Итак, если говорить о произведении Сервантеса, то в нем представлено драматическое положение в мире утратившим средневековую средневеково-ренессансную патриархальную цельность и гармонию, единство «слов» и «вещей», «духа» и «материи» помысла и деяния.

Реальность в «перспективистской» композиции «Дон Кихота» оказывается раздробленной во множестве индивидуальных точек зрения, в игре «мнений» и «суждений, что открывает простор для самых разных трактовок сервантесевского романа.

Нелепы и часто смехотворны "подвиги" Дон Кихота, который хотел видеть и видел мир таким, каким его изображали рыцарские романы. Постоялый двор представлялся ему замком с четырьмя башнями и блестящими серебряными шпилями, заурядные потаскухи - знатными обитательницами замка, толедские купцы - странствующими рыцарями, ветряные мельницы - многорукими великанами и т.п.

При этом Сервантес имел в виду не только общую схему рыцарского романа (очаровательные принцессы, великаны и карлики, странствующие рыцари и пр.), но и отдельные эпизоды популярных книг. Так, находясь в горах Сьерры-Морены, Дон Кихот решил подражать самому Амадису Галльскому, который, по его словам, был "путеводную звездою, ярким светилом, солнцем отважных и влюбленных рыцарей". Однажды, отвергнутый принцессой Орианой, Амадис наложил на себя покаяние и, приняв имя Мрачного Красавца, удалился в горы. Дон Кихота никто не отвергал, однако, оказавшись среди скал, он вознамерился повторить поступки Амадиса и, обращаясь к Санчо Пансе, сказал: "Сейчас я разорву на себе одежды, разбросаю доспехи, стану биться головой о скалы..." На что добродушный Санчо, не читавший рыцарских романов, заметил ему: "Ради самого Христа, смотрите, ваша милость, поберегите вы свою голову, а то еще нападете на такую скалу и на такой выступ, что с первого же раза вся эта возня с покаянием кончится".

Сердобольное замечание Санчо, продиктованное здравым смыслом, сразу же выявляет всю крайнюю надуманность книжной романтики. Опущенные на обыденную землю традиционные ситуации рыцарского романа перестают казаться возвышенными и становятся просто смешными. К этому приему "приземления" книжной рыцарской романтики Сервантес неоднократно прибегает в этом романе. Условные, подчас совершенно неправдоподобные образы и похождения как бы "переводятся" на язык житейской прозы, и тогда сказочные великаны оказываются ветряными мельницами, войско могущественного волшебника - стадом баранов и т.п. Только в расстроенном воображении Дон Кихота, выдуманный мир рыцарского романа сохраняет свою "реальность". Сам же Сервантес делает все, чтобы дискредитировать его в глазах читателей.

Впрочем, поначалу роман Сервантеса почти не выходит за пределы литературной пародии. Постепенно, однако, Дон Кихот перестает быть только комической фигурой. Он обнаруживает такие свойства, которые позволяют увидеть его совсем в ином свете. С каким поистине поэтическим вдохновением рассказывает Дон Кихот изумленному канонику волшебную историю Рыцаря Озера. В связи с этим можно, пожалуй, сказать, что у его безумия была поэтическая основа, да и само безумие являлось своего рода вызовом миру, лишенному яркости и вдохновения. Конечно, Дульсинея Тобосская существовала только в воображении ламанчского фантазера, но ведь придумать Дульсинею мог лишь тот, кто поэтизировал женщину, благоговел перед ней, для кого любимая, будь она даже простой крестьянской девушкой, превращалась в блистательную принцессу. Вспомним также, что Дон Кихот любил слушать песни и стихотворения, знал уйму старинных народных романсов, и сам при случае сочинял стихи.

Но Дон Кихот не только поэт, он, при всем своем безумии, еще и благородный мыслитель, человек большого ума. По замечанию священника, «добрый этот идальго говорит глупости, только если речь заходит о пункте его помешательства, но, когда с ним заговорят о чем-нибудь другом, он рассуждает в высшей степени здраво, и высказывает ум во всех отношениях светлый и ясный...». Недаром так поразила всех речь Дон Кихота о военном поприще и учености. Отдавая предпочтение военной профессии, Дон Кихот говорит вместе с тем о тяготах, об опасностях, поджидающих солдата, о бедности, сопутствующей ему. Но он и сам не ищет безмятежного покоя и в других превыше всего ценит самоотверженное служение общему благу. А ведь цель военного искусства, по его словам, - «мир», а мир есть «наивысшее из всех земных благ».

А вдохновенная речь о золотом веке, с которой Дон Кихот обращается к мирным козопасам? «Блаженны, - сказал он, - времена и блажен тот век, который древние называли золотым, - не потому, чтобы золото, в наш железный век представляющее такую огромную ценность, в ту счастливую пору доставалось даром, а потому, что жившие тогда люди не знали двух слов: твое и мое. Тогда всюду царили дружба, мир и согласие". Но с течением времени "мир все более и более полнился злом", пока, наконец, не наступило "наше подлое время, которое по справедливости может быть названо железным веком».

О золотом веке, воспетом еще поэтами классической древности, любили вспоминать гуманисты эпохи Возрождения. Красивая легенда укрепляла их веру в "изначальные" достоинства человека, рожденного для счастья и свободы. И Дон Кихот наряду с гуманистами хочет, чтобы люди вновь обрели свой естественный удел. Оказывается, именно ради этого он и решил возложить на себя бремя странствующего рыцарства. Для него странствующий рыцарь - самоотверженный борец за справедливость, обязанный "защищать обиженных и утесняемых власть имущими". В железном веке истинный гуманизм должен облечься в латы и вооружиться острым рыцарским мечом.

Смешной чудак ничего не искал для одного себя. Конечно, он считал себя вполне достойным трапезундской короны. Но ведь не ради нее он покинул свой домашний очаг и отправился навстречу опасностям. Чем ближе мы знакомимся с ним, тем яснее видим его душевное благородство. Дон-Кихот настоящий подвижник. Он служит Дульсинее Тобосской, но, пожалуй, с еще большим рвением служит он справедливости, на которую ополчился железный век. Все свои силы готов он отдать людям, нуждающимся, как он полагает, в его бескорыстной помощи. Трудно в литературе эпохи Возрождения указать другого героя, который бы с таким же энтузиазмом сражался за общее благо, хотя усилия его и оказывались тщетными.

У Дон Кихота все отчетливее проступали гуманистические черты. Подчас он рассуждает так, как имели обыкновение рассуждать гуманисты эпохи Возрождения. Только человек очень умный и образованный мог, например, столь проникновенно судить о поэзии, храбрости, любви, красоте, неблагодарности и многих других вещах. "Черт его подери, этого странствующего рыцаря, - воскликнул однажды пораженный Санчо Панса, - чего он только не знает! Я сначала думал, что он смыслит только в делах рыцарства, но не тут то было: все его касается, и всюду он сует свой нос".

Когда в беседе с герцогом Дон Кихот смело, заявлял, что "кровь облагораживают добродетели" и что "большего уважения заслуживает худородный праведник, нежели знатный грешник", он, по сути дела, высказал мысль, которая со времен Данте и Петрарки принадлежала к числу кардинальных истин ренессансного гуманизма. И разве, с негодованием отмечая, что "в наше время леность торжествует над рвением, праздность над трудолюбием, порок над добродетелью, наглость над храбростью", он не создавал картину, нарисованную Шекспиром в знаменитом 66-м сонете? Только в отличие от лирического героя шекспировского сонета Дон Кихот не помышлял о смерти. Он рвался навстречу опасности, он надеялся силой своего рыцарского меча очистить землю от порока, ибо трогательно верил в могущество добродетели, которая со временем "выйдет с честью из всех испытаний и воссияет на земле подобно солнцу в небе". Утверждая, что благородная "наука странствующего рыцарства" включает в себя "все или почти все науки на свете, Дон Кихот прокламировал образ "универсального человека", прославленного не одним поколением европейских гуманистов. Разве его совершенный рыцарь не родной брат "homo universale" европейского Возрождения? Ведь он должен быть и законоведом, и богословом, и врачом, и ботаником, и астрологом, и математиком. К тому же ему надлежит "быть чистым в помыслах, благопристойным в речах, великодушным в поступках, смелым в подвигах, выносливым в трудах, сострадательным к обездоленным и, наконец, быть поборником истины, хотя бы это стоило ему жизни".

Таким "универсальным человеком" был и сам Дон Кихот. По мнению Санчо Пансы, в красноречии и мудрости он не уступал самым знаменитым церковным проповедникам. Только, конечно, мудрость Дон Кихота вовсе не была церковной. Дон Кихот мечтал не о небесном, а о земном счастье человечества и всегда готов был подать добрый совет тому, кто испытывал в нем нужду. В этом отношении особенно замечательны наставления, с которыми Дон Кихот обратился к Санчо, отправлявшемуся в качестве губернатора на остров Баратрию. Эти наставления - одно из самых удивительных свидетельств недюжинного ума ламанчского рыцаря. Более того, это своего рода манифест гуманистической мудрости. В основе его лежит мысль, что подлинное величие правителя измеряется не знатностью происхождения, не стремлением возвыситься над людьми, но справедливыми и добрыми делами. "Помни, Санчо, - говорил Дон Кихот, - если ты вступишь на путь добродетели и будешь стараться делать добрые дела, то тебе не придется завидовать делам князей и сеньоров, ибо кровь наследуется, а добродетель приобретается, и она имеет ценность самостоятельную, в отличие от крови, которая таковой ценности не имеет". В связи с этим Дон Кихот призывает Санчо Пансу не руководствоваться "законом личного произвола", весьма распространенного "среди невежд, которые выдают себя за умников", но судить обо всем нелицеприятно, заботясь, прежде всего об истине и справедливости. И пусть корысть не собьет его с верного пути, а слезы бедняка вызовут у него больше сострадания, чем жалобы богача.

Однако, наделяя Дон Кихота столь привлекательными чертами, изображая его подвижником, ратоборцем справедливости, Сервантес в то же время непрерывно ставит его в нелепые смешные положения. И объясняется это не только пародийной тенденцией, пронизывающей роман. Ведь прекраснодушие Дон Кихота бессильно что-либо изменить в мире, в котором воцарились эгоизм и стяжательство. Правда, Дон Кихот оказывал самое благотворное влияние на Санчо Пансу. Ему в какой-то мере обязаны своим счастьем прекрасная Китерия и бедняк Басильо. Но золотого века ламанчскому рыцарю, конечно, так и не удалось воскресить. Только крайняя наивность могла подсказать ему мысль, что своим рыцарским мечом, унаследованным от предков, нанесет он сокрушительный удар всемогущей кривде. Он все время был во власти иллюзий, которые, с одной стороны умножали его силы, а с другой - делали его усилия бесплодными. Не только ветряные мельницы принимал он за сказочных великанов, но и людей часто видел совсем не такими, какими они были на самом деле. Поэтому нередко его порывы приводили к результатам прямо противоположным. Достаточно вспомнить хотя бы эпизод с пастушонком, которого Дон Кихот вырвал из рук жестокого хозяина. Известно, чем все это кончилось. Дождавшись отъезда, Дон Кихота, разъяренный крестьянин вновь набросился на мальчугана и чуть не убил его. Поэтому, когда впоследствии пастушонок случайно повстречал Дон Кихота, он проклял его вместе со всеми "странствующими рыцарями, какие когда-либо появлялись на свет". Большая проницательность сочеталась у Дон Кихота с поражающей слепотой. За эту слепоту жизнь все время мстила ему затрещинами и тумаками. Освобожденные им каторжники забросали его камнями. Мельничные крылья чуть было не разлучили его с жизнью. Ему изрядно досталось от пастухов, защищавших своих овец и баранов. Над ним издевались слуги и господа. В довершение всему стадо хрюкающих свиней прошлось по доблестному рыцарю.

В качестве человека, лишенного "всякого такта действительности", ламанчский чудак стал под пером гениального испанского писателя типическим воплощением "донкихотизма", за которым скрывается очень реальное жизненное содержание. Дон Кихоты появлялись в разные века и у разных народов. Донкихотизм возможен и в частной, и в общественной жизни. С ним можно встретиться и в политике, и в искусстве, и в науке. Но, конечно, отнюдь не случайно такое классическое выражение донкихотизма возникло именно в Испании на исходе эпохи Возрождения.

Дон Кихот (и в этом секрет его архетипичности для западной цивилизации) реализует то, что он навоображал. «И вот, когда он уже окончательно свихнулся, в голову ему пришла такая странная мысль, какая еще не приходила ни одному безумцу на свете, а именно: он почел благоразумным и даже необходимым как для собственной славы, так и для пользы отечества, сделаться странствующим рыцарем, сесть на коня и, с оружием в руках отправившись на поиски приключений, начать заниматься тем же, чем, как это ему было известно из книг, все странствующие рыцари, скитаясь по свету, обыкновенно занимались, то есть искоренять всякого рода неправду и в борении со всевозможными случайностями и опасностями стяжать себе бессмертное имя и почет». Поскольку у странствующего рыцаря должна быть дама сердца, он решает тоже ею обзавестись. «Вычистив же доспехи, сделав из шишака настоящий шлем, выбрав имя для своей лошаденки и окрестив самого себя, он пришел к заключению, что ему остается лишь найти даму, в которую он мог бы влюбиться, ибо странствующий рыцарь без любви -- это все равно что дерево без плодов и листьев или же тело без души». Так возникает возлюбленная Дон Кихота -- Дульсинея Тобосская. Дульсинея из Тобосо - образ из текста, никогда ранее не существовавший и являющийся плодом воображения Дон Кихота. И именно этому образу посвящен романс Дон Кихота:

Так мне в душу врезан образ Дульсинеи из Тобосо...

«Наивная смешная вера, без которой, однако, никому не прожить. Без простодушия нет духа; остается одно тело, которое человека съедает. "Каждый человек есть немножко Дон Кихот...», - так пишет о Дон- Кихоте Н. Эйдельман, А Тургенев в своей знаменитой статье «Дон Кихот и Гамлет» так отзывается о Дон Кихоте: «Повторяем: что выражает собою Дон-Кихот? Веру прежде всего; веру в нечто вечное, незыблемое, в истину, одним словом, в истину, находящуюся вне отдельного человека, но легко ему дающуюся, требующую служения и жертв, но доступную постоянству служения и силе жертвы. Дон-Кихот проникнут весь преданностью к идеалу, для которого он готов подвергаться всевозможным лишениям, жертвовать жизнью; самую жизнь свою он ценит настолько, насколько она может служить средством к воплощению идеала, к водворению истины, справедливости на земле. Нам скажут, что идеал этот почерпнут расстроенным его воображением из фантастического мира рыцарских романов; согласны, - и в этом-то состоит комическая сторона Дон Кихота; но сам идеал, остается во всей своей нетронутой чистоте.»

Дело Чацкого - вечно

Если герой Сервантеса страдает и бездействует, то в «озлобленной мысли Чацкого слышится здоровый позыв к делу». Он болеет болезнью века: для него очевидны проблемы окружающего мира, пороки и язвы общества.

Окружающие Чацкого люди московского братства, которые разнообразны по составу: тут и графы, князья, чиновники, помещики, пустые болтуны типа Репетимова, картежники и воры, подобные Загорецкому, сплетники и пустые «прожигатели жизни». Это толпа праздных, пустых, бездумных и пошлых людей. И это были люди московского дворянского общества.

Хотя А.А.Чатский по своему общественному положению и принадлежит к дворянскому классу, образ мыслей его и поведение находятся в резком противоречии с окружающей средой. В доме Фамусова все построено на лжи, которая иногда выглядит милым плутовством (Лиза), порой охраняет тайны Сердца (Софья), а чаще служит орудием притворства (Молчалин) и макетом пороков старающихся принять вид добродетели (Фамусов). Софья вынуждена скрывать свою любовь к Молчалину, и не только перед отцом: ей больно, когда в вещах для нее поэтических, видят прозу.

Молчалин притворяется, что любит Софью. Фамусов скрывает от дочерей все, что противоречит его репутации почтенного отца семейства. Шашни с Софьей Молчалиным лишь способ преуспеть. Ведь Софья - дочь того, под чьим начальством находится Молчалин. А его принцип потыкать и льстить всем: и собачку лишний раз погладить, и генералу в нал упасть. Молчалин следует отцовскому завету: «…угождать всем людям без изъятья…», а Чацкий, напротив требует службы делу, а не лицам, и заявляет: «Служить бы рад, прислуживаться тошно». Карьеризм и низкопоклонство ему ненавистны, он с презрением отзывается о тех, «кто не в войне, а в мире брали лбом», стучали об пол, и не жалея и лесть как кружево плели.»

Как Молчалин, так и Фамусов служит не делу, а лицам, так как служба для людей его круга - источник чинов, наград, доходов. Верный же путь к достижению этих благ - низкопоклонство перед вышестоящими. Да, Фамусовское общество оценивает, людей не по уму, а по богатству, по умению «чины добыть» и, сгибаться в перегиб».

Недаром Лиза говорит: «Как все московские, ваш батюшка таков: желал бы зятя он со звездами да с чинами».

Наиболее острое обличие Чацкий направляет против крепостничества. Крепостное право, по его мнению, источник всех зол. Ведь помещики не считают крепостных людьми. Старуха Хлестова, например, свою служанку ставит наравне с собой: «От скуки я взяла с собой арапку - девку, да собачку».

Чацкий же, по словам В.Г. Белинского, высказывает, протест против…чиновников, против… невежества, дарованию холопства. Чацкий - патриот, верящий в могучие силы русского народа, его талантливость, горько сожалеющий, что такой народ угнетают низкие, ничтожные люди.

Название каждого типа, скрыто в фамилии героя, его представляющего.

Итак, представитель Фамусовского общества - Скалозуб. Своим «скалозубством» и низкопоклонством, он метит в генералы. Он по моде перетянут ремнями, что прикрывает его умственное ничтожество и душевную пустоту. Полковник Скалозубов - олицетворение салдофонской тупости и невежества.

Фамилия Фамусов создана от латинского фамус - молва. В этом обществе были обобщенные образы.

Фамилия Хлестова сама говорит о своей хозяйке. Это хлесткая жестокая женщина с огрубелой душой. Для своих дочек ищет женихов не умных, а тех, у кого за спиной больше крепостных. В слугах она видит то же, что и животных.

Недаром в своей комедии Грибоедов называет одного героя Молчалиным.

В этой фамилии много смысла. Это скрытный человек, у которого нет даже собственного мнения: «В мои года не должно сметь свое суждение иметь».

Беспокойство Чацкого будоражит общественную совесть, и тревожит, между тем, как ее успокаивает удобная философия Молчалина. Чацкий указывает всем их ошибки, высмеивает все недостатки, а Молчалин, напротив, старается угодить. Молчалин любит помолчать, что не выгодно говорливому Чацкому, но нравиться Софье, ведь они, держась за руки, сидели от заката до рассвета в полном безмолвие, хотя Молчалин в душе и презирал ее. Молчаливость его объясняется тем, что в его обществе придерживаются мнения, что «…нынче любят бессловесных». Молчалин обладает удивительной способностью соразмерить с собственной выгодой каждый шаг.

Фамилия Чацкого говорит о многом. Первоначально она писалась «Чадский», недаром слышится отзвук фамилии молодого мыслителя и ригориста Чаадаева. Он написал самую умную книгу в тогдашней литературе, и за это был провозглашен безумным. Так и в Фамусовском обществе предпочтение отдают глупому, а не умному. Особую ненависть у людей Фамусовского круга вызывает просвещение, наука, движение к прогрессу. Фамусов дает дочери воспитание, при котором заранее исключается возможность истинного просвещения. Да и сам Фамусов не отличается образованностью, и в чтении не видит проку. Причины вольнодумия он объясняет так:

«Учение - вот чума…»

Да и Скалозуб «слова умного не выговорил с роду».

Грибоедов в письме к П.А.Катерину, делится замыслом и планом комедии:

«Ты находишь главную погрешность в плане: мне кажется, что он прост и ясен по цели и исполнению; девушка сама не глупая, предпочитает дурака умному человеку (не потому, чтобы у нас грешных был обыкновенен, нет! И в моей комедии 25 глупцов на одного здравомыслящего человека); и этот человек, разумеется, в противоречии с обществом, его окружающим, его никто не понимает, никто простить не хочет, зачем он немножко повыше прочих…»

Дело в том, что Чацкого не хотят простить именно потому, что прекрасно его понимают и понимание это заключается не в том, что Чацкий «повыше прочих», а в том, что он другой, не такой, как все. Блестящая речь Чацкого - неизменное свидетельство его таланта, незаурядного ума. Однако благородный протест умного человека, не находит отклика в барской реакционно настроенной Москве.

По словам критика Орлова, «в грибоедовское время сама проблема «ума» осмыслялась очень широко, как проблема интеллигентности, просвещения, культуры; с понятием «ум», «умный», «умник» ассоциировалось представление о человеке вольнодумном, о члене тайного общества, о будущем декабристе».

Ум Чацкого - это, прежде всего передовые взгляды, вольнолюбивые идеи, независимые убеждения. Чацкого удерживает в чужом ему по духу обществе только любовь к Софье. Однако выяснилось, что Софья, изменила былым чувствам и именно она пустила сплетню о сумасшествии Чацкого.

Дело в том, что гордецов в высшем свете не терпят. Конечно, им легче признать Чацкого сумасшедшим, чем убедиться в собственной тупости. И не даром гласит пословица: «Где умному горе, там глупому веселье», «С умом жить - мучиться, без ума жить - тешиться».

Чацкий, по словам Грибоедова, - «здравомыслящий». Его ум, и есть проявление «здравости», как духовного и нравственного здоровья, естественного человеческого поведения. Ему присуща брезгливость нравственно чистого человека, что доказано в словах: «Служить бы рад, прислуживаться тошно». Это реакция нормального порядочного человека, а не эстетствующего умника.

Ум комедии Грибоедова, категория не столь интеллектуальная и духовная, сколько социальная и нравственная. Чацкий умен в том смысле, что он прав, что он отстаивает гуманные, прогрессивные идеалы, добра и справедливости. Умен Фамусов и его сторонники; проницательна Софья; Молчалин соразмеряет каждый шаг жизни с выгодой - а это требует немалого ума.

Но никто из них не обладает тем, чем избыточно полон Чацкий, и это придает его духовной энергии направленность вовне: к людям, к обществу и миру. Эти качества - простодушие, искренность и честность - слагаемые нравственного благородства.

Ум противников Чацкого - это хитрый, изворотливый ум постоянно оглядывающихся людей, для которых выше собственных интересов нет ничего на свете. Им, прислуживающим, неведом смысл служения отечеству, требующий внутренней свободы и честности; а почести и знатность их тем выше, чем ниже сгибаются их спины. Поклонение знатности, богатству, чинам, пропитывает все фамусовское общество. Фамусовщина - это косность, реакция, рутина, болото, которое поглощает все новое, передовое.

Представители Фамусовской Москвы более всего на свете боятся проявления вольности: «Они тотчас: разбой! Пожар!». Главную причину вольнодумства они видят в учении:

«Ученье - вот чума, ученость вот причина

Что нынче пуще, чем когда,

Безумных развелось людей, и дел и мнений»

Именно по этому фамусовское общество, называет Чацкого «карбонарием, вольнодумцем, опасным человеком, «вольтерьянцем». Он настоящий возмутитель спокойствия в кругу Фамусовых, Скалозубов, Молчалиных.

Чацкий обращается к живому народному уму, обличая, костный, реакционный, мертвый мир Фамусовщины.

«Горе от ума» - это трагедия умного, гордого, честного человека, который чужд тому миру, в котором живет.

Полет свободной мысли Джонатана-Чайки

Известный всеми герой Ричарда Баха Джонатан - Чайка, также неуместен в своей среде обитания. Он не такой как все: он готов предпочесть ежедневной драке, за рыбьи головы бескорыстное совершенство полета.

Большинство чаек не стремится узнать о полете ничего, кроме самого необходимого: как долететь от берега до пищи, и вернуться назад. Для них было главным добыть еду, для Джонатана главным был полет. Ни одна чайка не понимала его: он не заботился о том, что ничего не ел, не пил, или устал. Подобное пристрастие не внушает уважения птицам. Даже его родители были встревожены тем, что Джонатан целые дни проводит в одиночестве и, занимаясь своими опытами, снова и снова планирует над самой водой.

«Почему? - Спрашивала его мать. - Почему ты не можешь вести себя, как все мы? Почему ты не предоставишь полеты пеликанам и альбатросам? По чему ты ничего не ешь? Сын, от тебя остались перья да кости», - на что Джонатан - Чайка, отвечал, что он хочет знать, что он может делать в воздухе, а что - нет.

Однажды, по наставлению отца, Джонатан решил делать тоже, что все остальные; старался он изо всех сил: пронзительно кричал, и дрался с сородичами за пищу, нырял за кусочками рыбы и хлеба, но у него ничего не получалось. Он считал это бессмыслицей.

Джонатан все тренировался и тренировался в полетах, установив рекорд скоростного полета для чаек, когда его близкие считали, что полет нужен лишь для того, чтобы есть.

Когда Джонатан Ливингстон добился наилучших результатов, он решил, что теперь жизнь станет полнее. Вместо того, чтобы уныло сновать между берегом и рыболовными судами - знать, зачем живешь. Он считал, что они теперь покончат с невежеством, станут существами, которым доступны совершенство и мастерство.

Но его, как и Чацкого, как и Дон Кихота, посчитали безумным, легкомысленным, безответственным. Его не приняли.

Эта стая тупых чаек, у которых на уме одно: наесться. Они не созданы для чего-либо высшего, светлого.

Они чем-то напоминают Фамусовщину, и толпу праздных зевак, окружающих Дон Кихота, у которых на уме было одно: удовлетворить свои потребности.

В этом кругу Джонатана не понимал никто, даже родители. Достижение в полете, они считали безрассудством, как считало ум Чацкого общество Фамусова. Как и героя Грибоедова, чайку изгнали из стаи, вместо того, чтобы сделать его вождем.

Стая придерживалась таких принципов: они брошены в этот мир, чтобы есть, и оставаться в живых до тех пор, пока хватит сил. Джонатан не сходится с его собратьями: они считали его безответственным, а он, наоборот, открывает все новые и новые законы полета, стремится к совершенству и не видит смысла жизни в погоне за рыбьими головами.

Представители стаи характеризуют отсутствие высоконравственных чувств, преобладание эгоистических интересов, где каждый заботится о себе.

Джонатан - это чайка, которая вырвалась из оков своего естества, и поняла, что могут дать крылья, кроме возможности долететь до рыболовного судна и обратно. Такие птицы, как Джонатан - Чайка - редчайшее исключение. На фоне вечно голодных, дерущихся за каждый кусок хлеба, птиц, Джонатан выделяется как белая ворона в стае черных. Он познал, что жизнь не исчерпывается едой, борьбой и властью в стае. Он осознал, что существует нечто, называемое совершенством.

Заключение

Джонатан считал, что чайка имеет право на полет, что она свободна по самой своей природе, и ничего не должно стеснять ее свободу - никакие обычаи, предрассудки и запреты.

Так же и для героя Грибоедова Чацкого самое ненавистное - рабство во всех его проявлениях, самое желанное - свобода. Он не отказывается от искренности, прямоты, свободомыслия. Для него все более нестерпимы лицемерие и рабство. Чацкий все настойчивее защищает благородство и независимость, высоту мысли и истинность чувств.

Свобода есть одна из самых драгоценных щедрот, которые небо изливает на людей; с ней не могут сравниться никакие сокровища: не те, что таятся на дне земли, ни те, что сокрыты на дне морском. Ради нее, так же точно, как и ради чести, можно и должно рисковать жизнью, и, напротив того, неволя - есть величайшее из всех несчастий, какие только могут случиться с человеком - считает Дон Кихот.

Таким образом, и Дон Кихот, и Чацкий, и Джонатан Ливингстон, чей ум пытлив и глубок, болеют болезнью века: для них очевидны проблемы окружающего мира, пороки и «язвы» современного общества. Неудовлетворенные жизнью, эти герои более всего несчастны, от невозможности что-либо изменить.

Мне кажется, что необразованность и воинствующая глупость будет побеждена новыми поколениями, когда будут цениться не только чины и деньги, но и ум, и светлые головы.

Список литературы

1. Багно В.Е. Дорогами «Дон Кихота»: Судьба романа Сервантеса. - М: Книга, 1988. - 448 с.

2. Борхес Х.Л. Скрытая магия в «Дон Кихоте»//Борхес Х.Л. Собр. соч.: В 4 т. Т. 2. С. 366-369.

3. Бочаров С.Г. О композиции «Дон Кихота»//Бочаров С.Г. О художественных мирах: Сервантес. Пушкин. Баратынский. Гоголь. Достоевский. Толстой. Платонов. - М.: Советская Россия, 1985. - С. 5-34.

4. Грибоедов А.С. В воспоминаниях современников М.; 1980 г.

5. Грибоедов А.С. Горе от ума - М.; 1947 г.

6. Державин К.Н. Горе от ума - Л.; 1948 г.

7. Диас-Плаха Г. «Дон Кихот» как театральная ситуация//Диас-Плаха Г. От Сервантеса до наших дней/Пер, с исп. А.Б. Грибанова, СИ. Ереминой, Н.А. Матяш, С.Ф. Гончаренко. -М.: Прогресс, 1981. - С. 25-105.

8. Игатенко А. Литература эпохи Возрождения (журнал Отечественные записки)

9. Орлов А.С. Грибоедов. - М.; 1952 г.

10. Ортега-и-Гассет X. Размышления о «Дон Кихоте»/Пер. с исп. О.В. Журавлева, А.Б. Матвеева. - СПб.: Издательство С.-Петербургского университета, 1997. - 332 с.

11. Пискунова СИ. «Дон Кихот» Сервантеса и жанры испанской прозы XVI-XVII веков. - М.: Издательство МГУ, 1998. - 316 с.

12. Ричард Бах Чайка по имени Джонатан Ливингстон - Симф.: Таврия,-1991 г.

13. Светлакова О.А. «Дон Кихот» Сервантеса: Проблемы поэтики. - СПб.: Издательство С.-Петербургского университета, 1996, -107 с.

14. Сервантес М. Дон Кихот Ламанчский

15. Сервантес М. и Всемирная литература М.;-1969 г.

16. Тургенев И.С. Гамлет и Дон Кихот

17. Хёйзинга Й. Осень Средневековья/Пер, с нидерландского Д.В. Сильвестрова. - М.: Айрис-пресс, 2002. - 544 с.

18. Эйдельман Н. Простодушие и преданность: размышления о Дон Кихоте и еще более - о Санчо Пансе