2

Содержание

• Введение
• 1. Романность в лирике Ахматовой
• 2. Загадка популярности любовной лирики Ахматовой
• 3. «Великая земная любовь» в лирике Ахматовой
• 4. А. Пушкин и А. Ахматова
• Заключение
• Список литературы
• Введение
• На рубеже прошлого и нынешнего столетий, хотя и не буквально хронологически, накануне революции, в эпоху, потрясённую двумя мировыми войнами, в России возникла и сложилась, может быть, самая значительная во всей мировой литературе нового времени «женская» поэзия - поэзия Анны Ахматовой. Ближайшей аналогией, которая возникла уже у первых её критиков, оказалась древнегреческая певица любви - Сапфогрусской Сапфо часто называли молодую Ахматову.
• Анна Андреевна Горенко родилась 11(23) июня 1889 года пол Одессой. Годовалым ребёнком она была перевезена в Царское село, где прожила до шестнадцати лет. Первые воспоминания Ахматовой были царскосельскими: «… зелёное, сырое великолепие парков, выгон, куда меня водила няня, ипподром, где скакали маленькие пёстрые лошадки, старый вокзал…» Училась Анна в Царскосельской женской гимназии. Пишет об этом так: «Училась я сначала плохо, потом гораздо лучше, но всегда неохотно «. В 1907 году Ахматова оканчивает Фундуклеевскую гимназию в Киеве, потом поступает на юридический факультет Высших женских курсов. Начало же Юных годов было отмечено в судьбе Ахматовой важными событиями: она вышла замуж за Николая Гумилева, обрела дружбу с художником Амадео Модильяни, а весной 1912 года вышел её первый сборник стихов «Вечер», принёсший Ахматовой мгновенную славу. Сразу же она была дружно поставлена критиками в ряд самых больших русских поэтов. Её книги стали литературным событием. Чуковский писал, что Ахматову встретили « необыкновенные, неожиданно шумные триумфы». Её стихи были не только услышаны, - их затверживали, цитировали в разговорах, переписывали в альбомы, ими даже объяснялись влюблённые. «Вся Россия,- отмечал Чуковский,- запомнила ту перчатку, о которой говорит у Ахматовой отвергнутая женщина, уходя от того, кто оттолкнул её».
• Так беспомощно грудь холодела,
• Но шаги мои были легки.
• Я на правую руку надела
• Перчатку с левой руки.
• Песня последней встречи.
• Если расположить любовные стихи Ахматовой в определённом порядке, можно построить целую повесть со множеством мизансцен, перипетий, действующих лиц, случайных и неслучайных происшествий. Встречи и разлуки, нежность, чувство вины, разочарование, ревность, ожесточение, истома, поющая в сердце радость, несбывшиеся ожидания, самоотверженность, гордыня, грусть - в каких только гранях и изломах мы не видим любовь на страницах ахматовских книг.

1. Романность в лирике Ахматовой

Лирика Ахматовой периода её первых книг («Вечер», «Чётки», «Белая стая») - почти исключительно лирика любви. Её новаторство, как художника, проявилось первоначально именно в этой традиционно вечной, многократно и, казалось бы, до конца разыгранной теме.

Новизна любовной лирики Ахматовой бросилась в глаза современников чуть ли не с первых её стихов, опубликованных ещё в «Аполлоне», но, к сожалению, тяжёлое знамя акмеизма, под которое встала молодая поэтесса, долгое время как бы драпировало в глазах многих её истинный, оригинальный облик и заставляло постоянно соотносить её стихи то с акмеизмом, то с символизмом, то с теми или иными почему-либо выходившими не первый план лингвистическими или литературоведческими теориями.

Выступавший на вечере Ахматовой (в Москве в 1927 году), Леонид Гроссман остроумно и справедливо говорил: « Сделалось почему-то модным проверять новые теории языковедения и новейшие направления стихологии на «Чётках» и «Белой стае». Вопросы всевозможных сложных и трудных дисциплин начали разрешаться специалистами на тонком и хрупком материале этих замечательных образцов любовной элегии. К поэтессе можно было применить горестный стих Блока: её лирика стала «достоянием доцента». Это, конечно, почётно и для всякого поэта неизбежно, но это менее всего захватывает то неповторимое выражение поэтического лица, которое дорого бесчисленным читательским поколениям».

И действительно, две вышедшие в 20-х годах книги об Ахматовой, одна из которых принадлежала В. Виноградову , а другая Б. Эйхенбауму, почти не раскрывали читателю ахматовскую поэзию как явление искусства, то есть воплотившегося в слове человеческого содержания. Книга Эйхенбаума, по сравнению с работой Виноградова, конечно, давала несравненно больше возможностей составить себе представление об Ахматовой- художнике и человеке.

Важнейшей и, может быть, наиболее интересной мыслью Эйхенбаума было его соображение о «романности «ахматовской лирики, о том, что каждая книга её стихов представляет собой как бы лирический роман, имеющий к тому же в своём генеалогическом древе русскую реалистическую прозу. Доказывая эту мысль, он писал в одной из своих рецензий: «Поэзия Ахматовой - сложный лирический роман. Мы можем проследить разработку образующих его повествовательных линий, можем говорить об его композиции, вплоть до соотношения отдельных персонажей. При переходе от одного сборника к другому мы испытывали характерное чувство интереса к сюжету - к тому, как разовьётся этот роман».

О «романности» лирики Ахматовой интересно писал и Василий Гиппиус (1918).

Он видел разгадку успеха Ахматовой (а в поэзии уже появились её подголоски) и вместе с тем объективное значение её любовной лирики в том, что эта лирика пришла на смену умершей или задремавшей в то время форме романа. И действительно, рядовой читатель может недооценить звукового и ритмического богатства таких, например, строк: « и столетие мы лелеем еле слышный шорох шагов» - но он не может не плениться своеобразием этих повестей-миниатюр, где в немногих строках рассказана драма. Такие миниатюры - рассказ о сероглазой девочке и убитом короле и рассказ о прощании у ворот (стихотворение «Сжала руки под тёмной вуалью…»), напечатанный в первый же год литературной известности Ахматовой.

Потребность в романе - потребность, очевидно, насущная. Роман стал необходимым элементом жизни, как лучший сок, извлекаемый, говоря словами Лермонтова, из каждой её радости. В нём увековечивались сердца с неприходящими особенностями, и круговорот идей, и неуловимый фон милого быта. Ясно, что помогает жить. Но роман в прежних формах, роман, как плавная и многоводная река, стал встречаться всё реже, стал сменяться сначала стремительными ручейками («новелла»), а там и мгновенными «гейзерами». Примеры можно найти, пожалуй, у всех поэтов: так, особенно близок ахматовской современности лермонтовскийґ «роман»- «Ребёнку», с его загадками, намёками и недомолвками. В этом роде искусства, в лирическом романе - миниатюре в поэзии «гейзеров» Анна Ахматова достигла большого мастерства. Вот один из таких романов:

Как велит простая учтивость,

Подошёл ко мне, улыбнулся.

Полуласково, полулениво

Поцелуем руки коснулся.

И загадочных древних ликов

На меня посмотрели очи.

Десять лет замираний и криков.

Все мои бессонные ночи

Я вложила в тихое слово

И сказала его напрасно.

Отошёл ты.

И стало снова

На душе пусто и ясно.

Смятение.

Роман окончен. Трагедия десяти лет рассказана в одном кратком событии, одном жесте, взгляде, слове.

Нередко миниатюры Ахматовой были, в соответствии с её излюбленной манерой, принципиально не завершены и походили не столько на маленький роман в его, так сказать, традиционной форме, сколько на случайно вырванную страничку из романа или даже часть страницы, не имеющей ни начала, ни конца и заставляющей читателя додумывать то, что происходило между героями прежде.

Хочешь знать, как всё это было?

- Три в столовой пробило,

И прощаясь, держась за перила,

Она словно с трудом говорила:

«Это всё… Ах, нет, я забыла,

Я люблю вас, я вас любила

Ещё тогда!» «Да».

Хочешь знать, как всё это было?

Возможно, именно такие стихи наблюдательный Василий Гиппиус и называл «гейзерами», поскольку в подобных стихах-фрагментах чувство действительно как бы мгновенно вырывается наружу из некоего тяжкого плена молчания, терпения, безнадёжности и молчания.

Стихотворение «Хочешь знать, как всё это было?...» написано в 1910 году, то есть ещё до того, как вышла первая ахматовская книжка «Вечер»(1912), но одна из самых характерных черт поэтической манеры Ахматовой в нём уже выразилась в очевидной и последовательной форме. Ахматова всегда предпочитала «фрагмент» связному, последовательному и повествовательному рассказу, так как он давал прекрасную возможность насытить стихотворение острым и интенсивным психологизмом; кроме того, как ни странно, фрагмент придавал изображаемому своего рода документальность: ведь перед нами и впрямь как бы не то отрывок из нечаянно подслушанного разговора, не то оброненная записка, не предназначавшаяся для других глаз. Мы, таким образом, заглядываем в чужую драму как бы ненароком, словно вопреки намерениям автора, не предполагавшего нашей невольной нескромности.

Нередко стихи Ахматовой походят на беглую и как бы даже не «обработанную» запись в дневнике:

Он любил три вещи на свете:

За вечернее пенье, белых павлинов

И стёртые карты Америки.

Не любил, когда плачут дети,

Не любил чая с малиной

И женской истерики…

А я была его женой.

Он любил…

Иногда такие любовные «дневниковые» записи были более распространёнными, включали в себя не двух, как обычно, а трёх или даже четырёх лиц, а также какие-то черты интерьера или пейзажа, но внутренняя фрагментарность, похожесть на «романную страницу» неизменно сохранялась и в таких миниатюрах:

Там тень моя осталась и тоскует,

Всё в той же синей комнате живёт,

Гостей из города за полночь ждёт

И образок эмалевый целует.

И в доме не совсем благополучно:

Огонь зажгут, а всё-таки темно…

Не оттого ль хозяйке новой скучно,

Не оттого ль хозяин пьёт вино

И слышит, как за тонкою стеною

Пришедший гость беседует со мною.

Там тень моя осталась и тоскует…

В этом стихотворении чувствуется скорее обрывок внутреннего монолога, та текучесть и непреднамеренность душевной жизни, которую так любил в своей психологической прозе Толстой.

Особенно интересны стихи о любви, где Ахматова - что, кстати, редко у неё - переходит к «третьему лицу», то есть, казалось бы, использует чисто повествовательный жанр, предполагающий и последовательность, и даже описательность, но и в таких стихах она всё же предпочитает лирическую фрагментарность, размытость и недоговорённость. Вот одно из таких стихотворений, написанное от лица мужчины:

Подошла. Я волненья не выдал,

Равнодушно глядя в окно.

Села, словно фарфоровый идол,

В позе, выбранной её давно.

Быть весёлой - привычное дело,

Быть внимательней - это трудней…

Или томная лень одолела

После мартовских пряных ночей?

Утомительный гул разговоров,

Жёлтой люстры безжизненный зной

И мельканье искусных проборов

Над приподнятой левой рукой.

Улыбнулся опять собеседник

И с надеждой глядит на неё…

Мой счастливый богатый наследник,

Ты прочти завещанье моё.

Подошла. Я волненья не выдал…

2. Загадка популярности любовной лирики Ахматовой

Едва ли не сразу после появления первой книги, а после «Чёток» и «Белой стаи» в особенности, стали говорить о «загадке Ахматовой». Сам талант был очевидным, но непривычна, а значит, и неясна была его суть, не говоря уже о некоторых действительно загадочных, хотя и побочных свойствах.

«Романность», подмеченная критиками, далеко не всё объясняла. Как объяснить, например, пленительное сочетание женственности и хрупкости с той твёрдостью и отчётливостью рисунка, что свидетельствует о властности и незаурядной, почти жестокой воле? Сначала хотели эту волю не замечать, она достаточно противоречила «эталону женственности». Вызывало недоуменное восхищение и странное немногословие её любовной лирики, в которой страсть походила на тишину предгрозья и выражала себя обычно лишь двумя - тремя словами, похожими на зарницы, вспыхивающие за грозно потемневшим горизонтом.

Но если страдание любящей души так неимоверно - до молчания, до потери речи - замкнуто и обуглено, то почему так огромен, так прекрасен и пленительно достоверен весь окружающий мир?

Дело, очевидно, в том, что, как у любого крупного поэта, её любовный роман, развертывавшийся в стихах предреволюционных лет, был шире и многозначнее своих конкретных ситуаций.

В сложной музыке ахматовской лирики, в её едва мерцающей глубине, в её убегающей от глаз мгле, в подпочве, в подсознании постоянно жила и давала о себе знать особая, пугающая дисгармония, смущавшая саму Ахматову. Она писала впоследствии в «Поэме без героя», что постоянно слышала непонятный гул, как бы некое подземное клокотание, сдвиги и трение тех первоначальных твёрдых пород, на которых извечно и надёжно зиждилась жизнь, но которые стали терять устойчивость и равновесие.

Самым первым предвестием такого тревожного ощущения было стихотворение «Первое возвращение» с его образами смертельного сна, савана и погребального звона и с общим ощущением резкой и бесповоротной перемены, происшедшей в самом воздухе времени.

В любовный роман Ахматовой входила эпоха - она по-своему озвучивала и переиначивала стихи, вносила в них ноту тревоги и печали, имевших более широкое значение, чем собственная судьба.

Именно по этой причине любовная лирика Ахматовой с течением времени, в предреволюционные, а затем и в первые послереволюционные годы, завоёвывала всё новые и новые читательские круги и поколения и, не переставая быть объектом восхищённого внимания тонких ценителей, явно выходила из, казалось бы, предназначенного ей узкого круга читателей. Эта «хрупкая» и «камерная», как её обычно называли, лирика женской любви начала вскоре, и ко всеобщему удивлению, не менее пленительно звучать также и для первых советских читателей - комиссаров гражданской войны и работниц в красных косынках. На первых порах столь странное обстоятельство вызывало немалое смущение - прежде всего среди пролетарских читателей.

Надо сказать, что советская поэзия первых лет Октября и гражданской войны, занятая грандиозными задачами ниспровержения старого мира, любившая образы и мотивы, как правило, вселенского, космического масштаба, предпочитавшая говорить не столько о человеке, сколько о человечестве или, во всяком случае, о массе, - была первоначально недостаточно внимательной к микромиру интимных чувств, относя их к порыве революционного пуританизма к разряду социально небезопасных буржуазных предрассудков. Из всех возможных музыкальных инструментов она в те годы отдавала предпочтение ударным.

На этом грохочущем фоне, не признававшем полутонов и оттенков, в соседстве с громоподобными маршами и «железными» стихами первых пролетарских поэтов, любовная лирика Ахматовой, сыгранная на засурденных скрипках, должна была бы, по всем законам логики, затеряться и бесследно исчезнуть…

Но этого не произошло.

Молодые читатели новой, пролетарской, встававшей на социалистический путь Советской России, работницы и рабфаковцы, красноармейки и красноармейцы - все эти люди, такие далёкие и враждебные самому миру, оплаканному в ахматовских стихах, тем не менее, заметили и прочли маленькие, белые, изданные томики её стихов, продолжавшие выходить все эти огненные годы.

3. «Великая земная любовь» в лирике Ахматовой

Ахматова, действительно, самая характерная героиня своего времени, явленная в бесконечном разнообразии женских судеб: любовницы и жены, вдовы и матери, изменявшей и оставляемой. По выражению А. Коллонтай, Ахматова дала «целую книгу женской души». Ахматова «вылила в искусстве» сложную историю женского характера переломной эпохи, его истоков, ломки, нового становления.

Герой ахматовской лирики (не героиня) сложен и многолик. Собственно, его даже трудно определить в том смысле, как определяют, скажем, героя лирики Лермонтова. Это он - любовник, брат, друг, представший в бесконечном разнообразии ситуаций: коварный и великодушный, убивающий и воскрешающий, первый и последний.

Но всегда, при всём многообразии жизненных коллизий и житейских казусов, при всей необычности, даже экзотичности характеров героиня или героини Ахматовой несут нечто главное, исконно женское, и к нему-то пробивается стих в рассказе о какой-нибудь канатной плясунье, например, идя сквозь привычные определения и заученные положения («Меня покинул в новолунье // Мой друг любимый. Ну, так что ж!») к тому, что «сердце знает, сердце знает»: глубокую тоску оставленной женщины. Вот эта способность выйти к тому, что «сердце знает», - главное в стихах Ахматовой. «Я вижу всё, // Я всё запоминаю». Но это «всё» освещено в её поэзии источником света.

Есть центр, который как бы сводит к себе весь остальной мир её поэзии, оказывается её основным нервом, её идеей и принципом. Это любовь. Стихия женской души неизбежно должна была начать с такого заявления себя в любви. Герцен сказал однажды как о великой несправедливости в истории человечества о том, что женщина «загнана в любовь». В известном смысле вся лирика (особенно ранняя) Анны Ахматовой «загнана в любовь». Но здесь же, прежде всего и открывалась возможность выхода. Именно здесь рождались подлинно поэтические открытия, такой взгляд на мир, что позволяет говорить о поэзии Ахматовой, как о новом явлении в развитии русской лирики двадцатого века. В её поэзии есть и «божество», и «вдохновение». Сохраняя высокое значение идеи любви, связанное с символизмом, Ахматова возвращает ей живой и реальный, отнюдь не отвлечённый характер. Душа оживает» Не для страсти, не для забавы, // Для великой земной любви».

Эта встреча никем не воспета,

И без песен печаль улеглась.

Наступило прохладное лето,

Словно новая жизнь началась.

Сводом каменным кажется небо,

Уязвлённое жёлтым огнём,

И нужнее насущного хлеба

Мне единое слово о нём.

Ты, росой окропляющий травы,

Вестью душу мою оживи,

- Не для страсти, не для забавы,

Для великой земной любви.

«Великая земная любовь» - вот движущее начало всей лирики Ахматовой. Именно она заставила по-иному - уже не символистски и не акмеистски, а, если воспользоваться привычным определением, реалистически - увидеть мир:

То пятое время года,

Только его славословь.

Дыши последней свободой,

Оттого, что это - любовь.

Высоко небо взлетело,

Легки очертанья вещей,

И уже не празднует тело

Годовщину грусти своей.

В этом стихотворении Ахматова назвала любовь «пятым временем года». Из этого необычного, пятого, времени увидены ею остальные четыре, обычные. В состоянии любви мир видится заново. Обострены и напряжены все чувства. И открывается обычность обычного. Человек начинает воспринимать мир с удесятерённой силой, действительно достигая в ощущении жизни вершин. Мир открывается в дополнительной реальности: «Ведь звёзды были крупнее, // Ведь пахли иначе травы». Поэтому стих Ахматовой так предметен: он возвращает вещам первозданный смысл, он останавливает внимание на том, мимо чего мы в обычном состоянии способны пройти равнодушно, не оценить, не почувствовать. «Над засохшей повиликою // Мягко плавает пчела» - это увидено впервые.

Потому ей открывается возможность ощутить мир по-детски свежо. Такие стихи, как «Мурка, не ходи, там сыч», не тематически заданные стихи для детей, но в них есть ощущение совершенно детской непосредственности. И ещё одна связанная с тем же особенность. В любовных стихах Ахматовой много эпитетов, который когда-то знаменитый русский филолог А. Н. Веселовский назвал синкретическими, и которые рождаются из целостного, нераздельного, слитного восприятия мира, когда глаз видит неотрывно оттого, что слышит в нём ухо; когда чувства материализуются, опредмечиваются, а предметы одухотворяются. «В страсти раскалённой добела» - скажет Ахматова, и она же видит небо, «уязвлённое жёлтым огнём» - солнцем, и «люстры безжизненный зной».

4. А. Пушкин и А. Ахматова

Говоря о любовной лирике Ахматовой, нельзя не сказать несколько слов о чувствах самой поэтессы, о её кумирах, о предметах её восхищения. И одним из неоскудневающим источником творческой радости и вдохновения для Ахматовой был Пушкин. Она пронесла эту любовь через всю свою жизнь, не побоявшись даже тёмных дебрей литературоведения, куда входила не однажды, чтобы прибавить к биографии любимого поэта несколько новых штрихов. ( А. Ахматовой принадлежат статьи: «Последняя сказка Пушкина (о «Золотом петушке»)», «Адольф» Бенжамена Констана в творчестве Пушкина, «О Каменном госте Пушкина», а также работы: «Гибель Пушкина», «Пушкин и Невское взморье», «Пушкин в 1828 году» и др.)

В «Вечере» Пушкину посвящено стихотворение из двух строф, очень чётких по рисунку и трепетно-нежных по интонации.

Любовь к Пушкину усугублялась ещё и тем, что по стечению обстоятельств Анна Ахматова - царскоселка, её отроческие, гимназические годы прошли в Царском Селе, теперешнем Пушкине, где и сейчас каждый невольно ощущает не исчезающий пушкинский дух, словно навсегда поселившийся на этой вечно священной земле русской Поэзии, те же Лицей и небо и так же грустит девушка над разбитым кувшином, шелестит шарик, мерцают пруды и, по-видимому, так же (или иначе?) является Муза бесчисленным паломничающим поэтам…

Для Ахматовой Муза всегда - «смуглая». Словно она возникла в «садах Лицея» сразу в отроческом облике Пушкина, курчавого лицеиста - подростка, не однажды мелькавшего в «священном сумраке» Екатерининского парка, - он был тогда её ровесник, её божественный товарищ, и она чуть ли не искала с ним встреч. Во всяком случае её стихи, посвящённые Царскому Селу и Пушкину, проникнуты той особенной краской чувства, которую лучше всего назвать влюблённостью, - но той, однако, несколько отвлечённой, хотя и экзальтированной влюблённостью, что в почтительном отдалении сопровождает посмертную славу знаменитостей, а очень живой, в которой бывают и страх, и досада, и обида, и даже ревность… Да, даже ревность! Например, к той красавице с кувшином, которою он любовался, воспел и навек прославил… и которая теперь так весело грустит, эта нарядно обнажённая притворщица, эта счастливица, поселившаяся в бессмертном пушкинском стихе!

Урну с водой уронив, об утёс её дева разбила.

Дева печально сидит, праздный держа черепок.

Чудо! Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой;

Дева, над вечной струёй, вечно печальна сидит.

Ахматова с женской пристрастностью вглядывается и в знаменитое изваяние, пленившее когда-то поэта, и в пушкинский стих. Её собственное стихотворение, озаглавленное (не без тайного укола!), как у Пушкина, «Царскосельская статуя», дышит чувством уязвлённости и досады:

И как могла я ей простить

Восторг твоей хвалы влюблённой…

Смотри, ей весело грустить,

Такой нарядно обнаженной.

Надо сказать, что небольшое ахматовское стихотворение, безусловно, одно из лучших в уже необозримой сейчас поэтической пушкиниане, насчитывающей, по-видимому, многие сотни взволнованных обращений к великому гению русской литературы. Но Ахматова обратилась к нему так, как только она одна и могла обратиться, - как влюблённая женщина, вдруг ощутившая мгновенный укол нежданной ревности. В сущности, она не без мстительности доказывает Пушкину своим стихотворением, что он ошибся, увидев в ослепительной стройной красавице с обнаженными плечами некую вечно печальную деву. Вечная грусть её давно прошла, и вот уже около столетия она втайне радуется и веселится своей поистине редкостной, избраннической, завидной и безмерно счастливой женской судьбе, дарованной ей пушкинским словом и именем…

Как бы то ни было, но любовь к Пушкину, а вместе с ним и к другим многообразным и с годами всё расширявшимся культурным традициям в большой степени определяла для Ахматовой реалистический путь развития. В этом отношении она была и осталась традиционалисткой. В обстановке бурного развития различных после символистских течений и групп, отмеченных теми или иными явлениями буржуазного модернизма, поэзия Ахматовой 10-х годов могла бы даже выглядеть архаичной, если бы её любовная лирика, казалось бы, такая интимная и узкая, предназначенная ей и ему, не приобрела в лучших своих образцах того общезначимого звучания, какое свойственно только истинному искусству.

Заключение

Я считаю, что в лирической героине стихов Ахматовой, в душе самой поэтессы постоянно жила жгучая, требовательная игра о любви истинно высокой, ничем не искаженной. На мой взгляд, любовь у Ахматовой - грозное, повелительное, нравственно чистое, всепоглощающее чувство, заставляющее вспомнить библейскую строку: «Сильна, как смерть, любовь - и стрелы её - стрелы огненные».

После революции творческая судьба Ахматовой сложилась драматично. В начале 20-х годов были опубликованы две книги стихов: «Подорожник»(1921) и «Anno Domini» (1922). О сборнике «Anno Domini» замечательно отозвался литературовед Виктор Шкловский: «Это как будто отрывки из дневника. Странно и страшно читать эти записи. Я не могу цитировать в журнале эти стихи. Мне кажется, я выдаю чью-то тайну». Я присоединяюсь к его словам.

С 1924 года её стихотворения перестали печатать вплоть до 1939 года, а изданные произведения подвергались необоснованной критике. Долгое время в печати не появлялись ни новые, ни старые ахматовские стихи. Она занималась в эти годы изучением творчества Пушкина, архитектурой Петербурга, переводами.

Затем наступила следующая эпоха творческих репрессий.

Поэт Михаил Дудин вспоминает: «… в её жизни было много тяжелого, трагического… Но никогда, ни в одной из её книг я не находил отчаяния и растерянности. Никогда не видел её с поникшей головой. Она всегда была прямой и строгой, была человеком воистину неземного человеческого мужества…». По моему мнению, души высокая свобода, которой она обладала, давала ей возможность не гнуться под любыми ветрами клевет и предательств, обид и несправедливости.

И только на рубеже 50-60-х годов поэтическое имя Ахматовой было реабилитировано в общественном мнении. В 1964 году она удостоена международной премии «Этна-Таормина» в Италии, в 1965 году получила докторскую степень в Оксфорде. В «Беге времени» (1965), последнем прижизненном сборнике Ахматовой, впервые относительно полно представлено её позднее творчество. Немало произведений увидели свет лишь в конце 80-х годов.

Как я думаю, своеобразие Ахматовой и в том, что она особенно остро ощущала боль своей эпохи как свою собственную, а трагедия России отразилась в трагедии личной судьбы поэтессы. Мне кажется, что Ахматова стала голосом своего времени, ибо она не участвовала в преступлениях власть имущих, но и не клеймила свою страну, а мудро, скорбно и просто разделила её судьбу, отразив в своих стихах российскую катастрофу. Я считаю, она остро ощущала свою принадлежность двум эпохам - той, что ушла, и той, что царствует.

Особенно мне хочется отметить, что Анна Андреевна Ахматова создала удивительную лирическую систему в русской поэзии, соединив своим творчеством новую поэзию XX века с великой поэзией XIX столетия.

Подводя итоги, следует отметить, что голос Ахматовой стал голосом всего русского народа, голосом его совести, его веры, его правды.

Список литературы

1. Ахматова А., Избранное; Москва, «Просвещение», 1989; стр. 150-153.

2. Ахматова А.; Стихотворения; Москва, 1988; стр.97-100.

3. Ахматова А.; Стихотворения; Москва, «Художественная литература», 1990; стр. 85-88.

4. История русской литературы; Москва, Издательство Академии СССР; 1958; стр. 90-100.

5. Ожегов С.И.; А. Ахматова; Избранное; Москва, Госиздат; 1983; стр. 388.

6. Литература 9 кл., Учебник-хрестоматия; Т.Ф. Курдюмова; Москва, Дрофа; 2004; стр.360.

7. Литература 11 кл., Учебник I часть; В.В. Агеносов; Москва, Дрофа; 2003; стр.346-347.