий князь выезжает навстречу победе, и поэтому в данном месте знамение, сопутствующее ему, предвещает успех: «Тогда князь великыи Дмитреи Иванович въступи в златое стремя. Солнце ему ясно на въстоцы сияет, путь поведает». Так предположительно читался этот эпизод в первоначальном тексте; в отдельных списках либо появляются деловые подробности, либо вся картина окрашивается религиозной фразеологией: «...златое стремя, всед на свой борзый конь, приимая копие в правую руку. Солнце ему на встоце семтября 8 в среду на рожество пресвятыя богородица ясно светить, путь ему поведает, Борис Глеб молитву творять за сродники свои» (К-Б); «...златое стремя, взем свой меч в правую руку свою, помоляся богу и пресвятий богородицы. Солнце ему ясно на въстоцы сияет, а Борис и Глеб молитву воздает за сродникы» (И-1); «...во златое свое стремя и взем свой мечь в правую руку и помолися богу и пречистой его матери. Солнце ему на восток сияет и путь поведает, а Борис и Глеб молитву воздают за сродники своя» (У); особенно сильна религиозная окраска в описании выезда, как оно читается в списке С: «Тогда князь великий Дмитрий заплакал гарко и рече: господи боже мой, на тя уповах, да не постыжуся во веки, на да посмеются врази мои. Втер слезы свои, и воступает во позлощное свое стремя, и взял меч свой во правую руку, и помолися богу и пречистой его матери. Солнцо ему ясная сияет на востак, пут поведает, святый Борис и Глеб молитву творит за сродники своя».

Если даже в начальном виде в это описание «Задонщины» не входили некоторые детали, не имеющие параллели в «Слове», но повторяющиеся в списках («взем свой меч в правую руку», «Борис и Глеб молитву творят за сродники своя»), все же ясно, что автор самостоятельно построил картину выезда, согласно с тем, как развернутся события дальше. Совпадение со «Словом» ограничивается лаконичным образом «въступи в златое стремя». Это выражение, которым в «Слове о полку Игореве» всегда передается выступление в поход князей (в рассказе об отправлении дружины применяется другой оборот - «всесть на конь»), представляет собой индивидуальную метонимию, свойственную только языку «Слова», но построенную на обычном в дружинном быту XI-XIII вв. значении «стремени» как символа власти феодала [14].

В конце XIV в., когда создавалась «Задонщина», эта символика уже не была настолько жизненно привычной, чтобы писатель этого времени заново образовал на ее основе своеобразную метонимию, но он легко мог повторить ее, зная поэтический памятник XII в. Не случайно Софоний лишь один раз применил эту метонимию, тогда как «Слово» возвращается к ней каждый раз, когда речь идет о выступлении в поход князей. Солнечному затмению в «Слове» соответствует в «Задонщине» ясный восход солнца «на въстоце»; если затмение «путь заступаше», то восход солнца «поведал путь».

Однако «Задонщина» выдает свое знакомство с данным эпизодом «Слова» не только умелым перенесением его схемы (выезд - знамение). Ниже, в описании поля битвы, усеянного «костьми татарскими», мы встретим на этот раз неудачно использованный образ «дива» (см. об этом стр. 151, 159).

Выезд в поход князя Владимира Андреевича, изображенный вслед за описанием отправления в путь великого князя, «Задонщина» начинает восклицанием автора, которое в «Слове» предваряет картину поражения русских дружин:

Что ми шумить, что ми звенить - далече рано пред зорями? Игорь плъкы заворочает: жаль бо ему мила брата Всеволода. Что шумит, что гримит рано пред зарями? Князь Владимер Ондреевич полки уставливает и пребирает и ведет к Дону великому.

Необычная в «Слове» форма этого вопроса не имеет параллели в «Задонщине» - ни один из списков не вносит характерного для «Слова» «ми» перед обоими глаголами; в соответствии с постоянным в «Задонщине» сравнением шума оружия с громом («Не стук стучит, ни гром гремит, стучить силная рать великого князя... гремят удальцы рускыя золочеными доспехи, черлеными щиты»; «Быти стуку и грому велику на речькы Непрядве»; «гремят мечи булатные») вместо «звенить» «Слова» и здесь читаем «гремит». Старший список К-Б опустил совсем эту вопросительную фразу, заменив ее привычным отрицательным сравнением; «уже бо стук стучить и гром гремить рано пред зорею, то ти не стук стучить, ни гром гремить...» Искажена фраза в списке С: «Што пишут, што гримит, что грит рана пред зорами?» Более сложный синтаксический строй этого вопроса в «Слове» свидетельствует о его старшинстве: так переделать деловитый вопрос «Задонщины» трудно, но вполне естественно более позднему автору упростить редкую конструкцию «Слова» и приспособить весь вопрос к обычному для стиля «Задонщины» образу грома - шума оружия.

Сходно изображается в обоих памятниках первая схватка русских войск с врагами, близки и следующие воинские картины:

С зараниа до вечера, с вечера до света летят стрелы каленыя, гримлют сабли о шеломы, трещат копиа харалужныя в поле незнаеме, среди земли Половецкыи.

Всеволод бьется с половцами:

...прыщеши на вои стрелами, гремлеши о шеломы мечи харалужными. Камо, тур, поскочяше, своим златым шеломом посвечивая, тамо лежат поганыя головы половецкыя. ... рустии сынове... ударишас копи харалужными о доспехы татарскыа, възгремели мечи булатныя о шеломы хиновския на поле Куликове на речки [Непрядве]... А в них сияють доспехи золоченые, гремели князи рускиа мечи булатными о шеломы хиновскыа ... Владимер Андреевич ... златым шеломом, посвечиваше. Гремят мечи булатныа о шеломы хыновскые...

Вторая схватка: Гремят мечи булатные о шеломы хиновъския...

При несомненном сходстве деталей эти описания разнятся в общем построении: в «Слове» ритмичность изложения достигается не только расположением слов, но и одинаковыми глагольными формами - летят - гремлют - трещат, прыщеши - гремлеши; в «Задонщине» ритмичность нарушена не только тем, что время глаголов меняется - ударишас - възгремели, сияють - гремели, посвечиваше - гремят, но и тем, что, в отличие от «Слова», где подлежащее в первом отрывке всегда название оружия, а во втором - имя князя, в «Задонщине» в первом эпизоде сначала подлежащее «рустии сынове», затем «мечи», во втором - доспехи - князи руские, в третьем - князь - мечи. Разрушение ритмичности при использовании готового образца и приспособлении его к новому сюжету - процесс более естественный, чем построение из разных по синтаксической конструкции фраз ритмически единообразного ряда. Наконец, вторичность текста «Задонщины» в данном эпизоде подтверждается тем, что механически повторенный однажды ее автором архаизм «мечи харалужные» затем заменяется более привычным для конца XIV в. определением - «мечи булатные», а само слово «харалужный», повторенное одним старшим списком К-Б, но непонятное писцу, им же применяется как определение к слову «берези», притом в искаженной форме: «берези хараужныя». В списке И-1 читаем «копи хараужничьные», в списке У - «копья фарлужные», в списке С это слово отсутствует [15].

Описанию Куликова поля после поражения Мамая соответствуют в «Слове» отрывки из трех различных эпизодов, расположенных в разных местах его текста, - из описания поля битвы перед окончательным разгромом дружин Игоря, из рассказа о победах Святослава Киевского над половцами и из картины зловещих знамений, предшествовавших походу Игоря.

...трещат копиа харалужныя в поле незнаеме, среди земли Половецкыи. Чръна земля под копыты костьми была посеяна, а кровию польяна, тугою взыдоша по Рускои земли.

Рассказ о Святославе Киевском:

..бяшеть притрепал своими сильными плъкы и харалужными мечи, наступи на землю Половецкую, притопта хлъми и яругы, взмути рекы и озеры, иссуши потокы и болота, а поганого Кобяка из луку моря от железных великых плъков половецкых яко вихр выторже. И падеся Кобяк в граде Киеве, в гридници Святъславли. Ту немци и венедици, ту греци и морава поют славу Святъславлю...

Зловещие знамения перед походом:

...свист зверин въста, збися див, кличет връху древа, велит послушати земли незнаеме, Влъзе и Поморию. Черна земля под копыты, костьми татарскими поля насеяны, а кровью полиано. Силнии полкы съступалися вместо, протопташа холми и лугы, возмутишася реки и потоки и езера, кликнуло диво в Рускои земли, велит послушати рожнымь землям, шибла слава... Русь великая одолеша Мамая на поле Куликове.

В этом эпизоде «Задонщины» обращает на себя внимание средняя часть, параллель к которой содержится в рассказе «Слова» об успешном походе 1184 г. Святослава Киевского на половцев, когда он глубоко вторгся в их владения. Автор «Слова» строит при общем подлежащем (Святослав) ритмически выдержанный ряд предложений, передающих силу и стремительность этого вторжения: «Притопта хлъми и яругы, взмути рекы и озеры, иссуши потокы и болота». Описание завершается рассказом о пленении Кобяка. В «Задонщине» отсутствует эта стройность изложения: «Протопташа холми и лугы, возмутишася реки и потоки и езера». Нет объединяющего эти предложения подлежащего, во второй фразе перечислено то, чего на Куликовом поле не было, - это холмистое урочище было перерезано реками (Непрядвой, Смолкой, Кургуцем и Нижним Дубяком) [16], но ни озер, ни потоков там не отмечено. К тому же «силнии полки сступалися» в основном между этими реками (на пути Мамая к русским войскам были лишь верхнее течение Смолки и Нижнего Дубяка). Вместе с тем этот перечень не упоминает ни оврагов, ни леса, где скрывался засадный полк. Это обстоятельство и наводит на заключение, что само описание сделано Софонием по готовому образцу, не вполне удачно приспособленному для той обстановки, в какой развернулась Куликовская битва. Видимо, «потоки» вызывали иногда недоумение переписчиков, и в итоге в списке С получилось совсем неудачное словосочетание «потоки езера». Продолжение эпизода в «Задонщине» подтверждает связь его с рассказом «Слова» о Святославе. Именно этот рассказ навел Софония на мысль закончить описание поля битвы сообщением о «славе». Но самое содержание этой «славы», как оно передано в «Слове», совсем не подходило для сюжета «Задонщины», и автор вернулся к образу «дива», который разносит вести по далеким странам. Мифологические образы «Слова» читателю конца XIV в. были уже чужды, поэтому зловещее существо и оказалось у него вестником победы. Вторичность текста «Задонщины» и здесь становится очевидной - образ «дива» появляется в несвойственной ему функции (в списке К-Б этот образ был опущен, в списке У множественное число - «кликнули быша дивы»).

В списках «Задонщины» (И-1, У, С, в остальных пропущен) этот эпизод находится не на месте: он попал в середину рассказа, хотя по смыслу ему надлежало бы стоять дальше, в описании конца битвы (туда он был вставлен из «Задонщины» в одной из редакций «Сказания о Мамаевом побоище»). Однако куда бы мы ни переносили этот эпизод, его средняя фраза «Силнии полки съступалися вместо, протопташа холми и лугы, возмутишася реки и потоки и езера» представляет одно из повторений описаний боевых эпизодов. Так, сразу после всего данного отрывка опять читаем: «Тогда бо силнии тучи съступалися въместо, а из них часто сияли молнии, громи гремели велице. То ти съступалися рускии сынове с погаными татары»; ниже снова - «Тогда князь поля наступает. Гремят мечи булатные». Очевидно, спайка этого подсказанного «Словом» эпизода с остальным текстом не удалась автору, он не сумел вдвинуть его без повторения в раздел, повествовавший об окончательной победе над Мамаем после выступления засадного полка.

Можно предположить, что в середину рассказа (до описания действий засадного полка, решивших исход битвы) этот эпизод неудачно попал потому, что в «Слове о полку Игореве» отрывок, начинающийся словами «Чръна земля...», следует сразу за тем описанием боя русских с половцами, по типу которого сделан в «Задонщине» рассказ о первой схватке с войском Мамая, предшествующий эпизоду с тем же началом «Черна земля...» В «Слове» этот эпизод относился к описанию поражения русских, в «Задонщине» - к изображению их победы.