Объекты прав в общей теории права

Развернутое определение понятия юридической квалификации приводит С. С. Алексеев. По его мнению, это правовое явление может быть определено как юридическая оценка всей совокупности фактических обстоятельств дела путем отнесения данного случая к определенным юридическим нормам. Не ограничиваясь этой констатацией, С. С. Алексеев пишет: "Главным в правовой квалификации является нахождение точной юридической конструкции для рассматриваемых отношений, а затем конкретной нормы… Итак, правовая квалификация - это сложная, длящаяся деятельность, которая охватывает разнообразные правоприменительные действия, связанные с установлением обстоятельств дела, выбором нормы, ее толкованием, вынесением решения». При этом С. С. Алексеев различает окончательную квалификацию, воплощающуюся в конечном счете в решении юридического дела, и предварительную квалификацию, в результате которой на первых стадиях применения права определяются круг обстоятельств (предмет доказывания) и общим образом - нужная юридическая норма. Эта точка зрения представляется наиболее правильной. В правоприменительной деятельности весьма затруднительно выделить какой-то особый этап, который характеризовался бы как квалификация. Правовая оценка фактов и обстоятельств имеет место на протяжении всего процесса, в ходе которого осуществляется постоянное соотнесение признаков конкретного случая с содержанием правовой нормы, достигается все более полное уточнение этих признаков благодаря мыслительной деятельности участников процесса. Поэтому правоприменение с содержательной стороны представляет собой сквозной познавательный процесс юридической квалификации фактов и отношений, завершающийся вынесением решения по делу как актом окончательной квалификации. Как отмечено выше, юрисдикционный процесс устремлен к индивидуальному правовому регулированию общественных отношений, и в этом смысле правоприменитель, разрешающий дело, квалифицирующий факты и отношения, создает индивидуальное правило. "Судья, уполномоченный законом, т.е. общей нормой, выносить решение в конкретных случаях, применяет закон к конкретной ситуации, и его решение представляет собой индивидуальную норму… Так называемое судейское "суждение" (приговор) нельзя считать суждением в логическом смысле этого слова - точно так же, как и применяемый судьей закон: это не суждение, а норма, причем индивидуальная норма, ограниченная в своей действительности одним конкретным случаем, в отличие от общей нормы, называющейся "законом". Таким образом, по мнению Г. Кельзена, применение права в то же время и формирует его, вернее, создает нормы индивидуального регулирования. Конечно, в некотором роде это так, если принять во внимание, что правотворчество и правоприменение в известной степени совмещаются в системах общего (прецедентного) права, где правовые нормы вырабатываются при решении конкретных дел. В то же время, как отмечает С. С. Алексеев, "все же и тут с достаточной отчетливостью обособляются, с одной стороны, уже существующие юридические нормы, т.е. выработанные на практике прецеденты, содержащиеся в них идеи, правовые начала, а с другой - их применение при решении данного юридического дела". Правило поведения, закрепленное правовым обычаем, судебным прецедентом, законодательным актом всегда есть некоторое обобщение, возможное лишь как результат познавательной деятельности человека. В этом плане очень важную сторону правовых обобщений - их объективную реальность - подчеркивает С. С. Алексеев: это "такие обобщения, которые вошли в саму плоть позитивного права, стали объективной реальностью". Другую чрезвычайно существенную сторону юридической квалификации замечает Жан-Луи Бержель. По его мнению, правовая квалификация заключается в соотнесении тех или иных изучаемых обстоятельств не просто с определенными правовыми (нормативными) обобщениями, но с явлениями более высокого порядка - юридическими категориями. «Квалификационное описание какого-то акта, факта, юридического феномена состоит в том, чтобы соотнести его с какой-то существующей юридической категорией на том основании, что они имеют ее природу и, следовательно, заимствуют у нее режим. Отказ от того, чтобы интегрировать такой элемент в другую категорию означает, что оно имеет природу, отличную от природы последней и подчиняется другому юридическому режиму… Итак, юрист следует путем подбора квалификаций, открывая категории, с которыми могут быть соотнесены конкретные случаи, подходящие под эти категории, и определяя правила, применимые к данным случаям». То, что в изложении Бержеля деятельность правоприменителя звучит как «открытие категорий» либо «определение правил», вовсе не означает, что юрист-практик сам для себя открывает эти категории и устанавливает правила. Речь идет о том, что сознание правоприменителя «подводит» изучаемое явление под одну или несколько уже существующих в позитивном праве категорий, и только опираясь на это сопоставление «определяет правило», то есть применяет рассчитанную на данную ситуацию юридическую норму.

Пост-аристотелевский архаический период формирования правового мышления не являлся истинным отправным пунктом построения правовых обобщений и абстракций.. Даже из приведенных кратких рассуждений можно видеть, что значительная часть реалий, составляющих предметы фактических общественных отношений, уже была познана на понятийном уровне не только обыденным, но и профессиональным юридическим сознанием, и именно они - результаты такового познания, - и воплощены в нормах права (неважно, статутного или прецедентного), среди которых правоприменитель теперь отыскивает именно ту "единственную" норму, которая способна разрешить ряд однотипных споров. Нельзя не видеть качественного своеобразия профессионального мышления юриста в первом и во втором случае: вначале устанавливается (вводится) норма права, в которой, пусть и с минимальным уровнем обобщения, используется определенное понятие, и только после этого судья интерпретирует уже имеющееся правоположение при разрешении конкретного спора. Так, к примеру, Чезаре Санфилиппо верно отмечает, что при рассмотрении всякого конкретного факта повседневной жизни может возникнуть потребность установить, какая именно юридическая норма его регулирует. Например, действие Тиция, похищающего чужое имущество у владельца, будет подведено под общий и абстрактный случай кражи, предусмотренный соответствующей нормой уголовного кодекса. Но, с другой стороны, в том же римском праве понятие имущества "patrimonium" есть совокупность элементов (bona, добро), дающих частному субъекту экономические выгоды. Согласно Гаю, patrimonium образуется из res corporales и res incorporales. Первые представляют собой материальные вещи (que tangi possunt, которых можно коснуться) - такие, как земельный участок, раб, золото, серебро и бесчисленные иные вещи, вторые представляют собой субъективные юридические ситуации (que tangi non possunt) - такие, как право узуфрукта, сервитута, требование по обязательству и т.д. . Очевидно, что при разрешении дела о краже Тицием чужого имущества судья, опираясь на принятое строение понятия patrimonium, оставит для анализа только ту его часть, которая отвечает признакам res corporales, исключив из рассмотрения "бестелесные вещи" - res incorporales, поскольку объективная сторона кражи предполагает похищение телесных вещей, представляющих собой "ограниченную часть внешней природы, которая является объектом права и обладает имущественной ценностью". Разрешая дело о краже, правоприменитель не конструирует понятий "имущество", "телесная вещь", "бестелесная вещь", а пользуется уже имеющимся понятийным аппаратом, выработанным ранее и ставшим составной частью действующего объективного права. В иной ситуации, например в споре, связанном с установлением сельского сервитута, римский судья без колебаний отнес бы таковое право к категории имущества, вещей, исходя только из того соображения, что оно, это право, в условиях римской общины представлялось (по Гаю) "наиценнейшей вещью" (res pretiosiores) и, следовательно, вещью манципируемой (res mancipi). Так, Ульпиан определял: "Все вещи являются или манципируемыми, или неманципируемыми. Манципируемые вещи - это земли на италийской почве, как сельские, каковыми являются имения, так и городские, каковыми являются дома, а также права (связанные) с сельскими владениями, как, например, право (пользования) дорогой, прохода по соседнему участку, прогона скота, проведения воды, а также рабы и четвероногие, которые служат в качестве вьючных или верховых, как, например, быки, мулы, лошади, ослы. Остальные вещи являются неманципируемыми. Слоны и верблюды, хотя они служат как вьючные и верховые, являются неманципируемыми, так как причисляются к диким зверям". В данном случае сельские сервитуты отнесены к числу манципируемых вещей по признаку экономической ценности соответствующих прав, однако было бы ошибочно полагать, что исключительно по этому признаку присходило разграничение манципируемых и неманципируемых вещей. Г. Дернбург отмечал также, что данное разграничение относилось к составным частям имущества, а не к телесным и бестелесным вещам. В приведенном фрагменте из числа манципируемых вещей Ульпианом выведены слоны и верблюды как дикие животные, хотя они и могли использоваться в качестве тягловых и вьючных животных (наравне с быками, мулами, лошадьми, ослами). Следовательно, для тягловых и вьючных животных существенным признаком для отнесения (или неотнесения) их к манципируемым вещам являлось то, были они одомашненными или дикими. По данному поводу Чезаре Санфилиппо справедливо замечает, что эта непростая для понимания логика римского юриста обычно игнорируется в современной учебной и даже в специальной литературе, хотя именно она позволяет выявить подлинные исторические основания данной классификации, которая не сводится к ценности вещей. Естественные, экономические и юридические признаки объектов реального мира всегда учитывались и в иных, менее развитых правопорядках. Например, законы Хаммурапи предусматривали возможность возврата денежного долга хлебом или кунжутом, однако при такой замене предмета исполнения применялся так называемый "царский тариф" - разные проценты годовых в зависимости от предмета исполнения (20% годовых для денежного займа в серебре и 33 1/3% при хлебном займе). Как следует понимать в данном контексте обозначения понятий "серебро", "хлеб", "кунжут", только ли как непосредственно-бытовые наименования соответствующего металла или злаков? Если речь идет лишь о металле и зерне как таковых, в "чистом" виде, то почему правотворец установил разные проценты годовых в зависимости от того, чем возвращается долг? Вряд ли этот смысловой ряд воспроизводит чисто бытовые реалии. Явление, которое описывается данной нормой, переросло статус отношения фактического порядка: оно является уже отношением правовым, а использованные в этой норме права понятия (выработанные в свое время как понятия бытовые) продвигают правовое сознание к закреплению за ними существенно иных, специально-юридических семантических ареалов. "При наличии в гражданском обороте кредита, при существовании сделок, по которым исполнение отсрочено, для государства открывается возможность назвать тот предмет, который должен служить крайним и принудительным средством исполнения обязательств: крайним в том смысле, что предмет этот заменяет собой действительный предмет долга, если предоставление последнего становится невозможным, без, однако, того, чтобы эта невозможность освободила должника; принудительным в том смысле, что должник может освободиться от обязательства предоставлением этого предмета, а веритель должен его принять, если не хочет впасть в просрочку… Во всех этих случаях для законодателя представляется не только возможным, но и необходимым указать такие предметы, предоставление коих должно иметь место для обязанного лица и принятие коих должно иметь место со стороны лица управомоченного: предмет, служащий универсальным суррогатом исполнения имущественных обязательств, носит название законного платежного средства". Значит, в приведенной древнейшей норме речь идет не столько о серебре и хлебе, сколько об установлении для возврата денежного займа законного платежного средства, пусть и не универсального. И, следовательно, указанные реалии, вернее, отображение их в специально-юридических понятиях, образующих смысловую парадигму "серебро (деньги) - заем - возврат - зерно", приобретают непосредственно-нормативное значение. Но означает ли это, что такая понятийно-правовая специализация возможна в отношении любых иных выработанных человеческим познанием понятий о предметах и явлениях объективной действительности? Другими словами, существуют ли естественные, социальные, психологические, содержательные либо функциональные ограничители для того, чтобы понятийный и категориальный аппарат, наработанный общественной практикой, через акты нормотворчества, правовые обычаи и т.п. приобретал непосредственно правовое содержание?

Крупный русский правовед и философ Н. Н. Алексеев доказывал, что в пределах положительного права имеют место факты двоякого рода: нормативные и нормативно-безразличные факты. Если называть источником права все то, что способно устанавливать права и обязанности, то нормативные или нормоустановительные факты можно считать первичными источниками права. Они служат основанием для образования неограниченного количества норм, постановлений, предписаний и т.д. с соответствующими их толкованиями и изъяснениями. Последние во всей их совокупности составляют содержание данного положительного права. "Вообще говоря, основные понятия положительного права, включая самые его высшие обобщения, родились в кругу жизненных потребностей человеческого общества и потому чисто прагматичны по своей природе. При образовании их и донаучное мышление, и юристы-практики, и юридическая теория руководствовались не теоретическими соображениями истины, но чисто практическими интересами жизни… Оттого существенные моменты правовых явлений очень часто в понятиях положительного права остаются затушеванными, не выделяются на передний план, тогда как получают особое освещение и особо выдвигаются различные случайные обстоятельства, важные в практической жизни, но безразличные с точки зрения теоретической. И так как, кроме того, в практической жизни играют важную роль различные чисто исторические и по существу своему изменчивые условия, то теория положительного права всегда стоит перед соблазном случайному, изменчивому и историческому придать значение существенного и общезначимого. В частности, этому соблазну подвергаются все те, кто из основных понятий теории положительного права (норма, субъект, объект, правоотношение) хочет сделать какие-то всеобщие и необходимые формы юридического мышления, своеобразные правовые категории. На самом деле мы имеем здесь не категории, но очень полезные, полные практического значения обобщения, полученные на основании деятельности судьи, юриста, истца, ответчика, сторон и т.п., протекающей в пределах известных конкретных установлений положительного права ". Нельзя не согласиться с тем, что логическое, теоретическое, научное познание, устремленное к освоению действительности путем выработки истинного знания, существенно отличается от познания, осуществляемого законодателем, судьей, иным правоприменителем. Конечной целью права является правопорядок, соответствующий сущности той или иной государственной идеи, конкретно-историческим особенностям экономической основы и социально-классовой структуры общества. Эта конечная цель представляет собой хотя и масштабную, но тем не менее совершенно практическую задачу, требующую для своего решения применения адекватных характеру задачи средств. «Результаты познания тут находят свое выражение не в системе понятий теоретического уровня, а в практических правовых актах, обязательность которых покоится на охране принудительной силой государства. Эти акты должны вписываться в существующую систему права и соответствовать законности. И все же есть основания считать правовую реальность в целом одной из форм познания действительности. Это сугубо целенаправленное и специфическое духовное усвоение фактических отношений, осуществлявшееся в течение многих веков почти целиком на эмпирическом уровне и с классово определенных позиций». Специфика юридического осознания реальности на самом деле слишком значительна для того, чтобы проводить прямые параллели между мышлением ученого-теоретика и мышлением лица, создающего или применяющего право, и мы далеки от таковых не вполне корректных сопоставлений. Но с другой стороны, оппозиция между деятельностью юристов-практиков и правоведов, устремленной в конечном счете к решению указанной практической проблемы, с одной стороны, и «теоретическими соображениями истины», с другой стороны, не имеет столь глобального и решающего характера, как это представлял себе Н. Н. Алексеев. Если иметь в виду то принципиальное, то главное, что объединяет эти формы познания - материальную, духовную и социальную действительность как объект познания и одновременно цель его, - то, видимо, нет каких-либо серьезных оснований к тому, чтобы не признавать за основными обобщениями права категориальных свойств. О значении обобщений в праве И. А. Ильин писал: «Право может устанавливать только общие, отвлеченные правила и потому оно говорит в своих нормах только о людях вообще, о признаках вообще, о деяниях, отношениях, полномочиях и обязанностях вообще, выделяя одни стороны и свойства, как существенные, и оставляя другие без внимания. Если бы законодатель попытался заменить общие нормы единичными императивами, приспособленными к индивидуальному поведению, то он поставил бы перед собой нелепую задачу бесплодной погони за бесконечным разнообразием индивидуального материала, число императивов оказалось бы бесконечным и строй жизни остался бы неурегулированным». Нелишне будет напомнить, что Маркс в определенном смысле уподоблял законодателя естествоиспытателю, указывая, что «законодательная функция есть воля не в ее практической, а в ее теоретической энергии. Воля не должна здесь утверждать себя взамен закона: ее роль в том именно и заключается, чтобы открыть и сформулировать действительный закон». Процесс правообразования неразрывно связан с формированием социального опыта человеческого сообщества, опыта, который вбирает в себя наиболее рациональные, эффективные, полезные способы, приемы деятельности, модели социального взаимодействия разных субъектов, то есть именно того положительного результата освоения действительности, который достижим лишь на основе постоянного приближения общественной практики к истине, вырабатываемой общественным сознанием. Диалектические законы и категории, имеющие место в процессе познания объективной действительности, с неизбежностью воспроизводятся в специфических формах правового осознания и освоения действительности. Среди огромного количества социальных регуляторов, религиозных. этических, моральных, традиционных и иных неправовых правил поведения, общественное сознание выделяет те, которые объективно являются важнейшими, наличие которых представляет собой непременное условие существования того или иного социального образования и государства в целом. Так, например, немецкий правовед XIX века, профессор университета в Иене Фридрих фон Хаан, исследуя процессы зарождения права у римлян и германцев, писал, что, хотя право и соотносится с обычаем как бабочка с породившей ее гусеницей, но, тем не менее, не все содержание обычных норм воспринимается правом. В отличие от греков, перед которыми стояла задача непосредственной реализации обычного права, у германцев границы, устанавливаемые правом, очерчивали область свободного индивидуального поведения каждого члена общества, а государство обязывалось уважать и защищать эту область индивидуальной свободы[54]. Этап дифференциации правил социального поведения и выделения среди них наиболее общественно значимых регуляторов (потенциальных правовых норм) сам по себе есть диалектически сложный познавательный процесс, в ходе которого общественное сознание «препарирует» анализируемый объект (всю совокупность социальных норм), подвергая его тем же приемам и способам познания, что и любой иной изучаемый объект реального мира. Именно этот момент является отправной точкой не только правогенеза, но и становления правового сознания как такового. Всеобщая методология становится таким образом общим основанием и методологии права. Здесь же, как представляется, лежат корни категориального строения и самого права, и правовой теории. «Действительный закон», открытый и сформулированный (по Марксу) законодателем, является воплощением теоретической энергии для решения практической задачи. Юридическое познание лишь повторяет путь, который проходит человеческое познание вообще, однако на достаточно ограниченном участке социального пространства: именно там, где требуется с помощью норм права и государственного принуждения обеспечить правопорядок, как он понимается в данном месте и в данное время. Отсюда с необходимостью вытекает, что результаты правового освоения действительности в теоретической его форме не только могут, но и должны образовывать как обобщения того или иного уровня и разной степени полезности, так и правовые категории. При этом, однако, следует принять во внимание, что результаты познания, осуществляемого законодателем и правоприменителем (но не ученым-правоведом!), в связи со специфической задачей профессионального юридического познания, никогда не могут быть представлены как итог теоретического мышления, то есть как научная истина. Критерием адекватности такого познания может выступать лишь правильность законодательного или правоприменительного акта. О соотношении критериев истинности и правильности в познании П. В. Копнин писал: «Правильность основывается на истинности, но не тождественна ей. В своей деятельности человек осуществляет переход от истинности к правильности, равнозначный переходу от мысли на ее основе к действию. В правильности мы как бы переходим в иную сферу, связанную с истинностью и теоретической деятельностью, но одновременно и выходим за ее пределы - речь уже идет о поведении человека, об оценке его поступков, действий с точки зрения теоретической (соответствие с положениями, носящими объективно-истинный характер) и в соответствии с практическими потребностями»]. В правовых обобщениях и категориях, образовываемых на уровне профессионального юридического мышления, общие существенные признаки отдельных наблюдаемых феноменов складываются в специфические особенное и общее: такие познавательные продукты, которые ориентированы на построение верной (т.е. адекватной действительной общественной потребности) нормы права и вынесение правильного (т.е. соответствующего нормам права и материалам дела) акта применения права как восхождения от абстрактного к конкретному.

Обосновывая свое понимание юридических концептов и категорий, Ж.- Л. Бержель справедливо отметил системообразующий характер общих правовых принципов и понятий. Право не может состоять только в подборе разрозненных правил. В отсутствие возможности связать разрозненные элементы в цельную систему внутри права неизбежно должны возникать такие сильные противоречия, что оно стало бы непонятным. Кроме того, никогда нельзя все предусмотреть и все регламентировать; в отсутствие общих принципов и понятий могут возникать такие обширные зоны юридической пустоты, что право просто не справилось бы своей задачей организации общественного порядка. Право должно обязательно представлять собой систему, организованную вокруг определенного набора принципов, фундаментальных понятий, технических приемов, для внедрения и применения которых требуется использование определенных методов. «Юридические правила возникают в результате «ассоциации нескольких концептов», и любая правовая система характеризуется специфической организацией связи между разными элементами… Право, поддерживаемое «каркасом концептов, передающих ему свою интеллектуальную организацию», функционирует путем классификации фактов, обстоятельств, понятий…, основанной на их общих чертах и их ориентированности на общие модели; при этом квалификации (в смысле оценки качеств) какой-либо юридической ситуации в свете тех или иных категорий оказывается достаточно для того, чтобы определить и применить к ней соответствующий режим». Категории, по Ж.- Л. Бержелю, это результаты объединения понятий и юридических ситуаций по общим для них характерным чертам, причем различные категории отличаются друг от друга общими чертами составляющих их элементов. Построение юридических категорий должно идти от самих предметов, которые необходимо группировать по общим чертам, категории имеют только то значение, которым их наделяют реалии. Но в то же время, юридические категории - это не просто данные реальности, это даже не данные позитивного права. Они не существуют до того, как к делу подключатся юристы или до возникновения науки о праве. Они, наоборот, и есть выражение их постоянного труда. Это есть их интеллектуальные построения, предназначенные для лучшего понимания, лучшего применения права, для улучшения юридической системы. Они являются результатом их сознательного выбора, даже если этот выбор опирается на наблюдение фактов и анализ объективного права. В представленной точке зрения, как несложно заметить, и концепт, и категория являются результатами образования в познавательной деятельности юристов абстракций, опирающихся на выделение в совокупностях наблюдаемых явлений существенно общих признаков, сторон и свойств. Однако следует отметить, что это абстракции различного уровня: концепт, по Бержелю, есть общая и абстрактная интеллектуальная репрезентация юридических феноменов (лиц, предметов, фактов, актов, процедур и т.п.), тогда как категория объемлет существенно общие признаки концептов. Собственно говоря, если отвлечься от несколько своеобразной терминологии этого автора, то мы придем к хорошо известному в философии права аксиоматическому положению о том, что весьма сложная природа правовых явлений, как правило, требует раскрытия их сущности в целом ряде понятий, характеризуемых к тому же различным уровнем обобщений. Так, Д. А. Керимов пишет: «В ходе познания правового объекта может быть образовано не одно, а множество абстрактных понятий, и чем сложнее и многограннее эти объекты, тем в большем количестве понятий они нуждаются; как правило, они подразделяются на юридические абстракции высшего, среднего и низшего уровней. Соотношение же между ними подчиняется диалектике общего, особенного и отдельного». Принимая во внимание необходимость раскрытия сущности наиболее сложных явлений права через данную триаду диалектических категорий, мы видим, что в рассуждениях Бержеля рациональная ступень правового познания охватывает лишь особенное (концепт) и общее (категорию). Представляется, что в данном случае требования методологии диктуют единственную возможность: рассматривать в качестве отдельного те правовые феномены, которые в результате выделения существенно общих их признаков и свойств образуют концепты. Эти феномены суть единичные внесистемные правовые явления, обладающие только им присущей совокупностью свойств и этой совокупностью отличающиеся как от любых иных, даже близкородственных правовых явлений, так и от всех явлений, находящихся вне сферы действия права. Например, соответчики Иванов и Петров, привлекаемые к участию по одному делу и по одному основанию, хотя и являются одной стороной, не тождественны друг другу ни в процессуальном плане, ни тем более во внеюридической действительности. Существенно общие качественные правовые признаки этих субъектов состоят в тождественности их положения как процессуальных соучастников, а это означает, что их общие и отдельные правовые свойства приобретают системный характер и в своей особенной определенности сопоставляются с более общей системой лиц, участвующих в деле. Нетрудно заметить, что каждая из этих абстракций (соответчики; процессуальные соучастники; лица, участвующие в деле) отличается от предшествующей не только убыванием конкретно-индивидуальных признаков и наращиванием общности свойств, но и способами образования. Так, понятие «соответчиков» получено методом аналитической абстракции, при котором выделяется какое-то одно общее для сопоставляемых объектов свойство, рассматриваемое в данном отношении как наиболее существенное (в данном случае таким свойством выступает факт предъявления иска по одному основанию одновременно более чем к одному лицу). Понятие процессуального соучастия образовано методом абстракции отождествления, представляющей собой более эффективный познавательный прием, основанный на генерализации общих правовых признаков любых процессуальных соучастников (как соответчиков, так и истцов). Наконец, понятие лиц, участвующих в деле получено на основе абстракции-идеи, которую, как полагает В. М. Сырых, нельзя рассматривать как форму восхождения от конкретного к абстрактному, поскольку образование таких абстракций представляет собой результат логического развития правовых идей, принципов, на которых основываются действующее право, его отдельные институты и отрасли: «Данный метод используется в процессе реализации теоретических знаний в практической деятельности, т.е. охватывает качественно иной этап, нежели формирование абстракций на основе эмпирического наблюдения реально существующих явлений». Такой метод познания, образуя качественно новый уровень теоретического освоения действительности, может эффективно использоваться только при условии предварительного накопления необходимого и достаточного объема данных, то есть гносеологических продуктов, сформированных именно на основе эмпирического наблюдения правовых феноменов. В работах по философии науки уже отмечалось, что смыслом эмпирических терминов являются особые абстракции, которые можно было бы назвать эмпирическими объектами. Их следует отличать от объектов реальности. Реальные объекты представлены в эмпирическом познании в образе идеальных объектов, обладающих жестко фиксированным и ограниченным набором признаков. Реальному же объекту присуще бесконечное число признаков. Любой такой объект неисчерпаем в своих свойствах, связях и отношениях. Но и эмпирические идеальные объекты не исчерпывают абстрагирующего потенциала познания, ибо существуют гносеологические продукты еще более высокого порядка, идеализированные теоретические объекты, которые, как пишет В. С. Степин, «в отличие от эмпирических объектов, наделены не только такими признаками, которые мы можем обнаружить в реальном взаимодействии объектов опыта, но и признаками, которых нет ни у одного реального объекта. Например, материальную точку определяют как тело, лишенное размеров, но сосредоточивающее в себе всю массу тела. Таких тел в природе нет». Такой «материальной точкой», не имеющей прямых соответствий в юридико-эмпирической области, для правовой науки является понятие объектов прав. Представляется, что учение об объектах прав, эмпирические основания которого просматриваются в имеющихся данных о возникновении права и отчетливо наблюдаются уже в древнейших правовых системах, достигло уже к настоящему времени нужной степени разработанности, позволяющей создавать теоретические конструкты самого высокого порядка.

Объекты прав - это не что иное, как абстракция-идея, воспроизводящая руководящее экономико-правовое положение об обусловленности существования человеческого сообщества и каждого индивида товарным обменом. Эмпирическим основанием данной абстракции выступает бесконечное многообразие конкретных имеющих товарную форму материальных, а также духовных ценностей, составляющих базис человеческого и социального бытия. В качестве первой и самой общей предпосылки образования права Л. И. Спиридонов указывал на замену кровнородственных связей обменом как средством объединения людей, подчеркивая, что если общество основано на вещных связях, то его члены нуждаются прежде всего в нормальном функционировании рынка как фундамента не только общества в целом, но их собственного личного бытия. Вот почему объективные условия рыночного обмена - главное, что должно быть закреплено в праве и в чем должна конкретизироваться его общая трансформирующаяся в условия предпосылка. В качестве прочих обязательных условий совершения актов обмена называются личная свобода, частная собственность, равенство сторон. Все это действительно так, однако вряд ли верным было бы оставлять вне этих объективных условий рыночного обмена, требующих правового признания и закрепления, обращающиеся в конкретных общественных отношениях «рыночные субстанции», среди которых главнейшее место занимают вещи, товары. Установление требуемого правового статуса субъектов рыночного оборота есть принципиально важная, но не исчерпывающая предпосылка возникновения права. Другой, не менее важной, но, к сожалению, менее очевидной предпосылкой является выявление и установление правового статуса объектов, участвующих в обмене. Напомним: уже Аристотель полагал, что вся проблематика права исчерпывается понятиями «лицо» и «вещь».

Таким образом, под «объектами прав» в широком смысле или, что то же самое, «объектами объективного права», необходимо понимать абстракцию-идею столь же общего характера, как и абстракцию-идею «субъектов», причем абстракцию с точки зрения институционального строения права не менее необходимую[62].

Понятие «объектов прав» представляет собой, следовательно, теоретическую идею, содержащую «невыводное знание» о категории, вмещающей в себя все абстракции, полученные на эмпирическом материале путем восхождения от внеправовых конкретных феноменов, являющихся действительными элементами рыночного обращения, к правовым абстракциям «вещей», «денег», «прав» и т.п. В реальной действительности понятию «объекта прав», равно как и понятию «субъекта» прямые соответствия отсутствуют. Это - научные правовые абстракции, имеющие самый высокий уровень обобщения и уже в силу этого обладающие методологическим значением для правовой науки. Только органическое сочетание обеих этих идей позволяет, на наш взгляд, выстроить адекватное действительности понимание права во всех его аспектах - от возникновения до осуществления.