Биография и творчество Н.В. Гоголя

РЕФЕРАТ

Биография и творчество Н.В. Гоголя

Каждый большой художник - это целый мир. Войти в этот мир, ощутить его многогранность и неповторимую красоту - значит приблизить себя к познанию бесконечного разнообразия жизни, поставить себя на какую-то более высокую ступень духовного, эстетического развития. Творчество каждого крупного писателя - драгоценный камень художественного и душевного, можно сказать, «человековедческого опыта», имеющего громадное развития общества.

Щедрин называл художественную литературу «сокращённой вселенной». Изучая её, человек обретает крылья, оказывается способным шире, глубже понять историю и тот всегда беспокойный современный мир, в котором он живёт. Великое прошлое невидимыми нитями связано с настоящим. В «художественном наследии запечатлены история и душа народа. Вот почему оно - неиссякаемый источник его духовного и эмоционального обогащения. В этом же состоит реальная ценность и русской классики. Своим гражданским темпераментом, своим романтическим порывом, глубоким и бесстрашным анализом реальных противоречий действительности она оказала громадное влияние на развитие освободительного движения России. Генрих Манн справедливо говорил, что русская литература была революцией «ещё до того, как произошла революция».

Особая роль в этом отношении принадлежала Гоголю. « Мы не знаем, - писал Чернышевский, - как могла бы Россия обойтись без Гоголя». В этих словах, возможно, всего нагляднее отразилось отношение революционной демократии и всей передовой русской общественной мысли XIX века к автору «Ревизора» и «Мёртвых душ».

Родился 20 марта 1809 года в местечке Великие Сорочинцы Миргородского уезда Полтавской губернии в семье небогатого помещика. Детские годы прошли в имении родителей Васильевке, рядом с селом Диканька, краем легенд, поверий, исторических преданий. В воспитании будущего писателя определенную роль сыграл отец, Василий Афанасьевич, страстный поклонник искусства, любитель театра, автор стихов и остроумных комедий.

После домашнего образования Гоголь провел два года в Полтавском уездном училище, затем поступил в Нежинскую гимназию высших наук, созданную по типу Царскосельского лицея для детей провинциального дворянства. Здесь учится играть на скрипке, занимается живописью, участвует в спектаклях, исполняя комические роли. Думая о своем будущем, останавливается на юстиции, мечтая "пресекать неправосудие". После окончания Нежинской гимназии в июне 1828 в декабре отправляется в Петербург с надеждой начать широкую деятельность. Службу получить не удалось, первые литературные пробы оказались неудачными. Разочаровавшись, летом 1829 уезжает за границу, но скоро возвращается. В ноябре 1829 получает место мелкого чиновника. Серая чиновничья жизнь скрашивалась занятиями живописью в вечерних классах Академии художеств. Кроме того, властно влекла к себе литература.

Литературную известность Гоголю принесли "Вечера на хуторе близ Диканьки". Не менее знаменита и повесть « Вий».

Романтическая стихия народной фантастики, характерна для “Вечеров на хуторе”, сталкивается в этой повести с отчётливо выраженными чертами реалистического искусства, свойственными всему циклу “Миргорода”. Достаточно вспомнить искрящиеся юмором сцены бурсацкого быта, а также ярко и сочно выписанные портреты бурсаков - философа Хомы Брута, ритора Тиберия Горобца и богослова Халявы. Причудливое сплетение мотивов фантастических и реально-бытовых обретает здесь, как и в “Вечерах”, достаточно ясный идейный подтекст. Бурсак Хома Брут и ведьма-панночка предстают в “Вии” как выразители двух различных жизненных концепций. Демократическое, народное начало воплощено в образе Хомы, злое, жестокое начало - в образе панночки, дочери богатого сотника.

В примечании к “Вию” автор указывает, что “вся эта повесть есть народное придание” и что он его передал его именно так, как слышал, почти ничего не изменив. Однако до сих пор не обнаружено ни одно произведение фольклора, сюжет которого точно напоминал бы повесть. Лишь некоторые мотивы “Вия” сопоставимы с некоторыми народными сказками и преданиями.

Вместе с тем известная близость этой повести народно поэтической традиции ощущается в ее художественной атмосфере, в её общей концепции. Силы, противостоящие народу, выступают в обличье ведьм, колдунов, чертей. Они ненавидят всё человеческое и готовы уничтожить человека с такой же злобной решимостью, с какой панночка-ведьма способна погубить Хому. В некоторых эпизодах “Вия” можно найти отголоски романа В. Нережного “Бурсак”. Сходство деталей особенно ощутимо в описании бурсацкого быта.

Некоторые исследователи в прошлом склонны были на этом основании к торопливым выводам о влиянии Нережного на Гоголя. Едва ли, однако, для таких выводов есть серьёзные основания. Здесь, очевидно, имело значение то обстоятельство, что оба писателя были знакомы с одними и теми же литературными источниками, посвящёнными изображению этого быта; кроме того, что особенно важно, Гоголь и Нережный (земляки, оба миргородцы) вынесли из украинской провинции во многом схожие впечатления. Богатый разнообразными бытовыми и психологическими наблюдениями, роман Нережного, в конце концов, имел мало общего с повестью Гоголя, серьёзно уступая ей в глубине и цельности идейно-художественного замысла. Гоголь показывает, как тяжело жилось философу Хоме Бруту на этом белом свете. Рано осиротев, он какими-то путями оказался в бурсе. Здесь вдосталь хлебнул горя. Голод да вишнёвые розги стали каждодневными спутниками его существования. Но Хома был человеком своенравным. Весёлый и озорной, он, казалось, мало задумывался над печальными обстоятельствами своей жизни. Лишь иногда, бывало, взыграет в нём чувство собственного достоинства, и готов он был тогда ослушаться самых сильных мира сего. Но вот разнеслась молва о смерти дочери богатейшего сотника. И наказала она перед смертным часом, чтобы отходную по ней и молитвы в течение трёх дней читал Хома Брут. Вызвал к себе семинариста сам ректор и повелел, чтобы немедленно собирался в дорогу. Мучимый тёмным предчувствием, Хома осмелился заявить, что не поедет. Но ректор и внимания не обратил на те слова: “Тебя никакой чёрт и не спрашивает о том, хочешь ли ты ехать, или не хочешь. Я тебе скажу только то, что если ты ещё раз будешь показывать свою рысь да мудрствовать, то прикажу тебя по спине и по прочему так отстегать молодым березняком, что и в баню больше не нужно ходить”. Так ведут себя все они, власть имущие. А слабые и беззащитные зависят от них и вынуждены им подчиняться. Но Хома Брут не желает подчиниться и ищет способа увильнуть от поручения, вызывающего в его душе тревогу и страх. Он понимает, что ослушание может закончиться для него весьма печально. Паны шуток не любят: “Известное уже дело, что панам подчас захочется такого, чего и самый наиграмотнейший человек не разберёт; и пословица говорит; “Скачи, враже, як пан каже!” Это говорит Хома, в сознании которого пан - это и ректор, и сотник, и всякий, кто может приказывать, помыкать другим, кто мешает человеку жить, как ему хочется. Терпеть не может Хома панов в любом обличье.

Мы говорили о близости “Вия” народно поэтическим мотивам. Но в художественной концепции этой повести появляются и такие элементы, которые существенно отличали её и от фольклорной традиции, и от “Вечеров”. Эти новые элементы свидетельствовали о том, что в общественном самосознании Гоголя произошли важные перемены. Поэтический мир “Вечеров” отличался своей романтический цельностью, внутренним единством. Герои подавляющего большинства повестей этого цикла отражали некую романтизированную, идеальную действительность, в основе своей противопоставленную грубой прозе современной жизни. В “Вии” же, по справедливому замечанию исследователя, уже нет единства мира, “а есть, наоборот, мир, расколотый надвое, рассечённый непримиримым противоречием”. Хома Брут живёт как бы в двух измерениях. В беспросветную прозу его нелегко бурсацкого бытия вторгается романтическая легенда. И Хома живёт попеременно - то в одном мире, реальной, то в другом фантастическом. Эта раздвоённость бытия героя повести отражала раздвоённость человеческого сознания, формирующегося в условиях неустроенности и трагизма современной действительности. Примечательным для нового этапа гоголевского творчества явился образ философа Хомы. Простой и великодушный, он противопоставлен богатому и надменному сотнику, точно так же как Хома Брут - совершенно земной человек, со свойственными ему причудами, удалью, бесшабашностью и презрением к “святой жизни” - противостоит таинственно-романтическому образу панночки. Вся фантастическая история с панночкой-ведьмой просвечена характерной гоголевской иронией и юмором. Социальная проблематика повести кажется несколько приглушённой. Но она, тем не менее, явственно проглядывает. Хома Брут и его друзья живут в окружении злых, бездушных людей. Всюду Хому подстерегают опасности и лишения. Страшный образ, Вия, становится, словно поэтическим обобщением этого лживого, жестокого мира.

Какой же исход? Почему не выдержал единоборства с этим миром Хома? Халява и Горобец, узнав о гибели друга, зашли в шинок, чтобы помянуть его душу. “Славный был человек Хома!” - рассуждает Халява. “Знатный был человек. А пропал ни за что”. А почему же всё-таки? И вот как отвечает Горобец: “А я знаю, почему пропал он: оттого, что побоялся. А если бы не побоялся, то бы ведьма ничего не смогла с ним сделать. Нужно только перекрестившись плюнуть на самый хвост ей, то и ничего не будет”. Как всегда у Гоголя переплетено серьёзное и смешное, важное и пустяковое. Конечно, смешно соображение Горобца о том, что надо было плюнуть на хвост ведьме. А вот касательно того, что Хома побоялся, - это всерьёз. Именно здесь зерно гоголевской мысли.

Для этой повести характерно трагическое восприятие мира. Жизнь сталкивает человека со злыми и жестокими силами. В борьбе с ними формируется человек, его воля, его душа. В этой борьбе выживают лишь мужественные и смелые. И горе тому, кто смалодушничает и убоится, погибель неотвратимо постигнет того, кого пришибёт страх. Как уже отмечалось, в “Вечерах на хуторе близ Диканьки” черти, ведьмы и вся нечистая сила скорее смешны, чем страшны. Они пытаются нашкодить человеку, но, в сущности, мало преуспевают в этом. Он сильнее и легко их одолевает. Всё это соответствовало оптимизму народнопоэтической традиции, лежащей в основе “Вечером”. Нечистая сила унижена там и посрамлена. Именно так чаще всего происходит в сказке, в народной легенде. Поэтическое сознание народа охотно рисовало себе картины лёгкой и радостной победы света над тьмой, добра над злом, человека над дьяволом. И эта особенность художественного миросознания народа с замечательной силой отразилась в “Вечерах”. Поэтическая атмосфера “Вия” уже совсем иная. Действие происходит здесь не в вымышленном, романтизированном мире, а в реальном. Вот почему человеку не так легко удаётся совладать с ведьмой. Соотношение сил между добром и злом, светом и тьмой в реальном мире иное, чем в сказке. Тут человек всегда выходит победителем, там - всё сложнее. В реальной жизни всё становится жертвой зла. Вот так и случилось с философом Хомой Брутом. У него не хватило мужества, его одолел страх. И он пал жертвой ведьмы.

“Вий” - это повесть о трагической неустроенности жизни. Вся повесть основана на контрасте: добра и зла, фантастического элемента и реально-бытового, трагического и космического. И в этом красочном многоголосье художественных приёмов, которые так щедро использует здесь Гоголь, отчётливо звучит страстный голос писателя, необыкновенно чуткого к радостям и печалям простого человека, к живой душе народа. Недаром Хома Брут, стоя у гроба панночки и с ужасом узнав в ней ту самую ведьму, которую он убил, “чувствовал, что душа его начинала как-то болезненно ныть, как будто бы вдруг среди вихря веселья и закружившейся толпы запел кто-нибудь песню об угнетённом народе”.

Подготавливая повести “Миргорода” для второго тома своих сочинений, Гоголь заново перебрал “Вий”. Например, было переделано место, где старуха ведьма превращается в молодую красавица, сокращены подробности эпизода в церкви, существенно изменилось описание предсмертных минут Хомы Брута, появился и новый финал повести - поминки Халявы и Горобца по их приятелю. В художественном отношении всё произведение, несомненно, выиграло в результате этих переработок.

В писательском облике Гоголя есть одна весьма примечательная черта. Написав и даже напечатав своё произведение, он никогда не считал свою работу над ним законченной, продолжая неутомимо совершенствовать его. Вот почему произведения этого писателя имеют такое множество редакций. Гоголь, по свидетельству Н. В. Берга, рассказывал, что он до восьми раз переписывал свои произведения: “Только после восьмой переписки, непременно собственной рукою, труд является вполне художнические законченным, достигает пера создания”.

Интерес Гоголя к украинской истории после 1835 года нисколько ни ослабевал, а порой даже приобретал особую остроту, как это было, например, в 1839 году.

“Малороссийские песни со мною”, - сообщает он Погодину в середине августа этого года из Мариенбада. “Запасаюсь и тщусь, сколько возможно надышаться стариной”. Гоголь в это время размышляет об Украине, её истории, её людях, и новые творческие замыслы будоражат его сознание. В конце августа того же года он пишет Шевыреву: “Передо мною выясняются и проходят поэтическим строем времена казачества, и если я ничего не сделаю из этого, то я буду большой дурак. Малороссийские ли песни, которые теперь у меня под рукою, навеяли или на душу мою нашло само собою ясновидение прошедшего, только я чую много того, что ныне редко случается. Благослови!”.

Усилившийся осенью 1839 года интерес Гоголя к истории и к фольклору был связан с задуманной им драмой из украинской истории “Выбритый ус”, а также с работой над второй редакцией “Тараса Бульбы”. Пришлось снова обратиться к написанным а различное время черновым наброскам новой редакции, заново многое переосмыслить, устранять некоторые случайно вкравшиеся противоречия и т. д. Интенсивная работа продолжалась в течение трёх лет: с осени 1839 года до лета 1842.

Так же Гоголь неистощим в выборе удивительно точных и метких сравнений. Например, так, он уподобляет чиновников эскадрону мух, которые налетают на лакомые куски рафинада. Губернских чиновников характеризуют в поэме и их обычные занятия: игра в карты, попойки, обеды, ужины, сплетни Гоголь пишет о том, что в обществе этих государственных служащих процветает "подлость, совершенно бескорыстная, чистая подлость". Их ссоры не заканчиваются дуэлью, потому что "все они были гражданские чиновники». У них другие методы и средства, благодаря которым они пакостят друг другу, что бывает тяжелее любой дуэли. В образе жизни чиновников, в их поступках и взглядах нет сколько-нибудь существенных различий. Гоголь рисует это сословие как воров, взяточников, бездельников и мошенников, которые связаны друг с другом круговой порукой. Поэтому так неуютно чувствуют себя чиновники, когда раскрылась афера Чичикова, ибо каждый из них вспомнил свои грехи. Если они будут пытаться задержать Чичикова за его мошенничество, то и он сможет обвинить их в нечестности. Возникает комическая ситуация, когда люди, облеченные властью, помогают аферисту в его незаконных махинациях и боятся его.

Именно творения Гоголя, обнажавшие социальные пороки царской России, составили одно из важнейших звеньев становления русского критического реализма.

Никогда прежде в России взор сатирика не проникал так глубоко в повседневное, в будничную сторону социальной жизни общества. Гоголевский комизм - это комизм устоявшегося, ежедневного, обретшего силу привычки, комизм мелочной жизни, которому сатирик придал огромный обобщающий смысл.

После сатиры классицизма творчество Гоголя явилось одной из вех новой реалистической литературы. Значение Гоголя для русской литературы было огромно. С появлением Гоголя литература обратилась к русской жизни, к русскому народу; стала стремиться к самобытности, народности, из риторической стремилась сделаться естественною, натуральною. Ни в одном русском писателе это стремление не достигло такого успеха, как в Гоголе.

Для этого нужно было обратить внимание на толпу, на массу, изображать людей обыкновенных, а неприятные только исключение из общего правила. Это великая заслуга со стороны Гоголя. Этим он совершенно изменил взгляд на само искусство.

Влияние Гоголя на русскую литературу было огромно. Не только все молодые таланты бросились на указанный им путь, но и некоторые писатели, уже приобретшие известность, пошли по этому пути, оставив свой прежний.

О своём восхищении Гоголем и о связях с его творчеством говорили Некрасов, Тургенев, Гончаров, Герцен, а в 20ом веке мы наблюдаем влияние Гоголя на Маяковского. Ахматову, Зощенко, Булгакова и др.

Чернышевский утверждал, что Пушкин является отцом русской поэзии, а Гоголь - отцом русской прозаической литературы.

Конечно, и в прозаических произведениях Пушкина, которые представляют чуждые русскому миру картины, без всякого сомнения, есть элементы русские.

Но как доказать, что, например, поэмы "Моцарт и Сальери", "Каменный гость", "Скупой рыцарь" могли быть написаны только русским поэтом? Но разве можно такой вопрос задать по отношению к Гоголю? Конечно, нет. Изображать русскую действительность, с такой поразительной верностью может только русский писатель.

Болезнь Гоголя катастрофически прогрессировала. Он морил себя голодом, отказывался от медицинской помощи. Доведённый до крайней степени истощения, он 21 февраля (4 марта по новому стилю) 1852 года скончался.

Творчество Гоголя, как и творчество всякого писателя, не представляет собой совершенно изолированного явления, а наоборот является одним из звеньев непрерывно развивающейся литературной цепи.

Современники говорят, что последние год-полтора жизни Гоголя мучил страх смерти. Этот страх умножился, когда 26 января 1852 года умерла Екатерина Хомякова, сестра поэта Н. М. Языкова, с которой Гоголь дружил. (Умерла она от брюшного тифа, будучи при этом беременной.) Доктор А. Т. Тарасенков говорит, что "смерть ее не столько поразила мужа и родных, как поразила Гоголя... Он, может быть, впервые здесь видел смерть лицом к лицу..." О том же пишет и А. П. Анненков: "...лицезрение смерти ему было невыносимо". На панихиде, вглядываясь в лицо умершей, Гоголь, по словам А. С. Хомякова, сказал: "Все для меня кончено..."

И впрямь - очень скоро приступ непонятной для окружающих болезни настолько овладел писателем, что он оказался у последней черты жизни.

Существуют два портрета смерти Гоголя - медицинский и психологический. Первый составлен из записок очевидцев (в том числе врачей). Доктор Тарасенков вспоминает о последнем дне Гоголя:

"...Когда я возвратился через три часа после ухода, в шестом часу вечера, уже ванна была сделана, у ноздрей висели шесть крупных пиявок; к голове приложена примочка. Рассказывают, что когда его раздевали и сажали в ванну, он сильно стонал, кричал, говорил, что это делают напрасно; после того как его опять положили в постель без белья, он проговорил: "Покройте плечо, закройте спину!", а когда ставили пиявки, он повторял: "Не надо!"; когда они были поставлены, он твердил: "Снимите пиявки, поднимите (ото рта) пиявки!" - и стремился их достать рукою. При мне они висели еще долго, его руку держали с силою, чтобы он до них не касался. Приехали в седьмом часу Овер и Клименков; они велели подолее поддерживать кровотечение, ставить горчичники на конечности, потом мушку на затылок, лед на голову и внутрь отвар алтейного корня с лавровишневою водой. Обращение их было неумолимое; они распоряжались, как с сумасшедшим, кричали перед ним, как перед трупом.

Клименков приставал к нему, мял, ворчал, поливал на голову какой-то едкий спирт, и, когда больной от этого стонал, доктор спрашивал: "Что болит, Николай Васильевич? А? Говорите же!" Но тот стонал и не отвечал. - Они уехали, я остался во весь вечер до двенадцати часов и внимательно наблюдал за происходящим. Пульс скоро и явственно упал, делался еще чаще и слабее, дыхание, уже затрудненное утром, становилось еще тяжелее; уже больной сам поворачиваться не мог, лежал смирно на одном боку и был спокоен, когда ничего не делали с ним...

Уже поздно вечером он стал забываться, терять память. "Давай бочонок!" - произнес он однажды, показывая, что желает пить. Ему подали прежнюю рюмку с бульоном, но он уже не мог сам приподнять голову и держать рюмку... Еще позже он по временам бормотал что-то невнятно, как бы во сне, или повторял несколько раз: "Давай, давай! Ну, что же!" Часу в одиннадцатом он закричал громко: "Лестницу, поскорее, давай лестницу!.." Казалось, ему хотелось встать. Его подняли с постели, посадили на кресло. В это время он уже так ослабел, что голова его не могла держаться на шее и падала машинально, как у новорожденного ребенка. Тут привязали ему мушку на шею, надели рубашку (он лежал после ванны голый); он только стонал.

Когда его опять укладывали в постель, он потерял все чувства; пульс у него перестал биться; он захрипел, глаза его раскрылись, но представлялись безжизненными. Казалось, что наступает смерть, но это был обморок, который длился несколько минут. Пульс возвратился вскоре, но сделался едва приметным. После этого обморока Гоголь уже не просил более ни пить, ни поворачиваться; постоянно лежал на спине с закрытыми глазами, не произнося ни слова. В двенадцатом часу ночи стали холодеть ноги. Я положил кувшин с горячею водою, стал почаще давать проглатывать бульон, и это, по-видимому, его оживляло; однако ж вскоре дыхание сделалось хриплое и еще более затрудненное; кожа покрылась холодною испариною, под глазами посинело, лицо осунулось, как у мертвеца. В таком положении оставил я страдальца...

Рассказывали мне, что Клименков приехал вскоре после меня, пробыл с ним ночью несколько часов: давал ему каломель обкладывал все тело горячим хлебом; при этом опять возобновился стон и пронзительный крик. Все это, вероятно, помогло ему поскорее умереть" [16].

Смерть Гоголя случилась в восемь часов утра 21 февраля 1852 года. Бывшая при том Е. Ф. Вагнер писала в тот же день зятю (М. П. Погодину):

"...Николай Васильевич скончался, был все без памяти, немного бредил, по-видимому, он не страдал, ночь всю был тих, только дышал тяжело; к утру дыхание сделалось реже и реже, и он как будто уснул..."

Спустя полвека доктор Н. Н. Баженов заявил, что причиной смерти Гоголя было неправильное лечение. "В течение последних 15-20 лет жизни,- утверждал Баженов,- он страдал тою формою душевной болезни, которая в нашей науке носит название периодического психоза, в форме так называемой периодической меланхолии. По всей вероятности, его общее питание и силы были надорваны перенесенной им в Италии (едва ли не осенью 1845 г.) малярией. Он скончался в течение приступа периодической меланхолии от истощения и острого малокровия мозга, обусловленного как самою формою болезни,- сопровождавшим, ее голоданием и связанным с нею быстрым упадком питания и сил,- так и неправильным ослабляющим лечением, в особенности кровопусканием".

Грубой прозе медицинских заключений противостоит замечательный психологический портрет умирающего Гоголя, созданный критиком И. Золотусским.

"На похороны (Е. Хомяковой) он не явился, сославшись на болезнь и недомогание нервов. Он сам отслужил по покойной панихиду в церкви и поставил свечу. При этом он помянул, как бы прощаясь с ними, всех близких его сердцу, всех отошедших из тех, кого любил. "Она как будто в благодарность привела их всех ко мне,- сказал он Аксаковым,- мне стало легче".

И, немного задумавшись, добавил:

"Страшна минута смерти".

- "Почему же страшна? - спросили его,- только бы быть уверену в милости Божией к страждущему человеку, и тогда отрадно думать о смерти". Он ответил:

"Но об этом надобно спросить тех, кто перешел через эту минуту".

За десять дней до смерти Гоголь, находясь в мучительном душевном кризисе, сжег рукопись второго тома поэмы (романа) "Мертвые души" и ряд других бумаг. "Надобно уж умирать,- сказал он после этого Хомякову,- я уже готов и умру..." Он уже почти ничего не принимал из рук стоявшего бессменно у его изголовья Семена (после сожжения Гоголь перебрался на кровать и более не вставал), только теплое красное вино, разбавленное водой.

Обеспокоенный хозяин дома созвал консилиум, все имевшиеся тогда в Москве известные врачи собрались у постели Гоголя. Он лежал, отвернувшись к стене, в халате и сапогах и смотрел на прислоненную к стене икону Божьей матери. Он хотел умереть тихо, спокойно. Ясное сознание, что он умирает, было написано на его лице. Голоса, которые он слышал перед тем, как сжечь второй том, были голосами оттуда - такие же голоса слышал его отец незадолго до смерти. В этом смысле он был в отца. Он верил, что должен умереть, и этой веры было достаточно, чтоб без какой-либо опасной болезни свести его в могилу.

А врачи, не понимая причины его болезни и ища ее в теле, старались лечить тело. При этом они насиловали его тело, обижая душу этим насилием, этим вмешательством в таинство ухода. То был уход, а не самоубийство, уход сознательный, бесповоротный... Жить, чтобы просто жить, чтоб тянуть дни и ожидать старости, он не мог. Жить и не писать (а писать он был более не в силах), жить и стоять на месте значило для него при жизни стать мертвецом...

Муки Гоголя перед смертью были муками человека, которого не понимали, которого вновь окружали удивленные люди, считавшие, что он с ума сошел, что он голодом себя морит, что он чуть ли не задумал покончить с собой. Они не могли поверить в то, что дух настолько руководил им, что его распоряжения было достаточно, чтоб тело беспрекословно подчинилось.

Врачи терялись в догадках о диагнозе, одни говорили, что у него воспаление в кишечнике, третьи - что тиф, четвертые называли это нервической горячкой, пятые не скрывали своего подозрения в помешательстве. Собственно, и обращались с ним уже не как с Гоголем, а как с сумасшедшим, и это было естественным завершением того непонимания, которое началось еще со времен "Ревизора". Врачи представляли в данном случае толпу, публику, которая не со зла все это делала, но от трагического расхождения между собой и поэтом, который умирал в ясном уме и твердой памяти.

В начале 1852 года Гоголь писал Вяземскому: надо оставить "завещанье после себя потомству, которое так же должно быть нам родное и близкое нашему сердцу, как дети близки сердцу отца (иначе разорвана связь между настоящим и будущим)..." Он думал об этой связи, и смерть его - странная, загадочная смерть - была этой связью, ибо Гоголь в ней довел свое искание до конца. Если ранее винили его в лицемерии, в ханжестве, называли Тартюфом, то тут уже никакого лицемерия не было. Возвышение Гоголя было подтверждено этим последним его поступком на земле" .

Гоголя похоронили на погосте Данилова монастыря, но в 1931 году прах писателя перенесли на Новодевичье кладбище. Перезахоронение породило легенду, что Гоголь умер дважды, и второй раз воистину ужасно - под землей, в темноте и тесноте гроба. При эксгумации обнаружили, что обшивка гроба изнутри была вся изорвана! Это значит, что, возможно, похоронили Гоголя живым - в состоянии летаргического сна. Именно этого он боялся всю жизнь и не раз предупреждал о том, чтобы его не хоронили поспешно, пока не убедятся в подлинности его смерти! Увы! Предупреждение не помогло.