Фольклор в прозе И.А. Бунина

Доклад

на тему: «Фольклор в прозе И.А. Бунина»

Обращение к народному поэтическому творчеству характерно для русской литературы на всех этапах ее развития, свойственно писателям и представителям различных школ и направлений. Каждый из них по-своему использовал фольклорные образы, подчинял их собственным художественным задачам [Померанцева, 1973, 397].

Не стал исключением и И.А. Бунин, который также вводил в свои произведения фольклор. Он преследовал при этом две цели: проникновение в «душу народа» и изображение «ее светлых и темных, часто трагических основ» [Бунин, 1953, 8].

Приобщение Бунина к народному творчеству состоялось еще в детстве. «Лет с семи,- говорит он,- началась для меня жизнь, тесно связанная в моих воспоминаниях с полем, с мужицкими избами…»[Собр. соч. Бунина, 1965 - 1967, 256]. Его жизнь проходила в тесном соприкосновении с деревенским бытом на отцовском хуторе, первые познания в русском языке были получены от матери и дворовых. «От них,- вспоминал Бунин,- я много наслушался и песен и рассказов» [Бунин, 1973, 399 - 418].

Оставив родительский дом, он не утрачивает интереса к народному творчеству и ищет возможности вновь и вновь к нему прикоснуться. В своем обращении к фольклору Бунин прибегает к двум способам. Во-первых, он сам становится собирателем устного творчества русского народа. Он совершает поездки по России, живя в Полтаве, бродит по украинским селам. «А я, брат,- сообщал он И.А. Белоусову в середине 1890-х годов.- Все учусь, - по книгам и по жизни: шатаюсь по деревням, по ярмаркам, -уже на трех был,- завел знакомства с слепыми, дурачками и нищими, слушаю их песнопения и т.д.» [Бунин, 1973, 61]. В этих путешествиях Бунин видел средство познания народа и вместе с тем школу собственного мастерства: «Для меня открылась красота природы, глубокая связь художественных созданий с родиной их творцов, увлекательность изучения народа и поэзия свободы и воли в скитальческой жизни» [Бунин, 1956, 210]. Благодаря такому общению Бунин приобрел глубокое знание жизни народа, что определило достоверность его описаний народного быта, народных обычаев, обрядов и верований. Его наблюдения могли бы сделать честь профессионалу-этнографу.

Естественно, что свои наблюдения писатель дополнял знакомством с трудами известных фольклористов. Его собственные записи и заметки перемежаются с выписками, сделанными им из сборника П. В. Киреевского и других ученых-исследователей народного творчества [Бунин, 1973, 399 - 418].

Причем, Бунин часто идет непосредственно от книжного материала. Он внимательно изучал различные фольклорные сборники: «Исторические песни малорусского народа», изданные Вл. Антоновичем и М. Драгомановым, сборники Е.В. Барсова, П.В. Киреевского, П.Н. Рыбникова, делал из них многочисленные выписки [Бунин, 1973, 399 - 418]. Поэтому зачастую книжный источник явно просвечивает в его произведениях. Таковы, например, фольклорные реминисценции в рассказе «На край света», где вспоминается «величаво-грустная дума» о том, «як на Чорному морi, на бiлому каменi сидить ясен сокiл-бiлозiрец, жалiбненько квихлить-проквиляє…» [Бунин, 1973, 399 - 418]. Все десять вариантов думы «Алексей Попович и буря на Черном море», опубликованные в сборнике Антоновича и Драгоманова, начинаются с образа ясного сокола, который на Черном море, на белом камне «жалiбненько квихлить-проквиляє»; особенно близок к тексту Бунина вариант, где фигурирует именно «ясен сокiл-бiлозiрец», а в других думах этого же сборника можно найти и «басурманскую каторгу» и «сиви туманя», и сизокрылых орлов, которые стали «на чорнi кудри наступати, злоба очи видирати». Все это - наиболее часто повторяющиеся фразы украинских дум, преданные с большой точностью.

В прозе Бунина использованы буквально все фольклорные жанры: заговоры, обрядовые, календарные и свадебные песни, пословицы и загадки, причеты, былины и сказки, лирические, колыбельные, исторические песни, духовные стихи и частушки, приметы и детский фольклор. И каждый раз бунинский текст почти дословно совпадает с печатным или архивным источником. Так, например, вариант антибарской сказки, рассказанной в рассказе «Сказка», впервые был опубликован незадолго до написания этого рассказа, он бытовал и в Орловской губернии [Померанцева, 1973, 280 - 281].

Со знанием дела описывает Бунин сам процесс записи фольклорных текстов. Например: «А записывал я стих про сироту в Никополе, в жаркий полдень, среди многолюдного базара, среди телег и волов, запаха их помета и сена, сидя вместе с Родионом прямо на земле. Диктовал Родион ласково и снисходительно, повторяя одно и то же по несколько раз, и порою останавливался, сдерживая легкую досаду, когда я ошибался» [Бунин, 1990, 304]. Здесь все совпадает с реальностью: и самый процесс записи под "диктовку", и отношение Лирника к этому делу, и варьирование им текста: «Некоторые стихи он говорил то так, то сяк, кое-что улучшая по своему вкусу» [Бунин, 1990, 305].

Для России конца XIX - начала XX века характерен интерес к облику «носителя» фольклора: в научной литературе появляются портреты песенников, сказителей, сказочников, очерки творчества талантливых исполнителей и хранителей богатств народного искусства слова.

Немало таких портретов можно найти и у Бунина. Тут и странники, исполняющие духовные стихи, и мастера-гармонисты, и певцы, и сказочники, и частушечницы. И прежде всего - сказочник Яков Демидыч и лирник Родион.

Образ Якова Демидыча создан Буниным на чужбине, вдалеке от родины. Автору удалось проникнуть в сам процесс бытования фольклорной сказки, удалось не только записать сказочный текст, но и ремарки сказочника, отразить его портретные особенности.

Писатель воспроизводит певучую речь исполнителя сказки, соблюдая диалектные особенности его языка: «Начал рассказ шутя, отрывисто, но тотчас стал увлекаться, глаза, брови заиграли, быстро меняя выражение, изображая то мужиков, то чванного москвича, то подкрадывающихся к нему собак, а потом вдруг вскрикнул, как бы от внезапной боли, подскочил, ударил себя по ляжкам, затопал лаптями, бросился, значит, бежать, - и согнулся, повалился вперед, хохоча вместе с воображаемыми девками».

Фольклор используется Буниным и для тонкой характеристики личности персонажа, его психологии. Средствами фольклора, например, раскрывается судьба деревенской женщины - матери Таньки и будущее ее дочери: «Тихим голосом пела она «старинные» песни, которые слыхала еще в девичестве, и Таньке часто хотелось от них плакать. В темной избе, завеянной снежными вьюгами, вспоминалась Марье ее молодость, вспоминались жаркие сенокосы и вечерние зори, когда шла она в девичьей толпе полевою дорогой с звонкими песнями…Песней говорила она дочери, что и у нее будут такие же зори, будет все, что проходит так скоро и надолго, надолго сменяется деревенским горем и заботою…» [Бунин, 1973, 13].

Зачастую короткие рассказы Бунина будто написаны под впечатлением услышанного им меткого народного слова или яркого, смелого в языковом отношении выражения. Среди них - «Муравский шлях», «Свидание», «Марья». «Какое-нибудь отдельное слово, часто самое обыкновенное, какое-нибудь имя пробуждает чувство, из которого и рождается воля к писанию. И тут как-то сразу услышишь тот призывный звук, их которого и рождается все произведение…» [Бунин, 1967, 376].

Та же ситуация и в рассказе «Петухи». Как верно заметила Э.В. Померанцева, исследовавшая фольклор в прозе Бунина, «Петухи»- явно написано ради выражения «петухи опевают ночь» [Померанцева, 1973, 397]. ^«На деревне поют петухи» - так говорит автор, гость в крестьянской избе, сидя с папиросой на пороге и слушая деревенскую ночь. «Петухи опевают ночь» - так говорит хозяйка избы, живущая в том особенном деревенском мире, в котором язык хранит следы старинных поверий и обрядов. Бунин не случайно графически выделяет в рассказе фразу петухи опевают ночь. Для писателя это выражение удивительно красиво, гармонично по своей форме и заложенному в нем глубокому древнему смыслу, говорящему о нерасторжимом единстве человека и природы.

Обряды, связанные с верой древних славян в магическую силу петуха весьма разнообразны. В них часто совершалось жертвоприношение петуха: при строительстве дома, при переходе на новоселье, чтобы задобрить домового. Кровью черного петуха унимали зубную боль и т.д. У Бунина такие поверья упоминаются в целом ряде произведений. Так, в рассказе «Худая трава» Аверкий называет себя «оброчным кочетом» , т.е. петухом, предназначенным для совершения обряда. В рассказе «Сны» троекратное появление петуха предвещает грозные события: вначале это «агромадный красный кочет», выходящий из церковного алтаря, затем его сменяет «другой, белый, как кипень», «а дальше выходит и третий: черный, как головешка», и каждый петух поет «до трех раз» [Бунин, 1990, 315].

Можно увидеть в рассказах Бунина и излюбленные образы народных сказок. Это и Баба Яга в рассказе «Сосны»: «Да и человечьи ли это хижины? Не в такой ли же черной сторожке жила Баба-Яга? «Избушка, избушка, стань к лесу задом, а ко мне передом! Приюти странника в ночь!..» [Бунин, 1990, 34]. И седенький монашек из рассказа «Сны», обликом напоминающий Серафима Саровского или Николая Чудотворца, либо просто мудрого старца, сказочного помощника, советчика.

Кроме народных фольклорных писатель часто использует и книжные источники. Его Велга напоминает русалочку из сказки Г.Х. Андерсена. И та, и другая жертвуют собой ради любимого, но только русалочка превращается в пену морскую, а Велга - в чайку.

Помимо фольклорных образов и поверий, Бунин вводит в свои рассказы особенности композиции сказок. Сама легенда о Велге начинается с традиционного сказочного зачина: «Было это давно, в незапамятные времена». Также как и в сказке говорится, что «жила молодая и сильная Велга» (например, характерный сказочный зачин, «жили-были дед и баба»). Также умело пользуется он и характерным сказочным синтаксисом: например, это часто употребляемые автором инверсии:

«Но уж выросла и Снеггар большая. Ирвальд забывать стал о Велге» [Бунин, 1990, 45].

Особенно заметно фольклорное влияние в повестях «Деревня» и «Суходол».

Например, образ Натальи из повести «Суходол» полностью строится на фольклорной основе: сквозь все повествование лейтмотивом проходит сказка об аленьком цветочке, связанная с главной героиней. В страшные минуты Наталья шепчет «первобытно-грозные слова» стародавних колдовских заклинаний.

Неоднократно упоминается в повести и Легенда о Меркурии Смоленском, фольклорное происхождение которой несомненно.

Религиозная легенда, поэтическая сказка, стародавние заговоры, народная лирическая песня помогают понять не только образ Натальи, но и всю суходольскую жизнь, «глухую и сумрачную».

Иногда Бунин отходит от народного источника, позволяет себе своеобразно его интерпретировать, чтобы полнее раскрыть свой авторский замысел. Так, в повести «Деревня» в сцене свадьбы он описывает обряд, которым провожают в новую семью не девушку, а вдову. Этот обряд порой напоминает похоронный, когда в поэтических причетах и грустных песнях предчувствуется трагедия будущей судьбы невесты, он нужен Бунину для того, чтобы подчеркнуть трагическую участь героини.

В эмиграции, на чужбине Бунин не перестает писать о родной земле, ее природе, людях, естественно, продолжая опираться на народное творчество, песни и сказки.

Более того, как отмечает Э.В. Померанцева в своих исследованиях, произведения, написанные в эмиграции, еще более поражают насыщенностью подлинным фольклором, все тем же умением писателя дать портрет его «носителя» [Померанцева, 1973, 384].

Ярким примером таких произведений служит рассказ «Косцы», написанный в 1921 году в Париже. Бунин вспоминает, как, слушая с братом пение грузчиков на волжском пароходе, говорили: «Так…могут петь свободно, легко, всем существом своим только русские люди». Потом мы слышали, едучи на беговых дорожках…как в березовом лесу рядом с большой дорогой пели косцы - с такой же свободой, легкостью и всем существом» [Бунин, 1973, 51].

Рассказ «Косцы» примечателен не только воспроизведением певческой манеры крестьян средней полосы России. В нем, более чем в иных произведениях, выражены настроения писателя, оторванного от родной земли, исполненного тоски по ней. И это чувство выражено средствами фольклора: песней, которую поют косцы за работой «Ты прости - прощай, любезный друг.

И, родимая, ах да прощай, сторонушка!» [Бунин, 1990, 65].

В рассказе «Косцы» заключен весь смысл обращения Бунина к фольклору. С его помощью писатель сумел показать свое отношение к Родине, народу, природе. «Прелесть ее была в том, что никак не была она сама по себе: она была связана со всем, что видели, чувствовали мы и они, эти рязанские косцы. Прелесть была в том неосознаваемом, но кровном родстве, которое было между ими и нами - и между ими, нами и этим хлебородным полем, что окружало нас, этим полевым воздухом, которым дышали и они и мы с детства, этим предвечерним временем, этими облаками на уже розовеющем западе, и той большой дорогой, ее простором и заповедной далью. Прелесть была в том, что се мы были детьми своей родины и были все вместе и всем нам было хорошо, спокойно и любовно без ясного понимания своих чувств, ибо их и не надо, не должно понимать, когда они есть. И еще в том была прелесть, что эта родина, этот наш общий дом была - Россия, и что только ее душа могла петь так, как пели косцы в этом откликающемся на каждый их вздох березовом лесу».

Подводя итоги нашего краткого исследования, можно с уверенность сказать, что обращение Бунина к русскому фольклору было не случайно. Часто писатель не только вводит в свои рассказы фольклорные элементы в их первоначальном виде, но и намеренно изменяет, интерпретирует народный источник для того, чтобы подчинить его своему авторскому замыслу, подчеркнуть особенности художественного образа, ситуации.

Список литературы

1. Бунин И.А. Весной в Иудее. - Роза Иерихона. Нью-Йорк, 1953.

2. Бунин И.А. Как я пишу // Собр. соч. в 9 т., т.9.- М.: Наука, 1967.

3. Бунин И.А. Письмо Н. С. Клестову 23 января 1910 г.- «Новый мир», 1956, № 10.

4. Бунин И.А. Собр. соч.1965 - 1967, т. 9..-М.: Наука, 1973.

5. Бунин И.А. Деревня. Повести и рассказы. - М.: Худ. лит., 1990.

6. Померанцева Э. В. Фольклор в прозе Бунина // Лит. наследство, т. 84, кн.2.- М.: Наука,1973.

7. Литературное наследство. Иван Бунин, т. 84, кн. 1.-М.: Наука, 1973.