Новелла «На кладбище» находится между двумя цитатами описания службы Дмитрия Старцева: “Прошло больше года” с тех пор, когда он впервые побывал у Туркиных, -- и вот он уже спешно принимает больных на «земском месте» и уезжает за «бумажками» в город. Почему произошла такая метаморфоза с доктором? Где начало падения человеческого в человеке? В конце концов, за какое время произошли столь глубокие перемены?

Данный эпизод имеет свой микросюжет: мотивом к нелогичному, абсурдному появлению Дмитрия Старцева на кладбище является его внезапно вспыхнувшая страсть к Котику. Почему герой решился на такой экстравагантный поступок?

Русские классики не единожды проверяли своих героев на нравственную состоятельность, высокую человечность. Онегин, Печорин, Базаров - все они прошли проверку любовью. Известно, что у Чехова нет необыкновенных героев, исключительных, на грани жизни и смерти, обстоятельств. Всё обыкновенно, тривиально, буднично. Так, М.Горький писал по поводу рассказа «В овраге»: «В рассказах Чехова нет ничего такого, чего не было бы в действительности. Страшная сила его таланта именно в том, что он никогда ничего не выдумывает от себя, не изображает того, «чего нет на свете»... Он никогда не приукрашивает людей... Чехов очень много написал маленьких комедий о людях, проглядевших жизнь...»

Дмитрию Старцеву также выпало испытание любовью. И совсем не случайно эпизод несостоявшегося свидания с Котиком является неким рубежом, наивысшей точкой напряжения, проверкой героя, кульминацией всего рассказа.

Вспомним, как доктор попал на кладбище. Котик после разговора с ним вдруг встала со скамьи «под старым широким клёном», «потом неловко сунула ему в руку записку и побежала в дом и там опять села за рояль». В записке Старцев прочёл: «Сегодня, в одиннадцать часов вечера, будьте на кладбище возле памятника Деметти». Первой его реакцией, когда он пришёл в себя, были мысли о том, что «это совсем не умно», «для чего?»

Анализируя этот эпизод, проследим, как изменяется душевное, психологическое состояние героя во время ожидания.

Сначала герой испытывает надежду. «У всякого свои странности, -- думал он. -- Котик тоже странная и -- кто знает? -- быть может, она не шутит, придёт». Затем следуют слова рассказчика: «...и он отдался этой слабой, пустой надежде, и она опьянила его». Если эпитет «слабая» выражает только то, что выражает, то пустая -- это уже авторское знание о том, что Котик не придёт, и -- глубже -- о пустых хлопотах по поводу духовного взлёта Дмитрия Ионыча. «Выходит из эпизода» герой, произнеся знаменитое: “Ох, не надо бы полнеть!”

Экспозицией эпизода являются мысли обескураженного Старцева. Его речевая характеристика дана в форме несобственно-прямой речи. Создаётся впечатление незаметного проникновения автора в мысли Дмитрия Ионыча. Экспозиция занимает один абзац и даёт обильную пищу для рассуждения. Начало: «Было ясно: Котик дурачилась». Первое безличное предложение в составе сложного, кажется, не даёт оснований Старцеву для ненужных рассуждений по поводу глупой затеи Екатерины Ивановны. Конец абзаца таков: «...а в половине одиннадцатого вдруг взял и поехал на кладбище». Противительный союз «а» подчёркивает импульсивность решения, частица «и» усиливает это впечатление.

Слово «вдруг» -- это слово скорее Достоевского, а не Чехова. Это герои Достоевского «вдруг», неожиданно принимают решения, часто противореча самим себе. Ничто, как видим, не предвещало такого поступка доктора Старцева.

Вернёмся к мыслям доктора перед его поездкой на кладбище. «Кому в самом деле придёт серьёзно в голову назначать свидание ночью, далеко за городом, на кладбище, когда это легко можно устроить на улице, в городском саду?» Дмитрий Ионыч понимает абсурдность предложения Котика. «И к лицу ли ему, земскому доктору, умному, солидному человеку, вздыхать, получать записочки, таскаться по кладбищам, делать глупости, над которыми смеются теперь даже гимназисты? К чему поведёт этот роман? Что скажут товарищи, когда узнают?» В этом отрывке интересны два момента.

Впервые даётся самооценка Старцева. Какую бы косвенную характеристику ни давали герою другие персонажи, это будет его «заочное» определение. Как видим, у Дмитрия Ионыча достаточно высокая самооценка, которая имела основание быть с самого начала рассказа. Вспомним: «И доктору Старцеву... тоже говорили, что ему, как интеллигентному человеку, необходимо познакомиться с Туркиными».

Итак, Старцев оценивает будущее «предприятие» с точки зрения обывателя: «...таскаться по кладбищам... К чему поведёт этот роман? Что скажут товарищи, когда узнают?» Кто из героев русской литературы, стоящий выше среды, оглянулся на общественное мнение? Вспоминается Онегин перед дуэлью с Ленским. («...Но шёпот, хохотня глупцов»...). Ситуации разные, но суть одна. Хотя нет, здесь не всё так однозначно. Мысленно Онегин всё же даёт оценочную характеристику представителям «общественного мнения». Чеховский же «герой» «не дотягивает» до героя.

«Так думал Старцев, бродя в клубе около столов, а в половине одиннадцатого»... Старцев -- не Раскольников, который идёт «не своими ногами» убивать старуху процентщицу, потому что решение давным-давно принято. Старцеву даёт шанс автор, даёт шанс остаться наедине с самим собой, с миром, “где нет жизни”, шанс сделать какие-то важные открытия. Такова экспозиция эпизода.

Завязка эпизода начинается с важнейшей предметной детали, участвующей в развитии сюжета: «У него уже была пара лошадей и кучер Пантелеймон в бархатной жилетке». В начале рассказа Старцев, побывав у Туркиных, «отправился пешком к себе в Дялиж». Сейчас у него есть и пара лошадей, и кучер в бархатной жилетке. Казалось бы, что в этом плохого? В эпилоге передвижение Старцева описывается так: «Когда он, пухлый, красный, едет на тройке с бубенчиками и Пантелеймон, тоже пухлый и красный, с мясистым затылком, сидит на козлах, протянув вперёд прямые, точно деревянные, руки, и кричит встречным: «Прррава держи!», -- то картина бывает внушительная, и кажется, что едет не человек, а языческий бог”. В этом описании нет иронии, это сарказм, бичующий полное уничтожение человеческого в человеке. «Деревянные руки» Пантелеймона как бы находят своё продолжение в детали, характеризующей Ионыча: в руках у него всегда палка, которой он, приходя в очередной дом, “назначенный к торгам», «тычет во все двери», или, «принимая больных», «нетерпеливо стучит... о пол».

Но в эпизоде несостоявшегося свидания Старцев ещё не Ионыч из эпилога. Герой «оставил лошадей на краю города, в одном из переулков, а сам пошёл на кладбище пешком». «Что скажут товарищи, когда узнают?» Возможно, имеется в виду это опасение? Скорее всего, да. Но всё же смысл этой детали не только в этом. Расстояние было не близким: «С полверсты он прошёл полем». Старцев шёл пешком в последний раз!

В половине одиннадцатого он “вдруг взял и поехал на кладбище”, в полночь “в церкви стали бить часы”; на следующий день он скажет Екатерине Ивановне о том, что ждал её “почти до двух часов”; автор отметит, что герой «потом часа полтора бродил, отыскивая переулок, где оставил своих лошадей».

Таким образом, хронотоп эпизода: художественное пространство -- кладбище, не самое лучшее место на земле, на котором, собственно, и остался живой Дмитрий Старцев; границы художественного времени эпизода составляют примерно четыре часа.

Только четыре часа, за которые Старцев превратился в Ионыча. Бывают в жизни часы и даже минуты, когда человек остаётся один на один с мирозданием; когда невероятным образом сходятсямакрокосмос и микрокосмос. Человек должен по достоинству оценить выпавшую ему счастливую карту, должен выйти из соприкосновения с вечностью иным, другим, обновлённым. Такая минута настала в жизни земского доктора на окраине губернского города С.

Чехов владел всеми приёмами художественной изобразительности, в том числе и разными способами построения описаний. Эпизод «На кладбище» является блестящим примером принципа психологического параллелизма. «Светила луна. Было тихо, но тепло по-осеннему. В предместье, около боен, выли собаки». Картина жутковатая, а Старцев, как видим, не робкого десятка. «Кладбище обозначалось вдали тёмной полосой, как лес или большой сад».

Мотив сада -- важный мотив и в рассказе «Ионыч», и «вершинный образ всего чеховского творчества». Сад -- это неизменная, вечная декорация, на фоне которой развиваются и заканчиваются отношения Старцева и Екатерины Ивановны. В доме Туркиных «половина окон выходила в старый тенистый сад»; «когда Вера Иосифовна закрыла свою тетрадь» с романом о том, «чего никогда не бывает в жизни», «в городском саду по соседству» хор песенников под оркестр пел «Лучинушку», «и эта песня передавала то, чего не было в романе и что бывает в жизни». У Старцева и Котика «было любимое место в саду: скамья под старым широким клёном». Это была пора страстной влюблённости Дмитрия Ионыча. Через четыре года уже «она смотрела на него и, по-видимому, ждала, что он предложит ей пойти в сад, но он молчал». Теперь Котик говорит не «сухо», как когда-то, а взволнованно, «нервно»: «Ради бога, пойдёмте в сад». «Они пошли в сад и сели там на скамью под старым клёном»… Сад -- не только безмолвный свидетель, но и участник действия под названием «жизнь». «Сад -- это выход из парадоксального мира в мир органичный, переход из состояния тревожного ожидания... в вечный деятельный покой».

Эпизод построен и на уподоблении, и на контрастном сопоставлении природы и человека. Старцев вступил в ирреальный “мир, не похожий ни на что другое, -- мир, где так хорош и мягок лунный свет”. Всего на полутора страницах Чеховым, считавшим краткость одним из основных принципов своей поэтики, поставлен своеобразный «рекорд»: шесть раз сказано о луне и лунном свете. Повествовательная деталь -- луна -- царствует на всём художественном пространстве кладбища-леса, кладбища-сада. Статическое описание лунной ночи тормозит действие, прерывает развитие событий. Мы видим пейзаж глазами Старцева, пейзаж, в описании которого господствуют два цвета: белый и чёрный. Жёлтый песок аллей ещё более подчёркивает льющийся свет. “Показалась ограда из белого камня, ворота...

Старцев входит в калитку, и первое, что он видит -- это «белые кресты и памятники по обе стороны широкой аллеи и чёрные тени от них и от тополей; и кругом далеко было видно белое и чёрное, и сонные деревья склоняли свои ветви над белым». Конец этого достаточно большого абзаца впечатляет. Герой поддался на короткое время магии кладбищенской атмосферы, ощутил торжественность момента, проникся «настроением» места. Трижды повторенное «нет» («где нет жизни, нет и нет») настойчиво наводит на мысль о бренности человеческого бытия, о ничтожности суеты и настраивает на высокий лад; «...но в каждом тёмном тополе, в каждой могиле чувствуется присутствие тайны, обещающей жизнь тихую, прекрасную, вечную». Синтаксическая триада, завершающая фразу, построена по принципу градации. Каждый последующий эпитет усиливает впечатление от предыдущего -- до вечности, до бесконечности. Сад «меняется, оставаясь неизменным. Подчиняясь циклическим законам природы, рождаясь и умирая, он побеждает смерть».

Завершающая абзац фраза описывает возможно последнее высокое ощущение, которое познал в жизни Старцев: “От плит и увядших цветов, вместе с осенним запахом листьев, веет прощением, печалью и покоем”. Эти слова наполнены символическим содержанием. Могильные плиты -- итог, финал человеческой жизни, то, что не имеет продолжения. Жизнь после смерти может быть только в памяти живых. Запах опавших листьев, увядшие цветы говорят о близости и неотвратимости смерти.

Синтаксическая триада «прощение, печаль, покой» вызывает литературную ассоциацию: описание сельского кладбища, на котором похоронен Евгений Базаров. «Как почти все наши кладбища, оно являет вид печальный...» Многие поколения критиков и читателей размышляли над смыслом слов, завершающих роман «Отцы и дети»: «О нет! Какое бы страстное, грешное, бунтующее сердце ни скрылось в могиле, цветы, растущие на ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами: не об одном вечном спокойствии говорят нам они, о том великом спокойствии «равнодушной» природы; они говорят также о вечном примирении и о жизни бесконечной». Скрытая цитата из философской лирики Пушкина, глубокая приязнь автора к своему герою, звучащая в финале «Отцов и детей», заставляют задуматься над вопросами бытия.

Но вернёмся к произведению Чехова. «Кругом безмолвие; в глубоком смирении с неба смотрели звёзды»... Герой на кладбище «некстати», как и его шаги, нарушившие тишину. К реальности Старцева возвратил бой часов, “и он вообразил самого себя мёртвым, зарытым здесь навеки”. Всё живое, жаждущее любви, возмутилось в нём: «...ему показалось, что кто-то смотрит на него, и он на минуту подумал, что это не покой и не тишина, а глубокая тоска небытия, подавленное отчаяние»... Герой не поднимается выше самого себя, не делает открытия. «Человек Чехова -- несвершившийся человек» с «неслучившейся жизнью».

Лунный свет даёт возможность герою стать участником действия, увидеть то, чего, “вероятно, больше уже не случится видеть”. И луна подготавливает развязку эпизода: “И точно опустился занавес, луна ушла под облака, и вдруг всё потемнело кругом”. Шутка Котика привела Старцева на кладбище, где он пережил неповторимые, самые важные чувства и ощущения в своей жизни.

И там же, на кладбище, закончилось формирование Старцева как человека, как личности. Более он автору не интересен. Обо всех последующих действиях героя сказано как-то вскользь: «Старцев едва нашёл ворота, -- уже было темно, как в осеннюю ночь, -- потом часа полтора бродил, отыскивая переулок, где оставил своих лошадей.

--Я устал, едва держусь на ногах, -- сказал он Пантелеймону».

Весь эпизод -- романтическая картина со сниженным, опошленным финалом: “И, садясь с наслаждением в коляску, он подумал: «Ох, не надо бы полнеть!»” Это эпизод несостоявшегося свидания героя с самим собой.

Настоящими ли были чувства Старцева? И во время первого визита к Туркиным, и позже Котик “восхищала его своею свежестью, наивным выражением глаз и щёк”. “Наивным выражением... щёк”? Мы понимаем, что эта деталь портретной характеристики Котика звучит иронически, но ирония идёт не от Старцева, через восприятие которого даётся облик девушки. Это лёгкая ирония рассказчика. А герой влюблён, и уже поэтому заслуживает сострадания. Он любуется тем, “как сидело на ней платье, он видел что-то необыкновенно милое, трогательное своей простотой и наивной грацией”. Речевая характеристика Дмитрия Старцева, его прямая речь сильно смахивает на речь героя-любовника в водевиле: “Ради бога, умоляю вас, не мучайте меня, пойдёмте в сад!”; “Я не видел вас целую неделю... а если бы вы знали, какое это страдание!”; “Я страшно хочу, я жажду вашего голоса. Говорите”; “Побудьте со мной хоть пять минут! Заклинаю вас!”

Было ли им интересно друг с другом? “Она казалась ему очень умной и развитой не по летам”. У Чехова во многих произведениях ключевыми словами являются такие, как “кажется”, “казалось” и другие. Такие слова могут выполнять роль вводных конструкций, а могут входить, как в данном случае, в состав сказуемого. “Казалась умной...” Ёмкая деталь, характеризующая и влюблённого Старцева, иобъект его страсти. И тем не менее «с ней он мог говорить о литературе, об искусстве, о чём угодно, мог жаловаться на жизнь, на людей...»

Проходит четыре года. «В одно тихое, тёплое утро в больницу принесли письмо. Вера Иосифовна... просила его непременно пожаловать к ней и облегчить её страдания. Внизу была приписка: «К просьбе мамы присоединяюсь и я. К.»”. Увидев её, Старцев отмечает, что внешне она изменилась, похорошела, и главное, что “уже это была Екатерина Ивановна, а не Котик... ” Ситуация повторилась с точностью до наоборот.

Но как снижена ситуация, как жалок, а затем и страшен в финале герой Чехова! Если Котик стала Екатериной Ивановной, то Дмитрий Ионыч -- просто Ионычем. Какие чувства оне испытывает к ней теперь? «И теперь она ему нравилась... но что-то уже мешало ему чувствовать, как прежде». Далее автор трижды повторенным глаголом с отрицанием передаёт нарастающее недовольство Старцева: “Ему не нравилась её бледность... не нравилось её платье, кресло, в котором она сидела, не нравилось что-то в прошлом, когда он едва не женился на ней”.Кроме того, когда он “вспомнил о своей любви, о мечтах и надеждах... ему стало неловко”. Но желание поговорить с Екатериной Ивановной всё же возникло. Но о чём? «...Уже хотелось говорить, жаловаться на жизнь».

Через четыре года, встретившись уже не с Котиком, а с Екатериной Ивановной, сидя на любимой когда-то скамье в саду, «он вспомнил всё, что было, все малейшие подробности, как он бродил по кладбищу, как потом под утро, утомлённый, возвращался к себе домой, и ему вдруг стало грустно и жаль прошлого. И в душе затеплился огонёк».

Мы помним, что Котик назначила свидание “возле памятника Деметти”. Не случайно рассказу о происхождении памятника “в виде часовни, с ангелом наверху” и его описанию автор уделяет столько внимания: «...когда-то в С. была проездом итальянская опера, одна из певиц умерла, и её похоронили и поставили этот памятник. В городе уже никто не помнил о ней, но лампадка над входом отражала лунный свет и, казалось, горела».

В душе Старцева через много лет при воспоминании о той ночи «затеплился огонёк». Как луна, ушедшая под облака, погасила лампадку, так и огонёк «в душе погас», когда «Старцев вспомнил про бумажки, которые он по вечерам вынимал из карманов с таким удовольствием». Эта подробность -- “бумажки, добытые практикой... от которых пахло духами, и уксусом, и ладаном, и ворванью”, -- вызывает в памяти и с вожделением любующегося в подвалах на своё золото Скупого рыцаря из “маленькой трагедии” А. Пушкина, и незабвенного Чичикова, перебирающего содержимое шкатулки с двойным дном.

Сопоставляя поведение, речь и мысли Старцева до и после новеллы «На кладбище», мы видим, что именно на этих страницах текста показано самое главное -- то, что объясняет нам превращение Дмитрия Ионыча Старцева в просто Ионыча.

Особо следует сказать о музыке, которая играет в повествовании довольно значительную роль: впервые услышав игру Котика на рояле, Старцев “рисовал себе, как с высокой горы сыплются камни, сыплются и всё сыплются, и ему хотелось, чтобы они поскорее перестали сыпаться... После зимы, проведённой в Дялиже, среди больных и мужиков, сидеть в гостиной... слушать эти шумные, надоедливые, но всё же культурные звуки, -- было так приятно, так ново...»

И через год влюблённый Старцев слушает «длинные, томительные экзерсисы на рояле». После предложения, которое, наконец, сделал Дмитрий Ионыч Екатерине Ивановне, она неожиданно отвергает его: «...вы знаете, больше всего в жизни я люблю искусство, я безумно люблю, обожаю музыку, ей я посвятила всю свою жизнь...» Речь героини звучит напыщенно, как и речь самого Старцева в момент признания. Кажется, что они оба играют в каком-то спектакле и относятся к своей игре серьёзно. И всё же именно юная Котик впервые говорит, хотя звучит это и наивно, о непереносимой пошлости жизни: “...а вы хотите, чтобы я продолжала жить в этом городе, продолжала эту пустую, бесполезную жизнь, которая стала для меня невыносима. Сделаться женой -- о нет, простите! Человек должен стремиться к высшей, блестящей цели...» Из уcт Cтарцева мы не услышим подобных слов. (Неудовлетворённость существованием, мечта об иной, осмысленной, творческой жизни являются лейтмотивом всего позднего творчества Чехова, особенно его пьеc). Мы знаем, чем закончились поиски “славы, успехов, свободы” героиней. И через четыре года “Екатерина Ивановна играла на рояле шумно и долго, и, когда кончила, её долго благодарили и восхищались ею”. Искренняя неискренность, “ритуальность” восхищения одних и тех же гостей, пошлость обстановки и духовное убожество “самой образованной и талантливой” семьи приводят Старцева к мысли о бездарности Туркиных. В форме короткого внутреннего монолога Старцева мы слышим беспощадный голос автора: “Бездарен... не тот, кто не умеет писать повестей, а тот, кто их пишет и не умеет скрыть этого”. После шумной игры Котика Старцев подумал: “А хорошо, что я на ней не женился”. Последним аккордом звучат слова о том, “что если самые талантливые люди во всём городе так бездарны, то каков же должен быть город”. Позднее, но ничего не меняющее по сути прозрение. “Музыкальная” тема завершается в эпилоге: “И когда, случается, по соседству за каким-нибудь столом заходит речь о Туркиных, то он спрашивает:

--Это вы про каких Туркиных? Про тех, что дочка играет на фортепьянах?”

Выразительная деталь-действие: финал открыт, не завершён. Глаголы употреблены в форме настоящего времени: “когда... заходит речь... он спрашивает”, предполагающего бесконечную повторяемость. Пошлая среда, пошлый герой…

Заключение

Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. - М.: Искусство, 1979. - 424 с.

Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. - М.: Художественная литература, 1975. - 504 с.

Вайль П., Генис А. Родная речь. Уроки изящной словесности. - М.: КоЛибри, 2008. - 256 с.

Дмитриева Н.А. Послание Чехова. М.: Прогресс-Традиция, 2007. - 368 с.

Есин А.Б. Русская литература в оценках, суждениях, спорах: Хрестоматия критических статей. - М.: 2006. - 344 с.

Есин А.Б. Сквозные темы в русской литературе XIX-XX веков. Пособие по написанию сочинений для старшеклассников и абитуриентов. - М.: Экзамен, 2009. - 448 с.

Капустина Н.В. А.П. Чехов. Диалог с традицией. - М.: Высшая школа, 2007. - 544 с.

Паперный З. Тайна сия… Любовь у Чехова. - М.: Б.С.Г. - Пресс, 2002. - 366 с.

Подковыркин П.Ф. Анализ рассказа А.П. Чехова «Ионыч» // официальный сайт к.филол.наук Подковыркина П.Ф. http://ppf.asf.ru

Полоцкая Э.А. Пути чеховских героев. - М.: Просвещение, 1983. - 96 с.

Степанов А.Д. Проблемы коммуникации у Чехова. - М.: Языки славянской культуры, 2005. - 400 с.

Турков А.М. Чехов и его время. - М.: Гелеос, 2003. - 464 с.

Чехов А. Рассказы. Повести. Пьесы. - М.: Эксмо, 2007. - 832 с.

Чуковский К. О Чехове. - М.: Русский путь, 2007. - 210 с.