Мифологическая лексика в формулах устрашения детей (на материале говоров Тамбовской области)

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

ФГБОУ ВО «Тамбовский государственный университет им. Г.Р. Державина»

ТОГАПОУ «Многопрофильный колледж им. И.Т. Карасева»

Мифологическая лексика в формулах устрашения детей (на материале говоров Тамбовской области)

Татьяна Владимировна Махрачева

Дина Николаевна Лоскутова

Екатерина Юрьевна Блинова

Аннотация

Проанализирован пласт мифологический лексики тамбовских говоров, функционирующей в структуре формул устрашения детей как текстов коммуникативного типа, относящихся к сфере традиционной духовной культуры. Выявлены особенности структуры таких текстов; состав персонажей-устрашителей; особенности их лексической выраженности, портретные характеристики (локативная принадлежность, наличие волосяного покрова, телесные патологии) и вредоносные функции. Мифологические персонажи, выступая в качестве устрашителей, лишаются большинства семантических признаков; редукция первоначальной семантики таких наименований может быть компенсирована идеофоническими особенностями номинаций этого класса персонажей; неопределённость облика персонажей для запугивания детей обусловливает включение в этот ряд предметов; распространённость народно-педагогического приёма устрашения связана с ролью, которую играют страх и испуг в культуре детства. Для носителей традиционной культуры устрашение можно признать значимым элементом народной педагогики, поскольку оно функционировало не только на вербальном, но и на акциональном уровнях.

Ключевые слова: демонологическая лексика; народная демонология; мифологический персонаж; персонажи-устрашители; традиционная народная культура; говоры Тамбовской области

Abstract

Mythological vocabulary in the formulas for intimidating children (based on the Tambov region patois)

Tatyana V. Makhracheva Круг теоретических вопросов, посвящённых вербальным клише, их специфике и разновидностям в Я, Dina N. Loskutova², Ekaterina Y. Blinova¹ '

Derzhavin Tambov State University

Multidisciplinary College named after I.T. Karasev

We analyze the layer of mythological vocabulary of Tambov patois that functions in the structure of formulas for intimidating children as communicative type texts, related to the sphere of traditional spiritual culture. We identify the structure features of such texts; composition of intimidating characters; features of their lexical expression, portrait characteristics (local affiliation, presence of hair, body pathologies) and harmful functions. Mythological characters, serving as in - timidators, are deprived most of semantic features; the reduction of such names initial semantics can be compensated by the ideophonic features of these characters' nominations; the uncertainty of characters' appearance for intimidating children determines the inclusion in this set of subjects; the prevalence of folk pedagogical methods of intimidation is associated with the role played by fear and fright in the culture of childhood. For traditional culture bearers, intimidation can be recognized as a significant element of folk pedagogy, since it functioned not only on the verbal, but also on the actional levels.

Keywords: demonological vocabulary; folk demonology; mythological character; intimidating characters; traditional folk culture; Tambov region patois

Основная часть

Специфика мифологической лексики, отмечаемая многими исследователями и состоящая в ирреальности понятийной сферы, стоящей за ней, обусловливает обращение к текстам коммуникативного типа, имеющим устойчивый характер, структурные, грамматические и лексико-семантические закономерности, определённую функциональную направленность (апотропейную, прогностическую, оптативную, моделирующую и т.д.) и связанным с речевым поведением человека как в повседневной жизни, так и в условиях магико-ритуального поведения¹. Намечая новые методологические подходы, позволяющие представить народную демонологию как сложную многосоставную и многофункциональную систему, Л.Н. Виноградова ставит важнейший вопрос о существенном расширении круга источников и привлечении различных формул (тексты запретов и предписания, мотивировки, обереги, приговоры и т.д.), содержащих сведения о мифологиче-

традиционной культуре, обозначен в работе Л.Н. Виноградовой [1, с. 261-268]. Кроме того, описанию отдельных аспектов этой проблемы посвящён раздел в монографии «Мифологический аспект славянской фольклорной традиции» (2016) [1, с. 261-359]. ских персонажах (далее - МП) [2, с. 3]. Таким образом, интерес к так называемым «формулам устрашения детей», относящимся к клишированным текстам традиционной культуры, вызван значительным исследовательским потенциалом, позволяющим выявить круг представлений о МП, бытующих в региональной традиции, особенностью их языкового воплощения.

Персонажам-устрашителям и формулам запугивания детей посвящена обширная литература: с привлечением детского фольклора и психологии детей на материале восточнославянской традиции эта тема рассматривается Г.И. Кабаковой [3]; специфика функционирования персонажей в структуре текстов запугивания, их лексическая выраженность и семантическое наполнение, особенности номинации, место в структуре народной демонологии в полесской традиции проанализированы Е.Е. Левкиевской [4], территории Западного и Центрального Полесья - Ю.С. Буйских [5], общерусской традиции - О.А. Черепановой [6], в нижегородских (арзамасских) говорах - Е.Ю. Любовой [7], на территории Рязанской области - авторским коллективом «Шацкого этнодиалектного словаря» [8]; польская мифологическая лексика, обозначающая персонажей-устрашите - лей, в структуре формул запугивания, представлена в обстоятельной работе О.В. Саннниковой [9]; отдельным персоналиям посвящены работы Л.Р. Хафизовой (бука) [10], О.А. Черепановой (бука, бабай, мазай) [6; 11]; формулы пугания и детские страхи в контексте современных представлений о материнстве с привлечением этнографических данных анализирует О.Ю. Бойцова [12]; общетеоретические вопросы наименования МП этого разряда рассматриваются в работах

А.Ф. Журавлёва [13] и Л. Раденковича [14]. Исследование персонажей-устрашителей на материале говоров Тамбовской области выполняется впервые Все полевые материалы снабжены указанием на собирателя, осуществившего запись: МТ - Махрачёва Татьяна Владимировна; РН - Раковская Наталия Габ- телахатовна; ЧА - Чемерчёва Анна Андреевна; ЛД - Лоскутова Дина Николаевна; далее следует год записи материала..

Устрашение - народно-педагогический приём воздействия на поведение детей. Например, запугивание регулировало посещение локусов, которое можно условно разделить на опасные (река, колодец и т.д.) и нежелательные (например, огород, сад или поле, куда маленькие озорники отправлялись за овощами или для баловства и могли повредить посевы или сорвать недозревшие плоды, а то и посетить с хулиганскими намерениями чужие усадьбы): [Детей пугали, чтоб огурцы не рвали на огороде?] Ды тах-то говорили, тах-то говорили. Тогда ведь лазили за морковкой и всё. Это сейчас вот всё до всяво, а тогда-то ведь у себе-то сорвуть: какой безо времени морковь сорвал? <…> [Что следовало говорить, чтоб не пустить на огород?] Детей-то? Да как ж его не пускали? Они сами ходили, сами уйдуть. У нас тут восемь человек, гляди за ними… (с. Рыс - ли, Моршанский р-н, РН, 2007); Мы однажды, мои детки, маленькие были, ну, ведь дети есть дети, и мы маленькие были, не хуже, и, ну, тоже к соседке полезли. Но тогда-то, щас-то уж делают это безобразно, ну, там всё с корнем выдирають. А тогда-то, не хуже, потихонечки, чтоб плеть не это, не стоптать. А всё равно ж лазили. Бывало, зашумять, а ты побежишь и летишь, не хуже. А один раз зашумели, а я, с подружки - ми бегали, а я взяла да и упала, встала да в конопи, не хуже их. Это ещё тоже маленькая была. Ну и чё жа. Ой, а прид ешь, бывалоча, хорошо - матяри не скажуть. А мать с отцом, бывало, ругаитсуть: зачем лазить, свои есть. А ведь это детство (с. Большая Дорога, Староюрьевский р-н, ЛД, РН, 2006).

Традиционный крестьянский быт не предполагал тотального контроля над детьми, поэтому они нередко оставались без присмотра и осваивали окружающее пространство самостоятельно, что могло привести не только к нарушению этических норм, но также к увечьям, пропаже или гибели детей в лесах, водоёмах или колодцах: Детка, когда смотреть, дитёночек, было [за детьми]? Смотреть было, правильно, некогда. Мы все работали, родители работали, какие вот родили. А оставляли на бабушкав, а бабка дома ещё чё-нибудь ковыряется сделать, тоже не без дялов. А он как выйдить там, чумазый и чумазый, где, можить, в болоти, где как <…> [Что следовало предпринимать, чтоб дети на огород не ходили?] Да это вот йих пугали, они особенно, как они, сказать, у кого хотели либо вишню сорвать, либо хорошее яблоко видить - хочется сорвать вот. А не разрешали: не ходитя, это чужоя! (с. Серповое, Моршанский р-н, МТ, РН, 2007);..Это стращать детей. Ну вот я и говорю-то, это детей стращали, чтоб не ходили, а то уходются. Это щас вот речкя непружёныя, а мало ухажваются что ля? (с. Рождественское, Рассказовский р-н, ЛД, РН, 2008).

Таким образом, формулы устрашения были призваны маркировать опасные места, установить пространственные границы, которые нельзя пересекать, по крайней мере, без взрослых. Как отмечает Г.И. Кабакова, «родители пугают детей потому, что они сами одержимы страхом за детей» [3, с. 369].

Другая педагогическая функция запугивания связана с регуляцией поведенческой сферы детей: устрашение выступает внешним фактором регламентации детских капризов, шалостей и т.д. (например, если требуется успокоить расшалившихся детей, заставить их слушаться и т.д.).

Структура формул устрашения в говорах Тамбовской области типична и представляет собой клише, включающее запретительную часть, имя мифологического персонажа и «вредоносный» предикат, характеризующий действие МП по отношению к ребёнку (утащит, поймает, утянет, укусит, схватит, будет бегать за кем-то и т.д.), или указывающий на нахождение в локусе МП, который «поджидает» нарушителя (сидит, стоит, ходит, живёт) Тексты, строящиеся по типу передачи ребёнка некому МП в случае нежелательного поведения («не делай что-либо, а то тебя отдам козе/дяде/ и т. д.»), следует отнести, вероятно, к формулам угрозы. (см. подробнее: [4, с. 446; 9, с. 57]). Структура может варьироваться, например, иногда предикат опускается: Ребятишков пугали: не ходите в огород, а то там русалка (с. Кулевча, Инжавинский р-н, 2002) [15, с. 96]; формула может быть свернута говорящим до упоминания только имени персонажа:…и вот придёшь туда, он [сын] уже большенький был, уж года три, и чё-нибудь станить: вон куга! Вон куга! Вот и я своих пугала, даже внучат пугала - куга! (с. Серповое, Моршанский р-н, РН, 2007). Реже первая часть заменяется глаголом в форме повелительного наклонения, как будто допускающим нарушение запрета, но нацеленным на достижение противоположного эффекта - остановить ребёнка:.Не знаю, какая-то сисянка. Это тада ещё мать, бывало, на нас: «Идитя-идитя, а то сисянка сидить, идитя!». Вот, бывало, боисся (с. Мезинец, Староюрьевский р-н, ЛД, РН, 2006).

Состав МП, служащих для запугивания детей, зафиксированный на территории Тамбовской области, в целом согласуется с восточнославянской традицией (см.: [4; 6; 7] и т.д.): 1) персонажи народной мифологии и сказочные персонажи (русалка, леший, водяной, ведьма, дед-хозяин / хозяин, баба / бабка Яга); 2) персонажи, присущие жанру устрашения и запугивания детей и, как правило, не функционирующие за его пределами (си - ся'нка, малаша, макар, куга, букан, аука, кукашка); 3) образы животного мира (волк, бирюк, обезьянка, коза, синичка); 4) социальные и этнические «чужаки», чужие взрослые (ведерщик, татар, люди с нетипичной внешностью); 5) Бог.

Особенностью устрашителей является субстанциональная размытость, неопределённость образов, стоящих за представителями этого «класса» мифологических персонажей. В исследовательской литературе они определяются как МП с усечённым [4, с. 448] или нулевым денотатом [14, с. 66-67; 16, с. 108], вербальные МП, поскольку представления об этих существах сконцентрированы преимущественно в их номинациях [3, с. 357]. По мнению Л.Р. Хафизовой, идея неопределённости может быть заложена в саму номинацию таких МП, например, для буки предложена этимологическая версия, связывающая «недоделанность» мифологического образа и восприятие маленького ребёнка как недооформленного существа с точки зрения его принадлежности к миру человеческого в традиционной культуре [10, с. 209]. Если для специфических персонажей детских запугиваний неясность облика можно назвать «онтологической» характеристикой Как отмечает О.В. Санникова, специфические персонажи детских запугиваний могут быть одними из наиболее архаичных в народной демонологии и вопло-щать «непостижимые, хаотические начала» [9, с. 58]., то другие

«герои» этих формул, попадая в контекст устрашения детей, теряют большинство своих признаков См., например, вывод Е.Е. Левкиевской, сделан-ный в отношении полесской традиции [4, с. 448]. По мнению О.А. Черепановой, «забвение мотивировки, непонятность названия является фактором, способст-вующим закреплению слова и образа, причём, вероят-но, сначала слова, затем образа» [16, с. 116].. Это может быть обусловлено прагматикой таких текстов - их назидательной направленностью, в соответствии с которой главным является дидактический «стержень» формулы устрашения, а не сам мифологический персонаж или его ипостась (см., например: [9, с. 45]). Не случайно в некоторых текстах не упоминается даже имя МП, а констатируется его присутствие в нежелательном или опасном месте: У отца тут не далеко, на огороде, конопля росла. Раньше коноплю выращивали, масло делали. И вот мне всегда казалось, что там кто-то сидит (с. Керша, Рассказовский р-н, ЛД, 2019); [Чтобы дети не ходили на огород, их стращали?] Ну стращали, скажуть - там тибе поймаить хто-нибудь. [Кто может поймать?] Да хто? Как, как, как уж сказать, не ходи, а то поймають тибе там. Туда раньше не пускали (с. Волхонщина, Пичаев - ский р-н, РН, 2008).

Так, информанты зачастую затрудняются описать русалку - одного из самых частотных персонажей-устрашителей в тамбовской традиции, лешего, бабу Ягу, которую информанты никак не соотносят с жанром сказки, бирюка и козу. Два последних персонажа лишаются своих зооморфных черт и переходят в разряд «нулеморфных»: [Лешим стращали?] Да, леший, это леший поймаить, а хто яво, кто такой? Хто яво видал, лешего-то этого? [Кто такой леший?] А хто его? Никто его, скажить: хтой-то поймаить, а хто поймаить? Нихто никого не лавить (с. Волхонщина, Пичаевский р-н, РН, 2008); [Как детей пугали, чтобы они не бегали в огород?] Ну как жа, да там и леший какой - та, и там всякий, по-всякому, и ведьмы - там ведьма вон сидить, она тибе поймаить, как жа! Эта всё стращали, эт и я своих стращала. Они побольше стануть, и сады уж тут, колхозный сад, они уйдуть, боисси там, чё-то они: не… не ходитя, там [не - разб.], всякии там, нагваришь йим: вот, не ходитя, там и Баба Яга, и всё там. Напля - тёшь им, они тогда тах-то не ходють. [Кто такой леший?] Леший - это как-то, вроде, говорять, в реке хтой-то, в ряке он, тах-та вроде, леший. [Леший?] Да. В речки, да. Это, вроде леший-то в речке, да тоже тах-то стращали: не ходи купаться, там леший поймаить. А хто такой, я щас не скажу, это разговор такой [Не говорили, какой он?] Да не знаю, так-то леший - всё, ничаво (с. Рудовка, Пичаевский р-н, РН, 2008); [Вы рассказывали о том, как пугали детей козой.] А-а… [Расскажите об этом подробнее.] Коза? Не такая коза вон, какая ходить по полю, щипить травку и окотится и доится - это коза настоящая. А это коза пугало, пугало, пугала она детей, вот не слушается: «А я, я тибе, козе отдам тибе!». Коза, ну хто это, эту козу нихто не видел, нихто не знаить, какая она, эта коза, в. Просто так это, это старики тадашнии, старухи так называли, коза. [Говорили детям, чтобы те не ходили на огород: не ходи туда, а то тебя кто-то утащит?] Ну тоже вот это самая коза, да (с. Пахотный Угол, Бондарский р-н, ЛД, РН, 2007);..а потом их [детей] пугали: вот пой - дётя, там сидить бирю'к! А какой это бирюк, хто яво знаить. Он вас стащить! Я буду искать, где вас искать? Он упрёть, тады сюда домой и не притащить! Вот они всё-таки нямножко, дети, боялись. Тада это вот дети этого боялись, а щас вот каво на - стращаишь? <…> [Куда утащит бирюк?] Да куда там утащить. Там никуды он не утащить, вот что напугать надо рябёнка, чтоб он не ходил, всё (с. Серповое, Моршанский р-н, МТ, РН., 2007).

В структуру образа русалки в формулах запугивания входит прежде всего локативная характеристика - излюбленное место обитания русалок в конопляном поле и реке:..Мы вот, конопли, бывало, росли, и боялися бежать быстро, а то, мол, русалка выскочит из конопле. В коноплях, бывало, какие-то русалки. [Опишите русалок.] А не знаю, русалки да русалки. Мы не видали, я, например, не видала никаких русалок (с. Стёжки, Соснов - ский р-н, 2003) [15, с. 96]; [Правда ли, что в конопле живут русалки?] Ну тады всё стращали нас, маленькие. Вот скажуть: «Не ходитя в семя [конопляное], не ходитя!» А у нас ведь тада за речкой была, речкя, скажеть: «Дочкя, не ходи, поймають там вас эти…», - какие ты говоришь - русалки, - и утащать в речку». Да, пугали, чтоб… [А правда ли, что они есть?] Русалки-то? Они, можить, и есть. [А не рассказывали, какие они?] Нет, никогда не слыхала (с. Дмитри - евщина, Рассказовский р-н, ЧА, 2003);..Русалка в конопах сидить, русалка, чтоб не ходили туда, пугали нас, пугали: не ходи - тя, там вон такая, такая сидить там. Не могу сказать (с. Хитрово, Рассказовский р-н, ЛД, НР, 2008); [Не говорили, что там в конопле русалка?] А в конопя 'х русалка, как её, русалка, да, конопи-то сеяли. Прямо, бывало, скажуть: а то в конопях поймаить тебя русалка. А какая она, русалка? Кто её видал? (с. Волхонщина, Пичаевский р-н, РН, 2008);… чёй-то я так слышала, чёй-то говорить: если будешь купаться, говорять, то русалка в речке, говорили нам, уже нельзя купаться (с. Керша, Рассказовский р-н, ЛД, 2003); Я не помню, это пугають русалкой-то. [Как можно напугать русалкой?] Ну как? В речке купаться - холодная, не ходитя, там русалка, вот и всё. [Так пугали в любой день или в какой-то определённый?] Когда купаться идить холодно, вот, и они, и родители пугають: не ходитя, там, уж русалка там! [Как выглядит русалка?] Да я сама не знаю, говорять, русалка, а я ня знаю (с. Керша, Рассказовский р-н, ЛД, 2003). Пребывание русалки в огороде также может быть связано с тем что, по сообщениям жителей области, коноплю как культурное растение возделывали на собственных приусадебных участках О коноплеводстве, прядении и ткачестве на тер-ритории Тамбовской области подробнее см.: [17]..

Следует отметить, что в конопляном поле прячутся прежде всего женские персонажи - сисянка, баба Яга, малашка, а также синичка: [Правда ли, что детей раньше пугали, что во ржи живёт?.] Пугали, там сися 'нка, скажуть. Да. Это конопи раньше сеяли, се - мечки-то <…>. И вот, бывало, скажуть: бяжи, бяжи на огород за огурцами, или не знаю, зачем, сисянка там поймаить. Пугали детей-то: сисянка поймаить, там она сидить, в конопя'х в этих. [А кто такая эта си - сянка?] Да никого там, просто пугали так детей. Пугали их. [А какая эта сисянка?] Да какая-то она, никакой там нету. Эта сисянка, никого там нету. Так пугали детей, чтоб не бегали, не топтали (с. Мезинец, Староюрьевский р-н, РН, ЧА, 2006). [Пугали детей, чтоб они в огород не ходили?] Ну пугали, конечно, пугали <…> [Например, в конопле сидит?] Да, хтой-то сидить там в конопях, Баба Яга. Да, Баба Яга там. [Какая она?] Ну говорили, Баба Яга, а какая, я почём знаю? Я не знаю, мои хорошие: там Баба Яга сидить, не хулиганьтя, по городам не ходитя, по садам по чужим не лазайтя! (с. Рождественское, Рассказовский р-н, ЛД, РН, 2008);… Русалка - это купаться тады, и раньше всё ею пугали, русалка. Изараньше у нас семя была, конопи назывались, семя сеяли. А семя это, конопи, брали и их тады мяли, толкли и вот ткали, в старину ткали. Это холсты делали и ткали. И у нас на речке, вот тут, была семя. И бывало вот ведь бегаить, это вот щас во всех, а тады на городи либо морква какая у кого, либо чаво, огурец - забираються ребятишки-то, скажить: там сидит либо малаша, либо, как ты сказала-то? Русалка. Малаша, ещё малаша в семи [семени] сидить, говорять - пугали. Говорять: там малаша, и русалка, и она, говорять, вас утащить! Вот и пугали нас, этих, маленьких, чтоб не ходили на. на город на чужой. Ведь тады ж народ, он ведь почти же голодный был, и вот ребятишки, бывало, за морквой забираться к кому-нибудь, а вот мать-то, бывало, чтоб ты не пошла на речку: там в конопя 'х малаша и русалка сидить. Вот ты пойдёшь, она тибе поймаить и утащить! [Малаша и русалка - это одно и то же?] Нет, русалка это сама собой, а это малаша ещё какая-то была. Малаша, там, говорить, малаша сидить. [Как выглядит Малаша?] Да хто их видал-то? Да, можить, и не видал-то, хто их видал-то? Так просто пугаить, пословица, можить, была, можить их сроду и не было. А можить хто нарядился, сидела какая, испугать чтобы. Но это малаша. А эта малаша, её прямо с детства: смотри на речку не ходи, пойдёшь на речку, а там речка, - бывал, скажуть, - либо уходисси, либо чаво. Скажуть: не ходи на речку, в конопя'х малаша сидить. Она тебе поймаить и всё! И вот боялись и не ходили (с. Кёрша, Рассказовский р-н, ЛД, 2003); [Правда ли, что в конопле русалки живут?] Это не знаю. А семя [конопляное] сеяли, а нас пугали, ну старые, чтоб мы семя не это, семя, чтоб мы не ходили туда и не топтали: и там вот кто, синичка живёть, она вас потулить [прогонит?] оттеда! И мы не ходили. Синичка. Птичка такая-то, птичка такая-то. [А что значит «потулит»?] Она нас тогда оттеда потулить (с. Дмитриев - щина, Рассказовский р-н, ЧА, 2003). Другие персонажи-устрашители не обладают выраженной локативной закреплённостью и в отношении топоса являются взаимозаменяемыми (см. об этом также, например, в Полесье [4, с. 448]).

Помимо сведений о местах обитания, в текстах запугиваний содержится указание на некоторые портретные характеристики уст - рашителей, среди которых выделяются лох - матость (и всё, что связано с шерстью или обильным волосяным покровом) и телесные патологии (например, хромота) - признаки, соотносимые с инаким, хтоническим и инфернальным:…кукашка, кукашка, стращають вот. [Кукашка?] Да. [Что такое кукашка?] Да вся такая размохнатная (с. Рудовка, Пичаевский р-н, НР, 2008).

Последнее - важная деталь, способствующая мифологизации облика «чужого взрослого», который попадал в разряд уст - рашителей в том числе и из-за особенностей внешнего вида, и, кроме того, в обыденной жизни, вне контекста устрашения, мог стать причиной испуга у ребёнка - заболевания, характеризующегося сильным нервным потрясением. Примеры подобного см. также Лоскутова Д.Н. Испуг в традиционных пред-ставлениях крестьян Тамбовской области (статья в печати).:..это тада пугали, не то что вот какими-то этими, волшебниками, а даже у нас в сяле был один мужик, он хромал, и мы яво боялись. Это, бывалча, идёть если он, а мыча - во-нибудь балуимси с братом, с сястрой, мама скажить: вон Фёдор Яковлевич идёть, щас он вас возмёть! Мы врассыпную да под кровать хоронились. Ну, это просто вот тоже, как сказать, ну как с детства оно выходить так, а некоторые боятся, а некоторые и не боятся. Мы, значить, он хромой - его надо боятся. Вот это вот так <…> Ну то что он, наверно, поймаить что ли нас, кудай-то отнесёть. Вот чаво (с. Покрово - Чичерино, Петровский р-н, ЛД, РН, 2007). Показателен также следующий рассказ, в котором страх ребёнка персонифицируется и превращается в фигуру мужчины без ноги, слезающего с печи:..Вот в детстве, знаете, мы, когда жили не здесь, а туда дальше, а потом, значь, переселились, это была отцовская поместья, и мы сюда пересилились. Мне было четыре года, а этому, брат в маленькой зыбке. Ну и мама пошла за водой на речку, а я осталась одна, выходить дело. Она гварть: ты покачай Колькю, а то он кричать будить. Ну я взяла подцепку [цепь или верёвка, на которую крепили люльку] эту и тах-то села на табуретку там, туба - реточка была маленькая. Я села и сидела качала. И вот я смотрю на печь, сейчас их и печей-то мало, а тогда-то у нас была печь. Смотрю на печь, вот мне кажется, значь, с этой печи слязаить мужчина, на одной ноге, одной ноги у него нету, а одна нога у него есть. И вот такой весь чёрный, страшнай. Вот. Ну это потому что я боялась на новом мести, и вот мне… и я глядела, глядела, значь, он на одну ступеньку слез, на другую ступеньку слез, щас на третью ступеньку слезить, выходить дело, тогда на пол слезить <…> [Что это было?] Просто это я боялась, и мне вообразилась такая ерунда. Это, это просто моя боязнь, моя боязнь было. Чатыри года, чаво ж ты хочишь (с. Пеньки, Моршанский р-н, МТ, РН, 2007).

Появление такой детали облика персонажа, как обильный волосяной покров, также может иметь поддержку во внешней среде, поскольку страх перед неосвоенным пространством взрослые культивировали и поддерживали не только с помощью вербальных формул, но действий. Детей пугали намеренно, нередко облачаясь в шубы или ветошь и отправляясь в запретное место: [Информатор-1]:..вот она, [имя дочери], была ма - ленькия, и они вот, и у соседа мальчик был, и вот они, ну этого был малай, ты играла с ним [обращается к дочери], вспомни, да. Ну они собрались за гурцами, а бабка, соседка, рядом: «Ольк, попугай их!» [Информатор-2]: Да, они нас пугали, шубу какую-то надевали. [Информатор-1]: Шубу, одень, говорить, шубу, да за ними! Они. И вот одела я, накрылась шубой, и за ними. Больше не стали. (с. Покрово-Чичерино, Петровский р-н, ЛД, РН, 2007); [Как пугали детей, чтобы они не ходили в огород?] Пугали, да. [Как пугали?] Да как жа, нарядится какой-нить мушшына иль женшина в чё-нибудь и пугають. [Что говорили, чтоб дети не ходили?] Там йих называли пужалки, да (с. Хитрово, Рассказовский р-н, ЛД, РН, 2008). Для этих же целей в конопляном поле, огороде устанавливали пугало (в ряде районов области (Бондарский р-н, Моршанский р-н, Староюрьевский р-н) также именуемое русалкой), которое не только отпугивало птиц, но и детей. Иногда взрослые намеренно «закрепляли» за именем сконструированный образ: [Не говорили, что в конопле кто-то живёт?] Ну, это тады говорили, на… да, вроде, говорили, бабка Яга: ой, там бабка Яга, не ходитя! А то она вас перелавя [переловит], и там чё-то. Да, баба Яга. И вот нас пугали так бабой Ягой-то этой. А щас вот их ничем не испугаешь. Да, бабу Ягу-то, бывало, коноплю-то тоже посадють, так вот палки наденуть, там и телогрейку, да на голову наделають, вот и стоить. Бывало, маленькие. Это щас вот ничё не боятся, а тада. [Как называли это сооружение?] Баба Яга, это самая баба Яга. Да, баба Яга. Метлу ей воткнут вот суда. Вот так, так палку высокую поставють [вертикально], а вот так ещё прибьють. [Как перекладина?] Да. Оденуть, например, рубаху, у ней, вроде как, рукава мотаютсуть, а тут ещё шляпа иль чё, а сюда метлу - вот баба Яга, баба Яга (с. Заво - ронежское, Староюрьевский р-н, НР, 2006). Неясность облика устрашителя, неизвестность, стоящая за именами детских страшилищ, позволяли использовать в этом качестве предметы, также характеризующиеся мохнатостью, наличием шерсти. Так, Л.Р. Хафизова при анализе буки как персонажа детского фольклора, в том числе и формул запугивания, приводит обширный материал о связи этого МП с шерстью, волосами, мохнатостью, а также с предметами, обладающими перечисленными характеристиками [10, с. 202]. Примеры наделения «шерстяного» предмета - вывернутого наружу овечьего кожуха - свойствами устрашающего персонажа приводит также Ю.С. Буйских [5, с. 37]. Подобные атрибуты могли стать причиной испуга у ребёнка и за рамками ситуации педагогического устрашения, особенно если такой предмет соотносили с загадочным названием, вполне созвучным с именами представителей этого класса МП. В следующем тексте информант рассказывает о том, как девочка испугалась отстриженную косу, лежащую на печи, которую сверстники назвали кукан:…Да, испуг, бываить испуг, это я про испуг расскажу. У мине Вале было, да годика три, прям маленькая, годика три, и к одним она бегала <…>. А там девочка была, ну она, конечно, ей годов десять было <…>. Щас она на печкю их пасодить, и играють. Вот в одну время приходить <.>, легла на кровать и закрылась. Я враз её это, одела. Она, как она закричить: «Ой, ой, ой, вот она! Вот она! - Ага. - Вот она! - Мг. - Вот она, мама, вот она!» <…>. Разожгли огонь, лампы были, лампу зажгли, она прям как глянить, как закричить, на стенку обернётся и как закричить. Вот, это испуг. <.>. А я говорю: «Это что такой? Ты чаво? Кто тибе напу - гал-та?». - «Люба мине показала кукана!». Кукан - это какой-то страшный вещь такой, кукан. <…> [Спрашивает]: «Люб, ты чем напугала Вальку?». Она и говорить: «Я ничем. У нас коса ляжить». Ну отрязали, вот тада косы-то у женщинав были, вот такие во, по поясу и широкие. И вот тёть Катя это отрезала, косу-то, на кой, она, говорить, мне нужна? Ну они её так заделали и положили, печка, а тут эта труба, колпак называлси, на колпак положили. Она достала, она и говорить: «А это чаво?» <…>. Говорить: «Кукан!» (с. Никольское, Знаменский р-н, ЛД, 2005). Иллюстрацией того, какую роль в формировании образов устрашения играла их гносеологическая неопределённость, является следующий текст, в котором раскрывается сущность процесса номинации страшного предмета тем именем, которым пугали. Главным «героем» этого текста является всё тот же мохнатый предмет - шкура козлёнка, позволяющий проследить, как «волосатые» образы порождают целый номинативный ряд персонажей детских запугиваний: [Как пугали детей, чтобы они за огурцами не бегали в огород?]..Вот у нас было, видишь вот, щас пусто, а это было много народа, и ребятишкав много было <.>. У нас изба была маленькая, и мне понадобилась мочала, полы помыть. А они, у нас было песок свалёнай, и они, эти ребятишки все, там помёне, поболе, все в этим, в этим песке-то и играють, вот шумять, колготя'ться. А там на этим, на потолке-то ещё висела у нас козья шкура, резали козлёнка, и шкуру там повесили. Вот они и бе - сются, и чёй-то заспорили. А я взяла кра. краешек этой шкуры под низ, это он щас железом, а он был крыт соломой, вот под низ-то высунула, и вот так ей, этой шкурой, двигаю. Они все как воробьи смотрють - чёй это такое? Вот, ну и значь, начинають придумывать. Один говорить: «Это Макар!». Ну это его, его, значь, пугали каким-то Макаром. Он говорить, другой, и говорить: «Нету, это веде. ведёрщик, веде.» - Нет! Это татар!» - это третий говорить». - «Нету, это ведерщик!» [Ведерщик?] Он, ага, ведерщик у нас ходил по селу тута. Ну вёдра вставлял худыя, а такой задурачный мужик был, ага, и, бывал, шумить, орёть: «Чугуны, вёдра починять!». Они, ребятишки, его боялись многия. И вот он говорить: «Это ведерщик!». Ну я там расхохоталась, ну у каждого своя страсть, кого кем пугали, тот то и говорить. Ну это ребятишки все разбёглись и перпужались (с. Пеньки, Моршанский р-н, МТ, НР, 2007).

Рядом исследователей высказывались предположения об ономатопейном характере номинаций персонажей-устрашителей. Так, Л.Р. Хафизова подробно анализирует этимологию слова бука с позиций звукоподражательной мотивации, при этом рассматривая как вариант принадлежности слова детской речи, так и атрибуцию сфере нечеловеческих - иномирных - звуков [10, с. 208]. О.А. Черепанова высказывает мысль о происхождении некоторых названий устрашите - лей из детской речи [6, с. 24], а Г.И. Кабакова связывает ономатопею в сфере номинации детских страшилищ в том числе и с гулением младенца [3, с. 357]. На звукоподражательный характер отдельных имён данной группы МП указывает Е.Е. Левкиевская [4, с. 471]. Широкий фонетический контекст «бесовской речи» позволил А.Ф. Журавлёву выявить звукосимволические особенности в сфере наименования нечистой силы, в том числе и персонажей запугивания, при этом критически подойти к звукоподражательному происхождению отдельных номинаций [13, с. 355357]. Следует отметить, что дополнительным аргументом в пользу значимости звукового оформления имени устрашителя является способность громкого и неожиданного звука стать причиной детского испуга О взаимосвязи формул устрашения с народно-медицинскими представлениями славян об испуге см. подробнее [3]. (см. в отношении тамбовской традиции Лоскутова Д.Н. Испуг в традиционных пред-ставлениях крестьян Тамбовской области (статья в печати).).

Анализ лексем, обозначающих специфических МП устрашения в говорах Тамбовской области, показал, что эта группа номинаций также не лишена звукоизобразительных интенций (аука, сисянка, кукашка, а также кукан), см., например, активное использование заднеязычных согласных, в том числе в пределах одного слова (куга Авторами «Этимологического словаря славян-ских языков» предполагается ономатопоэтическое про-исхождение kuga - название чумы и эпидемии от горе-стного восклицания [18, с. 85]. См., например, слова кука в значении 'нечто страшное, обитающее в темноте, чем пугают детей', кукан в значении 'мифическое существо, обитающее в лужах, болотах', родственные * kuka [18, с. 87-88].). В то же время, если учитывать принадлежность слов кукашка и кукан к корню *kukaⁿ, то здесь речь может идти о первоначальной семантике изгиба и искривления Показательно, что куканом дети назвали жен-скую косу - предмет, для которого прослеживается не только связь с волосами, но и изгибом при плетении., характерной для лексики, обозначающей инфернальных существ, а также пагубные и болезненные состояния. Вероятно, эти слова, так же как и бука, для которого исследователями предлагается «незвуковая» этимология [10, с. 209], [6, с. 25], попадая в формулы устрашения, функционируют по заданному «сценарию» - тенденции, при которой происходит редукция большинства семантических признаков, а звуковое оформление выдвигается на первый план.

По той же причине звукосимволизм можно также частично усмотреть в словах бирюк и букан за счёт сочетания начального б (взрывного) с заднеязычным к. Не последнюю роль в формировании функции устрашения у бабы Яги, практически лишённой своего сказочного ореола в формулах запу - гивания См. также о бабе Яге как персонаже-устраши- теле в полесской традиции [4, с. 447]., играют идеофонические особенности имени, но это высказывание может звучать лишь как предположение.

Остановимся подробнее на образе сисянки, зафиксированной локально в с. Мезинец Староюрьевского района, граничащего с Рязанской областью (обработано 11 текстов у разных информантов). Из описаний сисянки известны следующие признаки и функции:

1) женская ипостась; 2) локус сосредоточения - река и конопляное поле:…Ну, только пугали, ничего так. Ну, то, как вы говорите, так и нам говорили: пойдите вон туда, до конопёй дойдётя, там сися'нка сидить, она вам там, дасть вам тама! Ничё там не было, никакой ни сисянки, ничё (с. Мезинец, Староюрьевский р-н, РН, 2006); 3) внешние признаки - страшная, лохматая:…Сися'нки. Вот это, можа, правда иль няправда, а, говорять, вот к речке тада, можа быть, пугали маленьких: сисянка, говорить, они лохматаи, страшнаи, говорить. И, можа, и правда, может быть, и правда маленьких, гврить, уха. уводили. Да. Она маня, маня [манит] его да и, можа, чем-ньбудь привля - чёть яво. «Не ходи на речку, там сисянки!» (с. Мезинец, Староюрьевский р-н, ЛД, РН, 2006); 4) вредоносные функции - заманивать; утаскивать; преследовать: [Пугали ли детей, чтобы они на огород не ходили?] Ну, энто маленьких, энто и нас пугали, конечно. Тада этот, как его, сеяли <…> коноплю-то. Ну вот, посеють и говорять, что сисянка какая-то вы'скоча и будя за вами бегать <…>. У нас и сямья-то была восемь-десять человек ведь. Конечно, какие ж там огурцы, если раза два пройдёшь по ним. И чаво жа там останется? <…>. [Как пугали сисян - кой?] Ну, она, можа, и утаща. Но это я не верю, это сказка какая-нибудь. Ну, как вот рассказывали, что: она вас утащить. Да и всё. И мы боялись ды не ходили (с. Мезинец, Староюрьевский р-н, РН, 2006).

Выскажем предположение, что перечисленные параметры могут указывать на близость образов сисянки и русалки или их идентичность. Показательно, что на территории соседней, Рязанской, области наблюдается номинативное разнообразие при обозначении русалки (например, щекоталки, вопил - ки, покликуши, макачки и т.д.) [19, с. 533]. Так, в нескольких текстах, зафиксированных в Староюрьевском районе, лексема сисянка упоминается наряду с другими обозначениями подобных «существ» - шутанка и водя'нка:..Какие-то были тогда водя'нки, какие-то, подожди, подожди, сися'нки какие-то были (с. Мезинец, Староюрьевский р-н, ЛД, РН, 2006); [Принято ли было в старину пугать детей тем, что их кто-то может утащить?] Да, страшшали, страшшали. Там какая-то сися'нка, там какая-то сисянка да шутанка, да так же, так же говорили, да. (с. Мезинец, Староюрьевский р-н, РН, 2006). Вероятно, лексема сисянка - это обозначение русалки, характерное для детской речи. Можно предположить, что в процессе словотворчества это наименование было специально создано именно для сферы детских запугиваний. В соответствии с закономерностями детской речи может употребляться, например, номинация аука:…Аука-то? Да чё как и маленьких стращаишь - вон, аука идёть, аука, да какая-нибудь страшная такая-то вот (с. Рудовка, Пичаевский р-н, РН, 2008). Характерно, что в случае, когда в качестве устрашителя для ребёнка выступает Бог, то употребляется форма Боженька, близкая детскому восприятию:.а тогда Богу веровали вот с такого возраста, лет пять, а тебе уже родители учуть: садись и помолись Богу, кушать садисси, а то Боженька тебе ушко отрежить. Видишь, как говорили, учили: Боженька ушко отрежить, надо Боженьке молиться. Учили с детства, чтоб перекститься и сесть поесть (с. Серповое, Моршанский р-н, МТ, РН, 2007).

Можно также предложить версию, согласно которой лексема сисянка функционирует в русле номинативной стратегии именования по характерной детали внешнего вида. Сведения о наличии гипертрофированной груди у русалки зафиксированы в соседней, Рязанской, области: « «Русалкой» пугали. <…> «Ляжышь?» - «Нет». - «Пачяму?» - «Ни хачю» - «Ни хочишь, щас я пазаву!» - «Каво?» - «Русалку!» А он у миня-т спрашваить: «Какая она, русалка?» Я: «Страшная! Очинь срашныя! Касматыя, лахматыя, нос бальшой, грудь здаравущия».» [8, с. 95]. Слово сися в значении `женская грудь' зафиксировано в «Словаре русских народных говоров», в том числе, с пометой тамб. [20, с. 351], и ассоциируется с грудными детьми. Кроме того, в народной среде номинация персонажа подвергается ремотивации: сущность образа пытаются истолковать сами носители традиции, предлагая мотивировку, связанную с грудью сисянки: [Принято ли было пугать детей, чтобы они не ходили в огород?] [Информатор-1]: А, это сисянка. Из конопёй тада: не ходи, там сисянка! А какая сисянка, не знаю, что это за сисянка. Сиськи что ль у ней висели, или чё, сисянка, наверное. [Информатор-2]: Ты так говоришь, скажи «груди», а то они ведь записывають. [Информатор-1]: Ну что же, это всё правильно: сисянка - её и звали сисянка (с. Мезинец, Староюрьевский р-н, РН, 2006).

Таким образом, состав и структура формул запугивания, зафиксированных на территории Тамбовской области, вписывается в общерусский контекст; мифологические персонажи, выступая в качестве устрашителей, лишаются большинства семантических признаков; редукция первоначальной семантики таких наименований, возможно, компенсируется звукоизобразительными интенциями, наблюдаемыми в сфере лексики этой группы персонажей; неопределённость облика персонажей для запугивания детей обусловливает включение в этот ряд предметов; распространённость народно-педагогического приёма устрашения связана с ролью, которую играют страх и испуг в культуре детства; для носителей традиционной культуры устрашение можно признать значимым элементом народной педагогики, поскольку оно функционировало не только на вербальном, но и на акциональном уровнях (намеренное пугание детей в нежелательных для посещения местах).

Список литературы

лексика тамбовский говор устрашитель

1. Виноградова Л.Н. Мифологический аспект славянской фольклорной традиции. М.: Индрик, 2016. 384 с.

2. Виноградова Л.Н. Славянская народная демонология: проблемы сравнительного изучения: дис. в виде науч. доклада… д-ра филол. наук. М., 2001. 92 с.

3. Кабакова Г.И. Придёт серенький волчок: о формулах устрашения детей // Семиотика страха: сб. ст. М.: Русский институт; Европа, 2005. С. 356-372.

4. Левкиевская Е.Е. Персонажи-устрашители // Народная демонология Полесья: Публикация текстов в записях 80-90-х гг. ХХ века. Т. 3: Мифологизация природных явлений и человеческих состояний / сост. Л.Н. Виноградова, Е.Е. Левкиевская. М.: Изд. дом ЯСК, 2016. С. 446-513.

5. Буйских Ю.С. Персонажи детских запугиваний в современных представлениях украинцев Полесья // Живая старина. 2014. №1 (81). С. 36-38.

6. Черепанова О.А. Кем «полохали» детей на Руси // Живая старина. 1994. №1. С. 23-25.

7. Любова Е.Ю. Мифологические персонажи-устрашители в нижегородских говорах // Карповские чтения: сб. ст. Вып. 8 / отв. ред. Ю.А. Курдин. Арзамас: Арзамасский филиал ННГУ, 2018. С. 214-218.

8. Рязанская традиционная культура первой половины ХХ века. Шацкий этнодиалектный словарь / авт.-сост. И.А. Морозов, И.С. Слепцова, Н.Н. Гилярова, Л.Н. Чижикова. Рязань, 2001. 488 с.

9. Санникова О.В. Польская мифологическая лексика в структуре фольклорного текста // Славянский и балканский фольклор. Верования. Текст. Ритуал / отв. ред. Н.И. Толстой. М.: Наука, 1994. С. 44-83.

10. Хафизова Л.Р. Бука как персонаж детского фольклора // Славянский и балканский фольклор. Народная демонология / отв. ред. С.М. Толстая. М.: Индрик, 2000. С. 198-211.

11. Черепанова О.А. Челнок деда Мазая в пучине культурной памяти // Севернорусские говоры. Вып. 10: межвуз. сб. / отв. ред. А.С. Герд. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2009. С. 59-64.

12. Бойцова О.Ю. От традиции к «научному материнству» и обратно: случай Бабая, злого дяди и милиционера // Материнство и отцовство сквозь призму времени и культур: материалы Девятой между - нар. науч. конф. РАИЖИ и ИЭА РАН: в 2 т. / отв. ред. Н.Л. Пушкарёва, Н.А. Мицюк. Смоленск: Изд-во СмолГУ; Москва: ИЭА РАН, 2016. Т. 1. С. 97-100.

13. Журавлёв А.Ф. Фонетика бесовской речи // Ethnolinguistica Slavica. К 90-летию академика Никиты Ильича Толстого. М.: Индрик, 2013. С. 344-362.

14. Раденкович Л. Личные имена мифологических существ // Ethnolinguistica Slavica. К 90-летию академика Никиты Ильича Толстого. М.: Индрик, 2013. С. 59-72.

15. Махрачёва Т.В. Народный календарь Тамбовской области (этнолингвистический аспект). Тамбов: Изд-во Першина Р.В., 2008. 230 с.

16. Черепанова О.А. Мифологическая лексика русского языка: дис…. д-ра филол. наук. Л., 1983. 434 с.

17. Буцких С.А. Коноплеводство, прядение и ткачество: прошлое и настоящее (исторический, этнографический и лингвистический аспекты) // Экология языка и речи: материалы 8 Междунар. науч. конф. / науч. ред. А.Л. Шарандин; отв. за вып. Т.В. Махрачёва. Тамбов: Изд. дом «Державинский», 2019. С. 155-165.

18. Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд. Вып. 13 / отв. ред. О.Н. Трубачёв. М.: Наука, 1987. 285 с.

19. Русские Рязанского края / отв. ред. С.А. Иникова. Т. 2. М.: Индрик, 2009. 748 с.

20. Словарь русских народных говоров / сост. Н.И. Андреева-Васина. Вып. 37. СПб.: Наука, 2003. 415 с.

References

1. Vinogradova L.N. Mifologicheskiy aspekt slavyanskoy fol'klornoy traditsii [Mythological Aspect of Slavic Folklore Tradition]. Moscow, Indrik Publ., 2016, 384 p. (In Russian).

2. Vinogradova L.N. Slavyanskaya narodnaya demonologiya: problemy sravnitel'nogo izucheniya: dis. v vide nauch. doklada… d-rafilol. nauk [Slavic Folk Demonology: The Problem of a Comparative Study. Dr. phi - lol. sci. diss. as a scientific report]. Moscow, 2001, 92 p. (In Russian).

3. Kabakova G.I. Pridet seren'kiy volchok: o formulakh ustrasheniya detey [A grey wolf will come at night: on the formulas for intimidating children]. Semiotika strakha [Semiotics of Fear]. Moscow, Russkiy Institut Publ.; Evropa Publ., 2005, pp. 356-372. (In Russian).

4. Levkiyevskaya E.E. Personazhi-ustrashiteli [Сharacters-intimidators]. Narodnaya demonologiya Poles'ya: Publikatsiya tekstov v zapisyakh 80-90-kh gg. XX veka. T. 3: Mifologizatsiya prirodnykh yavleniy i chelove - cheskikh sostoyaniy [Folk Demonology of Polesie: the Publication of Texts in the Records of the 80-90s. 20th century. Vol. 3. Mythologization of Natural Phenomena and Human Conditions]. Moscow, LRC Publishing House, 2016, pp. 446-513. (In Russian).

5. Buyskikh Y.S. Personazhi detskikh zapugivaniy v sovremennykh predstavleniyakh ukraintsev Poles'ya [Characters of child intimidation in modern views of Ukrainians in Polesie]. Zhivaya starina [Living Olden Time], 2014, no. 1 (81), pp. 36-38. (In Russian).

6. Cherepanova O.A. Kem «polokhali» detey na Rusi [Who scared children in Russia]. Zhivaya starina [Living Olden Time], 1994, no 1, pp. 23-25. (In Russian).

7. Lyubova E.Y. Mifologicheskiye personazhi-ustrashiteli v nizhegorodskikh govorakh [Mythological charac - ters-intimidators in the Nizhny Novgorod dialects]. Karpovskiye chteniya. Vyp. 8 [Karpovskiy Reading. Issue 8]. Arzamas, Arzamas branch of the Lobachevsky State University of Nizhny Novgorod Publ., 2018, pp. 214-218. (In Russian).

8. Morozov I.A., Sleptsova I.S., Gilyarova N.N., Chizhikova L.N. (author-compiler). Ryazanskaya traditsion - naya kul'tura pervoy poloviny ХХ veka. Shatskiy etnodialektnyy slovar' [Ryazan Traditional Culture of the First Half of the 20th century. Shatsk Ethnodialect Dictionary]. Ryazan, 2001, 488 p. (In Russian).

9. Sannikova O.V. Pol'skaya mifologicheskaya leksika v strukture fol'klornogo teksta [Polish mythological vocabulary in the structure of folklore text]. Slavyanskiy i balkanskiy fol'klor. Verovaniya. Tekst. Ritual [Slavic and Balkan Folklore. Beliefs. Text. Ritual]. Moscow, Nauka Publ., 1994, pp. 44-83. (In Russian).

10. Khafizova L.R. Buka kak personazh detskogo fol'klora [Buka as a character of children's folklore]. Sla - vyanskiy i balkanskiy fol'klor. Narodnaya demonologiya [Slavic and Balcanic Folklore. Folk Demonology]. Moscow, Indrik Publ., 2000, pp. 198-211. (In Russian).

11. Cherepanova O.A. Chelnok deda Mazaya v puchine kul'turnoy pamyati [Grandpa Mazai's shuttle in the abyss of cultural memory]. Severnorusskiye govory. Vyp. 10 [Northern Russian Dialects. Issue 10]. St. Petersburg, Saint-Petersburg State University Publ., 2009, pp. 59-64. (In Russian).

12. Boytsova O.Y. Ot traditsii k «nauchnomu materinstvu» i obratno: sluchay Babaya, zlogo dyadi i militsione - ra [From tradition to «scientific motherhood» and back: the case of Boogy Man, the evil uncle and the policeman]. Materialy Devyatoy mezhdunarodnoy nauchnoy konferentsii RAIZHI i IEA RAN «Materinstvo i ottsovstvo skvoz' prizmu vremeni i kul «tur»: v 2 t. [Proceedings of the 9th International Research Conference Russian Association Researchers Women's History and RAS Institute of Ethnology and Anthropology «Motherhood and Fatherhood through the Prism of Time and Culture»: in 2 vols.]. Smolensk, Smolensk State University Publ.; Moscow, RAS Institute of Ethnology and Anthropology Publ., 2016, vol. 1, pp. 97-100. (In Russian).

13. Zhuravlev A.F. Fonetika besovskoy rechi [Phonetics of demonic speech]. Ethnolinguistica Slavica. K 90-letiyu akademika Nikity Il'icha Tolstogo [Ethnolinguistica Slavica. To the 90th Anniversary of Academician Nikita Ilyich Tolstoy]. Moscow, Indrik Publ., 2013, pp. 344-362. (In Russian).

14. Radenkovich L. Lichnyye imena mifologicheskikh sushchestv [Personal names of mythological crea - tures].Ethnolinguistica Slavica. K 90-letiyu akademika Nikity Il'icha Tolstogo [Ethnolinguistica Slavica. To the 90th Anniversary of Academician Nikita Ilyich Tolstoy]. Moscow, Indrik Publ., 2013, pp. 59-72. (In Russian).

15. Makhracheva T.V. Narodnyy kalendar' Tambovskoy oblasti (etnolingvisticheskiy aspekt) [Folk Calendar of the Tambov Region (Ethnolinguistic Aspect)]. Tambov, Pershina R.V. Publ., 2008, 230 p. (In Russian).

16. Cherepanova O.A. Mifologicheskaya leksika russkogo yazyka: dis…. d-ra filol. nauk [Mythological Vocabulary of the Russian Language. Dr. philol. sci. diss]. Leningrad, 1983, 434 p. (In Russian).

17. Butskikh S.A. Konoplevodstvo, pryadeniye i tkachestvo: proshloye i nastoyashcheye (istoricheskiy, etnogra - ficheskiy i lingvisticheskiy aspekty) [Hemp farming, spinning and weaving: past and present (historical, ethnographic and linguistic aspects)]. Materialy 8 Mezhdunarodnoy nauchnoy konferentsii «Ekologiya yazyka i rechi» [Proceedings of 8th International Research Conference «Ecology of Language and Speech»]. Tambov, Publishing House «Derzhavinsky», 2019, pp. 155-165. (In Russian).

18. Trubachev O.N. (executive ed.). Etimologicheskiy slovar' slavyanskikh yazykov. Praslavyanskiy leksicheskiy fond. Vyp. 13 [Etymological Dictionary of Slavic Languages. Proto-Slavic Lexical Fund. Issue 13]. Moscow, Nauka Publ., 1987, 285 p. (In Russian).

19. Inikova S.A. (executive ed.). Russkiye Ryazanskogo kray. T. 2 [Russians of the Ryazan Region. Vol. 2]. Moscow, Indrik Publ., 2009, 748 p. (In Russian).