Жизнь Есенина

ЖИЗНЬ ЕСЕНИНА

Поздним московским вечером осенью 1925 года, в сопровождении Валентина Катаева в гости к писателям Юрию Олеше и Илье Ильфу неожиданно пришел Сергей Есенин. «Он был в смокинге, лакированных туфлях, однако растерзанный, -- видно, после драки с кем-то, -- вспоминал Олеша. -- <…> он читал “Черного человека”. Во время чтения схватился неуверенно (так как был пьян) за этажерку, и она упала.

До этого я “Черного человека” не слышал.

Друг мой, друг мой, я очень и очень болен,

Сам не знаю, откуда взялась эта боль.

То ли ветер свистит над пустынным и диким полем,

То ль, как рощу в сентябрь, осыпает мозги алкоголь…

Это было прекрасно.

И он был необычен -- нарядный и растерзанный, пьяный, злой, золотоволосый и в кровоподтеках после драки» (Олеша: 119).

«Он произносил слово “очень” как-то изломанно, со своим странным акцентом. Выходило “ёчень, оёчень, иочень”», -- подхватывает Валентин Катаев (Катаев: 127) . И далее: Есенин «читал свою поэму, еле держась на ногах, делая длинные паузы, испуганно озираясь и выкрикивая излишне громко отдельные строчки, а другие -- еле слышным шепотом» (Катаев: 127).

Тех слушателей «Черного человека», которым поэма читалась на трезвую голову, тоже поразила необычная даже для Есенина степень эмоционального накала авторского исполнения. А ведь он и всегда исполнял свои стихи в высшей степени темпераментно. Августа Миклашевская: «Он всегда хорошо читал свои стихи, но в этот раз было даже страшно» (Миклашевская: 91). Матвей Ройзман, посетивший поэта в больнице: «Всё -- поза Есенина, его покачивание, баюкание забинтованной руки, проступающее на повязке в одном месте пятнышко крови, какое-то нечеловеческое чтение поэмы произвело душераздирающее впечатление <…> Я не мог унять слез, они текли по щекам» (Ройзман: 207).

Есенин относился к поэме «Черный человек» «очень мучительно и болезненно», -- резюмировала впечатления слушателей последняя жена поэта Софья Есенина-Толстая (Есенина-Толстая: 263).

Чем объяснить иступленный, почти на пределе человеческих возможностей, надрыв Есенина-чтеца?

Современники проявили редкое единодушие, отвечая на этот вопрос. Почти все они, враги Есенина и его ближайшие друзья, суровые пролетарские критики и богемные имажинисты, крестьянские поэты и академические филологи, выступая, каждый, со своей позиции, восприняли «Черного человека» как последнюю правду поэта, род ставрогинской исповеди, потребовавшей от автора неимоверного напряжения душевных и физических сил. «“Черный человек” интересен больше как автобиографический материал» (Лежнев: 96). «…Поэт сам как в горячечном бреду разговаривал со своим двойником, вернее, сам с собой» (Катаев: 125). И даже: поэма -- «материалы для психиатра в клинике» (Воронский: XXI--XXII). «“Черный человек” <…> настолько субъективен и явно патологичен, что из этого материала вряд ли вообще может получиться какое-нибудь значительное произведение. Это уже агония не только писателя, но и человека» (Медведев: 81). Отметим в скобках, что последнее из приведенных суждений разительно контрастирует с мнением самого поэта, который говорил Николаю Асееву, что «Черный человек» «это лучшее, что он когда-нибудь сделал» (Асеев: 315).

Важные биографические подробности находим в мемуарах есенинского шурина В. Наседкина: «Эта жуткая лирическая исповедь требовала от него колоссального напряжения и самонаблюдения. Я дважды заставал его пьяным в цилиндре и с тростью перед большим зеркалом с непередаваемой нечеловеческой усмешкой, разговаривавшим со своим двойником-отражением или молча наблюдавшим за собою и как бы прислушивающимся к самому себе» (Наседкин: 233--234).

Это уже есениноведы последнего призыва, стремясь во что бы то ни стало «усложнить» и обелить образ своего кумира, едва не растворили смысл «Черного человека» в мифологических, фольклорных, оккультных и прочих аллюзиях. Первые читатели и слушатели поэмы справедливо увидели в ней строгий биографический самоотчет Есенина, обличение Есениным самого себя от лица беспощадного двойника -- «черного человека». Разнообразные поэтические средства, которыми пользуется Есенин, нисколько не мешают воспринять «Черного человека» как такой отчет.

В чем обвиняет автора поэмы черный человек? Во лжи, в неискренности, в том, что он никогда не был собой, а если вчитаться внимательнее -- в том, что он всегда носил маски, в течение всей своей жизни менял «позы» (пользуясь словечком младшего есенинского современника Даниила Хармса):

Счастье, -- говорил он, --

Есть ловкость ума и рук.

Все неловкие души

За несчастных всегда известны.

Это ничего,

Что много мук

Приносят изломанные

И лживые жесты.

В грозы, в бури,

В житейскую стынь,

При тяжелых утратах

И когда тебе грустно,

Казаться улыбчивым и простым

Самое высшее в мире искусство.

Полагая, что «Черный человек», кратко обозревающий всю жизнь поэта, есть ключ к судьбе Есенина, врученный будущим исследователям самим авторам, на страницах этой книги мы далее попробуем подробно описать биографические есенинские маски, в поэме едва обозначенные: маску певца сусальной крестьянской Руси, маску хулигана-эстета и другие.

«Жуткая лирическая исповедь» Есенина, как и всякая другая исповедь, преследовала цель сразиться с ложью в себе и, пусть временно, -- победить ее: сорвать маску и открыть свое подлинное лицо читателю. Отсюда доходящие до назойливости, настойчивые есенинские попытки непременно донести смысл и пафос поэмы до слушателей, чередующиеся с упадком веры в собственные силы. Г. Устинов: «Был канун Рождества. Есенин пил мало, пьян он не был. Весь вечер читал свои новые лирические стихи. Раз десять прочитал “Черного человека” <…> Читая, Есенин как бы хотел внушить что-то, что-то подчеркнуть, а потом переходил на лирику -- и это его настроение пропадало» (Устинов: 163--164). А. Антоновская: после чтения «Черного человека» Есенин «как-то порывался что-то сказать, но… не сказал» (цит. по: Шубникова-Гусева: 486).

Как и в жизни самого Есенина, героическая попытка «поэта», исповедуясь, обрести свое подлинное лицо, завершается в «Черном человеке» крахом. В финальных строках произведения вместо отражения из зеркала на «поэта» пялится пустота:

Я один…

И разбитое зеркало…

А еще раньше в ночном окне вместо собственного отражения «поэт» наблюдал лишь привычный зимний пейзаж. «В “Черном человеке” отразились впечатления от сада в снегу, который Есенин видел из окна своей комнаты» (Есенина-Толстая: 262):

Ночь морозная.

Тих покой перекрестка.

Я один у окошка,

Ни гостя, ни друга не жду.

Вся равнина покрыта

Сыпучей и мягкой известкой,

И деревья, как всадники,

Съехались в нашем саду.

Не этот ли фрагмент поэмы вкупе с финальными строками «Черного человека» обыграл в своем рассказе «Весна в Фиальте» Владимир Набоков? Речь у Набокова, напомним, идет о знаменитом литераторе (правда, не поэте, а прозаике), чья жена в конце концов погибает в автомобильной катастрофе (в начале рассказа многозначительно изображена натянутая тень на ее шее, «обвязанной лимонно-желтым шарфом»). Творчество литератора Набоков характеризует следующим образом: «В начале его поприща еще можно было сквозь расписные окна его поразительной прозы различить какой-то сад, какое-то сонно-знакомое расположение деревьев... но с каждым годом роспись становилась все гуще, розовость и лиловизна все грознее; и теперь уже ничего не видно через это страшное драгоценное стекло, и кажется, что если разбить его, то одна лишь ударит в душу черная и совершенно пустая ночь». Сад за окном, разбитое вдребезги стекло, ночь, зловещая пустота -- набоковская цитата смотрится едва ли не как краткий тематический конспект «Черного человека».

Что за обстоятельства принудили Есенина всю свою жизнь менять маски? Почему он носил именно те маски, которые он носил? Можно ли из сегодняшнего дня попытаться разглядеть подлинное лицо поэта, или мы уже безнадежно опоздали? На все эти и многие другие вопросы пытается ответить книга, которую Вы держите в руках.

Опорой для нас послужило, в первую очередь, многожанровое творчество самого Есенина. Во вторую очередь -- письма, дневники, мемуары о поэте, критические и апологетические статьи современников о нем -- все то, что иногда называют «документами эпохи». И уже только в третью очередь -- чрезвычайно обширная, но, как правило, увы, тенденциозно публицистическая исследовательская литература о Есенине. Среди немногих исключений, статьи и публикации К.М. Азадовского, В.Ф. Белоусова, Э. Мекша, С.И. Субботина, В.И. Хазана, С.В. Шумихина.