Немного о Блоке

НЕМНОГО О БЛОКЕ

СОДЕРЖАНИЕ

Биография

Снежная маска

Прекрасная дама

Первая любовь

Кармен

Пляска смерти

БИОГРАФИЯ

Александр Александрович Блок родился в Петербурге и вырос в семье деда, знаменитого ботаника А.Н. Бекетова. Бекетовы не только любили литературу, но и сами писали и занимались переводами (особой известной переводчицей была бабушка поэта - Е.Г. Бекетова). Окончив в 1898 году гимназию, он поступил в Петербургский университет, сначала на юридический факультет, а в 1901 г. перешел на филологический, который окончил в 1906 г. Учась в университете, он познакомился с замечательной девушкой с Любовью Дмитриевной Менделеевой, вскоре она стала его невестой. Ей он посвящал свои стихи. В августе 1903г. они обвенчались в Таракановской церкви. Но семейная жизнь у них не сложилась, так как Блок унаследовал характер отца, был такой же гордый, ревнивый, влюбчивый. Через неделю после рождения у них умер сын, в смерти которого Блок винил жену.

СНЕЖНАЯ МАСКА

10 ноября 1906 г. открылся театр Комиссаржевской. Вера Фёдоровна пригласила Блока прочитать свою пьесу «Король на площади». Чтение приняли хорошо. Блока окружали молодые, красивые актрисы. Среди них была стройная, смуглая, черноволосая Волохова...

Всю осень он ходил в театр на Офицерской - когда «Короля» запретила цензура, Меерхольд начал репетировать «Балаганчик». В «Балаганчике» играла Наташа. Сейчас для Блока это было главное. То, что казалось обычной влюбленностью, оказалось страстным влечением. 30 декабря давали премьеру. Зал был заполнен. Наслышанная богемная публика ожидала скандала. Модернизм пьесы соединился с модернизмом режиссера, занавес раздвинулся, и на сцене начали разыгрывать военную драму на тему любви и смерти, где низкое сливалось с высоким, где жизнь переплеталась с литературой, действительность с фантазией, всё было зыбко, призрачно и похоже на сон и обман - и эта пришитая к черному небосводу луна, и эти холодные мерцающие звёзды, и этот исчезающий во тьме свет газовых фонарей. И предчувствие гибели и обреченности граничило со всепоглощающей страстью и неотвратимостью разлуки...

В апреле «Снежная маска» вышла в свет, он подарил Наташе изящно изданный томик. Она раскрыла книгу и прочитала:

«Посвящаю стихи ТЕБЕ, высокая женщина в черном с глазами крылатыми и влюблёнными в огни и мглу моего снежного города».

Роман длился два года и был для него мучительным и нерадостным. На людях Блок всегда оставался легким, вдохновлённым и стремительным. Но любовь к Волоховой его томила, она не несла желанного успокоения, нервы были напряжены, он был готов в любую минуту взорваться. Наталья манила его за собой, тащила в омут, он пытался сопротивляться, но всё было зря. Он еще не хотел погибать, а чувствовал, что гибнет. За «снежной маской» таились силы и упорство, стремление подчинить его себе, желание властвовать. Этого он боялся больше всего. Временами у него не было сил сопротивляться, он терялся, робел перед её не терпящим возражений тоном. Она была бледна, тонка и высока. Казалось, что в этом огне, который сжигал её изнутри, могут сгореть оба. Белый, его друг, кузен и тоже поэт, единственный, кто разглядел в нем, в его показной легкости и веселости, глубоко таившуюся душевную боль; в его отношениях с Волоховой - веселье трагедии, полёт над бездной. Долго так продолжаться не могло.

Надо было решительно рвать с Любой и жениться на Наталье, либо рвать с Натальей и возвращаться к Любе. Он не мог решиться ни на то, ни на другое. Люба нервничала, их семейная жизнь давно на изломе. Она легко увлекалась, влюблялась, расходилась, но, в конце концов, всегда возвращалась к нему - все свои «дрейфы» в сторону считала несущественными. Он сам был не ангел и вел себя в этой ситуации не лучшим образом, ничем не помогая ей, не удерживая её в той «гавани», из которой она временами уходила. Считал, что не имел на это права, если сам был увлечён и так много времени уделял Наталье. Любу это задевало, атмосфера в доме становилась всё невыносимей. А он ничего не мог поделать, потому что любил Любу и любил Волохову. И, загнав себя в ловушку, разрывался между двумя женщинами - женой и любовницей, и не находил выхода. Он всегда придавал своим возлюбленным запредельные мистические черты, а они всегда оставались женщинами из плоти и крови и были от мира сего. Когда он понял, что и Наталья из их числа, наступило прозрение, за которым последовала первая размолвка.

Меерхольц собирался везти группу на гастроли, к тому времени в нее была зачислена и Люба, и Блок собирался поехать с театром. Наталья возражала, упрекала, бросила ему в лицо, что недостойно поэту ездить за лицедеями. Может в ней говорила ревность, но он замкнулся, обиделся. Постепенно он начал освобождаться от зависимости от нее, они все чаще и чаще ссорились. Развязка наступила весной 1908 года. 1 марта Наташа уехала в Москву. На следующий день Блок напился до бесчувствия, а когда пришёл в себя, бросился за нею. Нервы у обоих были натянуты, объяснение в гостиничном номере привело не к примирению, а к окончательному разрыву...

Снежная маска растаяла, все кончилось, прошло, как наваждение, остались только стихи: «Я помню длительные муки...»

В дневнике он записал: «НЕ БЫЛО ЛЮБВИ, была влюблённость» влюблённость кончилась, всё остальное сгорело, он вернулся к разбитому семейному очагу - к Любе...

ПРЕКРАСНАЯ ДАМА

Белый пронесся по их только-только начавшейся семейной жизни разрушительным смерчем. Но сейчас Блок понимал, что в случившемся были виноваты все трое, и из этих троих, может быть, больше всех он сам...

В те годы он находился под сильным влиянием Владимира Соловьева, философа, богослова, поэта-мистика. В светских салонах он преподавал на новый лад платоновские идеи, горячо утверждал, что земная жизнь всего лишь слабое, неверное отражение потустороннего мира, что другой мир можно постигнуть только сверхчеловеческой верой, которой наделен только поэт. Соловьев много писал о любви, вернее, о её метафизике, его строки -

«Смерть и время царят на земле -

Ты владыками их не зови;

Всё кружась, исчезают во мгле,

Неподвижно лишь солнце любви» -

завораживали, рождали какое-то смутное необъяснимое чувство.

В философских сочинениях он рассуждал о Прекрасной Даме, вечной Женственности. Всё это было близко ему, соответствовало его представлениям о любви возвышенной, устремленной в вечность.

Люба была его Прекрасной Дамой в стихах, она стала Прекрасной Дамой и в жизни и продолжала оставаться таковой после свадьбы - небесным созданием, образом, скорее лишенным телесной оболочки, нежели женщиной с зелеными чувствами и страстями.

А ей не хотелось быть отвлеченной эстетической категорией. Ей хотелось жить и быть любимой самой, что ни на есть обыкновенной, земной любовью. Со всеми страстями и порывами, что сопутствуют этому чувству.

Но его плотское влечение к ней было похоже на вспышку, которая быстро угасла. Он продолжал истово верить, что данная ему Богом Невеста, а потом и Жена - всего лишь земное воплощение божественного начала. Человеческое в её случае столкнулось со сверхчеловеческим. Такое отношение к возлюбленной не допускало общепринятых форм любви.

Трезвомыслящая, далекая от мистических рассуждений и построений Люба хотела любить и быть любимой, как обычная женщина, но была брошена на произвол любого, кто стал бы за ней настойчиво ухаживать. Ухаживать стал Андрей Белый. В 1905 году он вместе с химиком и богословом Алексеем Петровским приехал в Шахмотово. Позже к ним присоединился Сергей Соловьев. Стояли прекрасные, блаженные дни великолепного подмосковного лета. Им бы купаться в ближайшей речке, загорать, веселиться, дурачиться, а они все дни проводили за спорами: Христос, Антихрист, Прекрасная Дама, в роли которой, естественно пребывала она, Люба. Белый, издавна поклонявшийся стихотворной блоковской Прекрасной Даме, узрев её наяву, сразу же отбросил мистическую заумь и темь и влюбился в Любовь Дмитриевну как здоровый молодой мужчина в здоровую молодую женщину.

Не рискнув объясниться наедине, он передал через Сергея записку с признанием в любви. Ей было приятно, и только, но носить эту тайну в себе она долго не могла и, поддавшись вечному женскому порыву - тщеславие затмило благоразумие - рассказала об этой записке не кому-нибудь, а его матери. Так в драму вовлеклись, помимо его воли, самые близкие ему люди.

После Шахматова Белый забросал их письмами. Блоку он писал одно, а Любе - другое. Люба была в смятении, она разрывалась между чувством долга и нахлынувшим на нее кружением сердца. Неистовый поклонник забрасывал её письмами и цветами. Цветы были свежи, прекрасны и дышали неземным ароматом; письма взвинчены, нервны и дышали неподдельной страстью. Но иногда Белый впадал в патетику, ложный пафос и почему-то призывал спасать его и Россию. Что касалось «его», ей все было понятно, но она не понимала от кого и от чего надо спасать Россию...

Они подолгу гуляли по Петербургу, любовались невскими закатами, а в Эрмитаже полотнами Кранаха. Белый был готов продать оставшееся от отца имение (оно могло принести большие деньги - целых 30 тысяч) и уехать с ней за границу. Люба же порой доводила его до умоисступления - то признавалась, что любит его и мужа, что не любит обоих, то любит Блока как сестра, а его Белого, «по - земному», потом наоборот. У Белого шла голова кругом, но он ничего не мог поделать с этой женщиной. А она продолжала его мучить и всё никак не могла переступить через запретную черту. Но вскоре отношения между всеми тремя запутались настолько, что надо было немедленно что-то делать, хотя бы объясниться с безучастно наблюдавшим за происходящим и ни во что не вмешивающимся Блоком.

Объяснение состоялось, Белый и Люба решили ехать в Италию.

Блок не сделал ни единого шага, чтобы воспрепятствовать этой затее. Белый бросился в Москву за деньгами. Но у Любы вдруг резко переменилось настроение. Она металась по дому и говорила, что любит обоих, что не знает, что делать, как поступить. Она страдала от безысходности три дня. Затем Белый получил письмо, в котором Люба писала, что между ними всё кончено, она остается с Блоком. Но, все же это был еще не конец. Окончательный разрыв произошел, после того, как Белый сообщил Мережковским, что Люба все же готова уйти от Блока к нему. Зинаида Гиппиус и её сестра, художница Тата, деятельно вмешались в чужую семейную драму и начали активно устраивать судьбу А. Белого. Любе показалось все это оскорбительным и чрезмерным. Она возмутилась и объявила Белому, что их любовь была всего лишь вздором. Белый стал писать сумасшедшие письма обоим. Он хотел увести от него жену, и он же искал у Блока сочувствия, оправдания своих поступков, обвинял его в черствости, он то хотел покончить с собой, то вызвать его на дуэль, но, в конце концов, уехал в Москву, а затем за границу. Но семейный круг распался, начались многочисленные Любины увлечения, а Блок, оставшись один, все чаще и чаще возвращался в воспоминаниях к своей первой, юношеской любви, ничем не замутненному первому чувству...

В Бад Наугейм Блок приехал гимназистом 8-го класса вместе с теткой сопровождал мать для лечения на водах. Курортный Немецкий городок пользовался популярностью у зажиточных русских - здесь принимали ванны, лечили сердце, успокаивали нервы. Вечерами слушали музыку в местном курзале или фланировали по центральной улочке.

Окруженных терпкими ароматами дам сопровождали буржуазного вида господа в накрахмаленных манишках и отутюженных сюртуках. Стоял блаженный май 1897 года. Было горько и тошно, Блок умирал от праздности и скуки и уже готов был сбежать из этого невыносимого рая, но появилась ОНА. Статная, с четко вылепленными профилем и завораживающим голосом. Ксения Михайловна Садовская тоже томилась от благочинной и благопристойной атмосферы провинциального немецкого городка и была не прочь немного поразвлечься. Знакомство было случайным, ни к чему не обязывающим. «Рай» был взорван, он ощутил биение сердца, первое нахлынувшее чувство туманило разум. Она не удержалась от кокетства, завязывался легкий флирт, он, гимназист, был польщен вниманием зрелой женщины, а ей было приятно и забавно, что за нею ухаживает юноша, почти мальчик. Ксении было уже 38, а Блоку еще 18, он годился ей в сыновья, а она была ровесницей его матери.

Знакомство закончилось тем, чем и должно было закончиться. Он потерял голову, забыл про тетку и мать. По утрам бежал покупать для Ксении благоухающие розы, сопровождал на процедуры, старался ни на шаг не отходить от возлюбленной. Затем была её комната, чай по вечерам, её надушенный платок... Придя в себя, она стала помыкать им как слугой, заставляла ревновать и отнеслась к случившемуся как к пикантному, щекочущему нервы приключению. Для него же все было похоже на какой-то волшебный чудесный сон. Сон прошёл, когда надо было и ей, и ему возвращаться в Петербург...

Казалось, что после отъезда все прекратится, но в Петербурге их встречи продолжились.

Но через год мальчик повзрослел, а повзрослев, охладел. Встречи становятся редки, но продолжались до тех пор, пока в его жизни не появилась Люба...

Первая любовь остыла так же внезапно, как и началась. Он вдруг увидел перед собой не прекрасную женщину, готовую бежать к нему по первому зову, а 40-летнюю даму и не мог понять, что привлекло его в ней в Наугейме. Конечно, он был тогда другим, и она была таинственной манящей, неразгаданной. В июле 1900 года он отослал Ксении письмо. Последнее. Это была попытка с его стороны объяснить случившееся. Он был умен, но все-таки еще наивен. Женщина, даже сильно любящая, таких писем не прощает. Они расстались...

У него появилась новая женщина - Дельмас.

КАРМЕН

Она была действительно хороша, медноволосая, крепко сбитая, русская Кармен. Как она божественно пела, как держалась на сцене! Она околдовала Блока, и он влюбился в оперную диву, позабыв все на свете. В новый, только что открывшийся театр Музыкальной драмы он приходил только на «Кармен», только на Андрееву-Дельмас. Андреевой она была по мужу, потом взяла сценический псевдоним Дельмас. Она пела в «Каминном госте», «Пиковой даме», но его влекла только «Кармен». Он написал ей анонимное письмо, в котором признавался в любви. Он писал, что неизбежно влюбляться в нее, как только она появляется на сцене.

Что не влюбиться, глядя на неё не возможно. Во всяком случае, ему. Что он не мальчик и знает адскую машину влюбленности, от которой нет никакого исхода. Но он скрыл, что при виде её испытывает робость и неуверенность. 35-летний поэт, он вел себя как вчерашний гимназист, покупал её карточки, бродил вокруг её дома и все никак не решался познакомиться с нею.

2-го марта он вновь пришел в театр. Но пела не она, а какая-то другая актриса. Ему, влюбленному, показалось, что это жалкое подражание его Кармен. Сама Андреева была в зале. Он пересел на другой ряд, чтобы быть поближе к ней, и неотрывно смотрел на нее. В этом взгляде было столько страсти и любви, что она не могла не почувствовать его. И она обернулась. А потом оборачивалась все чаще и чаще... После второго акта он не нашел её в зале. Швейцар подтвердил, что Андреева только-только ушла из театра. Он бросился вслед, но не догнал её. Обескураженный он вернулся домой и сразу же сел за другое письмо. Он спешил, строки налезали одна на другую. Отчаянный любовный взор, бред, желание выговориться, выплеснуть по привычке сжигавшие душу чувства на бумагу...

Его взялись представить Любови Андреевне, тем более, что она уже давно догадалась, кто её необычайный поклонник. Но он как мальчишка, сбегающий с уроков, опять не решился на знакомство и убежал из театра. Однако на следующий день послал ей розы, затем через швейцара передал первые, посвященные ей стихи. Когда «Кармен» шла в сезоне последний раз, оставил ей номер своего телефона и просьбу позвонить. Она позвонила во втором часу ночи...

И всю ночь они проездили по Петербургу. Город был пуст, город вымер, казалось, они были одни не только в этом каменном мешке - во всем мире.

На следующее утро, очнувшись от наваждения, он сел за стихи. Одно начиналось: «Ты отзвук забытого гимна», другое: «О да, любовь волна, как птица».

В марте 1914 года стихи, обращенные к Дельмас, сложились в цикл «Кармен». Но некоторые были написаны еще до той сумасшедшей ночи - роман был придуман и сначала пережит им в стихах. Два месяца они почти не расставались, он сходил с ума - от её плеч, губ, колен. Стояли белые ночи, они ездили в театр, ночные рестораны, увлеклись входившим в моду кинематографом. Она вернула его к жизни. Все стало музыкой и светом, он купался в этой стихии. И искренне пытался наладить с ней «земное» счастье. Страсть будоражила душу, волновала кровь, будила воображение. Он окунулся в нее, как в воду, и она накрыла его с головой. Но Дельмас не могла любить, так как он. Все время пребывать в его «любовной горячке» было больно, порой невыносимо. В его орбите сгорали все, женщины не выдерживали его чувства...

Вскоре им овладели беспокойство, тревога, тоска. Он искренне мечтал о счастье, самом обычном человеческом счастье, но у него по-прежнему ничего не получилось. В одном из писем к Любови Андреевне он признался, что до встречи с ней в его жизни зияла огромная пустота, она сумела на какое-то время эту пустоту заполнить, но - всего лишь на какое-то время, потому что жизнь его представлялась ему рядом спутанных до чрезвычайности личных отношений, рядом крушений многих надежд.

Она сумела продержать его в плену счастья, но только в плену, потому что само счастье ему, художнику, недоступно. Искусство всегда там, где потери, страдания, холод...

7 июня Блок уехал в Шахматово, она в Чернигов. Они прощались в Таврическом саду. Прощание затянулось. В саду в этот день гуляло мало людей, безумствовала сирень, и на удивление было много цветов - «пятерок». Потом, как обычно, все это отозвалось у него стихами. Там были, и «Я помню нежность ваших плеч», и «сирени темной в час разлуки пятиконечную звезду», но самым главным там будет «тайна верности твоей»...

Разлуку он перенес тяжело, рвался в Петербург, в июле вернулся. Потому что должна была приехать она. Но за первые десять дней августа все кануло в небытие. Он отказался от нее и вернулся к Любе. Окончательно он простился с нею в стихах. Стихи начинались: «Та жизнь прошла...» и заканчивались: «И странно вспомнить, что был пожар». Опять, как и с Натальей все сгорело. Остались зола, пепел...

ПЛЯСКА СМЕРТИ

... Блок перестал слышать музыку окружающего мира. Связь времен прервалась, мир потерял устойчивость, человек - точку опоры. В 19-м году в разговоре с Горьким он обронил: «Как опора жизни и веры существует только Богиня». Но, в то же время: «... мы стали слишком умны для того, чтобы верить в Бога, и недостаточно сильны, что бы верить в себя». Оставалось еще человечество, но в его разумность он уже не верил давно.

Его все больше и больше угнетало чувство непомерной усталости.

Взвалив на себя все беды мира и человека, он надорвался от непосильного груза.

Все чаще болело сердце, еле ходили ноги, но он продолжал бороться с установившимся после революции ужасным бытом, и ни на что не жаловался. Как и подавляющее большинство петербуржцев, продолжал добывать обледенелые дрова, мерзлую капусту и ржавую селедку. Но силы его иссякали. Почти прекратились стихи. В последнее время они приходили так редко, что можно было пересчитать по пальцам. Вместе с поэзией уходила жизнь.

Год назад его пригласили выступить в доме печати. Он согласился. После чтения на сцену взобрался некогда обиженный им Александр Струве. Он стал доказывать, что Блок как поэт, давно умер. Наклонившись к Чуковскому, Блок подтвердил: «Он говорит правду! Я умер».

По инерции он еще продолжал таскаться с Офицерской где жил на Моховую, где служил. В издательстве редактировал переводы зарубежных поэтов. По привычке писал рецензии даже на самых незначительных собратьев по цеху. И ...продолжал двигаться навстречу смерти.

В феврале 21-го по случаю скорбной пушкинской годовщины он выступил в Доме литераторов с речью «О назначении поэта». Сказал, что Пушкина убила вовсе не пуля Дантеса - его убило отсутствие воздуха. Когда у поэта отнимают творческую тайную свободу, он умирает, - жизнь теряет смысл. Многим тогда показалось, что он говорит и о себе. И еще он сказал, что поэт - сын гармонии, и называется поэтом не потому, что приводит в гармонию слова и звуки.

Для него все кончилось задолго до этой речи.

Он не мог больше освобождать звуки из хаоса, придавать им форму и осуществлять предназначение поэта - преодолевать хаос и нести гармонию смерти творческой он готов был умереть физически. Жить без божества, без вдохновенья он не мог.

В первую неделю августа он впал в забытье, бредил ночами и страшно кричал. Ему кололи морфий, но ничего не помогло. 7-го утром он умер. 10-го его похоронили на Смоленском кладбище возле могилы деда под старым развесистым кленом. Печальная процессия растянулась почти по всей Офицерской улице, близкие и друзья от дома до кладбища несли открытый гроб, засыпанный цветами на руках.

«Жизнь уже давно сожжена и рассказана...»

ЛИТЕРАТУРА

И. Зюзюкин «Эта прядь - такая золотая...» //Работница - 2001 - №4 - с.48-51. г. Евграфов. Разбитая жизнь, или Роза и крест Александра Блока// Смена - 2000 - №5 - с.210-222.