Русификация христианских имен в русских пословицах, поговорках и народных приметах

Статья посвящена анализу адаптации личных имен, включенных в структуру русских пословиц, поговорок и народных примет, характеризующих русский образ жизни. Описывается процесс освоения русскими христианских имен со времени Крещения Руси, приводятся примеры адаптации имен и включение их в разные малые жанры фольклора.

Внимание к системе антропонимов определяется их особым положением в языке. Личные имена, прозвища, фамилии людей являются частью лексической системы любого языка, функционируют по ее законам. Но вместе с тем, помимо лексического компонента, имена собственные в свое понятийное содержание включают этнографическую, историческую, социальную, культурологическую информацию о народе и очень быстро реагируют на любые изменения, происходящие в обществе.

Актуальность исследования определяется слабой изученностью антропонимов как особой группы лексики. Лингвистический материал, извлеченный из

русских пословиц, поговорок и народных примет, расширяет наши знания о духовной культуре народа, о возможностях русского народного творчества, имеет ценность для изучения формирования антропонимики русского языка, а также служит показателем ментальности русского народа, его этических, нравственных, религиозных, магических, художественных и логических аспектов русского народного самосознания.

Целью анализа является определение значимости русских антропонимов христианского происхождения.

Пришедший на Русь с принятием христианства в 988 году новый именник проникал в сознание русского православного человека медленно, трудно и с принятыми условиями адаптации. В Х1-Х111 вв. календарные (канонические) имена в официальном именословии употреблялись параллельно с личными славяноязычными именами. Так, в Лаврентьевской летописи 1015 года находим: Георгий, отрок князя Бориса; в «Остромировом евангелии» 1056 года читаем: в крещении Иосиф, мирское Остромир; в «Ипатьевской летописи» 1190 года находим: князь Давыд Ольгович [ПСРЛ, 1846, с. 27].

А.В. Суперанская отмечает: «<…> христианские имена хотя и давались при крещении, но в общежитии (а оттуда и в письменности) употреблялись редко. С XIII века употребление христианских имен заметно расширяется» [Суперанская, с. 4]. Позднее, в Х1У-ХУП вв., языческие имена утрачивают свое лидирующее положение, уступая место каноническим именам, которые присваивали новорожденным деятели церкви, причем употребляемость имени была обусловлена святцами. Христианский православный месяцеслов при наименовании действовал как авторитетный канон. «Когда при Крещении давалось то или иное имя, - пишет С.Д. Веселовский, - то подразумевалось, что святой - носитель этого имени - становится покровителем принимавшего крещение. К этому святому полагалось обратиться священнику в молитве, завершающей обряд крещения» [Веселовский, с. 326].

Это христианское суждение нашло свое отражение в языке и народном сознании: Горе, что муж Григорий, хоть бы болван, да Иван. Не крещен младенец - Богдан, Рожден, а не крещен - так Богдашка. В праздник - Груша, а в будень - клуша. С именем - Иван, без имени - болван [Даль].

К XVIII в. русские некалендарные имена уже получают статус прозвищных, а христианский именник становится главным в именовании. В начальный период становления русского литературного языка происходит внедрение в русские пословицы и поговорки личных имен из христианского именослова. Возможно, участие имен христианских святых в составе пословиц и поговорок явилось свидетельством адаптации православных имен в парадигме русской христианской ментальности. А.М. Селищев отмечает, что «христианские имена <…> нельзя назвать простыми символами, знаками, лишенными всякого значения. На русской почве они переосмысляются. Смысл, который вносится в то или иное христианское имя, определяется мировоззрением русского народа» [Селищев, с. 62]. А.В. Суперанская пишет, что «<…> переосмысление христианских имен обусловливается несколькими взаимосвязанными общерусскими факторами, при которых канонические имена получают характеристики "домашних" русифицированных имен» [Суперанская, с. 27]. Учитывая мнение известных ученых, выделим факторы, влияющие на процесс семантической адаптации христианского именника.

Основную роль в освоении и распространении новых имен сыграл историко-литературный фактор, основанный на знании большинством представителей русского народа имен народных героев и персонажей русских народных сказок, имен библейских героев и христианских святых, а также князей и государственных деятелей: Авель праведный да Каин грешный - да оба умерли; Адамов грех отозвался на всех; Митрий да Борис за город подрались; Путята крести мечом, а Добрыня огнем; Ложилось Ермаку по три чирья на боку; Сердит, как Илья, а дерзок, как Пётр [Даль, 1984].

Антропонимы в пословицах и поговорках выполняют особую функцию при характеристике человека, в содержании оценки: с их помощью раскрывается глубинный мировоззренческий смысл образных суждений. «Имя собственное, - пишет А.В. Суперанская, - способно выражать разнообразные нравственные самоопределения человека, содержать в себе и указание на некий идеал, первообраз совершенства, и отложившиеся на нем коннотации той божественной истины, к которой это имя восходит» [Суперанская, 1973, с. 483]. Наиболее ярко это свойство представлено в символическом использовании антропонимики. Так, имя библейского праотца Авраама (из др.-евр. абрахам - отец множества народов) в народной речи, подобно другим библейским персонажам, устойчиво употребляется как ироническое: По бороде Авраам, а по делам Хам. Сам Абрам дался в обман. В архангельских говорах Абрамом называют бородатого человека; сравним англ. aram из Abraham - симулянт; в пермских говорах пословица Пиво на Абрама поглядело ярко говорит о старом, скисшем пиве [Суперанская, с. 483].

Христианские святые, именами которых назывались новорожденные, в народном понимании превращались в образы, соотнесенные с основными понятиями модели мира и соответствующими языческим персонажами. При этом имена святых стали получать дополнительную славянскую характеристику, приобретать особые черты, присущие святым языческого культа, а дни их памяти, и соответственно их имена, становились маркерами, культурными знаками той или иной точки временного круга со связанными с ней представлениями, функциями с определенной степенью сакральности. Так, Святой Власий (11 февраля) по созвучию отождествился со славянским языческим богом домашнего скота Волосом (Белесом) и стал покровителем и скота, и людей одновременно: Егорий да Влас всему хозяйству глаз. Святой Власим - сшиби рог с зимы. У Власья и борода в масле. Языческий бог Перун трансформировался в святого Илью: Придет Илья (20 июля), принесет гнилья. Если в Ильин день все время гром - жди вскоре и града. После Ильина дня купаться нельзя [ПЦК, 1988].

Подобные замены не являлись произвольными или случайными совпадениями. В ходе переосмысления личного имени происходил перевод с одного мифологического языка на другой. А.В. Юдин верно называет три критерия, по которым можно установить, с каким языческим персонажем соотносится тот или иной персонаж христианского культа: произношение имени, содержание христианского предания о той или иной фигуре, сведения Писания или житий и совокупность представлений, уже закрепившихся за данным персонажем или лицом в византийско-болгарском двоеверии [Юдин, с. 17]. Исследуя таким образом понятия, связанные с известными фигурами народного быта, можно прийти к выводу о том, что Петр и Павел были осмыслены как защитники и покровители рыбной ловли, Флор и Лавр - как любители коней, Козьма и Дамиан стали покровителями охоты и письменности, Зосима и Савватий - пчеловодства: Если на Зосима-пчельника пчелы на вишневый цвет садятся - значит, вишни уродятся. Святой Зосима Соловецкий - пчельник (17/30 апреля). На Флора и Лавра лошадиный праздник [ПЦК, 1988].

Особое распространение на Руси получил культ Николая Мирликийского, унаследовавшего определенные черты языческого бога Волоса. У Б.А. Успенского читаем: «Никола, несомненно, наиболее чтимый русский святой, почитание которого приближается к почитанию Богородицы даже самого Христа» [Успенский, с. 6]. Известны свидетельства, когда коренные северяне называли его «русским богом» [Там же, с. 122]: Никола осенний лошадь загонит, а Никола весенний лошадь откормит; Благому чудотворцу Николаю два праздника в году, а Касьяну немилостивому один в четыре года [Даль, 1984].

Такие трансформированные черты распространялись на само имя христианского святого, а затем - на младенца, которому с присвоением личного имени определенного покровителя надо было быть похожим на него. В свою очередь, церковь не выступала против употребления некоторых старославянских имен, среди которых Богдан, Вера, Надежда, Любовь, которые имеют церковные аналоги. Это давало возможность большинству антропонимистов представить подобный ряд имен кальками с греческого, латинского и древнееврейского языков. Значительную группу любимых народом имен церковь вынуждена была признать и канонизировать: Борис, Владимир, Глеб, Людмила, Ольга. И это, без всякого сомнения, не могло не найти отражение в приметах, пословицах и поговорках: Борис и Глеб (24 июля) - поспел хлеб, города Коростеня, владения Ольгина и др. [ПЦК, 1988, с. 17].

Большую роль в адаптации христианских имен сыграл фонетический фактор, который был основан на аналогах с созвучными народными апеллятивами. Переосмысление онимов происходило путем семантического способа словообразования, когда новое слово с переходом в другой язык не меняет своего назначения, но при этом изменяет качество звучания, называя предмет по-новому. Русскими быстро усваивались те иноязычные имена, фонетический облик и морфологическая структура которых являлись близкими словам родного языка. В.А. Никонов замечает, что многие имена не получили распространения из-за случайного внешнего совпадения с русскими нарицательными словами неблагозвучного значения [Никонов, с. 70]. Так, имя Макрина (от лат. тасег - `худой') не стало распространенным из-за звукового сходства с русскими словами мокрый, мокрота, мокрица. Напротив, мужское имя Калинник получило форму Калина, имя Варфоломей в живой речи стало звучать как Охрамей (Ахрамей) [Никонов, с. 70]. Приведем другие примеры: Елисей (др.-евр. `спасение') ассоциируется с елесить (лебезить): Не смейся Елеся, ноги свеся: подбери да говори; Сидит Елеся, ногу свеся; Улита (римск. Юлия, Иулитта - `принадлежащая Юлию') ассоциируется с улиткою, медлительной, вялой: Когда-то Улита приедет, когда-то будет, Сыта Улита, коли гущи не ешь; Лазарь (др.-евр. `помощник Богу') отождествлялось с `убогим, несчастным человеком, льстивым': Лазарь убогий; Убог, как Лазарь и др. [Даль, 1984].

Крупнейший фольклорист XIX века А.Н. Афанасьев (1826-1871) в книге «Народ - художник» обращается к истокам зарождения общества: «пословицы разъясняют людям сторону первоначальной жизни. Они представляют общинный, так сказать публичный быт» [Афанасьев, с. 7].

Таким образом, использование личных имен христианского происхождения в пословицах, поговорках и народных приметах - бесспорное свидетельство их вхождения в разряд исконно русских слов. В них просматривается вся история России и весь быт русского народа. Произведения устного народного творчества, в которых в той или иной форме звучали христианские имена, отражали национальное самосознание, а созвучные онимы и апеллятивы не только служили основой закрепления в сознании населения естественно-природных, сельскохозяйственных, бытовых и других сведений, но и ориентировали человека в мыслительном и языковом пространстве. Поэтому итоги наблюдения над христианским именником в малых фольклорных жанрах дают основания судить о формировании русского национального менталитета.