8

СОДЕРЖАНИЕ

• Введение 3
• 1. Биография Ф. Сологуба 5
• 2. Своеобразие лирики Ф. Сологуба 10
• Заключение 15
• Список литературы 17
• Введение
• Творчество Сологуба провозглашает авторский произвол в выборе тем и способах подачи материала. Его лирика и проза рождают споры о принадлежности автора тому или иному литературному направлению (декаданс, символизм, модернизм, реализм). Тяготение Сологуба к изображению экстремальных состояний и «пороговых» характеров вызывает упреки в предельном индивидуализме. Возникает вопрос о соотношении автора и героя: «прочувствован» ли субъект лирики Сологуба или это оторванный от эмпирики плод художественного вымысла, который не позволяет проникнуть сквозь мощную эстетизацию к мироощущению автора как личности?
• Обращение к принципам воплощения авторского сознания позволяет не только понять своеобразие мировоззрения данного поэта, но и вписать его творчество в общекультурный контекст, обосновать возникновение литературоведческой дискуссии по проблеме его вненаходимости, непричастности к «чистому» символизму. Мнение о Федоре Сологубе как о характерном представителе русского символизма во многом скорректировано литературоведческими исследованиями конца XX века.
• Расхождения критиков в определении причастности Сологуба к тому или иному литературному течению объясняются, очевидно, тем, что в творчестве Сологуба «почти всегда допускается едва уловимая двусмысленность, позволяющая соотнести описанное явление с разными понятийными уровнями, выводящая его прозу за пределы реалистической традиции». Едва ли применительно к Сологубу возможно говорить о каком-либо «неореализме» - прерогатива модернизма для писателя, создающего собственную эстетическую реальность, очевидна. Но, как представляется, отдельные приметы реалистического искусства в творчестве Сологуба-символиста могут быть выявлены.
• Типологические особенности лирики Ф. Сологуба, в отличие от прозы, остаются малоизученными, как в аспекте понимания лирического субъекта, так и на уровне мотивного анализа. Парадоксальность сологубоведения заключается в том, что лирика воспринимается учеными как нечто априори ясное, изученное. Критики называют Ф. Сологуба поэтом по преимуществу, утверждают целостность, неразрывность его прозы и лирики. При этом количество критических публикаций, посвященных лирике Сологуба, существенно уступает числу работ, где анализируются его малая проза и романистика.
• Можно сказать, что осмысление Федора Сологуба как поэта только начинается.
• В целом нужно признать, что резких изменений мировоззрения Сологуба не происходило. Сознавая, что творческая манера и взгляды Сологуба претерпевают некоторую эволюцию, тем не менее, возможно обнаружить глубинные, устойчивые признаки единого дискурсивного пространства, сохраняющиеся во всех произведениях.
• При составлении поэтических (равно как и прозаических) сборников Сологуб включал одно и то же произведение в разные циклические структуры и менял ранее установленный порядок их публикации.
• Одно из неизменно значимых качеств лирического героя Федора Сологуба - креативные способности, творческий импульс как реакция на несовершенство социума. Сологуб высказывает заветные мысли раннего символизма о поэте - создателе мифов, которым следует человечество. В этой связи проблема поэта-демиурга в лирике Сологуба становится интересна как постижение утопического мышления самого автора.

1. Биография Ф. Сологуба

Фёдор Сологуб родился 17 февраля (1 марта по н. ст.) 1863 года в Санкт-Петербурге в семье портного, бывшего крестьянина Полтавской губернии, незаконного сына помещика, Кузьмы Афанасьевича Тетерникова (в официальных бумагах он назван Тютюниковым). Через два года родилась сестра писателя, Ольга. Семья жила бедно, хотя отец смог устроиться самостоятельно: с женой и детьми в собственной квартире, но Кузьма Афанасьевич прожил недолго: в 1867 году, когда его сыну было четыре года, он умер от чахотки. Мать попыталась продолжать самостоятельную жизнь, держала одно время прачечную, но трудности вынудили её вернуться «одной прислугой» в семью Агаповых, старых петербургских бар, у которых она когда-то прежде служила. В семье Агаповых и прошло всё детство и отрочество будущего писателя. Двойственность жизни -- с одной стороны, господа его баловали и он был на особом положении (читал книги, журналы, слушал музыку и часто посещал театр), с другой -- чад и угар кухни, в которой трудилась его мать, с жестокостью вымещавшая на детях тяготы своей жизни, -- развила в юном Фёдоре Тетерникове отчуждённость и скрытность. Частые порки розгами (а били, практически, за всё, хотя поводов, вроде, не было: Фёдор был прилежным учеником и помощником) и размолвки с матерью не оставляли горечи в сердцах детей, свыкнувшихся с безжалостной справедливостью кары: это был глубоко закрытый семейный круг, в который они не посвящали никого. Оттого утраты близких -- матери (ум. в 1894) и сестры (ум. в 1907) -- Сологубом переносились очень тяжело. Представление о той поре жизни можно найти в рассказе «Утешение» (1896), воспроизводящим с почти автобиографической точностью обстановку детства автора, который не оставил после себя ни автобиографии, ни воспоминаний, и крайне редко претворял эпизоды своей личной жизни в фабулу литературного произведения.

Свой поэтический дар Фёдор ощутил в возрасте двенадцати лет, а первые дошедшие до нас законченные стихотворения датируются 1878 годом. В это время он очень много и разнообразно читал, особенное впечатление произвели на него романы «На высоте» Ауэрбаха, «Преступление и наказание», «Робинзон Крузе», «Дон-Кихот», «Король Лир» -- последние не только были прочитаны множество раз, но буквально изучены, строка за строкою. Из поэтов Фёдор в ту пору особенно увлекался Некрасовым, что примечательно, -- почти все стихи этого смертельно мрачного, в чём-то даже декадентского, поэта, скрывшегося под личиной гражданского лирика, он знал наизусть и считал гораздо выше Лермонтова и Пушкина. Повествовательная, лишённая метафор и «красивостей», и вместе с тем лёгкая, поэзия Некрасова отразилась в стихах первых лет Сологуба, для которых характерны прозаическое отношение к лирическому сюжету, сценки или рассуждения, более привычные для реалистической повести или романа, внимание к бытовым деталям, не отличающимся поэтичностью, прозрачные простые сравнения.

В 1878 году Фёдор Тетерников поступил в Санкт-Петербургский Учительский институт. Институт этот был особенный. Под руководством высокообразованного и прогрессивного директора К.К. Сент-Илера в институте преподавали самые передовые педагоги того времени. Атмосфера свободы личности развивали лучшие качества учеников. Поступить в него помогли Агаповы и учитель Владимирского училища, принимавший деятельное участие в школьной судьбе Фёдора. В институте он учился и жил (заведение было на интернатной основе) четыре года и учился прилежно, так как хотел скорее стать на ноги и жить самостоятельно, и тем самым избавить мать от унизительного труда. Среди товарищей Фёдор Тетерников выделялся своею нелюдимостью и внешним видом. «Ни вина, ни пива не пил, рестораны и портерные не посещал. Даже в день институтского праздника держался отдельно и не принимал участия в танцах и попойке», -- спустя полвека вспоминал сокурсник по институту И.И. Попов.

В эти годы Сологуб много переводил: Шекспир, Гейне, Гёте; перекладывал стихи венгерских, польских поэтов, исландскую сагу «Эдда». Также пробовал писать прозу: в 1879 году был начат роман-эпопея «Ночные росы» о судьбах трёх поколений, а также теоретическое исследование о форме романа. И хоть столь грандиозный замысел не был завершён, он много дал юному писателю, будучи необходимой литературной практикой.

В последний год учёбы была начата поэма «Одиночество», такая же масштабная по своей идее, и также имевшая автобиографические мотивы. Посвящалась она Н. Некрасову. Герой поэмы -- юноша, умирающий от болезни, живущий одиноко и безучастно, ничего не добившийся, хотя мечтавший о подвиге, но отдавший самого себя порокам: странным образом в одном лице были соединены мечтатель, могущий быть подвижником, и эгоист-эстет, презирающий толпу. Так в гражданскую тематику проникают элементы эротического и болезненного, столь характерные для будущего русского декадентства. Сам Фёдор сочувствовал демократическим настроениям того времени (в домашнем кругу горячо отстаивал правоту Веры Засулич, стрелявшей в 1878 году в вице-губернатора Петербурга), но идейной близости с народом не находил.

...Но ему как-то не приходит в голову пожертвовать собою за других, -- пишет Сологуб о схожем герое в набросках к очерку того же времени, «Об одиночестве». -- Если же он об этом и думает, то это сопровождается такими тщеславными мечтами, что ему самому потом делается противно. И эта дума о себе приводит к тому убеждению, что человек не должен дорожить жизнью: будущее для нас ничего не стоит потому, что мы его не имеем, а между этим будущим и смертью есть ли разница? После смерти этой разницы мы не найдём. Весь вопрос: быть или не быть? Но ответ: не быть -- должен быть приятен человеку, которому тяжело быть...

Работать над поэмой «Одиночество» Фёдор продолжал всё время до конца 1883 года.

Учительский институт Ф. Тетерников закончил в июне 1882 года, защитив с отличием диплом «Животный эпос в сказках русского народа». Через месяц, взяв мать и сестру, он уехал учительствовать в северные губернии -- сначала в Крестцы, затем в Великие Луки и Вытегру, -- в общей сложности проведя десять лет в провинции.

В Крестцах, маленьком городке Новгородской губернии, Сологуб провёл три года, будучи учителем Крестецкого народного училища. Он продолжал писать стихи, поэму «Одиночество», отрывки из которой в течении 1883 года посылал своему бывшему наставнику по Учительскому институту, редактору журнала «Русский начальный учитель» В. А. Латышеву. Латышев готов был содействовать публикации поэмы, после того как она будет завершена, чего так и не случилось: возможно, повлияла постоянная критика Латышева, считавшего поэму несколько рискованной и тяжёлой, или замысел нового романа, идейно наследующего поэму. На этот раз работа над романом (будущие «Тяжёлые сны») шла более обстоятельно, заняв долгие годы, и была доведена до конца.

Усердный учитель, добросовестно исполняющий свои обязанности, не пропускающий ни одного урока, да ещё имеющий идеалы относительно педагогики -- такой вызывал раздражение у начальства и сослуживцев. Периодически атмосфера службы накалялась. В Крестцах произошёл ещё и скандал -- «дело Григорьева». Учитель Григорьев поселился в доме Тетерниковых и соблазнил их прислугу -- четырнадцатилетнюю девочку. Григорьева посадили, но дело до суда не дошло: вмешалась «общественность» -- крестецкие дамы, которые стали распространять по городу слухи о невиновности Григорьева, при этом очерняя самих Тетерниковых, шантажируя Фёдора Кузьмича и его семью, бывших свидетелями дела. Таким образом, в глазах крестецких обывателей преступник превратился в пострадавшего героя. Григорьев был выпущен на свободу, дело было прекращено. Григорьева уволили, однако это произошло уже по распоряжению из С.-Петербурга. Эта история послужила материалом для «Тяжёлых снов», где Григорьев выведен под именем Молина.

После таких событий жить в Крестцах было, конечно, невозможно и противно настолько, что молодой учитель помышлял даже бросить службу:

Мои крестецкие дела складываются как-то весьма нехорошо, -- делился переживаниями Фёдор Кузьмич в письме Латышеву. -- Я изведал сладость клеветы, озлобленности, тайных подкопов и интриг -- вещей, с которыми не умел, да чаще и не хотел бороться: грязно играть, руки марать. -- Не знаю, как и выбраться из Крестцов… Я с удовольствием перешёл бы, даже в уездное училище, даже совсем оставил службу…

Так пришлось оставить Крестцы в 1885 году и переехать в Великие Луки. Позже возник конфликт в Вытегре, уже в 1891 году -- Фёдор Кузьмич отказывался закрывать глаза на беззаконную растрату казённых денег директором школы.

2. Своеобразие лирики Ф.Сологуба

Формирование поэтического мастерства Сологуба пришлось на 80-е годы, известные своею летаргией в жизни русского общества и искусства. То было «усталое» время, когда прежние идеалы приглушились, отступили. Литературу тех лет охватила та же апатия, особенно коснулось это беллетристики. Ещё в поэзии были яркие фигуры, выразители той эпохи -- Надсон, затем Фофанов, которые в такой относительной пустоте были невероятно популярны. Сологуб был в полной мере «человеком 80-х годов», как им были тот же Надсон, Чехов, Горький, и эта мертвизна сидела в каждом, и в каждый из них выражал её совершенно по-своему. Не сразу, постепенно, в поэзии Сологуба начинают звучать новые ноты, характерные только для Сологуба, как поэта; эти стихотворения обладают индивидуальным, неповторимым стилем, что становится очевидным на рубеже 1880-90-х гг. В этот период лирика Сологуба, уже обогащённая наработанными поэтическими приёмами, всё более явственно определяется душевными переживаниями и настроениями, накопившимися и сложившимися за годы провинциальной жизни: нарастающая усталость, болезненная тоска и бессильные порывы опутывают сологубовские стихи. Поэт неутомим в их анализе и поисках их выражения.

Различными стремленьями

Растерзана душа,

И жизнь с её томленьями

Темна и хороша.

Измученный порывами,

Я словно вижу сон,

Надеждами пугливыми

Взволнован и смущён.

Отравленный тревогою,

Я всё кого-то жду.

Какою же дорогою,

Куда же я пойду?

(19 сентября 1886)

Путь неясен, да и стоит ли куда-то идти... жизнь всё равно «недужная и тщетная», избавиться бы от неё как, отогнать... Так появляются мотивы небытия, предрождения, и -- смерти, особенно завладевающие лирической материей Сологуба с начала 1890-х гг.

После жизни недужной и тщетной,

После странных и лживых томлений,

Мы забудемся сном без видений,

Мы потонем во тьме безответной,

И пускай на земле, на печальном просторе

Льются слёзы людские, бушует ненастье:

Не найдёт нас ни бледное, цепкое горе,

Ни шумливо-несносное счастье.

(1893)

Задержка в литературном пути Сологуба была обусловлена совершенной культурной изоляцией, -- он чувствовал, что писать в глуши, в общественном и культурном одиночестве больше не мог:

«…Работать стихами и прозою (чем я также занимаюсь) можно только при условии возможно большего общения с людьми и их общественными интересами, -- я был поставлен вне такого общения», -- писал он Латышеву 17 июня 1890 года. И далее о сокровенном: «Бросить занятия стихами и прозой мне не хочется и не захочется долго, хотя бы я и остался неудачником в этой области, во мне живёт какая-то странная самоуверенность, мне всё кажется, что авось и выйдет что-нибудь дельное, возможно ли это, как это осуществить?»

Ответ на это был: возвращаться в Санкт-Петербург, где было можно вполне реализовать свой талант. Кроме того, в там можно было найти сочувствующих литераторов: именно тогда молодые поэты, провозвестники нового искусства сгруппировались вокруг журнала «Северный вестник», ставшего в те годы пристанищем первых русских символистов: в нём печатались Николай Минский, Зианида Гиппиус, Дмитрий Мережковский, впоследствии Бальмонт. С целью повидать Минского и Мережковского Фёдор Тереников летом 1891 года съездил в столицу и застал только первого. Минский серьёзно отнёсся к таланту вытегорского поэта и согласился оказать содействие. Но перевестись в столицу Тетерникову долго не удавалось; лишь осенью 1892 года Фёдор Кузьмич смог, по протекции Латышева, переехать на постоянное жительство в Петербург: Вытегорскую семинарию и так предполагали закрыть, да ещё обострились разногласия с начальством. Тетерников числился в штате семинарии до полного официального её закрытия, которое последовало в 1893 году. В Петербурге Сологуб был определён учителем Рождественского городского училища на Песках.

Десять лет в провинции, безусловно, наложили глубокий отпечаток на творчество и мировосприятие Сологуба, они скорее даже укрепили и развили некоторые черты характера писателя. Внешнее -- жизнь уездных городков, сущность северной природы он изучил хорошо. Многие сцены «Тяжёлых снов» и «Мелкого беса» были списаны прямо с натуры в Крестцах, Великих Луках и Вытегре, и то, как говорил позже Сологуб, он значительно смягчил краски в «Мелком бесе», были факты, которым никто всё равно бы не поверил, если бы их описать. И следствием того, место действия всех его романов и большинства рассказов явились губернские города. Он, коренной петербуржец, хорошо знавший и любивший столицу, проживший почти всю свою жизнь в ней, крайне редко помещал героев своих рассказов в этот город, почти никогда не описывал его, и в лирике собственно Петербург появлялся также мало и изображался краткими скупыми строками. Внутреннее -- корни его творческого дарования в эти годы окрепли -- одиночество, безысходность, «смертельные томления» -- то, что затем стало отождествляться с «декадансом».

Сам Сологуб относился благоговейно к своему творчеству, -- да и как иначе: свой труд, свои темы, свой мир, не похожий ни на кого. Позже К. Чуковский, даже не зная хорошо лично Сологуба, пришёл такому же умозаключению, лишь отталкиваясь от лирики Сологуба. «Он не пишет «эффектных стихов -- “просто так” -- оттого, что влюбился, или оттого, что сегодня красиво пылала заря, -- как пишет множество порою великих поэтов. Он из тех писателей -- полуфанатиков, полупророков, которые знают только Бога, только свою душу, только вечность, и только смерть, - чьё творчество, малы они или велики, гениальны или только смешны, -- всегда религиозно; пишут ли они о женщине или о солнце, о червяке или о сладострастии -- всё это для них озарено их религией». Но не только в лирике открывалась такое отношение к себе поэта. Критиков как-то повергло в шок заявление Сологуба о самом себе во вступлении к пьесе «Победа смерти»: «Разве стихи его не прекрасны? Разве проза его не благоуханна? Разве не обладает он чарами послушного ему слова?» И в этом не было никакой саморекламы, дутой похвальбы себе... вызов -- возможно (Сологуб любил намеренно ставить собеседника в тупик). «Впрочем, он и не скрывал того, что знал себе цену и чти цену эту он считал -- по заслугам -- высокой, -- вспоминал Кривич.

-- А когда я захочу прочесть хорошие стихи, -- сказал он однажды в Царском Селе с эстрады, открывая вступительным словом вечер писателей, в котором и сам -- в качестве автора -- участвовал, -- я обыкновенно беру с полки одну из своих книг, так как я знаю, что встречу там именно хорошие стихи.

И сказано было это самым обыкновенным “сологубовским” тоном: спокойно и слегка высокомерно. Он ничего не утверждал, не бросал никакого вызова, он просто доводил об этом до сведения аудитории...

Между прочим: кому другому удалось бы произнести такую фразу “безнаказанно”? В самом благополучном случае она вызвала бы смех. Но в устах Сологуба подобное заявление казалось совершенно естественным: высказывание такого рода правды находилось в гармоническом и полном соответствии со всем обликом писателя».

При таком отношении к своему творчеству может показаться странным, что писатель не только признавал возможным заимствовать сюжеты своих произведений (как прозы, так и стихов) из чужих сочинений, но и даже выводил что-то вроде общеписательской системы: «Вся наша литература -- сплошной плагиат. А если бы это было и не так, у нас не было бы великих поэтов, точно так же как не было бы ни Шекспира, ни Гёте, которые, как известно, -- всегда работали на чужих материалах...» (запись Вл. Смиренского, 1925). Конечно, так высказываться Сологуб позволял себе лишь избранному кругу собеседников. Но дотошные литературоведы и сами обнаружили некие «заимствования». Это вызвало волну обвинений в плагиате. «Эти обвинения совершенно несправедливы, -- писал Сологуб в марте 1910 года редактору «Биржевых ведомостей», -- если я у кого-нибудь что и заимствую, то лишь по правилу «беру своё везде, где нахожу его». Если бы я только тем и занимался, что переписывал бы из чужих книг, то и тогда мне не удалось бы стать плагиатором, и на всё я накладывал бы печать своей достаточно ясно выраженной литературной личности. Там, где хотят видеть меня хотя бы в качестве случайного и редкого гостя, не должны относиться ко мне, как карманному вору».

Заключение

Повествуя о последних годах Сологуба, биографы традиционно завершают их стихотворением «Подыши ещё немного», которым завершалась композиция сборника «Атолл»:

Подыши ещё немного

Тяжким воздухом земным,

Бедный, слабый воин Бога,

Странно зыблемый, как дым.

Что Творцу твои страданья?

Кратче мига -- сотни лет.

Вот -- одно воспоминанье,

Вот -- и памяти уж нет.

Но как прежде -- ярки зори,

И как прежде -- ясен свет,

«Плещет море на просторе»,

Лишь тебя на свете нет.

Бедный, слабый воин Бога,

Весь истаявший, как дым,

Подыши ещё немного

Тяжким воздухом земным.

(30 июля 1927)

Последние стихотворения были написаны 1 октября 1927, одно из которых заканчивается с грустной обречённостью:

Ко всему я охладел.

Догорела жизнь моя.

Между прочим поседел,

Между прочим умер я.

Поэт сам не раз задумывался о сроках своей жизни и даже пытался вычислить дату смерти. Так в 1922 году он определил её 1928 годом, а в конце 1923 он говорил Н. Тихонову, что умрёт в мае 1934 года. Широко известно и его «В декабре я перестану жить» из триолета 1913 года. В чём-то все эти пророчества соединились. Умер Фёдор Сологуб 5 декабря. За несколько дней до смерти его подвели к камину, и он сжёг свои письма, рукопись неоконченного романа, но на стихи, как он сказал сам, «рука не поднялась». Похороны состоялись 7 декабря на Смоленском кладбище. Был похоронен рядом с могилой А.Н. Чеботаревской.

Подлинная биография Фёдора Сологуба ещё ждёт своего появления, равно как и цельное исследование его творчества. Сам Сологуб по своей природе не мог бы стать автором воспоминаний, а рассказать ему было что, -- в конце концов, он, да, пожалуй, ещё Гиппиус и Бальмонт, целиком пережил период рождения и конца русского модернизма. Фёдор Сологуб, при кажущейся своей замкнутости, и, в самом деле, был в центре перипетий Серебряного века, корни которого уходят в дни первых русских декадентов. Он, конечно, не устраивал судьбы многих, как Брюсов, но к нему самому, поэту, тянулись почти все. За сотнями масок, которые надевали на него современники и лично знакомые с ним, и не было подлинного лица, -- такого, которое нам бы сказало -- да, это истинно я, такого лица Сологуба не дано нам узнать. Сологуб всю жизнь жил не только двойным измерением -- внешним и внутренним, творческим, но и ещё одним, вряд ли ведомым даже ему, уходящим куда-то в темноту.... По поводу двойственности, проявлявшейся в его творчестве, З. Гиппиус отметила: «И в романах у него, и в рассказах, и в стихах -- одна черта отличительная: тесное сплетение реального, обыденного, с волшебным. Сказка ходит в жизни, сказка обедает с нами за столом и не перестаёт быть сказкой».

Список литературы

1. Абрамов В. В. Не просто учитель... (Ф. Сологуб в Крестцах). 2001

2. Анненский И. О Сологубе // О Фёдоре Сологубе. Критика: Статьи и заметки. Составлено Ан. Чеботаревской. СПб., 1911.

3. Барковская Н.В. "Сказочки" Ф. Сологуба и "Случаи" Д. Хармса

4. Венгеров С.С. Тетерников Фёдор Кузьмич (Сологуб) // Энциклопедический словарь. СПб.: Брокгауз-Ефрон, 1907.

5. Грачева А. К истории отношений Алексея Ремизова и Федора Сологуба (Введение к теме) // Блоковский сборник, XV: Русский символизм в литературном контексте рубежа XIX-XX вв. Тарту, 2000.

6. Гумилёв Н.Ф. Сологуб. Пламенный круг // Речь. 1908. № 223. 18 сентября.

7. Гумилёв Н.Ф. Сологуб. Собрание сочинений. Т. 1, 5 // Аполлон. 1910. № 9. Раздел II.

8. Константинов С. Троцкий, Фёдор Сологуб и журнал «Крокодил» (Лев Давидович в роли покровителя муз) // Независимая газета, №228, 1 декабря 2000 г.

9. Радин Н. [Р.Н.] За день // Виленский курьер - Наша копейка. 1913. № 1307, 7 марта.

10. Радин Н. [Р.Н.] Фёдор Сологуб // Эхо. 1927. № 278, 8 декабря.

11. Степанец Б. [Ф. А. Кудринский]. Искусство наших дней (Лекция Ф. К. Сологуба) // Виленский вестник. 1913. № 2917, 7 марта.

12. Тэффи Н. Фёдор Сологуб // Возрождение. № 47, 1955.

13. Эренбург И. Фёдор Сологуб // Портреты русских поэтов. Берлин: Аргонавты, 1922.