Творчество А.П. Платонова

То, что рабочие видят реального ребенка, ради которого стоит жить “впрок”, вдохновляет их и заставляет работать еще больше. Кроме того, мы видим, что рабочие воспринимают Настю как символ будущего благоденствия, коммунизма (Сафронов приветствует девочку как “элемент будущего”). Сама Настя говорит: “Главный -- Ленин, а второй -- Буденный. Когда их не было, а жили одни буржуи, то и я не рожалась, потому что не хотела. А как стал Ленин, так и я стала!” Но девочка Настя, единственная радость и надежда землекопов, умирает. Глядя на умирающую Настю, Вощев думает: “Зачем... теперь нужен смысл жизни и истина всемирного происхождения, если нет маленького, верного человека, в котором истина стала бы радостью и движением?” Но землекопы все равно продолжают свою работу...

Мне кажется, что смерть девочки, символизировавшей собой не просто будущее, а коммунистическое будущее, имеет два значения. Во-первых, Платонов говорит нам о том, что никакая, пусть даже самая благородная цель, не оправдывает человеческие жертвы, насилие над личностью, тем более смерти ребенка, в чем он перекликается с Достоевским. А во-вторых, Платонов просто предсказывает недолговечность утопической идеи “полного душевного коммунизма”.

Выступая против насилия над личностью, против полного физического и духовного равенства (единомыслия), Платонов обвиняет тоталитарное государство в том, что оно пытается сделать из людей марионеток.

Он пишет, что кто-то: "Один (или Несколько) вынул из человеческих сердец веру и узурпировал истину, наделав из нее массу кумачовых плакатов об ударном темпе и энтузиазме. А на место Бога теперь претендует реальный живой человек -- “вождь всех времен и народов”. Повесть Платонова “Котлован” -- свидетельство того, что автор уже тогда понимал антидемократичность Советской власти и видел, к чему может привести такое развитие событий.

Личность растворяется в массе, вера исчезает с приходом живых идолов. Наверное, именно поэтому в полном молчании исчезает Плот, на который, не расходуя средств на умерщвление, погрузили неугодных: и середняков, и бедняков, и несознательных бедняков. Плот -- это символ воздействия на непослушных. В нем находит отражение трагический исход в лагеря и ссылки. В чем же были виноваты крестьяне? В отличие от рабочих-землекопов они заботились не о всеобщем благе, а о том, как прокормить собственные семьи. Крестьяне не ожидали от Советской власти ничего хорошего. Поэтому у каждого жителя деревни вплоть до маленьких детей был заготовлен гроб-Повесть Платонова “Котлован” -- это не только суровое пророчество, но и предупреждение всем поколениям. Нет ценности выше человеческой личности, не возомни из себя бога -- автор призывает читателя вернуться к вечным нравственным постулатам. Этим и рядом других произведений Платонов со всей силой своего таланта показывает ошибочность и опасность пути, по которому шла наша страна в те страшные годы.

2.3 “Детские” рассказы А.Платонова в контексте прочтения повести «Котлован»

Путь школьника в мир Андрея Платонова непрост: он принадлежит к тем художникам, которые требуют отнюдь не случайных встреч.

Такие вершины, как «Котлован», «Чевенгур», могут быть взяты читателем лишь при неторопливом, постепенном восхождении, освоении “школы чтения” Платонова.

В литературоведении утвердилось представление об уникальной целостности, “всеединстве” написанного Платоновым с постоянным повтором сокровенных для автора идей, мотивов, образов. Отдельные произведения рассматриваются как составляющие единого текста. Думается, что и первая встреча школьников с писателем должна в известной мере содержать в себе ключ к шифру платоновских текстов.

Счастливую возможность открытия “универсальных знаков” платоновского мира даруют юным читателям так называемые “детские” рассказы. Рассказы адресованы детям. Герои многих из них - сверстники наших учеников. Это мудрые дети, мыслители. Они гениальны в своей пытливой, доверчивой открытости миру, влекущему, как тайна, в своей способности удивляться цветку на земле, лику солнца, в неотступном желании восстановить гармонию жизни вопреки злу, трагедии, гибели. Для писателя именно дети - “спасители вселенной”.

Говоря о рассказах Платонова, в том числе и детских, С.Семёнова отмечает, что здесь, “пожалуй, в самом чистом, «идеальном» виде он живёт в излюбленном пространстве, среди дорогих ему побуждений, реакций и пониманий, ставя в своих незамысловатых сюжетах и диалогах свои постоянные проблемы: смерти и бессмертия, дарового и трудового, истины и блага, самосознания, зла, высшей цели. Здесь критерий «будьте как дети» естественно реализует себя как урок и завет взрослым”1.

Детство - один из постоянных платоновских мотивов (вспомним хотя бы Настю из «Котлована», детей Поганкина, маленького Прошку из «Чевенгура»). “Дети уравновешивают мир взрослых, похожих на детей и виноватых в немалой мере в том, что благодаря их детскости существует мир детей, похожих на взрослых”, -- пишет философ Л.Карасёв2. Таким образом, детские рассказы действительно ключ к Платонову для тех, кто начинает открывать для себя мир писателя.

Ещё в 1980 году Л.А. Шубин, сетуя на то, что произведения Андрея Платонова с большим запозданием приходят к читателю, замечал: “Детской литературе ещё предстоит осваивать творчество писателя” - и “детского”, и “взрослого”.

Произведения Платонова осваиваются методикой преподавания литературы. И всё же в сознании читателей-школьников, как правило, “детский” и “взрослый” Платонов разъяты, тогда как выявление единого смыслового контекста, диалог с ранее прочитанными произведениями поможет старшеклассникам более глубоко осмыслить повесть «Котлован», восприняв её как проявление неповторимого художественного мира Платонова. Обозначим возможные ассоциативные связи между “детскими” рассказами, прочитанными школьниками “на заре туманной юности”, и повестью «Котлован».

Пространственно-временная организация повести символична: от котлована для общепролетарского дома - к могиле, от утопических мечтаний о счастливом будущем - к царству смерти в настоящем. Жизнь представлена в «Котловане» как “царство мнимости”: социалистическая эпоха, имеющая в своём основании ложную социальную идею, держится на подмене вечных истин суррогатами, разрушительными догмами, что ведёт к деформации общественной и частной жизни. Не люди управляют событиями - они подчинены, как заложники, идее и делают то, что требует от них ложная идея. В детских же рассказах выражено представление о норме бытия, природного естества жизни.

В процессе создания котлована под общепролетарское здание уничтожается “храм природы”, упраздняется “старинное природное устройство”. Вощев роет почву вглубь. “Уже тысячи былинок, корешков и мелких почвенных приютов усердной твари он уничтожил навсегда”. Жизнь превращается сознательными действиями людей в прах, смерть. Трагическая абсурдность этих действий будет ещё более очевидной, если мы вспомним, как в рассказе-притче неизвестный цветок вырос на камне и мёртвой глине вопреки жестокости природных сил. Благодаря неимоверной воле жить он трудился день и ночь, “чтобы жить и не умереть». В рассказе «Цветок на земле» дедушка Тит, указывая внуку Афоне на обыкновенный цветок, говорит: “…он живой, и тело себе он сделал из мёртвого праха <…> Цветок этот - самый святой труженик, он из смерти работает жизнь”.

Хронотоп повести обозначил движение сверху вниз, в могилу: в финале “все бедные и средние мужики работали с таким усердием жизни, будто хотели спастись навеки в пропасти котлована”. В рассказе «Разноцветная бабочка» Тимоша, увлёкшись соблазнами, не услышал материнского предостережения. “Он забыл о земле, потянулся руками в небо и упал в пропасть”. И вместе с тем здесь очевидно движение снизу вверх. Из тьмы и катастрофической безнадежности каменной бездны его спасает любовь к матери: он “ещё усерднее дробил и крошил каменную гору”, и пусть стариком, но вернулся к матери.

Если инженеру Прушевскому мир природы представляется “мёртвым телом” (“он судил его по тем частям, какие уже были им обращены в сооружения: мир повсюду поддавался его внимательному воображающему уму, ограниченному лишь сознанием косности природы”), то Юшка, герой одноимённого рассказа, живёт одним дыханием, одной живой радостью с этим миром. “Он склонялся к земле и целовал цветы, стараясь не дышать на них, чтобы они не испортились от его дыхания, он гладил кору на деревьях и подымал с тропинки бабочек и жуков, которые пали замертво, и долго всматривался в их лица, чувствуя себя без них осиротевшим”. Самоценна и самодостаточна жизнь неизвестного цветка.

На вопрос Вощева о том, отчего устроился весь мир, Прушевский отвечает: “Нас учили каждого какой-нибудь мёртвой части; я знаю глину, тяжесть веса и механику покоя, но плохо знаю машины и не знаю, почему бьётся сердце в животном. Всего целого или что внутри нам не объясняли”. Ограниченные, односторонние представления о мироустройстве чреваты катастрофическими деформациями, невосполнимыми потерями. Природа понимается Платоновым предельно широко и универсально - как система мироздания, где всё связано со всем. Петр Савельич из рассказа «Жена машиниста» скажет: “Да одну машину - это знать мало. Надо видеть всю целую природу”.

Строители в повести уничтожают вечные первоосновы бытия. Дом-очаг как “родное пепелище” (А.С. Пушкин), средоточие семьи, душевного тепла упраздняется за ненадобностью. Будущее мыслится “без памяти о домашнем счастье”. Домом для строителей стал ночлежный сарай, освещённый общей лампой. Здесь царит счастье “равнодушия к жизни”. В деревне обречённым на коллективизацию мужикам гроб заменил избу, хозяйство. Нормальный кирпичный дом есть лишь у председателя окрпрофсовета Пашкина. В рассказах же дом - символ устойчивости бытия, сердечного тепла, любви, памяти. Дом соединяет человека с миром, превращая быт в бытие, связывая временное и вечное. В рассказе «Жена машиниста» автор пишет о героях: “Они легли спать и лежали молча. Пётр Савельич слушал - не усиливается ли ветер на дворе, не начинается ли снова пурга, которая недавно улеглась, но в мире пока что было мирно и спокойно. Медленно шли стенные часы над кроватью, грустный сумрак ночи протекал за окном навстречу далёкому утру, и стояла тишина времени”.

А в «Котловане» очевидны разрыв не только с бытом, но и с духовными традициями прошлого, уничтожение памяти. Умирающая мать (“буржуйка”) учит Настю: “Никому не рассказывай, что ты родилась от меня, а то тебя заморят. Уйди далеко-далеко отсюда и там сама позабудься, тогда ты будешь жива…” Настя обещает: “Только я одна буду жить и помнить тебя в своей голове…”

Настя во спасение своё точно усваивает новые истины, но живое естество противится мёртвой догме. Заболевшая девочка в полузабытьми просится “опять к маме”. В детских рассказах, напротив, любовь, память животворящи. Семилетний Митя Климов из рассказа «Сухой хлеб» представляет, что умершие отец и дедушка “уморились” -- они спят в земле. Митя любит трогать руками “забытые предметы, спящие теперь в сумраке сарая”: дедушкин топор, соху, колесо от прялки, старую икону. Чтобы и мама не “уморилась” от тяжёлых земных трудов, он хочет помогать ей, на что она отвечает: “Живи, вот тебе работа. Думай о дедушке, думай об отце и обо мне думай”. Память - единство всех живших и живущих. Силой своей любви мать, дождавшаяся Тимошу из каменного плена, возвращает ему, старику, детство. “Жизнь её любовью перешла к сыну. Старая мать вздохнула последним счастливым дыханием и умерла”. И трагедия сиротства оказывается преодолимой благодаря любви. Юшка дарит свою любовь девочке-сироте, он её взрастил и выучил. После смерти Юшки она возвращается в город, где он жил и где его забыли. Докторшу называют дочерью доброго Юшки. Воскресает память о нём. Пётр Савельич и Анна Гавриловна усыновили молодого машиниста: “Мы бездетные, а он без отца, без матери живёт. Вот мы и квиты будем, он наш будет, а мы его…” («Жена машиниста»).

В «Котловане» утрачено представление о первозданной ценности жизни, неповторимости личности, сокровенности бытия. Вощев, думающий “о плане общей жизни”, оказывается лишним “среди общего темпа труда”. Великой стройке нужны люди нерассуждающие, несомневающиеся, усвоившие однозначную абсолютность догм. Только жизнь, подчинённая идее, целесообразна. Товарищ Пашкин внушает рабочим: “Социализм обойдётся и без вас, а вы без него проживёте зря и помрёте”. Заметим, что смерть человека, отдавшего жизнь за идею, не осмысливается как трагедия. Чиклин говорит: “Ты скончался, Сафронов! Ну и что же? Всё равно, я ведь остался, буду теперь как ты… ты вполне можешь не существовать”. Это ещё одно свидетельство утраты понимания ценности человеческой жизни, душевного оскудения. По словам М.Геллера, “…носители новой веры, пролетарии, выполняют две функции: работают и убивают врагов”4. Раскулаченный крестьянин прозорливо предупреждает: “Глядите, нынче меня нету, а завтра вас не будет. Так и выйдет, что в социализм придёт один ваш главный человек”. Даже Настя, “фактический житель социализма”, заявляет: “…плохих людей всех убивать, а то хороших очень мало”.

Напротив, как бы опровергая утвердившийся в 30-е годы тезис “незаменимых людей нет”, машинист Пётр Савельич утверждает: “А без меня народ неполный”. В рассказе «Жена машиниста» звучит мысль о неповторимости, а вследствие этого изначальной ценности всякого человека: каждый вносит в мир свою неповторимую ноту, без которой полифония мира была бы менее звучной, а народ - неполным. И смиренный, кроткий Юшка возражает обидчику: “Я жить родителями поставлен, я по закону родился, я тоже всему свету нужен, как и ты, без меня тоже, значит, нельзя”. Это его ответ на попытку покушения на саму жизнь, вызванную желанием прохожего по собственному произволу рассудить, кто в этой жизни “годный”, а кто “негодный”. Вслед за Ф.М. Достоевским Андрей Платонов говорит об изначальной целесообразности, ценности любой человеческой жизни, неповторимости присутствия на свете всякого человека: “…а по надобности мы все равны” («Юшка»).

Как видим, ассоциативное обращение к “детским” рассказам при изучении повести «Котлован» помогает обозначить меру отсчёта ценностей, отвергнутых эпохой социализма, и трагические последствия этой утраты.

3. О языке Платонова

В ХХ веке почему-то вдруг нормативность русского языка стала веригами. С одной стороны . для тех, кто русский язык почитает лишь как средство коммуникации в связи с реальностью, которая меняется стремительно. Они не видят ничего зазорного в том, что в тело языка вдруг оказалось возможным имплантировать (вращивать) самые разнообразные словарные элементы и конструкции, которые выражают смутные настроения, эмоциональные всплески и, конечно, новые реалии и предметы . особенно сегодня, в период информационной революции. Для них язык . не образен, и потому множество языковых фигур в разговорной речи вполне могут заменять друг друга. Глубинные, неизреченные смыслы здесь категорически не задействованы, более того . они отрицаются. И потому перед нами . языковая пена, налипшая на норму русского языка и имеющая цель скрыть ее и представить язык фонетическим хаосом. Именно это впечатление складывается, когда слушаешь современную молодежную арготическую речь и словесный поток радио-ди-джеев.

Но есть и противоположная грань в странном, на первый взгляд, отрицании нормативности, которую кратко можно обозначить как цепь наблюдательных столбов, рационально размещенных в волнующейся стихии русского языка. Уже поэтому видно, что нормативность и язык . вещи взаимно дополняющие друг друга и что язык . это космос, а правило . всего лишь его карта, не более . но и не менее того.

В 30-х годах ХХ века можно увидеть две литературные попытки превозмочь нормативность ради обретения нового смысла, по видимости скованного правильностью прежней речи и ускользающего от своего адекватного языкового выражения. Интуиция и чувство подсказывали смутный образ этих смыслов: одни из нихљ явились в мир как новые, прежде не бывшие, другие . внезапно открылись в уже существующем мире. Первые . связаны с именем Михаила Зощенко, вторые . с именем Андрея Платонова.

Титаническая попытка Зощенко в языке отразить чувственную оболочку социального, в которое Россия погрузилась, подобно человеку, упавшему, кажется, в бездонную воду, закончилась неудачей. У .социальной воды. оказалось дно, нога нащупала его, фигура приподнялась над поверхностью . и глаза, уши, рот человека оказались свободны: вокруг вновь была воздушная среда. Так языковой подвиг Михаила Зощенко стал только знаком времени, неким феноменом, отклонением от нормы, которая вновь возобладала.

Для Андрея Платонова социальный и языковой сдвиг приоткрыл смыслы, которые таились в пазах нашей речи, в межстолбовом пространстве: Платонов опустил взгляд вниз и увидел языковой поток и поток бытийный. Они сплетались и были всегда неразрывны . язык и бытие. И именно эту неразрывность мы видим в платоновской прозе, именно она .тянет. нам сердце и дает ощущение единственной в своем роде точности, с которой Платонов повествует о вещах вполне обыденных. Но для того, чтобы вымолвить эти чувства, которые открылись писателю страшно и страдательно, нужны были новые связи слов, минующие .столбовые. формы, соединяющие слова напрямую, неправильно, но как-то щемяще истинно. Так происходит, когда речь звучит исповедально, без посредников (вспомним, что исповедник . только инструмент Божьего Слуха и Божьей Речи). Кажется, бессвязная речь кающегося содержит смысл и чувства более адекватные реальным, чем если бы слова его были стройны и последовательны. Точно так же адекватность почти незаметных знаков внешней жизни . бытию, которое изначально омывает каждый жест человеческий, художественно удивительным образом отражена в платоновском слове.

Бытие человека трагично . сознает ли он это или нет, легкомысленно скользя по его поверхности: глубина всегда есть, и она влияет на тебя. Человек вне Бога, человек внутри идеи, человек во власти страстей мира, человек под игом своего самовольного сердца. Всегда расходится верхняя корка земной жизни, и откуда-то извне приходит воля, передвигающая предметы, судьбы и умы. Человек на земле мал, конечен, жалок, но в этих умалительных характеристиках звучит еще один смысл: человек достоин сострадания. Это поистине христианское чувство невидимой дымкой покрывает разломы бытия, оно пропитывает собою трагизм человеческого существования, в нем едва слышно для оглохшего от земных звуков человека детским лепетом звучит высокое обетование.

Так нормативность языка становится еще одной границей, которой очерчена наша земная жизнь, подобно рождению и смерти. Взгляд вглубь языковой нормы . это попытка прозревания бытия, в котором смерть . только часть, пусть страшная для нас, но необходимая. Андрей Платонов проговаривает для нас .засмертные вещи. . быть может, те, которые вместе с нашими душами будут взвешены на Высших Весах. Вот отчего его дума и скорбна и радостна одновременно. В ней нет твердости, но есть любовь и нежность к человеку. Любовь и нежность . воздух трагической философии Платонова. .Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится., . говорит апостол Павел. Речь идет . о бессмертии.

На исходе социалистической эпохи в России произведения Андрея Платонова воспринимались как безусловная критика советского общественного проекта. Весь ужас человекоубийства, бессмыслицы созидания рая на земле, заклания ближнего своего во имя умозрительной идеи . эти формулы легко ложились в смысловые ячейки платоновской прозы, и казалось, что тем дело и ограничится. Платонов как сатирик, как создатель антиутопий, как обличитель советской нормативности жизни . что еще нужно читателю и что еще можно найти в несколько странноватых для изысканного литературного вкуса платоновских рассказах, повестях и романах?

Но прошло время, не столь уж долгое по календарному отсчету, но огромное по жизненному куску, прожитому страной на излете ХХ века. Платоновский язык вдруг оказался путеводителем к русскому бытию, и поверхностные социальные констатации, так легко находимые в произведениях писателя совсем недавно, отошли на второй план, а то и вовсе скрылись из виду. Социальность платоновского мира, неожиданно уступив центральное место бытийности, стала казаться плоской и ненужной. Теперь уже мы говорим о вневременном у Платонова, об онтологичном, о жизни и смерти вообще, забывая, что Платонов . художник и что все его образы привязаны к людским именам, лицам и реалиям.

Что же означает такая смена исследовательских акцентов и какой дальнейший шаг в понимании феномена Андрея Платонова будет сделан нами реально, будучи востребован прежде наитием, сердечной жаждой и потребностью ума?

Очевидно, что сегодняшний русский человек . это человек, у которого отнята давняя память и настойчиво отбирается память ближняя. Угроза потери исторической правды стоит перед нами теперь как сумрак, медленно надвигающийся на русскую равнину. Опороченное советское время названо никчемным, однако в те годы жили, любили, трудились наши деды и отцы. Они создали великую страну, победили в страшной войне и дали такой задел крепости своей социалистической державе, что и в руках менял, ростовщиков, торговцев краденым наша родина еще жива и сильна.

Так критический ключ к пониманию прошлого не подходит к ушедшей жизни, не объясняет ее, не говорит новому поколению о том, почему же давний советский человек любил свою .красную. землю, а не только боялся ее казенных людей да стремился бросить все и уйти на запад.

Всякое объяснение нашего прошлого, исходящее из логической посылки, будет антагонистическим по отношению к другому, которое станет опираться то ли на факты, то ли на память сердца, какими бы они ни были . ужасными или драгоценными. Это тупик . по той причине что нет носителя нашего рассуждения, нет философского языка, который бы взял и взвесил это отошедшее русское бытие в его полноте.

Язык Андрея Платонова, позволяющий в социальном увидеть бытийное, сегодня призван помочь нам понять, что же происходило с Россией в ХХ столетии. Эта задача не исчерпает ту глубину смыслов, к которой нас подводит удивительная платоновская художественная речь, но позволит увидеть универсальность такого инструмента. Реально же мы обретем вновь ускользающий от нашего ума русский ХХ век. Но теперь его очерк будет сделан на бытийном полотне, а его образ совпадет с образом русского человека, каким мы его знаем . взрослое дитя с неспокойным сердцем и жаждой Правды.

4. Мои размышления над прозой А. П. Платонова

…Чтобы что-нибудь полюбить, я всегда должен сначала найти какой-то темный путь для сердца к влекущему меня явлению, а мысль шла уже вслед...

А. Платонов

Судьба произведений А. П. Платонова удивительна: со временем их актуальность не уменьшается, а возрастает. Все слышнее становится его тревога о человеческом счастье "столь нужном, столь достоверном, как неизбежность..."

Все необычно и не похоже ни на что в мире писателя А. Платонова. Голос писателя как бы слегка приглушенный, печальный. Кажется, что это тихий житейский разговор писателя с читателем. Глубинная тишина заставляет думать, сопереживать сильнее, чем все громкие слова современников А. Платонова. В ранних произведениях А. Платонов пишет о своем детстве.

В рассказе "Семен" он повествует о душе ребенка, его мировоззрении, о судьбе мальчика, на которого легли все домашние заботы после смерти матери: "... В нем цвела душа, как во всяком ребенке, в него входили темные, неудержимые, страстные силы мира и превращались в человека... " В этом произведении поражает образ отца. Он как бы вмещает в себя всю силу любви к людям, сопереживание. Стоящий на коленях перед маленькими еще людьми, как перед всем человечеством, не умеющий выразить своей непосильной для сердца любви и жалости к ним. Может быть, в образе отца перед нами сам Платонов: "... отец обыкновенно лазал по полу на коленях между детьми, укрывал их получите гумени, гладил каждого по голове и не мог выразить, что он их любит, что ему жалко их, он как бы просил у них прощения за бедную жизнь".

Рассказ "Неодушевленный враг" -- о Великой Отечественной войне. В нем через разговор солдат, русского и немецкого, Платонов выразил сущность фашизма. Придя завоевывать чужую землю, превращать людей в рабов, незаметно для себя немецкие солдаты сами стали рабами, рабами Гитлера. "Не человек! -- охотно согласился Вальц. -- Человек есть Гитлер, а я нет. Я тот, кем назначит меня быть фюрер!" И именно русский солдат "был первой и решающей силой, которая остановила движение смерти в мире; сам стал смертью для своего врага и обратил его в труп, чтобы силы живой природы разломали его тело в прах".

Никого не оставляет равнодушным судьба героя рассказа "Возвращение" Иванова, вернувшегося с войны с ожесточившимся нечутким сердцем. Вначале он не может понять, как выжила его семья, он видит лишь внешнюю сторону жизни, подсказки и реплики сына Петрушки. Стыдится своего равнодушия к сыну оттого, что Петрушка нуждается в любви и заботе сильнее других, потому что на него "жалко сейчас смотреть". Поражает, как точно Платонов показал противоречие между ребенком и войной, ребенком, который стал взрослым по вине войны. Иванов не может вообразить, какой тяжелый труд проделала эта юная душа, он уходит из семьи. Настоящее "возвращение" -- к сокровенному -- произошло в момент, когда герой увидел бегущих за ним детей. "... Иванов закрыл глаза, не желая видеть и чувствовать боли упавших обессилевших детей, и сам почувствовал, как жарко у него стало в груди... Он узнал вдруг все, что знал прежде... Прежде он чувствовал другую линию через преграду самолюбия, интереса, а теперь внезапно коснулся ее обнажившимся сердцем..."

Романы "Котлован" и "Чевенгур" звучат в наши дни как пророчество. Весь трагизм в том, что они, эти вещие пророчества печального будущего, не были услышаны за потоком фраз и громких слов. Писатель создавал эти произведения в начале становления социалистического общества. И еще тогда предупреждал полном крушении светлой идеи, если в основе человеческой деятельности не будут лежать профессионализм, наука, созидательный труд. "Чевенгур" -- самое крупное произведение Платонова, сосредоточившее многочисленные и разнообразные наблюдения писателя, инженера, мелиоратора, общественного деятеля, "всеми силами работавшего на благо Советской России". Кроме прямого смысла, относящегося к путешествию главного героя -- Саши Дванова -- есть и другой, сокровенный смысл: продвижение всего человечества в сторону будущего возможно, по Платонову, лишь в том случае, если его будут совершать с распахнутым сердцем! Автор наравне с героями и вместе с читателями предпринимает попытки осмыслить пути нового мироустройства. Чевенгур -- символ и одновременно конкретное место будущей счастливой жизни. Роман описывает далекий и долгий путь к Чевенгуру. Через времена и жизни многих людей. Через обморочное существование бобыля, безысходность утонувшего рыбака, прозябание многодетного Прохора Дванова и его семейства тянется нить повествования. Идет "степная воюющая революция". С такой ноты начинается путешествие Саши по вздыбленной России. Во время своего путешествия с какими только людьми не приходится сталкиваться ему, чем не доводится заниматься! Перед ним разворачивается фантастическая по своей неожиданности картина деятельного осуществления новой жизни. Едва Дванов узнает, что в Чевенгуре "устроен" коммунизм, как немедленно отправляется туда. Если прежде путешествие длилось, распространялось вширь и вдаль, то теперь оно устремляется вглубь. Повествование сосредоточивается на главном: на поисках сущности человеческой жизни и человеческого счастья. Собравшиеся в Чевенгуре люди хотят научиться жить как-то иначе -- более разумно, одухотворенно, светло. Но это оказывается непосильной задачей, которую решить поодиночке невозможно.

Роман Платонова "Чевенгур" -- это печальная сказка о горьком человеческом опыте, в котором заложены многие и многие смыслы. Утверждается идея родственности, слитности человечества: человек стремится к человеку, человек понимает человека, человек помнит о человеке. Наверное, только так и можно выжить человечеству. А иначе оно потерпит крах, как потерпел его вдохновленный выдумкой, но так и не осуществленный Чевенгур. Игнорирование экономических, экологических и общечеловеческих законов и замена их только декларациями и лозунгами неизбежно приведут к краху.

Список литературы

1. http://ilib.ru/

2. http://www.yspu.yar.ru

3. http://www.coolsoch.ru/

4. http://www.pereplet.ru

5. http://www.ucheba.ru/