Модус реальности: определение, таксономия, признаки

Размещено на http://www.allbest.ru/

МОДУС РЕАЛЬНОСТИ: ОПРЕДЕЛЕНИЕ, ТАКСОНОМИЯ, ПРИЗНАКИ

А.В. Глазков



Аннотация. Целью настоящей статьи является определение понятия «модус реальности». Под модусом реальности автор понимает заданную в высказывании или тексте установку на характер отношений между субъектами коммуникации (говорящий, слушающий) или субъектами текста (автор, читатель) и заключенной в высказывании или тексте реальностью. Выделены три модуса реальности. Реальный модус характеризует установка на то, что высказывание или текст содержит общее знание о реальности. Условный модус характеризует установка на то, что автор задает условия реальности, а остальные субъекты коммуникации обязаны, им следовать. Общий модус характеризует установка на то, что данное высказывание может иметь в какой бы то ни было реальности. В качестве существенных (онтологических) признаков модусов реальности выделены установка на истинность (ответ на вопрос, каким способом можно установить истинность высказывания или текста), расщепление реальности (наличие противоречащих друг другу фрагментов реальности внутри одной ситуации одного (нашего) возможного мира), ограниченность (допустимая внешняя область высказывания или текста, существенная для понимания) и доступность (степень свободы получателя сообще- 315 ния привлекать дополнительные источники для понимания высказывания или текста). Статья рассматривается как первая часть из серии публикаций о модусе реальности.

Ключевые слова: модальность, текст, предложение, высказывание, реальность, семантика, прагматика, коммуникация.



MODE OF REALITY: DEFINITION, TAXONOMY, FEATURES

Д A.V. Glazkov

Abstract. The article defines the concept of the mode of reality. Under the mode of reality, the author refers to the nature of the relationship between the subjects of communication (the speaker, the listener) or the subjects of the text (the author, the reader) and the reality embodied in the statement or text. Three modes of reality are distinguished. The real mode is character-ized by the statement that an utterance or text contains a general knowledge of reality. The conditional modus characterizes the attitude to the fact that the author sets the conditions of reality, and the remaining subjects of communication are obliged to follow them. The general modus is characterized by the attitude to the fact that this statement can be in any kind of reality. There have been singled out significant (ontological) features of reality modes on truth (the answer to the question how to establish the truth of a statement or text), the splitting of reality (the existence of contradictory fragments of reality within one situation of one (our) possible world), the limitation (an acceptable external area of utterance or text that is essential for understanding) and accessibility (the degree of freedom of the recipient of the message to attract additional sources for understanding the utterance or text). The article is considered as the first part of a series of publications on the problem.

Keywords: modality, text, sentence, utterance, reality, semantics, pragmatics, communication.



Определение понятия «модус реальности»

Лингвистический подход к проблеме модальности в большей или меньшей степени отражает сформулированное Ш. Балли противопоставление диктума и модуса высказывания, представляющее собой «четкое различие между представлением, воспринятым чувствами, памятью или воображением, и производимой над этим представлением мыслящим субъектом психической операцией» [1, с. 44]. Ш. Балли назвал модальность душой предложения и сказал, что нельзя найти ни одного высказывания, в котором хоть как-то не будет проявляться модальность.

Большинство лингвистических исследований в области модальности уходят в сторону грамматики. Это не случайно, поскольку модальность теснее всего связана с категорией наклонения, а это позволяет изучать как внутриязыковую специфику грамматического выражения мо дальности, так и специфику, открывающуюся в сопоставлении языков. Субъективная модальность также имеет грамматическую поддержку в виде вводных или дискурсивных слов. Так что исходной точкой большинства исследований являются языковые единицы, которые дают возможность выразить те или иные модальные значения [1-24].

Модальность на текстовом уровне изучается в работах А. Баранова [2], Т. Шмелевой [12], Г. Немец [9], И. Разиной [10], других исследователей. Общей идеей этих работ является то, что «модальность языка в его речевой реализации не ограничивается только наличием частных грамматических средств, а должна рассматриваться шире -- с учетом всего прагматического контекста» [10, с. 54]. Вопрос заключается в том, что считать этим прагматическим контекстом.

Т. Шмелева выделила несколько типов текстовых модальных категорий. Особый интерес вызывают метакатегории модуса, которые «обеспечивают осмысление высказывания относительно условий и условностей общения» [там же, с. 27]. Поскольку в их число входят коммуникативное намерение, цель, речевой жанр, правила речевого поведения, эти категории не имеют специфического выражения. Т. Шмелева справедливо относит их к прагматическим категориям. Остальные категории, напротив, имеют выраженность. Это актуализационные категории, выражающие лицо, время, модальность (грамматическую), пространство; квалификативные категории, в рамках которых автор квалифицирует информацию как свою или чужую и указывает способ ее получения; наконец, в социальных категориях выражены разного типа отношения между автором и получателем сообщения (читателем).

И. Разина вслед за выделенными А. Бондарко [3] тремя уровнями иерархии модальных отношений в лингвистическом исследовании так пишет о модальной структуре текста: «На уровне текста общемодальный уровень может трактоваться как общий модус текста (текстового фрагмента), который формируется определенной семантико-синтаксической организацией, что выражается в соотнесении рядов модальных значений (второй уровень). Высказывания, формирующие блоки текста, характеризуются отдельными модальными значениями, <...> создавая третий уровень модальных значений» [10, с. 55-56]. Мы видим, что здесь примерно тот же путь: от невыраженных категорий к имеющим четкую выраженность. И везде объектом исследований является языковое средство, выражающее то или иное модальное значение.

Авторы в данной статье предлагают рассмотреть возможность другого вектора: от представления о реальности в сознании автора или получателя сообщения к ее языковой (текстовой) репрезентации. Исходим из положения, что существует несколько различных установок в отношении реальности, которые задают специфику отношения к языковой информации.

Пусть имеем предложение /1/.

/1/ Собака виляет хвостом.

В рамках грамматического подхода к модальности мы должны сказать, что в данном предложении представлен реальный факт. Или немного мягче: факт представлен как реальный. Реальная модальность в отличие от ирреальной означает, что нечто имеет место в реальности. Но какой реальности?

Я могу выразить этим предложением то, что вижу сейчас: моя собака действительно сейчас виляет хвостом. Тем же предложением я могу рассказать о некоей выдуманной собаке, если я буду писать рассказ. То же предложение я употребляю в своей статье, рассуждая о проблемах модуса реальности, а значит, я вообще не думаю о том, что это за собака и почему она виляет хвостом. Назовем модусом реальности заданную в высказывании или тексте установку на характер отношений между субъектами коммуникации (говорящий, слушающий) или субъектами текста (автор, читатель) и заключенной в высказывании или тексте реальностью Впервые автор дает определение модусу реальности в статье [5, с. 228]..

В первом случае мое высказывание имеет отношение к чувственно воспринимаемой реальности либо к реальности, для которой может существовать момент ее чувственного восприятия в условиях нашего возможного мира. Я вижу и говорю о том, что я вижу. Находящийся рядом со мной человек может сказать то же самое, что и я, потому что он видит то же, что и я. Он не может сказать:

/2/ Собака не виляет хвостом.

Если он так скажет, то это прозвучит странно, потому что я расценю его высказывание как ложь и задумаюсь, зачем он лжет. Мы должны скорее сказать /1/, чем /2/, потому что мы находимся в условиях единого окружения и в системе общей очевидности (mutual manifestness), как называли это Д. Спербер и Д. Уилсон и утверждали, что факт очевиден в определенный момент времени в том случае, если субъект в состоянии в этот момент времени воспринять его и оценить это восприятие как истинное или возможно истинное [22, с. 699]. Общая очевидность, то есть очевидность для всех коммуникантов, требует, чтобы каждый высказывался в соответствии с условиями истинности. Максима качества П. Грайса устанавливает необходимость говорить то, что истинно, но не говорить того, что ложно, так что /1/ является предпочтительным в описанной ситуации.

В отсутствии общей очевидности, что естественно при текстовом общении, существенным является то, что Р. Столнейкер определил как общее основание (common ground) -- фоновая информация, разделяемая коммуникаторами в ходе общения [23, с. 701]. В канонической ситуации общения каждый из собеседников пред- 1 полагает степень известности информации для всего множества общающихся, из чего выводится пресуппозиция каждого высказывания. Если же пишется публичный текст, то его автор может лишь предположить, какова степень осведомленности читателей о предмете текста. Поскольку может существовать такое множество читателей, для которых известно то, о чем намерен писать автор, он испытывает перед ними дополнительную ответственность за истинность сообщаемого. Таким образом, максима качества Грайса приобретает еще и оттенок способа, так как выстраивает отношения не только между сообщением и реальностью, но и между участниками общения.

Подытоживая сказанное, назовем установку субъектов текста на то, что текст содержит общее знание о реальности, реальным модусом реальности (РМР).

В случае, если я пишу рассказ, степень ответственности окажется совсем другой. Поскольку я пишу не о том, что чувственно воспринято, окружающая меня реальность уже не оказывает на меня такого воздействия. Я могу написать /1/, а могу -- /2/. И никто сидящий рядом со мной не может обвинить меня в том, что я лгу, потому что эта реальность существует исключительно в моем сознании. При этом нельзя сказать, что никакой ответственности у меня нет. Это ответственность совершенно другого толка. Если раньше я написал, что у собаки не было хвоста, а потом в отношении этой же собаки написал /1/, то меня точно так же обвинят во лжи (или, может быть, небрежности). Эта ответ ственность носит когерентный, внутритекстовый характер, поскольку все окружение -- это только окружение моего текста. Отсутствие у собаки хвоста -- это условие, задаваемое в вымышленной мной реальности, которое я, как автор текста, обязан далее выполнять. Этому же условию должен следовать и читатель, так как у него отсутствуют механизмы менять заданное условие. Такой модус, в котором автор задает условия реальности, а субъекты текста обязаны им следовать, мы назовем условным модусом реальности (УМР) В статье [4] предложили термин «допустимый модус реальности», однако впослед-ствии было найдено более точное название «условный модус реальности»..

Наконец, в последнем случае я вообще не создаю реальность. Она менее значима, чем само высказывание о ней. Важно только одно: возможно ли данное высказывание в какой-то реальности. Употребление /1/ в этом случае не подразумевает никакой собаки и никакого хвоста. Главное то, что я могу построить такое высказывание и употребить его в ситуации, реальной или вымышленной, когда собака начнет вилять хвостом. Более того, количество таких ситуаций может быть бесконечно большим, потому что наполнение происходит не в зависимости от ситуации, как в РМР или УМР, а сами ситуации возникают по мере того, как читатель или сам автор вычисляет, какие наполнения это предложение может получать. Ответственность в этом случае существует не в отношении реальности, а в отношении высказывания, которое может или не может отвечать условиям какой-то реальности. Будем такой модус называть общим модусом реальности (ОМР).

Модус реальности свойственен обычно не одному высказыванию или предложению в тексте, а всей ситуации общения или целому тексту. Маркером модуса реальности выступают внешние обстоятельства диалога или общие характеристики текста, такие как, например, жанр или даже стиль.



Установка на истинность

Установка на истинность подразумевает ответ на вопрос, каким способом можно установить истинность высказывания или текста. Термин «установка на истинность», который мы предлагаем, не совпадает с понятием «условия истинности», широко используемым в семантике и прагматике. Условия истинности -- это условия, при которых данное высказывание истинно в определенном возможном мире. Например, высказывание Я лежу на диване истинно в том случае, если автор высказывания (например, я, Алексей Глазков) в момент произнесения высказывания лежит на диване. Установка на истинность предполагает решить, необходимо ли выяснять, истинно ли высказывание в каком-либо из возможных миров. Задачей данного раздела является показать, что в разных модусах реальности существуют разные установки на истинность.

Для РМР установка на истинность составляет одно из существеннейших условий. Это выражено в максиме качества П. Грайса: «Не говори того, что ты считаешь ложным» [7, с. 222]. Поскольку принцип кооперации подразумевает, в том числе, то, что каждый из общающихся следует ему, выполняя максимы, у получателя сообщения должно быть представление о том, что любое переданное высказывание по умолчанию содержит истинную информацию. Это заставляет автора так строить высказывание, чтобы у читателя не вызывало сомнения истинность сообщаемой информации.

Отношение между индивидуумом и реальностью таково, что каждый человек одновременно и доверяет, и не доверяет своему восприятию реальности. В языковом выражении это означает то, что автор высказывания каждый раз решает ономасиологическую проблему, как назвать тот или иной объект, каким предложением обозначить тот или иной факт, как выстроить нарратив для изображения ситуации. Имея перед собой слушателя / читателя, он осознает свою ответственность перед ним, в чем и заключается принцип кооперации. Чем выше уверенность автора в истинности сообщаемого, тем более конкретно будет высказывание о сообщаемом. Приведем примеры, в которых несколько авторов пишут об одной и той же ситуации: человек, предположительно прокурор, неверно припарковал свой автомобиль (орфография и пунктуация оригиналов сохранены).

/3а/ Сотрудник в форме, не найдя парковочного места, бросил автомобиль прямо в «кармане» автобусной остановки.

/3б/ В Астане мужчина в форме, похожей на прокурорскую, искал место для парковки автомобиля и не нашел ничего лучшего, как оставить свое авто прямо на автобусной остановке.

/3в/ Астана, прекрасный летний солнечный день. И всю эту картину портит... прокурор, который плевать хотел на людей, на водителей автобусов и ПДД.

В текстах подчеркнуты кореф- рентные слова и выражения, имеющие в данном случае референцию к одному и тому же лицу. Но идентификация этого лица, как видно из фрагментов, разная. Присвоенные лицу названия различаются по объему и при сравнении образуют цепочку: мужчина в форме, похожей на прокурорскую, может быть назван сотрудником в форме, но не наоборот, как сам он не может быть безоговорочно назван прокурором. Автор текста /3в/, выбирая самое узкое понятие, выражает тем самым большую уверенность, чем два других автора. Формулируя принципы коммуникации, Л. Хорн верхнюю границу (достаточное условие) задал Q-принципом: говори столько, сколько ты можешь, а нижнюю границу (необходимое условие) задал R-принципом: говори не больше, чем ты должен [15, с. 13]. Авторы находятся в рамках заданной шкалы. Назвать человека прокурором может тот, кто уверен, что участником ситуации был прокурор. Меньшая уверенность выражается в использовании названия, удлиняющего шкалу, причем так, что участок, соответствующий точному названию, включается в нее.

Изменение шкалы не меняет установки на истинность, но меняет условия истинности. Это следует из сказанного выше. Быть в форме, похожей на прокурорскую, и быть прокурором -- это разные вещи. Отсюда получатель информации, обратившийся к одному тексту, создаст образ, лишь частично соответствующий образу, возникающему у читателя другого текста. Прочитавший все три текста получит неоднозначную картину, однако он сведет ее к одной ситуации, выбрав для себя один из представленных, а возможно, и какой-то свой вариант. Главное, что он не будет возмущен или обескуражен различием в представленных в трех текстах сообщениях: он привык к тому, что информация может быть неоднозначной и даже противоречивой. Таков реальный модус. Таково отношение человека к реальным событиям. При этом ни один из читателей не сомневается в том, что одна ситуация могла произойти только одним-единственным образом. Такое отношение к реальности является следствием того, что условия истинности, в отличие от истины, интенциональны, то есть отражают направленность сознания на объект. Это обстоятельство позволяет нарушить когерентность нашего возможного мира. Условия истинности находятся в зависимости от языкового выражения, а поэтому в разных текстах они варьируются в зависимости от способа построения выражения и от отношения автора к представляемой ситуации. Налицо противоречие между убежденностью в единичности реальности и множественности ее представления.

Установка на истинность в УМР оказывается совершенно иной. Поскольку для УМР необходимым является наличие заданных условий, для него должен быть характерен один возможный мир, строго ограничиваемый как условиями, так и объемом, на который эти условия распространяются.

Следовательно, автор текста в УМР либо полностью конструирует внетекстовую реальность, либо она настолько преобразована, что может существовать только в информационном поле текста. К таким текстам относим прежде всего тексты художественной литературы, но в известном смысле УМР характеризует и научные тексты. Например, введение такого понятия, как идеальный газ, изменяет реальность, делает ее другой -- не «настоящей», а преобразованной сознанием автора концепции. Или замечания в задачах по механике типа «трением пренебречь». В обоих случаях меняется система когерентности. Если физический опыт выстраивает систему когерентности между концепцией и реальностью, то решение подобной задачи нарушает эту систему и создает новую -- когерентность формируется внутри концепции, внутри текста. Еще больше это проявляется в философских текстах, которые, по справедливому мнению О. Лещака, «обычно низкоконвенциональны как со стороны содержания (оно глубоко личностно), так и со стороны формы (она зачастую совершенно произвольна и непоследовательна)» [8, с. 162]. Это позволяет ученому сравнивать философию с художественным творчеством. В частности, О. Лещак пишет, что понятия в философии с позиции референции идентичны художественным образам, что философ может «четко отделить одно понятие от другого, но мало кто среди них может ясно выразиться относительно обсуждаемого понятия», что философское понятие скорее можно пережить, чем познать [18, с. 367]. Это и есть то особое когерентное поле, которое формируется под воздействием некоторых принятых условий, лежащих в основе текста, без которых невозможно понять этот текст.

Установка на истинность в тексте УМР такова, что условия истинности формируются самим текстом и ограничены текстом. Истинно то, что когерентно в рамках данного текста. В книге А. Линдгрен «Малыш и Карлсон, который живет на крыше» главный герой, как мы знаем, умеет летать. В системе нашего возможного мира высказывание Карлсон летает ложно, но в системе мира произведения истинно, так как когерентно тексту. Высказывание Карлсон не летает будет восприниматься как ложное.

Пресуппозиции, когерентные тексту, также истинны. Покажем на примере начала рассказа А. Чехова «Смерть чиновника».

/4/ В один прекрасный вечер не менее прекрасный экзекутор, Иван Дмитрич Червяков, сидел во втором ряду кресел и глядел в бинокль на «Корневильские колокола».

Для текста существенны, как минимум, две пресуппозиции: Иван Дмитрич Червяков существует и Иван Дмитрич Червяков -- экзекутор. Вторая невозможна без первой, это логически ясно. Первая пресуппозиция истинна только в рамках рассказа, так как для каждого из читателей ясно, что никакого Червяко- ва не было и ничего из написанного, следовательно, не происходило. Но читатель читает, потому что ему имплицитно сообщили: «Пусть было так, что...» И он вникает в мир, где был Червяков и с ним происходило то, о чем написано в рассказе. Откуда же взялся этот Червяков? Откуда взялся факт, что он сидел в театре -- факт как источник сообщения? Он не имеет никаких корреляций с реальными фактами. Он когерентен только тому, что сказано в художественном произведении. Условность существования Червякова позволяет создать в тексте цепочку номинаций -- «совокупность номинаций одного и того же объекта, полученную в результате анализа текста методом сплошной выборки» [6, с. 243]. В тексте он назван по фамилии, по фамилии, имени, отчеству, по должности и по сословию. При этом не происходит расщепления реальности. Как уже было отмечено, кореферентность может приводить к расщеплению реальности. Здесь же ее нет, поскольку названия не только кореферентны, но и, созданные одним автором, объединены интенционально, если бы так можно было сказать, они коин- тенциональны. И именно это обстоятельство не позволяет рассматривать каждое из названий в системе отдельного возможного мира.

Заметим, что система включений функционирует в таком случае иначе, чем в РМР, где кореферентность может существовать в системе нескольких текстов. «Быть чиновником» включает в себя «быть экзекутором», но не наоборот. Установка на истинность, сформированная в рамках одного текста, создает такие условия истинности, в которых обе номинации не просто истинны, а тождественны. Оказывается, шкала Хорна в этом случае выглядит несколько иначе: номинация лица не располагается между необходимым и достаточным. В заданных условиях «быть чиновником» тождественно «быть экзекутором», то есть включаемое множество равно включающему. Характер этого тождества не семантический, так как не происходит отождествления лексических значений слов. Тождество носит прагматический характер, так как подразумевается в определенных в данном случае текстовых условиях. Собственно, это прагматическое свойство корефе- рентных объектов обусловливает возможность вторичной номинации.

Установка на истинность в ОМР не обусловливает условий истинности. Это означает, что высказывание в ОМР может быть как истинным, так и неистинным, поскольку заданных условий истинности нет. Они представляют собой переменную. Обратимся к знаменитому примеру Тарского и Куайна «Снег бел». Это предложение, как показывал Тарский, истинно в том случае, если снег бел. Отсюда следует, что если в каком-то возможном мире снег не бел, это предложение ложно. Для РМР это предположение гипотетично, так как в нашем возможном мире снег бел. Для УМР допустимо только одно решение: либо строго истинно, либо строго ложно, что будет задано установкой на истинность. Для ОМР возможно как одно, так и другое -- в зависимости от того, какие условия истинности мы примем во внимание. Если продолжать Тарского и Куайна, которые указывали, что для выяснения истинности следует раскавычить (disquotation) предложение, то ОМР имеет дело с нераскавыченным предложением, которое можно раскавычить несколькими способами.

Расщепление реальности

Под расщеплением реальности будем понимать наличие противоречащих друг другу фрагментов реальности внутри одной ситуации одного (нашего) возможного мира. Напри мер, если один источник сообщит, что Иван купил 10 карандашей, а другой -- что тот же Иван в том же магазине в то же время купил 11 карандашей, причем невозможно установить, какое из сообщений истинно, то будем говорить, что имеет место расщепление реальности, так как для любого получателя обоих сообщений будут одинаково истинно и одинаково ложно оба сообщения.

Необходимым условием расщепления реальности является кон- трфактность -- наличие противоречащих друг другу сообщений о факте, которые не должны представлять фрагменты одной ситуации. «Не должны» означает то, что представляющие их предложения некогерентны, синтагматически недопустимы в пределах одного текста. Синтагма /6а/ невозможна.

/6а/ Иван купил 10 карандашей. Иван купил 11 карандашей.

Некогерентность возможна в тех случаях, когда автор вводит ее осознанно и представляет специальные маркеры, позволяющие включить в текст некогерентную информацию, как в /6б/ и /6в/.

/6б/ Иван купил не 10, а 11 карандашей.

/6в/ Иван купил вчера 10, а сегодня 11 карандашей.

В выражениях типа не Х, а Y контрфактность имеет место, так как автор высказывания предлагает два возможных варианта ситуаций, но один сразу представляется как предпочтительный, а другой -- как невозможный. Отрицание показывает, что Х не рассматривается как истинное в рамках данного возможного мира. Возможность же есть не что иное, как потенциальная истинность в рамках другого возможного мира, где Х допустим в подобной ситуации вместо Y. Расщепления реальности пример /6б/ не представляет, так как не возникает внутреннего противоречия между пропозициями.

В выражениях типа /6в/ имеют место 2 пропозиции, представляющие ситуации, соответствующие одному ситуационному типу (что позволяет предложению быть структурно неполным). Каждая из пропозиций не отрицает другой, а поэтому не имеет место ни контрфактность, ни расщепление реальности.

В классической двучленной логике контрфактность запрещена законом непротиворечия. Это подтверждено и здравым смыслом. Нормальным признается непротиворечивый взгляд на одну ситуацию. Исключение составляют сообщения о будущем, которые находятся за пределами парадигмы истинности, выходя в план возможного [19]. Для того, что сказано о будущем, существенна не истинность / ложность, а его осуществимость или неосуществимость, верность или неверность предугаданного [17; 20]. Будущее, таким образом, необходимо содержит расщепленную реальность, если брать во внимание, что сообщение о том, что произойдет, имплицитно содержит сообщение, что событие в будущем может произойти, а следовательно, может не произойти.

Так выглядит проблема расщепления реальности без учета модуса реальности. Далее мы покажем, что введение этого параметра принципиально меняет взгляд на расщепление реальности.

Полиинтенциональный характер РМР приводит к разным трактовкам происходящего авторами разных высказываний, в результате чего в этих высказываниях, а в том числе в текстах, может появляться контрфакт- ность. Примеров контрфактности в текстах можно найти достаточно много.

В качестве контрфактных рассмотрим два сообщения разных информационных агентств.

/7 а/ Самолет авиакомпании ишп благополучно приземлился в аэропорту Внуково из-за проблем с топливным баком.

/7б/ Самолет авиакомпании иТа1г, следовавший из Москвы в Махачкалу, вернулся в столичный аэропорт Внуково из-за непродолжительного сбоя в работе индикатора топлива.

Сбой в работе индикации топлива и проблемы с топливным баком -- это два разных события, однако они оба представлены как причина вынужденной посадки самолета. Вообще, /7а/ появилось ранее /7б/, которое было признано истинным, уточненным. Однако мы рассматриванием не истинность или ложность информации в СМИ, а специфику сообщений в РМР. Предположим, читатель А читает /7 а/, а читатель В читает /7б/. У каждого из них складывается свое представление о фрагменте реальности. Каждый уверен, что он получил истинное сообщение. Если существует некоторый читатель С, прочитавший оба сообщения, он понимает, что истинно либо одно из них, либо ни одно, либо, что тоже возможно, истинны оба, но сообщают о двух причинах одного и того же события. Если Читатель С не ознакомится с сообщениями, которые назовут /7а/ ложным, а /7б/ истинным, то для него ситуация будет существовать в расщепленном виде, то есть он не будет знать истины о данном фрагменте реальности. Другими словами, он будет жить с сознанием противоречивости в мире. Закон непротиворечия в данном случае не будет выполняться. Тем самым высказывания о настоящем или прошедшем в РМР сближаются с высказываниями о будущем, поскольку каждое из них приобретает оттенок возможного и допускает наличие кон- трфактного высказывания, с которым, однако, непременно будет соперничать в области истинности / ложности.

Нечто подобное в УМР не представляется возможным, поскольку заданные условия жестко определяют условия истинности. И в художественном произведении, и в научном тексте нет интенциональной множественности. Любое текстовое выражение -- это выражение того автора, который создает этот текст, а следовательно, каждый фрагмент возможного мира, которому отвечает этот текст. Контрфактность есть порождение столкновения разных точек зрения на происходящее, иначе говоря, ин- тенциональность для наличия кон- трфактности является параметрической категорией. В условиях единственного текста, что обязательно для УМР, интенциональность не может быть параметром -- она принимает одно-единственное значение, заданное единственным автором. Если в репликах персонажей или даже гете- родиегетических нарраторов возникает нечто подобное контрфактности, читатель все равно понимает, что за ними стоит автор со своей авторской интенцией и этот автор «знает», что составляет истину.

Точно то же находим в доказательстве от противного или в критических рассуждениях. Например, в доказательстве теоремы о соотношении сторон и углов мы находим два противоречащих друг другу высказывания.

/8а/ Против большего угла лежит большая сторона.

/8б/ Сторона, лежащая в нашем треугольнике против большего угла, меньше или равна стороне, лежащей против меньшего угла.

При этом доказательство строится так, чтобы доказать истинность /8а/ посредством доказательства ложности /8б/. Можем ли мы говорить, что в тексте, содержащем /8а/ и /8б/, реальность расщеплена? Мы полагаем, что нет, потому что авторская интенция направлена на противопоставление истинного и ложного. Данные высказывания не могут сосуществовать. Если предложения /7а/ и /7б/ представляют расщепление реальности на две возможные ситуации в пределах нашего возможного мира, то предложения /8а/ и /8б/ в пределах нашего возможного мира контрадикторны. Если бы /8б/ стало истинным, то это уже не был бы наш мир. Предложения /8а/ и /8б/ контрфактны, таким образом, не в пределах возможного мира, а между возможными мирами.

Наиболее ярко расщепление реальности проявляется в ОМР. Предложение в ОМР не привязано к определенной ситуации, напротив, оно готово обслуживать множество ситуаций, в которых может приобретать дополнительные компоненты значения. Это наиболее просто показать на примере импликатуры. Одним из свойств обобщенной коммуникативной импликатуры П. Грайс выделил ее подавляемость. Если стандартно высказывание подразумевает создание импликату- ры, то могут существовать контексты, в которых автор демонстрирует несоблюдение Принципа Кооперации, иными словами, в них данная импли- катура не возникает. Следовательно, изолированное предложение потенциально содержит множество смыслов, реализуемых на множестве возможных контекстов.

То же можно видеть и на примере шкалированной импликатуры Л. Хорна. Рассмотрим пример /9/.

/9/ Она съела несколько яблок.

Согласно концепции Хорна, в этом предложении имплицировано, что она съела как минимум несколько яблок, но не все яблоки. Таким образом, предложение /9/ является истинным для каждого количества съеденных яблок от двух до некоторого неограниченного небольшого числа, меньшего, чем все имеющиеся в наличии яблоки. Поскольку все числа могут быть только целыми, мы имеем конечное нечеткое множество вариантов. Истинным может быть только один в определенной ситуации, однако, поскольку ситуацию ОМР не предполагает, нет и истинного числа. Каждое может быть истинным в возможной ситуации. Отсутствие предпочтения, как мы показали выше, свидетельствует о расщеплении реальности.

Итак, мы можем сказать, что расщепление реальности обязательно для ОМР, допустимо для РМР и невозможно для УМР.

Доступность и ограниченность

Поскольку исходной точкой в наших рассуждениях является реальность, следует указать, что высказы вание любого вида должно рассматриваться не как отдельная и самоценная сущность, а как элемент системы, в которую включается контекст, окружение (общая очевидность), знание об удаленном происходящем, история, предположения и т. п. Все эти компоненты необходимы для того, чтобы понять высказывание так, как оно может быть понято в данности, актуальной для настоящего момента. В связи с этим возникают 2 вопроса: 1) где находится граница допустимого для получателя сообщения выхода за пределы полученного сообщения и 2) насколько свободен получатель сообщения в привлечении дополнительных источников для понимания сообщения. Обозначим термином окрестность референтную область реальности, допустимо релевантную для понимания высказывания (текста). Это значит, что только в пределах окрестности читатель может получать информацию, недостающую ему для понимания высказывания. Выход за пределы окрестности нерелевантен. Тем самым, для высказывания или текста существует параметр ограниченности -- выбора окрестности высказывания (текста). Далее мы покажем, что ограниченность задается модусом реальности. С ограниченностью мы предлагаем связать параметр доступности -- степень свободы получателя сообщения привлекать дополнительные источники, то есть другими словами, свобода выбора окрестности высказывания (текста).

Кооперация между автором и получателем сообщения базируется на общем основании, как указывалось выше. В канонической системе коммуникации наличие или отсутствие общего основания определяется субъектами коммуникации сразу. Это отражено в понятии релевантности, разработанном Д. Спербером и Д. Уилсон [22], которая подразумевает наличие общих предположений (assumptions) у автора и получателя, что достигается в том числе с помощью остенсивных стимулов, к которым относятся жесты, зрительные указания и под. В текстовом же общении остенсивные стимулы невозможны. В публичном текстовом общении, когда автор и читатель не общаются друг с другом непосредственно, нет возможности установить общее основание, а поэтому может возникнуть необходимость дополнения знаний читателя до уровня общего основания, заданного автором, а возможно, и даже выше его. Такая потребность возникает и в случае необходимости установить достоверность переданной информации.

Ограниченность в РМР достаточно низкая. Это значит, что практически любое сообщение (текст) может быть «проверено» либо самой реальностью, либо другим текстом. Например, я напишу /10/:

/10/ Женщина в моем купе перевозит серого кота.

Это высказывание может быть проверено моими соседями по купе, которые видят ту же самую картину. Для тех, кто не едет со мной, я могу представить фотографию. Наконец, в случае необходимости, например, следователь может опросить свидетелей, которые подтвердят мое утверждение. Более того, если даже не найдется ни один свидетель, не будет фотографии, останется чисто теоретическая возможность проверить мое высказывание на истинность.

В статье «How to Talk. Some Simple Ways» Дж. Остин ввел понятие «направление соответствия» (direction of fit), которое означает различие в соответствии имени объекту и объекта имени [14, с. 234], которое он сравнил с соответствием болта гайке или гайки болту. Несколькими годами позже Э. Энском описала ситуацию, в которой человек идет за покупками со списком того, что ему необходимо купить [13, с. 56]. Следом за ним идет детектив, который следит за действиями этого человека. Если человек совершит ошибку, то есть соответствия между покупками и списком не будет, то эта ошибка совершена в его действии. Установить соответствие он может, внеся корректив в список (если он купил маргарин вместо масла, то достаточно вписать «маргарин», чтобы список был верен). Если же ошибется детектив, то ошибка будет исключительно в записи. Мы видим, что оба автора пишут о двух вещах: о реальности и ее языковом представлении. И вопрос состоит в том, что чему должно соответствовать.

Детально он был разобран Дж. Серлем в его подходе к теории речевых актов. В своей работе «Классификация иллокутивных актов» [11] он связал тип речевого акта в том числе с направлением соответствия, из чего вышло, что, например, ассертивы отражают соответствие слова миру, а директивы -- соответствие мира слову. Остановимся только на одном типе -- ассертивах.

Возвращаясь к примеру /10/, можем сказать, что направление соответствия от слова к миру позволяет проверить, верно ли это сообщение. Согласно логической точке зрения, данное сообщение будет истинным в том случае, если хотя бы где-то и когда-то женщина перевозила серого кота в том же купе, в котором ехал автор сообщения. Однако введение параметра модуса реальности заставит принять во внимание то, в какой мере существует мир, к которому направлено соответствие. Если /10/ мы читаем в тексте художественного произведения, то оно истинно, если оно в контексте данного литератур - ного произведения, то есть когерентно всем остальным предложениям, составляющим контекст /10/. Иными словами, в УМР действия читателя строго ограничены текстом. Усомнившись в /10/, читатель не может искать свидетелей отраженной ситуации, так как свидетели существуют в той реальности, куда доступ читателю закрыт. Даже если в художественном произведении дотошный читатель находит несоответствие текста исторической реальности, это не сказывается фатальным образом на отношении к произведению, так как в этом случае читатель провоцирует изменение модуса реальности: он оценивает УМР средствами РМР, он снимает установленную текстом ограниченность и расширяет окрестность до недопустимых размеров. В принципе можно было бы любого автора исторического романа упрекать в том, что он придумывает реплики исторических лиц, однако модус реальности позволяет это делать, потому что историческое лицо наделяется условностью, замыкающей его в пределы данного текста, сокращающей окрестность допустимого.

Таким образом, рассматривая ас- сертив, утверждаем, что направление соответствия в УМР не совпада ет с направлением соответствия в РМР. Пресуппозицией /4/ является существование экзекутора Червяко- ва, точно так же как пресуппозицией /7а/ является существование авиакомпании Шлп\ Но если второе легко проверить в реальности, то первое невозможно из-за ограниченности УМР. Сравним /11/ и /12/.

/11/ Авиакомпания Utair существует.

/12/ Экзекутор Червяков существует.

Истинность /11/ проверяется «миром», так как такая авиакомпания действительно есть. Но чем проверить истинность /12/? К моменту начала рассказа ни Червякова, ни мира, в котором существует Червяков, не было. Существование человека -- это его рождение, его связь с другими людьми, его место в мире. Предложением /4/, пресуппозицией которого является /12/, мир только начинает формироваться. Выходит, что ограниченность УМР меняет и направление соответствия ассерти- ва: предложение создает мир, и истинность определяется по соответствию предложению, поскольку иных возможностей установить ее нет. Показательно в этом окончание рассказа «Смерть чиновника».

/13/ Придя машинально домой, не снимая вицмундира, он лег на диван и... помер.

То, что человек умер, имеет пресуппозицию, что он жил. К моменту окончания рассказа читатель уже достаточно много знает о Червякове, в состоянии сопереживать ему, понимать нелепость его смерти. Читатель может судить о том, что стало причиной смерти героя рассказа. Предположим, читатели скажут /14/ или /15/.

/14/ Причиной смерти Червякова стал случай в театре.

/15/ Причиной смерти Червякова стал инфаркт.

С точки зрения здравого смысла и наших знаний о нашем мире, /15/ представляет именно причину смерти, в то время как /14/ должно называть ситуацию, приведшую к резкому ухудшению здоровья и даже смерти. Но в рамках УМР предложение /15/ никак не может быть названо истинным, так как оно некогерентно тексту, а /14/ называет реальную причину, выяснение которой позволяется заданной окрестностью. Предположим, есть еще /16/.

/16/ Причиной смерти Червякова стал заворот кишок.

Оно представляется еще более невероятным, чем /15/, поскольку не только некогерентно тексту, но и не вытекает из известной ситуации, как если бы она была элементом не художественного, а нашего возможного мира.

Из рассмотрения примеров /1416/ следует расщепление реальности, которое, как мы показали, не свойственно УМР. В данном же случае она возникает по той причине, что высказывания о тексте не являются высказываниями внутри текста. Они пересекают границу допустимой окрестности и при этом выходят за рамки УМР. Следует понять, откуда берется ранжирование, почему /14/ представляется более уместным, чем /16/. Начнем с /14/, которое в известном смысле эксплицирует то, что имплицитно содержится в тексте. Именно это должен понять читатель, хотя это напрямую в тексте не сказано. Если бы нарратор произнес фразу, подобную /14/, она была бы когерентна тексту. Возможно, она потому и отсутствует, чтобы оставить возможность читателю додумать ее самому. Что касается /15/, то здесь видим выход за пределы условий художественного текста, поскольку читатель добавляет пропозицию, не содержащуюся в тексте, хотя она и представляется достаточно уместной. Так могло бы быть, если бы Червяков был реальным человеком, но он не принадлежит реальному миру, а поэтому читатель, произносящий /15/, выступает в роли соавтора. И тем более это очевидно в /16/, где ситуация, описанная в рассказе, и причина смерти расходятся.

Если говорить о направлении соответствия для /14-16/, то только для /14/ оно имеет направленность «от слова к миру», где миром является текст рассказа. /15/ и /16/ могли бы иметь то же направление, если бы мир, которым поверяются высказывания, существовал бы. Но его нет, как нет мира всего рассказа. Их авторы не отражают мир, а творят его, как творится он автором всего рассказа. Из этого следует, что для ас- сертивных высказываний в УМР характерно направления соответствия «от мира к слову», то есть вымышленный мир поверяется словом, рассказом о нем. В таком случае предложения типа /15/ и /16/ либо принадлежат УМР и дополняют автора, тем самым расширяя окрестность, либо принадлежат РМР и ложны, так как не имеют под собой никаких условий истинности.

Поскольку высказывания автора в УМР имеют направление соответствия «от слова к миру», автор гораздо менее ограничен, чем читатель. Он сам создает мир и сам определяет окрестности. И он определяет меру доступности для читателя.

В ОМР окрестность оказывается неограниченной и каждый читатель имеет доступ к ее максимальному расширению. Это происходит потому, что реальность в этом модусе благодаря неограниченной кон- трфактности носит вероятностный характер. Высказывание приобретает условия истинности, если хотя бы в одной из возможных ситуаций оно может иметь место. Тем самым окрестность не задается ни автором, ни реальностью. Она параметрична, и читатель чувствует себя вправе формировать ее в отношении каждого высказывания, вне зависимости от того, что имел в виду автор.

модус реальность текст установка



Выводы

Подведем итоги. В данной статье автор определил понятие модуса реальности как характера отношений субъекта высказывания (автора или получателя) к созданной в высказывании реальности, прежде всего к истинности данного высказывания. Предложено выделить три модуса: реальный, условный и общий, каждый из которых противопоставляется набором параметрических признаков. Предложено выделить следующие признаки: установка на истинность, расщепление реальности, ограниченность и доступность. Суммируя, можем сотметить, что эти признаки носят онтологический характер, так как фокусируют внимание на образе реальности, к которому выстраивают свое отношении субъекты высказывания. Такой подход не единственный. Противопоставление модусов реальности может иметь также коммуникативный характер и затрагивать прежде всего специфику совершения речевых ак тов в каждом из модусов, о чем предполагаем представить свои рассуждения в следующей статье.



Список источников и литературы

Бати, Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка [Текст] / Ш. Балли. -- М.: Издательство иностранной литературы, 1955. -- 416 с.

Баранов, А.Г. Текст в функциональнопрагматической парадигме [Текст] / А.Г. Баранов. -- Краснодар: КубГУ, 1988. 148 с.

Бондарко, А.В. Вступительные замечания [Текст] / А.В. Бондарко // Теория функциональной грамматики: Темпоральность. Модальность. -- Л.: Наука, 1990. -- С. 59-67.

Глазков, А.В. Допустимый модус реальности в академическом дискурсе [Текст] / А.В. Глазков // Практический дискурс высшей школы. -- Брянск: РИО БГУ, 2016. -- С. 11-15.

Глазков, А.В. Оценка и модус реальности [Текст] / А.В. Глазков // Общественные науки. -- 2016. -- № 6. -- Том 1. -- С. 228-244.

Глазкова, Е.А. Формирование цепочки номинаций лиц в тексте (на примере сказки В. И. Даля «Авось») [Текст] / Е.А. Глазкова // В.И. Даль в мировой культуре: сборник научных работ. -- Ч. 1. -- Луганск -- Москва, 2013 г. -- С. 243-257.

Грайс, Г.П. Логика и речевое общение [Текст] / Г.П. Грайс // Новое в зарубежной лингвистике. Выпуск XVI. Лингвистическая прагматика. -- М.: Прогресс, 1985. -- С. 217-237.

Лещак, О.В. Основы функциональнопрагматической теории языкового опыта: аналитика, критика, типология [Текст] / О.В. Лещак. -- Тернополь: ТЭИПО, 2008. 232 с.

Немец, Г.П. Актуальные проблемы модальности в современном русском языке [Текст] / Г.П. Немец. -- Ростов н/Д.: Изд- во Рост. ун-та, 1991. -- 187 с.

Разина, И.Г. Модусная структура текста в аспекте текстопорождения [Текст] /И.Г. Разина // Язык и культура. -- 2009. № 1 (5). -- С. 54-70.

Серль, Дж. Классификация иллокутивных актов [Текст] / Дж. Серль // Новое в зарубежной лингвистике. Выпуск XVII. Теория речевых актов. -- М.: Прогресс, 1986. -- С.170-194.

Шмелева, Т.В. Семантический синтаксис: Текст лекций [Текст] / Т.В. Шмелева. -- Красноярск, 1994. -- 47 с.

Anscombe, G.E.M. Intention [Тех!] / G.E.M. Anscombe. -- Harvard, 1957. -- 94 p.

Austin, J.L. How to Talk. Some Simple Ways [Тех!] / J.L. Austin // Proceedings of the Aristotelian Society. New Series, Vol. 53. -1952 -- 1953. -- P. 227-246.

Horn, L.R. Toward a New Taxonomy for Pragmatic Inference: Q-based and R-based Implicature [Тех] / L.R. Horn // Shiffrin D. (ed.) Meaning, force, and use in context: linguistic application. -- Washington, DC: Georgetown University Press, 1984. -- Р. 11-42.

Humberstone, I. Direction of Fit [Техк] /

Humberstone // Mind. -- Vol. 101. -- January 1992. -- Р 59-83.

Korta, K. Talk about the Future [Техк] / K. Korta // Stavros Assimakopoulos (ed.), Pragmatics at its interfaces. Mouton de Gruyter, 2017. -- Р 53-70.

Leszczak, O. Lingwosemiotyka kultury. Funkcjonalno-pragmatyczna teoria dyskursu [Техк] / O. Leszczak. -- Torun: Wydawnict- wo Adam Marszalek, 2010. -- 415 s.

Lukasiewicz, J. Zasada sprzecznisci u Arys- totelesa [Техк] / J. Lukasiewicz // Filozofia nauki. -- 1997. -- № 5/1. -- S. 147-164.

MacFarlane, J. Future contingents and relative truths [Техк] / J. MacFarlane // The philosophical quarterly 53, 2003. -- Рр. 321-336.

Quine, W.V Philosophy of Logic [Техк] / W.V Quine. -- 2nd ed. -- Cambridge, MA: Harvard University Press, 1986.

Sperber, D. Prйcis of Relevance: Communication and Cognition [Техк] / D. Sperber,

Wilson. -- Behavioral and Brain Sciences. -- 1987. -- № 10. -- Р 697-754.

Stalnaker, R. Common ground [ТеХ] / R. Stalnaker // Linguistics and Philosophy.

2002. -- № 25. -- Р 701-721.

Tarski, A. The semantic conception of truth [Техк] / A. Tarski // Philosophy and Phenom enological Research. -- 1944. -- № 4 (3) -- Р 341-376.



REFERENCES

Anscombe G.E.M., Intention, Harvard, 1957, 94 p.

Austin J.L., „How to Talk. Some Simple Ways”, in: Proceedings of the Aristotelian Society. New Series, Vol. 53, 1952-1953, pp. 227-246.

Balli Sh., Obshhaja lingvistika i voprosy fran- cuzskogo jazyka, Moscow, Izdatelstvo ino- strannoj literatury, 1955, 416 p. (in Russian)

Baranov A.G., Tekst v funkcionalno-pragma- ticheskoj paradigme, Krasnodar, 1988,

148 p. (in Russian)

Bondarko A.V, „Vstupitelnye zamechanija”, in: Teorija funkcionalnoj grammatiki: Tem- poralnost. Modalnost, Leningrad, Nauka,

1990, pp. 59-67. (in Russian)

Glazkov A.V, „Dopustimyj modus realnosti v akademicheskom diskurse”, in: Praktiche- skij diskurs vysshej shkoly, Brjansk, 2016, pp. 11-15. (in Russian)

Glazkov A.V., Ocenka i modus realnosti, Obshhestvennye nauki, 2016, No. 6, Vol. 1, pp. 228-244. (in Russian)

Glazkova E.A., „Formirovanie cepochki no- minacij lic v tekste (na primere skazki VI. Dalja „Avos”)”, in: V.I. Dal v mirovoj kulture: sbornik nauchnyh rabot, Part. 1, Lugansk -- Moskva, 2013 g., pp. 243-257. 331 (in Russian)

Grajs G.P., „Logika i rechevoe obshhenie”, in:

Novoe v zarubezhnoj lingvistike, Vyp. XVI, Lingvisticheskaja pragmatika, Moscow, Progress, 1985, pp. 217-237. (in Russian)

Horn L.R., „Toward a New Taxonomy for Pragmatic Inference: Q-based and R-based Implicature”, in: Shiffrin D. (ed.) Meaning, force, and use in context: linguistic application, Washington, DC: Georgetown University Press, 1984, pp. 11-42.

Humberstone I., Direction of Fit, Mind,

1992, January, Vol. 101, pp. 59-83.

Korta K., „Talk about the Future”, in: Stavros Assimakopoulos (ed.), Pragmatics at its interfaces, Mouton de Gruyter, 2017, pp. 53-70.

Leshhak O.V, Osnovy funkcionalno- -pragmaticheskoj teorii jazykovogo opyta: analitika, kritika, tipologija, Temopol, 2008, 232 p. (in Russian)

Leszczak O., Lingwosemiotyka kultury. Funkcjonalno-pragmatyczna teoria dyskur- su, Torun, Wydawnictwo Adam Marszalek, 2010, 415 p.

Lukasiewicz J., Zasada sprzecznisci u Ary- stotelesa, Filozofia nauki, 1997, No. 5/1, pp. 147-164.

MacFarlane J., Future contingents and relative truths, The philosophical quarterly, 2003, No. 53, pp. 321-336.

Nemec G.P., Aktualnye problemy modalnosti v sovremennom russkom jazyke, Rostov-na- Donu, 1991, 187 p. (in Russian)

Quine W.V, Philosophy of Logic, 2nd ed., Cambridge, MA, Harvard University Press, 1986.

Razina I.G., Modusnaja straktura teksta v aspekte tekstoporozhdenija, Jazyk i kultura, 2009, No. 1 (5), pp. 54-70. (in Russian)