Женские образы в произведениях В. Распутина

22

План

Введение…………………………………………………………………….3

1. Краткие сведения о творчестве писателя…………………………....5

2. Женские образы в повести «Дочь Ивана, мать Ивана»………….....7

3. Героини Валентина Распутина………………………………….…..17

Заключение…………………………………………………………………..21

Список литературы………………………………………………………….22

Введение

Их ни с кем не спутаешь, немногословных и жизнестойких сибирячек Валентина Распутина. Словно не из-под пера, а из-под резца явились они на белый свет: старуха Анна из “Последнего срока”, Дарья из “Прощания с Матёрой”, Настёна из “Живи и помни”, Василиса из “Василия и Василисы”, Тамара Ивановна из “Дочери Ивана, матери Ивана”, Пашута из рассказа “В ту же землю”…

Все они разные, но авторская мысль, а главное, авторская боль и тревога ваяют жёсткие и яркие черты единого, узнаваемого с полуслова характера. Дочь, жена, мать, бабушка - она везде одна. Не советская, не перестроечная - русская.

Умение создавать сильный запоминающийся яркий женский образ - одна из явственных особенностей творчества Распутина.

Женские образы у Распутина всегда характерны индивидуально личностны и, в то же время, типичны. В традиции Распутина отводить женскому образу роль «несущего» в конструкции повествования.

В своём интервью газете “Труд” от 11 января 2006 г. писатель говорит, что “женщина в России всегда была главным оплотом традиционной нравственности и духовности… Самая тонкая часть воспитания, касающаяся душевных и духовных отзвуков, ложилась на мать. Отец участвовал в таком воспитании своим авторитетом, примером, мать - продолжающимся вынашиванием своего плода до полной его гражданской зрелости”. Вышеизложенное определяет актуальность выбранной темы.

Что же это за стержневой образ, как он воплощается на страницах книг Валентина Распутина, переходя из повести в повесть, из рассказа в рассказ?

Цель реферата - анализ женских образов в произведениях В. Распутина.

Чтобы достичь указанной цели необходимо решить следующие задачи:

· Изучить литературу и источники по теме;

· Дать краткую биографическую справку о писателе;

· Раскрыть женские образы повести «Дочь Ивана, мать Ивана»;

· Дать характеристику героинь повестей В. Распутина.

Структура работы: реферат состоит из введения, трех пунктов, заключения и списка литературы.

1. Краткие сведения о творчестве писателя

Родился Валентин Распутин 15 марта 1937 года в Иркутской области, в посёлке Усть-Уда. Природа, ставшая близкой в детстве, оживёт и заговорит в книгах. В большой автобиографическом очерке одной поездки “Вниз и вверх по течению”, опубликованном в 1972 году, Распутин опишет своё детство, большое внимание уделяя именно природе, общению с односельчанами - тому, что считает определяющим при формировании души ребёнка и его характера.

Первые публикации материалов Валентина Распутина в газетах не случайно совпали с годами учебы в университете, хотя само по себе занятие журналистикой, перешедшее затем в самостоятельное литературное творчество, сам писатель не считал предопределённым.

Когда однажды он оказался без денег, ему предложили поработать, не порывая с учебой, в газете “Советская молодёжь”. Тридцатого марта 1957 года на её страницах появился первый материал Распутина. Журналистика увлекла его. В альманахе “Ангара” стали появляться его очерки. В 1966 году Восточно-Сибирским книжным издательством была выпущена книга “Край возле самого неба”. В том же году в Красноярске выходит и книга очерк “Костровые новых городов”. Сотрудничал в газете “Красноярский комсомолец”, писал статьи о строительстве железной дороги Абакан - Тайшет, о Братской и Красноярской ГЭС. Первый рассказ, написанный Валентином Распутиным, назывался “Я забыл спросить у Лешки...”. Он был опубликован в 1961 году в альманахе “Ангара”.

Весной 1967 года Распутин получил членский билет Союза писателей СССР. Одно из замечательных произведений Валентина Распутина “Василий и Василиса”. Рассказ этот впервые появился в еженедельнике “Литературная Россия” в самом начале 1967 года. С этого рассказа начинается новый период в творчестве Валентина Распутина. Он стал самостоятельным писателем, прозаиком - со своим стилем, своим взглядом на мир. Летом того же года появляется повесть “Деньги для Марии”. Она была опубликована в альманахе “Ангара”, через месяц в журнале “Сибирские огни”, а в следующем году вышла отдельной книгой в столичном издательстве “Молодая гвардия”. Затем, когда появятся “Последний срок”, “Живи и помни”, “Прощание с Матёрой”, “Пожар”, первая повесть словно бы растворится в свете славы “младших сестёр” и в спорах, возникших вокруг них.

Повесть “Последний срок”, над которой Валентин Распутин начал работать в 1969 году, впервые была опубликована в журнале “Наш современник”, в номерах 7-8 за 1970 год. Она не только продолжала и развивала лучшие традиции отечественной словесности - в первую очередь традиции Толстого и Достоевского, - но и сообщала новый мощный импульс развитию современной литературы. Пьесу “Последний срок” поставили во МХАТе и Болгарии.

Повесть “Живи и помни” впервые была опубликована в номерах 10,11 журнала “Наш современник” за 1974 год. В 1977 году Валентин Распутин удостоен за неё Государственной премии СССР. Спустя ровно два года, в октябре - ноябре 1976-го, наряду с поистине триумфальным шествием повести “Живи и помни” стало приобретать широкую известность новое произведение Распутина - повесть “Прощание с Матёрой”.

2. Женские образы в повести «Дочь Ивана, мать Ивана»

Память имени, рода, родины - сквозная болевая тема в любой повести Валентина Распутина, любом его рассказе. И женщине отведена тут роль особая. Если муж достался ей слабый, то уж силу и мудрость отца она помнит и сыну её передаст. Любой ценой - счастья своего, свободы, самой жизни - будет держать эту связь времён. Может, в войну так радисты на передовой держали связь - зажав оборванный провод в зубах и принимая смерть.

Тамара Ивановна отражена, именно отражена - как в зеркале, - из жизни, в повести Распутина, так живо правдиво и точно, словно, читатель не к образу прикасается, но знакомится с живым человеком. И от этого знакомства счастливо и радостно. И уже легче за Россию, несмотря на весь рынок и мрак: Мы - Живы! Пока есть в России такие Дочери и Матери. А они есть. И их не единицы, их много. И мы видим этих женщин. Просто не задумываемся о них. Они и сами, порой, не подозревают, какие силы таят в себе.

Образ Тамары Ивановны раскрыт перед нами полностью. Мы видим ее и в детстве, и в девичестве, когда вызревает в ней тонкое сокровенное женское свечение, и в замужестве. Постигать образ Тамары Ивановны - это наслаждение для исследователя и для читателя. Столько в ней чистоты, света, уверенности. Отметим важнейшее: поступок, совершенный Тамарой Ивановной, - не есть проявление отчаянья, срыва, нет, - это спокойное, но столь же и неотвратимое действие размеренной, хорошо осознающей себя силы, силы напоенной почвой, корнями, тысячелетней историей русского рода. «Виновата -- буду ответ держать. Сделанного не воротишь. А я и не жалею о сделанном. Теперь мне каторга шесть лет, а если бы насильник ушел безнаказанным, -- твердо подчеркнула она, -- для меня бы и воля на всю жизнь сделалась каторгой». Все это убедительно показано Распутиным.

Значимость и привлекательность образа Тамары Ивановны, неизбежность читательского преклонения перед этим женским образом, способно привести нас к некоторым, на мой взгляд, ошибкам в толковании повести. Мужчин-де уже нет, женщина вот истинная спасительница и защитница России и ее детей. Все это и так, и не совсем так.

Я считаю, что Распутин подразумевает за образом Тамары Ивановны саму Россию в ее материнской и дочерней сущности. Тамара Ивановна, и такие женщины, - это проявление России, свидетельство жизни России, затаенной ее силы и непокорености. Но служение и долг Тамары Ивановны не в возмездии насильнику (это неизбежная и необходимая, но частность), а в воспитании сына, Ивана. И вот здесь «Иван» это не только имя сына, но символ русского человека. И в воспитании не просто в духе пригодном для сегодняшней жизни (рынка), но в традиции рода, в том, что дочерне воспринято ей от отца - Ивана (здесь имя тоже символ): «Вот, Иван! Скажи ты мне на свой молодой ум… скажи, отчего это у нас в народе кровь такая молчаливая… такая вялая на родство? Будто и родных нет, а все троюродные да сводные. Или это неправда?

-- Не знаю, -- смешался Иван. -- Не думал. По-моему, неправда. Вон мама… И мы с тобой…»

То есть женщина как связующее звено русского рода. От деда к внуку. От Ивана к Ивану. Даже и сам выстрел - возмездие, явная его сторона, а сущность - воспитание: «Мать не испугалась и тем самым как бы и ему наказала не бояться». Не дочь, а - сын (мужчина!) усваивает материнский урок. Думает Иван и об отце: «Иван, присматриваясь к отцу, невольно спрашивал: а мог ли он, отец, решиться на поступок, совершенный матерью? Не трус ли он? И отвечал себе: нет, отец не трус и на любой решительный поступок он способен, если… Если до него додумается. А он мог и не додуматься не от недостатка ума, а от какого-то особого положения ума, не посягающего на взлеты». Рядом с образом Тамары Ивановны, образ Анатолия бледен, читатель видит его только растерянным, «потерянным» (как все его поколение?). У Анатолия в повести нет даже отчества (важная деталь). То есть род идет по матери, мать и сохраняет и защищает род. Из испытаний выпавших на семью Воротниковых Тамара Ивановна и Иван, мать и сын, выходят только крепче, а вот Анатолий и Светлана, отец и дочь, - надломлены, им уже не подняться.

Яркий образ Тамары Ивановны, потерянный образ Анатолия, да еще насмешливое рассуждение о мужчинах воспитательницы в детском саду: «Муж-чина, -- презрительно растягивая слово, Дуся кривила полные, аккуратным ровиком округлившие рот губы. -- Вы только посмотрите: муж-чина… А почему мужчина? Это слово женского рода. Женщина, к примеру, это она, она и есть женщина. И мужчина тоже она, а не он…Название-то не мужское. Посмотрите. Муж-чина. Скарлатина с таким же окончанием -- это она, скарлатина. Скотина -- она. Щетина, ангина, равнина -- все она…

-- Дружина, дрезина, резина, калина-малина, стремнина, осина… -- наперебой начинали подсказывать воспитательницы.

-- Пропастина, образина, кручина, лучина, пучина, картина, турбина…

…Русский язык давно разобрался с этим мужчиной. Кисель он, студень… одно выражение мужское. Выраженец». - Все: свидетельство мужского слома поражения.

Но я думаю, что за этим явно видимым, можно проглядеть другую мысль автора - о причинах такого «мужского» поведения:

«У отца было свое объяснение того, как, каким макаром и до деревни докатилась мода в семьях командовать бабам. Он считал, что произошло это от смертельной усталости мужиков, воротившихся с фронта и свалившихся без задних ног подле своих баб. И вот пока фронтовики от чистого сердца и не чуя беды дрыхнули, бабы успели заседлать их и давай рвать губы железной уздой. «Вот та-ак», -- горько вздыхал Иван Савельевич и поводил своей крупной, под машинку выстриженной, головой, проверяя степень свободы».

Есть здесь о чем задуматься и женщинам. Вина за сегодняшнее «мужское», по крайне мере, обоюдная.

Не следует оставлять без внимания и тот факт, что прокурор, «благословляющая» несправедливость, и подменяющая понятия «бандит и насильник» понятием «подозреваемый», тоже - женщина, русская, судя по всему.

По силе решения женских образов, следом за образом Тамары Ивановны, я бы поставила женский образ второго плана - Егорьевны. Образ Егорьевны - это образ-загадка.

Интересен он еще и тем, что впрямую не работает на сюжет. То есть, вроде бы, без образа Егорьевны содержание повести ничего не теряет. Все-таки - теряет, теряет как минимум яркий неоднозначный загадочный женский образ, характер.

«Демин жил в одиночестве, бобылем, и так же в одиночестве жила его «боевая подруга», как он называл ее, известная в своем кругу по отчеству -- Егорьевна. Демин любил перекраивать -- Объегорьевна».

Егорьевну, по внешним признакам, вполне можно было бы отнести к «новым русским». Однако Распутин этого пошлого словосочетания не употребляет. Не будем и мы торопиться с определениями. Егорьевна из тех, кто «вписался» в рынок (и в «торговые ряды», и в ситуацию). Она обеспечила детей квартирами, не бедствует и сама, и уже не таскает баулы, и киоск Демина существует только благодаря ей.

Эпизод, в котором читатель знакомится с Егорьевной - это застолье у нее дома. В гостях Демин и Анатолий. И само застолье организовано, верно, по просьбе Демина, что бы как-то отвлечь Анатолия. Егорьевна играет роль хозяйки. Именно, что играет, хотя удовольствие принимать гостя у нее искреннее. Она все вообще искренняя, открытая, но не открывающаяся. Егорьевна и на протяжении всей сцены играет, почти ничего не произнося всерьез. Она словно находится над ситуацией, ведет себя с мужчинами, с Деминым и Анатолием, словно с детьми. То есть она «больше», значительнее их, знает, то о чем они не ведают, поэтому и разговор их, вроде бы, всерьез не воспринимает.

Вот авторские ремарки, характеризующие Егорьевну в диалогах:

«невинно и серьезно, будто в первый раз, спрашивала Егорьевна»,

«по-свойски, на всякий случай, напуская на себя застенчивость, жаловалась Егорьевна»,

«чересчур бодро, выдавая этой бодростью свою усталость от умничанья Демина, воскликнула Егорьевна»,

«канючит она по-девчоночьи, морща лицо и с деланным испугом отъезжая на стуле от стола»,

«отзывается хозяйка и лениво поднимает на него волоокий взгляд»,

«с милой иронией спрашивает она и, подперев рукой щеку, клонясь на правый бок, ближе к Демину, принимает благосклонное выражение»,

«Демин покосился на Егорьевну, она, делая вид, что рассказ ей совсем не интересен, закатив глаза и нажевывая конфеты, уморительно вытянув губы, за которыми, слизывая налипшую конфетную кашицу, метался язык, откинулась на спинку стула. Невозможно было удержаться -- и Демин машинально тоже повозил языком и только уж после этого направил его по назначению… … Демин мрачно взглянул на Егорьевну, продолжающую самозабвенно крутить во рту языком».

А ведь мужской разговор очень серьезен, они говорят о вещах очень значительных, важных для понимания сущности повествования. Именно у Егорьевны Анатолий впервые проговаривается о том, что ему стыдно:

«А ведь это я, Демин, должен был сделать… что она сделала… что Тамара моя сделала. Это мужик должен был сделать, отец. А мужика не оказалось, он спать ушел… устал сильно. Он и помнить забыл, что у него ружье двадцатого калибра за шкафом висит, а в шкафу два патрона с картечью уж который год, как часы, тикают. Я слышать должен был, как они тикают. Ну, какой это мужик, -- с еще большим нажимом повторил он, -- если жена среди ночи ствол обрезала, а он сил набирался, чтобы назавтра наблюдать, как этого поганца… он в семью нашу ворвался и всю ее испоганил… как этого поганца станут отпускать на все четыре стороны. Мужик сил набирался… А ведь вроде не трус. Ну, это мы еще разберемся, трус или не трус? -- пригрозил Анатолий, морща от презрения к себе лицо. -- Чудно: как-то так струсил, что и не догадался, что струсил».

Но ведь этот же вопрос задает себе и читатель: почему возмездие совершила мать, но не отец? Что мужиков уже нет в России? На это отвечает Демин:

«… Во-первых, и в главных: тебе не дали бы стрелить. Не дали бы! Твоя Тамара Ивановна сколько там… часов семь невидимкой терлась возле стен, пока не привели этого вашего турку. Ты бы так не сумел, тебя бы десять раз разоблачили: чего это он тут скрадывает, что это у него там в сумке? Сграбастали бы, как миленького, и цель твою тебе не показали. Что может баба, мужику ни в жисть не смочь. Стрелять -- да, это дело мужицкое, но тут еще надо было подкрасться, чтобы стрелить… для этого ты бы не годился. Ни ты, ни я не годились бы… Спроси вон у Егорьевны, почему мужики, которые поначалу тоже кинулись в «челноки», не сдюжили? Силенки маловато? Да нет, силенка еще имеется. Но силенка там -- не все, там, может, главнее -- исхитриться, разжалобить, дипломатию развести, всяких надувал надуть. У мужика не получается. Спроси, спроси Егорьевну, она скажет: не получается. Не та натура, не те извилины в голове».

Эти два монолога очень важны для понимания сути происходящего, тем более, что далее Демин от частного переходит к общему, словно развивая мысль Ивана Савельевича:

«Вот ты говоришь, что струсил и сам не заметил, что струсил. Себя, значит, заклеймил и душу свою на лоскуты рвешь. И собираешься рвать до победного конца, пока от нее живого места не останется. Да ведь мы все, разобраться если, струсили. Струсили и не поняли, что струсили. Когда налетели эти… коршуны… коршуны-то какие-то мелкие, вшивые, соплей перешибить можно было… Но хищные, жадные, наглые, крикливые… И подняли гвалт несусветный, что все у нас не так, все у нас по-дурному, а надо вот так… А мы вместо того, чтобы поганой метлой их, рты разинули, уши развесили. И хлопали своими слепыми глазенками, пока обдирали нас, как липку, растаскивали нашу кровную собственность по всему белу свету. А нас носом в развалины: вот тебе, вот тебе, ничтожество и дикарь, знай свое место. Ну и что? Стерпели, как последние холопы. Если кто и пикнул -- не дальше собственного носа. Как-то всенародно струсили и даже гордиться принялись: мы, мол, народ терпеливый, нам это нипочем, мы снова наживем. Дураки? Нет, не то: дураки, да не последние же… В водочке захлебнулись? И это есть: может, на треть захлебнулись. А остальные где? Где остальные?».

Слова, вроде бы тоже ключевые. Но интересна реакция Егорьевны. Она не воспринимает все это всерьез, словно речь идет совершенно не о том, о чем надо бы говорить. Егорьевна иронично перебивает разговор, затем, песней, уводит его в сторону.

Неоднозначность характера Егорьевны показана не только через авторские ремарки, но и в прямых характеристиках:

«То она кажется недалекой, простушей из простуш, круглые глаза выставляются пленчатым блеском целомудренной наивности и грубых желаний; грудь вздымается -- потому что мехам ее приходит время воздушной прокачки, а не от порывов глубокого волнения; темно-коричневое лицо, подвяленное от продолжительного бывания на свежем воздухе, ровно заполнено по всем заводям от внутреннего штиля и житейские бури туда пробиваются разве что в исключительных случаях; то вдруг в одну минуту все в ней меняет выражение и глаза смотрят внимательно и умно, лицо оживает и отзывается на происходящее чувственными переливами, губы сами собой округляются и растягиваются, тугие щеки волнуются от дыхания…» - это именно авторский взгляд. Ни Демину, ни Анатолию рассматривать Егорьевну некогда, они заняты разговором.

«Быстро же она умела меняться! Только что стояла в напряжении, тянула слова, выговаривая их четко и требовательно, вот-вот, казалось, готова была опасно забренчать чайными чашками, и вдруг отставляет чашки, засмеявшись и затомившись, превращается опять в простушку, прижимает руки к груди и, выкачиваясь на стуле перед Деминым, запевает сочно и фальшиво».

Удивительна, высказанная Егорьевной в прямую, оценка поступка Тамары Ивановны:

«Тамару Ивановну очень жалеют, -- подтвердила Егорьевна, показывая жалость на лице, сморщив его и собрав на лбу аккуратные скорбные морщинки. -- Очень. Весь город об этом говорит. Она у вас героиня. Я бы так не смогла, я бы струсила. А она героиня. Раньше рожать надо было, рожать и рожать каждый год, чтоб стать мать-героиней… А теперь вот: защитить их, роженых, надо. У нас говорят… я Демушке уже сказала… у нас говорят: соберем деньги на адвоката. Сколько надо, столько и соберем. Велят передать: это пускай будет за нами. Самого лучшего надо взять. Не отказывайтесь»

Удивительны не слова, они - правильные, удивительна мимика - «показывая жалость». Егорьевна даже в этот момент(!) играет? В дальнейшем читатель узнает, что затея с адвокатом оказалась пустой. На суде он выглядел глупо и был вообще не нужен. Однако - адвокат есть необходимая формальность соблюдения приличий, якобы помощи. И Егорьевна понимает (!) эту формальность и иронизирует именно над ней. И еще важный штрих этого монолога: «Я бы струсила». Даже двух страниц повести посвященных образу Егорьевны достаточно, что бы понять: ни о какой трусости речи быть не может. Егорьевна, как и Тамара Ивановна выстрелила бы так же уверенно спокойно хладнокровно и трезво. И Егорьевна и Тамара Ивановна - одного замеса: русские женщины. И «сила» и «стержень» - это существо их натуры. Свое истинное отношение к Тамаре Ивановне Егорьевна не высказывает, некому высказывать, и Демин, и Анатолий для нее не собеседники - в какой-то мере «детский сад» (Вспомним, что и разговор о «женской сущности» слова «мужчина» происходит в детском саду). Егорьевна, в отличие от мужчин, и пьет-то даже как-то по взрослому:

«Выпили; Егорьевна быстрее и ловчее мужиков, поглядывая после этого на них со снисходительным терпением, пока они охали, кряхтели и сопели, прежде чем наладить дыхание».

«Снисходительное терпение» - вот характеристика поведения Егорьевны во время всего «мужского» разговора. Лишь единственный раз она говорит почти всерьез, когда рассказывает:

«как прошлым летом в последний раз ездила за товаром в Корею и как, спроворив закупки, забежали они, три иркутские бабехи, в Сеуле в японский ресторанчик. Там на русский говор подсел к ним пожилой господин, очень пожилой, высокий, поджарый, с умным бескровным лицом, но очень подвижный, легко вскакивавший и легко говоривший, оказавшийся русским эмигрантом из Токио.

-- Мы ели мороженое, а оно плохое, водянистое, во рту на колючие сосульки разваливается. Ну и говорим ему, что у нас мороженое лучше. «Да, -- говорит, -- мороженое лучше, а конфеты хуже». -- «Нет, -- мы хоть бабехи-распустехи, а патриотки. -- Нет, конфеты тоже лучше». Он вскочил и отошел, и, пока мы сидели, привозят огромную картонную коробку, а в ней разных сортов конфеты, сортов десять или пятнадцать. Он что… он оказался конфетным фабрикантом. Распечатывает нам, кажется, три коробки: ну-ка пробуйте. На вид конфеты не очень, беловатые такие, как наша помадка… «Ну что?» -- спрашивает. Мы жуем, а понять не можем. «Какие-то не такие». -- «Но какие не такие? Вкусные?» -- «Вкусные». -- «Ваши конфеты, -- говорит, -- хороши, но одно в них плохо, много в них валят сахара. В два раза надо меньше сахара -- и они будут и полезней, и вкусней». Вручил нам эту коробку, довез до отеля, приглашал в Токио. Я его часто вспоминаю. Он все дивовался на нас. А мы и правда, как на подбор, одинаковые: бокастые, горластые, мужикастые. Те же бабы, да не те. Не легковые, а уж грузовые, с дороги не столкнешь. Прощаемся, он говорит: «Вы меня, бабоньки, успокоили, теперь я знаю, что есть в России сила».

Не о конфетах здесь речь, а о Силе. Эта русская Сила и прочитывается в Егорьевне, и в Тамаре Ивановне.

Важно обратить внимание на «подсказки», которые дает нам автор «вводя в резонанс» образы Егорьевны и Тамары Ивановны. «Не легковые, а уж грузовые», - характеризует Егорьевна себя и своих подруг. Но ведь и Тамара Ивановна в молодости водит тяжелую грузовую машину. Это внешнее. А внутреннее - песня. В повести поют только Тамара Ивановна и Егорьевна. У Тамары Ивановны песня «печальная и чистая, затаившаяся в душе, сама собой натекающая», - «должно быть, она ее когда-то слышала» (но это только предположение). Песня сама рождается и льется в душе. Но так же и песня Егорьевны. « Нет таких песен», - возмущается Демин. Есть эта песня, ведомая и живущая только в женской душе, мужскому пониманию недоступная. И в той и в другой песне печаль и прозрачная чистота свойственная песне народной, затаенной льющейся прямо из души. А то, что у Егорьевны песня именно своя - это еще и символ: слишком много стало сейчас песен чужих. «Под чью дудку пляшешь? Чьи песни поешь?» Егорьевна поет свои, то есть русские народные, как и Тамара Ивановна.

Через образ Егорьевны Распутин показывает, что по ту сторону прилавка не только «китайцы и кавказцы», есть там и русская сила устоявшая, сохранившая себя, несдавшаяся, не покорившаяся.

Образ Егорьевны - рифма к образу Тамары Ивановны. Но рифма неполная. Имени Егорьевны мы так и не узнаем. Что такое отчество? Это память о роде, о Родине. Отчество - Отечество. Имя - обозначение себя. Егорьевна в сегодняшнем противостоянии себя не обозначает? В любом случае, как имя без отчества (Анатолий), так и отчество без имени - это половинчатость. Так же как и вдовство? Я считаю, что образ Егорьевны не прочитывается до конца. Читатель чувствует - в этом образе сила. И сила русская по истоку. Но сила - необозначенная безыменная.

3. Героини Валентина Распутина

Настёна Гуськова из повести «Живи и помни» принимает своего мужа, бежавшего с войны незадолго до великой Победы. Принимает без рассуждений и комплексов: ну что ж, судьба так сложилась. “Жизнь не одёжка, её десять раз не примерять… Когда всё хорошо, легко быть вместе. Надо быть вместе, когда плохо - вот для чего люди сходятся”. Характер Настёны война особо не изменила, он просто закалился в испытаниях, обрёл завершённые черты. Изумлённый Андрей Гуськов прозревает запоздало: “Эх, Настёна, Настёна! Тебе бы не меня, а кого другого… ты же вон какая!” А она, может, мысленно и хотела другую судьбу, но… “другая у других. А эта - моя. И я о ней не пожалею”.

Как раз сила и цельность её натуры, неспособность размениваться и мельчить неумолимо приводит к осознанию того, что Андрей перешагнул порог непересекаемый. Пожалеть его, может, и пожалеют, а простить - не простят: горе народное не дозволит. Не простят Гуськова люди, потерявшие таких же, как он, отцов и братьев, мужей и сыновей. Настёна не философствует, она до всего доходит сердцем, и голос его подводит её саму к роковому шагу. Выдать мужа властям она никогда не выдаст. Но и жить т а к не сможет, потому что цена этой жизни - не страх даже, а вина непомерная. Ведь она вину Андрея берёт на себя, судьбу его делит. А как ей с таким-то грузом дитя рожать-воспитывать? Что ему, ребёнку своему, передать в наследство? Вопрос не праздный.

Я полагаю, в героинях Валентина Распутина до предела обострено чувство совестливости, ответственности перед прошлым за будущее. Одним днём они не живут. Могут терпеть боль, унижения и лишения, но приспособить душу свою к беззаконию, преступить вековые нравственные устои - не могут и не хотят. В чём-то характер их сродни характеру Катерины из “Грозы” А. Островского. Теченье реки можно перекрыть на время, но остановиться она не может и вспять не потечёт против природы своей, против закона своего и Божьего.

Любит ли Василиса из повести «Василий и Василиса» своего Василия? А если да, то мыслимо ли отселить мужа родного на тридцать лет в амбар из-за того, что покуражился над нею во хмелю? Да, напугал, до выкидыша довёл, но ведь таких историй в российских семьях, увы, очень много. Ведь не со зла довёл, сдуру… Миллионы баб терпят и прощают, а Василиса чем лучше?

Всё так. Да только вспоминается история другой женщины, жившей в Сибири за полтора столетия до Василисы. Женщины, которая встала на колени перед своим мужем, когда он выступил в защиту рабов; и сухо обронила, когда он заговорил на языке этих рабов, пытаясь встать на один с ними уровень: “Вы говорите на языке простонародья, князь!” Кто упрекнёт в гордыне Марию Волконскую? Благородство поступков и высота помыслов выделяли её даже среди декабристов, которые сами были людьми незаурядными. В любой лачуге, любом каземате она оставалась княгиней. Не дворянкой-аристократкой - просто самой собой.

Может, женской любви определена Богом роль особая: пока женщина чувствует муки рождения другой души, мужской - она будет ей и повитухой, и кормилицей, и нянькой, и матерью - силы её воистину безграничны и самопожертвование не знает предела. Но как только душа его останавливается в росте, мельчает, уступает суете, меняя бытие на быт, - высокое горение любви исчезает. Остаётся привычка, ответственность, жалость - всё, кроме любви. Женщины, подобные Василисе, и любят один раз в жизни, и от решений принятых не отступают. Такими уж уродились.

Дарья из “Прощания с Матёрой”… Как созвучно нашему времени её горькое откровение, выплеснувшееся 30 лет назад, в другой как будто стране, в другую эпоху: “Нонче свет пополам переломился: евон чё деется! И по нам переломился, по старикам… ни туды мы, ни сюды… Не приведи Господь! Оно, может, по нам маленько и видать, как в ранешное время были люди, дак ить никто назад себя не смотрит. Все сломя голову вперёд бегут…”

Всех-то она жалеет, “христовеньких”, а саму себя укоряет: не ушла вовремя, зажилась. Пережить своё время, потерять самый смысл существования на земле - страшен этот русский вариант Наройямы… Впрочем, Дарья-то этот смысл не теряет, помня слова отца: “Ты много на себя не бери. А возьми-ка ты на себя самое напервое: чтоб совесть иметь и от совести не терпеть”.

И внуку своему она передаёт то, что от родителей взяла: “В ком душа, в том и Бог, парень. И хошь не верь, хошь изневерься ты, а он в тебе же и есть. Не в небе. А более того - человека в тебе держит. Чтоб человеком ты родился и человеком остался… А кто душу вытравил - тот не человек, не-ет! Ну дак без неё-то легче… Никто в тебе не заноет, не заболит. Не спросит никто…”

Уходит Матёра под воду, уходит с погостом и с Хозяином острова, уходит со старухами и мальчиком Коляней, уходит с Богодулом, “деклассированным элементом”, а по сути - юродивым, из тех, кто во все времена - заноза в указующем персте власти…

Ах, эти колокола подводного Китежа, разбудят ли они когда-нибудь Русь?

“Кто знает правду о человеке, зачем он живёт? Ради жизни самой, ради детей, чтобы и дети оставили детей, или ради чего-то ещё? Вечным ли будет это движение? И если ради детей, ради движения, ради этого беспрерывного продёргивания, - зачем тогда приходить на эти могилы?” Вот когда даётся Дарье ответ: ничего не забудется. Всё спросится. Ибо “правда - в памяти”.

Алёна из повести «Пожар», жена Ивана Петровича, по сути, единственный в повести женский образ. В этой женщине воплощено то лучшее, с исчезновением чего мир теряет свою прочность. Умение прожить жизнь в ладу с собой, видя её смысл в работе, в семье, в заботе о близких. На протяжении всей повести мы ни разу не застанем Алёну размышляющей о чём-то высоком, - она не говорит, а делает, и так получается, что малое её, привычное дело всё же значимей самых красивых речей.

Образ Алёны - один из второстепенных образов “Пожара”, и это действительно так, особенно если учесть, что в большей части повестей Распутина именно женщины - главные героини (Анна в “Прощании с Матёрой”, Настёна в “Живи и помни”). Но и в “Пожаре” героине отводится целая глава, содержащая своего рода мини-свод философских воззрений прозаика на предмет исследования.

Битва за семью становится в наше время именно битвой - да ещё какой! Её не надо путать с примитивным: моё! не отдам! Это битва за спасение основ человечества, его колыбели, первого приюта земного. Когда всё кругом горит и рушится, когда одни гибнут, а другие предают - попробуй выстоять! Но героини Распутина - стоят. Не потому, что такие сильные и смелые. Просто сердце им запрещает отступление. Мужчины терпят, сколько могут. Женщины - сколько потребуется. А поскольку в этой битве не действуют никакие законы, уставы и кодексы, то остаётся только отчаянная молитва и готовность ко всему: будь что будет.

Я думаю, для настоящих русских женщин отступление невозможно. Нельзя оставить, предать тех, за кого отвечаешь. Вся корневая система рода запрещает им делать это, держит на последнем рубеже.

Заключение

Любовь дочерняя и любовь материнская в женщине двуедины. И дело не только в том, что плохая дочь не станет хорошей матерью. И не только в том, что рядом с любимым человеком женщина чувствует себя ребёнком и матерью одновременно. Наступает день, когда она и родителей своих чувствует своими детьми. Но к этому дню и вся Земля становится её ребёнком. И женщина болеет за неё всей силой сердца.

“Большуха” по словарю Даля - хозяйка дома, старшая в семье и в роду. Та, на ком всё держится, как Матёра держалась на Листвене. Где, когда врезался в память Распутину, ребёнку войны, этот “царский листвень”? Не в те ли годы, когда Россия целиком легла на женские плечи: “я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик”? Легла - да так и осталась на плечах, позабывших, что они - женские. И оказалась лиственница Лиственем, который даже после великой грозы, срезавшей ему макушку, стал “ещё грозней и непобедимей”. Стал символом Большой Женщины, которая обо всех помнит и за всех отвечает. Которая хранит душу России - во все века. Именно ей доверяет Валентин Распутин высказать свои самые сокровенные, самые заветные мысли. Именно её под разными именами сделал он главной героиней своих книг. Ибо пока она есть, эта женщина, Апокалипсис “мудро отступает в сторонку”.

Таким образом, делаем вывод: сокровенный нерв всех распутинских героинь: верность любви и памяти. Самое неразменное, предел всех пределов.

Цель работы достигнута: сделан анализ женских образов избранных повестей В. Распутина. Указанные задачи решены.

Список литературы

1. Панкеев И. А. Валентин Распутин: По станицам произведений. - М.: Просвещение, 1990. - 144 с.

2. Распутин В. Г. Век живи - век люби. Повести. Рассказы. - М.: Известия, 1985. - 576 с.

3. Смоленцев А. На мой взгляд: О новой повести Валентина Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана» (опыт прочтения). - Вятка, 2004.