Образ православного человека в произведениях А. Платонова

Православный человек Платонова не может просто отказаться от ценности своего личного бытия: он хочет не только состояния нужности, исторической целесообразности своей жизни, но и радости, утешности. Поэтому, с одной стороны,-- «Пухов втайне подумывал, что нельзя жить зря и бестолково, как было раньше. Теперь наступила умственная жизнь, чтобы ничто ее не замусоривало. Теперь без вреда себе уцелеть трудно, зато человек стал нужен; а если сорвешься с общего такта -- выпишут в издержки революции, как путевой балласт. Но, ворочаясь головой на подушке, Пухов чувствовал свое бушующее сердце, и не знал, где этому сердцу место в уме». Там же. С.100

В статье «О любви» 1925 года вопросы истины, знания и слова акцентируются Платоновым в направлении нравственно-психологического содержания бытия национальной культуры и народной жизни: «Бог есть, бога нет. То и другое верно… Вот весь атеизм и вся религия. Над народом не надо смеяться, даже когда он по-язычески верит в свою богородицу. Сознание, что на свете есть благая богородица -- роднее и ласковее матери, дает серому мужику любовь и силу, и он ходит за сохой и работает и живет как мученик. Если мы хотим разрушить религию и сознаем, что коммунизм и религия не совместимы, то народу надо дать не меньше, а больше, чем религии. У нас же многие думают, что веру можно отнять, а лучшего ничего не дать. Душа нынешнего человека так соорганизована, так устроена, что вынь только из нее веру, она вся опрокинется. Ответить и удовлетворить мысль сможет только истина, а не осколки истины. Этот вопрос нам и мешает жить, мешает воскреснуть для полной всесильной жизни». Платонов А.А. Собрание сочинений в 3-х т. Т.2. - М.:Мысль, 1984г

Платонов переводит традиционные образы и символы христианства на язык собственной поэтики, формируя их в духе апокрифов, религиозного фольклора. Мысль о близости Платонова христианскому наследию не нова. Как о важнейшем идеологическом недостатке, о ней писали критики Платонова в 30-е годы. По словам С. Семеновой, сама творческая одаренность создателя «Чевенгура» вызывается и обеспечивается его «сердечной мыслью» - христианским отношением к миру и человеку.

Христианство для Платонова входит прежде всего в систему гуманистических ценностей не просто потому, что оно дает веру, интимную философию времени (прошлого -- настоящего -- будущего): христианство -- это практическая эстетика труженика, открывающая для него закон «любви» и закон «терпения» жизни.

Несколько ранее Л. Карасев обнаружил сходство художественной интуиции Платонова с христианскими мировоззрением. Он видит истоки платоновских мифологем в идеях и темах, отрефлектированных христианством. При этом исследователь ссылается на обусловленность изображения сердца в прозе Платонова традицией христианской мистики. С нашей точки зрения, именно образ сердца в приложении к показу внутренней жизни его героев подтверждает этот тезис. В платоновской рефлексии о сердце выразился духовный метод аскетики.

В «Чевенгуре» появляется момент совмещения работы сердца с движением. Судьба человека и всего народа во времени (историческое и одновременно конкретно - географическое странствие по просторам Руси-России) совмещена с преодолением физических временных границ и стала выражением центральной идеи романа: «от скорости сила тяготения, вес тела и жизни уменьшается, стало быть, оттого люди в несчастье стараются двигаться. Русские странники и богомольцы потому и брели постоянно, что они рассеивали на своем ходу тяжесть горюющей души народа» Платонов А.П. Котлован: Романы, повести, рассказ. - СПб: Азбука-классика, 2002. - С.360. В отличие от идеала отшельничества, человек изображается Платоновым как вечный скиталец: он всегда в дороге, в пути. Но это не отменяет его соотнесенности с глубинным зрением. Изображая те ощущения, что испытал герой под воздействием сердечного чувства, писатель дает их как откровение. Так испытываемое Двановым ощущение перехода сознания в сердце знаменует собой выход в иную реальность, знакомую нам по урокам святых отцов: «Дванов опустил голову, его сознание уменьшилось от однообразного движения по ровному месту. И то, что Дванов ощущал сейчас как свое сердце, было постоянно содрогающейся плотиной от напора вздымающегося озера чувств. Чувства высоко поднимались сердцем и падали по другую сторону его, уже превращенные в поток облегчающей мысли. Но над плотиной всегда горел дежурный огонь того сторожа, который не принимает участия в человеке, а лишь подремывает в нем за дешевое жалование. Этот огонь позволял иногда Дванову видеть оба пространства - вспухающее теплое озеро чувств и длинную быстроту мысли за плотиной, охлаждающейся от своей скорости. Тогда Дванов опережал работу сердца, питающегося, но и тормозящего его сознание, и мог быть счастливым». Там же. С.220

Сердце выступает у Платонова не только в качестве психологической категории. Сердце у него - объективная данность, средоточие духовных и деятельных начал человека. Несмотря на его тесную связь с предметной стихией и чувственной сферой, образ сердца у Платонова основан на духовных актах, на погруженности писателя в глубины души. Здесь легко заметить православную установку на непостижимую сущность человека и сердца как ее символа. Более того, эта особенность психологизма Платонова может быть соотнесена с «внутренним деланием» отцов-подвижников, учением о невидимой брани. Душевные движения персонажей Платонова принимают форму согласования ритмов сердца и дыхания. Сосредоточенность писателя на деятельности сердца и души переросла в ведущее свойство его творческой личности.

Конструктивный характер идеи поиска формы гармонического мироотношения определит развитие сюжета романа «Чевенгур». «Шел он туда с тем cepдцeм, с каким крестьяне ходят в Киев, когда в них иссякает вера и жизнь превращается в дожитие» Там же. С. 71 -- так вводится в сюжетное содержание романа поиск «угла опережения жизни» Захара Павловича («Чевенгур»). «Умерший лист», «искалеченные цилиндры», «забытые книги» («Чевенгур»), «Умершие поля», «забытые полустанки» («Джан»), «умершие родители», «безмолвное пространство», «забытый голос» -- в эстетической ткани платоновской прозы этот ряд образов обнажает трагическую разрушенность целостности мира. Носителем этого взгляда Платонов делает своего умствующего человека из народа, взыскующего истины и смысла: это Фома Пухов («Сокровенный человек»), Захар Павлович и Саша Дванов («Чевенгур»), Вощев («Котлован»): «Эта истершаяся терпеливая ветхость некогда касалась батрацкой, кровной плоти, в этих вещах запечатлена навеки тягость согбенной жизни, истраченной без сознательного смысла и погибшей славы где-нибудь под соломенной рожью земли. Вощев, не полностью соображая, со скупостью скопил в мешок вещественные остатки потяренных людей, живших, подобно ему, без истины и которые скончались ранее победного конца. Сейчас он предъявлял тех ликвидированных тружеников к лицу власти и будущего, чтобы посредством организации вечного смысла людей добиться отмщения - за тех, кто тихо лежит в земной глубине» Там же С.619. Этот же герой становится носителем эстетической доминанты восстановления целостности бытия, которая характеризовалась бы всеобщностью связей человека как индивидуума, природы и истории.

Платонов в 30-е годы поведет своего героя к восстановлению глубинных связей с миром -- к духовному и всечеловеческому опыту народа, который больше и глубже «идеи». Так, Прошка Дванов, проживший жизнь «впрок» себе, из сиротского, безмолвного Чевенгура уходил в финале романа искать Сашу Дванова не за рубль, а «даром». Задумавшийся о смысле бытия герой «Котлована» возвращал память о мире не абстракцией, а наполненной болью мира: от «умершего листа» и девочки Насти, искалеченных людей и машин до боли человеческого сердца.

Вопрос о «возвышенных потребностях» человеческой души у Платонова всегда сводится к религии. Революция, говорит он, убила религиозное чувство, которое заполняло для него человеку сердце. Что же она несет взамен этому чувству? Хлеб? Воду? Кров? Но ведь это нужно бренному телу? А душа? Чем будет жить она без религии? Что несет ей революция вместо религии? Было бы длинно и смешно возвращаться к азбучным истинам о рассвете духовной культуры.

Оппозиция смысла (истины) и бессмысленности, когда под содержание истины подводятся временные его содержания (директивы, идея вождя, колхоз как революция «сверху» с ее приоритетом общего над личным, многообразие идей спасения из котлована мужиков и пролетариев) трансформируется Платоновым в глобальную проблему человека из народа и интеллигенции.

Социологическую детерминированность проблемы народа и интеллигенции 20--30-х годов Платонов жестко размывает, включая в полюс интеллигентов, «нервной интеллигенции», мастерового Вощева, а в финале -- Чиклина, Настю, саму природу (медведя).

Платонов ставит перед толстовским вопросом «зачем?» -- «зачем я тут? Кто, зачем меня пустил на свет искать и выстрадывать какого-то разрешения?» -- человека из народа, который сам для Толстого был ответом на вопрос как утверждение жизни вопреки «гордости мысли». Прушевский, видя мучаюшегося вопросом смысла жизни мастерового Вощева, задается вопросом: «Неужели и они будут интеллигенцией? Неужели нас капитализм родил двоечниками?». В рамках платоновского повествования неизбежность ответа на вопрос «зачем?» для его органически умствующих героев встала как собственная их задача. И в этом Платонов видел силу национального характера -- в преемственности им пути культурного самосознания русской интеллигенции с ее трагическими безднами и жаждой всемирной гармонии.

В своих книгах Платонов поднимается до высокой философии сердца, утверждая образную реальность жизни человеческого духа. Его философия не ведет к утрате веры, живущей внутри человека в виде абсолютной ценности. Писатель склонен к тому, чтобы признать действительным религиозное чувство единства личности с личностью - чувство любви к ближнему. Оно становится основным принципом взгляда Платонова на человека. Из этого видно, как далека его мысль от прямолинейного атеизма. Платонов создает многомерный образный мир, обращенный к человеческой душе и завораживающий нас глубиной раскрывающихся духовных смыслов. Движущая идея художника оказывается куда более тесно связанной с традицией православной культуры (ее народно-религиозной стороной), чем с утопическими учениями или научным рационализмом. Эта идея характерна для него с самого начала творческой жизни. Она проявляется в обращении к сокровенному центру личности. Духовное содержание этих внутренних переживаний в их совокупности и полноте Платонов понимает как скрытую истину: «никто не достигнет нашего глубокого сердца, которое выйдет само к людям и ко всей жизни и протянет к ним руки, когда настанет его светлое время, и время это близко: мы слышим, как спешит в наше сердце душа, желая выйти к нам на помощь…» Платонов  А. Избранные произведения.  Рассказы и повести. М.: Мысль. 1983. С. 407.

Произведения Платонова - проникновенное отражение народной психологии и этики. Поэтому его творческая личность родственна стихийным силам и религиозным корням народа в их сокровенной сущности. Платонову не свойственно идеализировать человека. Он не предлагает идеального плана переустройства вселенной, избавления человечества от социальных бед и конфликтов. Уже в конце 1920-х годов им изображается крушение той утопии социализма и коммунизма, которая захватила массовое сознание, заменила в нем идею спасения души.

Трудно требовать от Платонова отображения духовных идеалов в соответствии с религиозными догматами. В то же время утверждением активности человека, постановкой перед ним жизненной задачи как победы над смертью писатель близок основам христианской антропологии. Он - безусловный участник внутренних исканий своих героев. Сознание Платонова какой-то частью входит в своеобразную философию и религию простых людей, у которых все «имущество - одно сердце в груди» («Такыр»). Переходы их чувств в слова, страстей в идеи, идей в поступки детально показаны художником-мыслителем, и сам Платонов незаметным образом стоит в центре этой диалектики. Через нее писатель выражает свое мироощущение, вкладывая в характеры героев часть себя самого, а в их размышления - свои сокровенные (сердечные) мысли.

3. Классификация «православного человека» в произведениях А. Платонова

Уже в раннем творчестве писателя чётко вырисовываются два типа героя: с одной стороны, это тип эмоционально богатой и щедрой индивидуальности, а с другой - сухой и равнодушный к окружающим индивидуалист.

Расчет на «алгебраический разум» предопределил жизненное поражение героя повести "Епифанские шлюзы" английского инженера Бертрана Перри. Саша Дванов и Прокофий Дванов («Чевенгур»), Назар Чагатаев и Hyp-Мухаммед ("Джан"), Оля и Лиза («На заре туманной юности») - образы этих героев полярно разведены и противопоставлены в произведениях А. Платонова именно как образы людей одухотворённых и людей равнодушных, индивидуальностей и индивидуалистов.

Этим противопоставлением определяется основной конфликт и динамика развития действия во многих произведениях писателя. Это противопоставление сохраняется и в рассказах военных лет, но в них одухотворенные люди противопоставлены "неодушевленному врагу".

В то же время, как об этом свидетельствует рассказ "Полотняная рубаха", писатель выделял и третий тип героя - высокосознательную личность, сочетающую в себе горячее сердце и умную голову - таков образ Демьяна Карусельникова.

Анализ таких рассказов А. Платонова, как «Третий сын», "Июльская гроза", "Возвращение'' доказывает, что для писателя, человек есть мера всех вещей.

Обращаясь к изображению взаимоотношений родителей и детей, писатель исходит из представления о матери как о хранительнице и дарительнице жизни, поэтому через отношение к матери героев-сыновей обнаруживается гуманистическое содержание их души ("Третий сын").

В таком же качестве "индикаторов человечности" в человеке выступают в некоторых рассказах и дети. В творчестве А. Платонова дети выступают в двух ролях. В одних рассказах они являются непосредственным предметом изображения под углом зрения формирования человека как личности. В других - они выступают в качестве особых "аксиологических предметов", так как писатель в детях видит естественную форму воплощения будущей жизни, связывает с ними представление о самых главных ценностях жизни, поэтому через отношение к детям (так же, как и через отношение к матери) герои рассказов "Июльская гроза" и "Возвращение" раскрываются со стороны человечности. Именно по отношению к детям противопоставлены в этих рассказах образы отцов.

В душевном подвиге прощения и человеколюбия, в возвращении к подлинным нравственным основам жизни герой рассказа "Возвращение" русский человек Алексей Иванов окончательно побеждает разрушительные последствия войны, обретает душевную цельность.

В этом рассказе с большой художественной силой изображено нравственное величие и душевное благородство русского солдата, глубоко и верно воссозданы духовные основы русской национальной жизни, моральные истоки победы советского народа над фашизмом.

Человечность может проявляться не только в форме любви, но и форме сострадания. В образе героя рассказа "Корова" человек раскрывается со стороны своих лучших душевных качеств, сочувствуя чужому горю. Образ школьника Васи Рубцова - это прямое продолжение и развитие образов героев рассказов "Никита", "Еще мама", "Железная старуха", в нем прослеживается формирование нравственного начала в человеке. Все это побуждает рассматривать рассказы А. Платонова военных лет не только в аспекте проявления в них тематики, непосредственно связанной с событиями войны.

Во всех без исключения рассказах, в которых нашли свое отражение события военных лет, находим мы одни и те же побудительные мотивы, определяющие поведение человека на войне. Это все та же любовь-броня /"Броня"/, конкретное и интимное переживание чувства любви к родным и близким людям и через него любовь к отечеству.

В мирное время эти же мотивы побуждают героев произведений А. Платонова к самопожертвованию, к творчеству, движимые любовью к своим матерям, детям, женам, товарищам. Герои книг А. Платонова возводят плотины, строят заводы, водят поезда, сажают лесозащитные полосы - возрождают в свободном и радостном труде всеобщую мать-землю к всеобщей и счастливой жизни "со всеми и для всех".

Используемая литература

1. Васильев В.В. Очерк жизни и творчества. - 2-е изд., испр., доп. - М.: Современник, 1990. - 287с.

2. Геллер М. Я. Андрей Платонов в поисках счастья. - М.: МИК, 1999. - 432с.

3. Карасев Л.В. Знаки покинутого детства («постоянное» у Андрея Платонова // Вопросы философии. 1990, № 2. с.26-43

4. Корниенко Н. «Сокровенный человек» Андрея Платонова // Москва, 1990, № 8, с. 178 - 185.

5. Ласунский О. Литературные раскопки: рассказы литературоведа. - Воронеж, 1972г

6. Малыгина Н. Художественный мир А.Платонова. - М., 1995

7. Николенко О.Н. Человек и общество в прозе А.П.Платонова. - Харьков, 1998

8. Платонов А.П. Избранные произведения. - М.:Экономика, 1983. - 880с.

9. Платонов А.П. На заре туманной юности: Повести и рассказы. - М.: Детская литература, 2002. - 328с.

10. Платонов А.П. Собрание сочинений в 3-х т.: Т.2. - М.: Мысль, 1984.- 320с.

11. Платонов А.П. Котлован: Романы, повести, рассказ. - СПб: Азбука-классика, 2002. - 800с.

12. Русская литература XX века: Учебное пособие для студентов вузов: в 2-х т. Т.1: 1920-1930-е годы / Л.П.Кременцов, Л.Ф.Алексеева, Т.М.Колядич и др.; Под ред. Л.П.Кременцова. - 2-е изд., перераб. и доп. - М.: Изд. Центр «Академия», 2003. - 496с.

13. Семенова С. Мытарства идеала. К выходу в свет «Чевенгура» Андрея Платонова // Новый мир, 1988, № 5.

14. Семенова С.Г. Сердечный мыслитель // Вопросы философии, 1989, № 3.

15. Сухих И.Н. Книги XX века: русский канон: Эссе. - М.: Издательство Независимая Газета, 2001. - 352с.

16. Шубин Л. Поиски смысла отдельного и общего существования. - М., 1987г