Региональная картина мира как исторический срез дискурса

Размещено на http://www.allbest.ru/

Региональная картина мира как исторический срез дискурса

Т.В. Симашко

Аннотация

С целью изучения региональной картины мира предлагается привлечь к анализу исторические источники, сгруппировав их в соответствии со временем создания и с учетом важных для развития региона событий. Выделенные группы могут рассматриваться как единый дискурс, представляющий многослойное и многогранное информационное пространство. В качестве единицы, позволяющей осуществлять дифференциацию дискурса, определяется семантическая доминанта, отражающая типичные черты, явления, события, попадающие в поле внимание исследователей-практиков, путешественников, ученых. Обозначаются пути, которые могут привести к моделированию региональной картины мира как результата обобщения черт, существенно важных для характеристики изучаемого региона.

Ключевые слова: региональная картина мира, дискурс, исторические источники XVIII- XIX вв., единица анализа дискурса.

Abstract

It is suggested to analyse historical sources of information, which have been grouped according to the time of their creating and taking into account such events which are important for the development of the region. The purpose of the analysis is to study regional image of the world.

Distinguished groups of historical sources may be considered as the unified discourse, which is a multi-layered and multifaceted informational space. Semantic dominant is defined as a unit, which allows to differentiate such a discourse. Semantic dominant reflects typical features, events, and occasions, which attract travellers', scientists' and research practitioners' attention. Ways to model regional image of the world are defined. It is made on the base of generalisation of the features, which are important to characterise studied region.

Keywords: regional image of the world, discourse, historical sources of the XVIII and XIX centuries, unit of analysing discourse.

Мысль В. Гумбольдта о том, что всякий язык отражает мировидение народа, активно развивается в современной науке в разных аспектах. Один из них сформулировал Х.-Г. Гадамер, выделивший как особый предмет анализа - «связь, существующую между языком и миром» [Гадамер, с. 512]. Размышляя над этим, философ не конструирует некий «промежуточный мир», но подчеркивает, что именно в выявлении этой связи заключается «человечность языка» по самой сути.

Представляется важным остановиться на двух моментах его концепции. Во-первых, отметим выделенные ученым три основополагающие для такого анализа понятия: 1) окружающий мир, 2) «тут-бытие мира» как бытие языковое и 3) языковое строение как реализация «того отношения к миру, в границах которого мы живем» [Там же, с. 519]. Окружающий мир - это среда обитания всего живого и неживого. Однако нет оснований говорить о его копировании сознанием людей. Известная избирательность отображения действительности в языке и речи разных народов мира или проживающих на разных территориях, объединенных одним языком, думается, как раз можно объяснить таким высказыванием автора: «Человек, живущий в мире, не просто снабжен языком как некоей оснасткой - но на языке основано и в нем выражается то, что для человека вообще есть мир. Для человека мир есть ``тут” в качестве мира» [Там же, с. 511].

Второй момент раскрывает отношение человека к миру. Освоение мира, по мысли философа, предполагает, с одной стороны, зависимость человека от окружающего действительности, от условий среды, а с другой - обладание «свободой от окружающего мира» [Там же, с. 513]. Связывая эту свободу с язы - ком, с языковой активностью, способностью человека, ученый утверждает: «Противостоять натиску встречающихся в мире вещей, возвыситься над ними - значит иметь язык и иметь мир» [Там же]. Тем самым ученый подчеркивает, что «в языковом оформлении человеческого опыта мира происходит не измерение или учет наличествующего, но обретает голос само сущее в том виде, в каком оно в качестве сущего и значимого являет себя человеку» [Там же, с. 527].

Разнообразие территорий, их история, состав населения, нередко разнородный по происхождению, языку, изначальной культуре, создает немалые трудности при попытке выявить специфику «языка-мира», которая определяется человеческим опытом определенного региона. Единицы языка и речи, возникшие на тех или иных территориях России, давно и широко изучаются. Это и диалектные номинации, и фольклорные тексты, и городское просторечие. В последнее время делаются попытки выявить региональную специфику языка, которая отражается в текстах СМИ как непосредственно реагирующих на новые события в обществе, а значит, и отражающих специфические черты развития того или иного региона [Актуальный срез региональной..., 2011; Казиева, 2015; Соломин, 2013 и др.].

Одновременно с этим все большее преимущество обнаруживается в изучении языковых образований в широком социально-историческом контексте - дискурсе, который выводит к более объемному изучению семантики, отражающей жизненно важные для человека пространства. Нередко в связи с этим ставится вопрос о том, что наряду с другими признаками ограничения материала, которые позволяют говорить о наличии различных картин мира, следует определить такие показатели, которые дают возможность выделять региональную картину мира. Их поиск имеет смысл лишь в том случае, если данное понятие получит определение, не совпадающее с уже используемым понятием диалектной картины мира. Установить эти разграничения по многим причинам сложно. Не касаясь здесь данного вопроса, отметим, что само слово регион истолковывается различно, способно в силу этого придавать и понятию, называемому региональной картиной мира, различные смыслы, которые трудно и даже в ряде случаев невозможно обобщить [Андрейчук, Гаврилина, 2011; Вир, 2003; Хлыбова, 1998; Язык и культура ., 2013; Языковая картина, 2010].

Представляется, что при желании обозначить специфику «языка-мира» определенной группы людей целесообразно в качестве организующего начала обратиться к некоторой реальной территории, которая осваивается в течение длительного периода.

Сложным, но и благодатным для исследования такого рода является территория берегов Белого и Баренцова морей, куда «проникновение славян из Ладоги и Новгорода» началось с IX в. [Булатов, с. 137], уже в X в. новгородцы владели той частью, «которая называлась Печорскою Землею» [Висковатов, с. 26]. М.Ф. Рейнеке пишет: «Утвердительно доказывается, что в XI столетии русские были уже на водах Северного океана. До половины XVI столетия эти берега оставались неизвестными для народов западной Европы» [Рейнеке, с. 2]. Поселившись среди инородцев, говоривших на разных языках, русские вместе с ними стали творить свою общую историю, создавая на этой территории свое - образный «язык-мир».

В изучении региональной картины Русского Севера, «языка-мира» живущих здесь людей, значительный интерес среди иных источников представляют исторические тексты, рассматриваемые как дискурс и являющиеся частью иных дискурсов, возникающих на этой земле. А.П. Миньяр-Белоручева, размышляя над необходимостью изучения типологической структуры исторического дискурса, предлагает перспективные основания для их систематизации, в частности ученый пишет: «Представляется целесообразным подойти к историческому дискурсу как к ряду тематически связанных текстов, создающих единое ``концептуальное пространство”» [Миньяр-Белоручева, с. 13].

Действительно, наблюдения над историческими текстами разных жанров, посвященными северным территориям России, обнаруживают существенное тематическое сходство тех объектов, явлений, правил общежития, на которые обращают внимание исследователи-практики, путешественники, ученые. Их повествования, в том числе записанные ими рассказы жителей, диалоги с ними позволяют воссоздать картину жизни населения этого региона, его культурное пространство.

Вместе с тем следует отметить, что существенным моментом в изучении региональной картины мира является объединение исторических источников в соответствии со временем их создания. Как правило, каждый выделенный период может включать не один, а несколько текстов. Анализ их как единого дискурса создает более объемный исторический срез и позволяет с большей полнотой выявить особенности «языка-мира», сложившегося на названной территории и отображающего «события социальной истории и истории духовной жизни индивида и социума, которому он принадлежит» [Манаенко, с. 6]. Однако анализ такого дискурса, многослойного и многогранного информационного пространства, требует дифференцированного подхода.

Представляется, что единицей, позволяющей осуществить такую дифференциацию, может стать семантическая доминанта, отражающая типичные черты, явления, характеристики, попадающие в поле внимание авторов. Например, при всем различии языкового оформления практически все авторы указывают на размеры губернии, расстояние от одного пункта до другого, площади отдельных ее территорий. Так, А.П. Пошман во введении к обозрению Архангельской губернии 1802 г. отмечает, что по пространству, которое она занимает, ее следует поместить «в число величайших в целой России» [Пошман, с. 2]. Здесь же он уточняет в цифровом измерении ее площадь, длину от Шведской Лапландии до границ Сибири и ширину, определяя ее от Северного океана, в частности

Святого Носа (мыса), до границы с Вологодской губернией. П.И. Челищев, путешествуя в 1791 г. от юго-запада (Санкт-Петербурга) на северо-восток, проходя и часть Архангельской губернии, последовательно указывает расстояние в верстахВерста - название русской меры длины равной 1,0668 км. До XVIII в. межевая верста равная 2,1336 км употреблялась для межевания и определения расстояний между населенными пунктами [СЭС, с. 211]., пройденных судном, время, затраченное на этот переход, нередко особенности передвижения (под парусом или греблей): «Проехавши от Немецких островов или Кузовов 30, от города Кеми 60, а всего от деревни Сорокиной Белым морем 134 версты, того ж 25 числа июля в среду в 8 часов по полудни приехали к Соловецкому монастырю» [Челищев, с. 40-41]. Вместе с тем авторы вполне осознают, что знания о реальной протяженности Архангельского Севера еще отсутствуют. Так, Ф.П. Литке спустя два десятилетия после цитированных работ пишет, что в 1822 году был частично описан восточный берег реки Печоры, но западный берег «оставался <...> неописанным, а расстояние его от первого неопределенным» [Литке, гл. 7: ИКЬ].

Семантическая доминанта может проявляться в текстах одного или разных выделенных периодов. В различных текстах середины XIX века так же, как и конца XVIII - начала XIX века, содержится осмысление просторов губернии и даже в некоторой степени восхищение ими. Этнограф и публицист В.П. Верещагин в книге 1849 г. пишет: «Вся Архангельская губерния раскинулась на пространстве почти 16,000 квадр. миль: в целой Европе нет ни одного государства, равного нашей губернии по величине. (Само собой разумеется, что Россия здесь не в счет). Если бы, например, к пространству, занимаемому Франциею, прибавить Британские острова, то это равнялось бы Архангельской губернии» [Верещагин, с. 8-9]. Предпринятое ученым сравнение дает возможность читателю ярче и эмоциональнее воспринять эту информацию, чем сухие цифры данных выше авторов. Но еще более выразительным для понимания особенностей пространства Русского Севера оказывается следующее за этим сравнение с Европой о степени заселения этих мест: «Но там тысячи городов, а здесь только восемь, если не считать деревень, приютившихся по берегам моря и рек; там миллионы жителей, а у нас на таком же пространстве до 223, 00 душ» [Там же, с. 9].

Конкретнее представлены впечатления от разных территорий Архангельской губернии в книге С.В. Максимова (1856 г.): «Если по Зимнему берегу разбросано только шесть селений и по Мезенскому пять, то Канинский окончательно уже пуст и безлюден» [Максимов, 39]. Такое же положение наблюдает путешественник и по дороге рекой из Архангельска к Онеге: «Потянулись берега справа и слева, кое-где лесистые, кое-где пустынные. Повсюду безлюдье: ни человека, ни лошади не видать нигде» [Там же, с. 53]. Однако отдельные места оказываются вполне обжитыми: «Путь мне лежал, - писал С.В. Максимов, - в дальние печорские страны. Дорога тянулась по берегу реки мимо множества деревушек, которые рассадились так часто, как бы и на людной Волге» [Там же, с. 463-464]. Объяснение тому - близость моря и широкой, многоводной, обильной семгой реки.

Пространство Русского Севера наполняется тремя природными стихиям, от которых полностью зависит жизнь и благополучие людей. Это море с впадающими в него порожистыми реками; суша, состоящая из «гор, лесов, под коими почва в редких местах удобна к хлебородию и обширных тундр и болот» [Пошман, 5]; воздух, прежде всего ветер, который здесь «полный и неограниченный властелин и хозяин» [Максимов, с. 240].

Каждая из стихий настолько своеобразна даже на отдельных территориях региона, что требует особого описания. Ситуации, которые преподносит людям суровый край, требуют не просто понимания, но «вживания» в происходящее, побуждает к наблюдательности и смекалке, чтобы установить взаимосвязи между разными явлениями и принять правильную форму поведения. В этом отношении интересен пример, который приводит А.И. Фомин, впрочем, подобные истории есть и в других работах. Ученый-архангелогородец, рассказывая об удобной, на первый взгляд, губе (заливе) у мыса Святой Нос в месте впадения реки Иоканьги в Баренцево море, пишет, что иностранные корабли, укрываясь от непогоды, нередко вынуждены «выжидать много времени своего выхода» [Фомин, с. 42]. Объясняется это незнанием иностранцами того, что «по близости мысового берега на море приливы и отливы» усиливают течение воды, которому не может противостоять сила ветра, чтобы нагнать достаточно воды и помочь выйти судам из невольного заточения [Там же]. Местные же знают об этом столкновении течений, вызванных отливами и приливами, называют его святоносским сувоем и уходят в отдаленное от берега море (голомя), чтобы не попадаться в западню. Так получает наименование важное, типичное явление, имеющее место у мыса Святой Нос. Ф.П. Литке, выдающийся ученый-географ, в книге о Беломорской экспедиции (1823-1824 годов), описывая это явление, замечает: «Сулой Сулой то же, что сувой. у Святоносского мыса, по рассказам поморов, заметен в море более чем на 10,5 км» [Литке, гл. 6: иКЬ].

Из-за того, что при описании семантических доминант внимание было сосредоточено на природных явлениях, могло сложиться впечатление, что предлагается их рассматривать автономно, в отрыве от человека. Однако это не так.

Человек как деятель, как создатель языка, естественно, фиксирует то, что важно ему. Исследователь определенного региона, пишущий о нем, конечно, прежде всего вникает в то, что ему интересно, но даже в этом случае он не может отстраниться от объективно разворачивающейся перед ним жизни и не может не заметить тех специфических языковых единиц, которые, как правило, не имеют полных эквивалентов в литературном языке.

Итак, исследователь вынужден и, надо полагать, желает осваивать «язык - мир», который он изучает. Поэтому при формулировании названия семантической доминанты следует задаться вопросом о причинах, которые побудили людей создать те или иные языковые единицы. По -видимому, причины эти далеко не всегда направлены на противостояние природе, на борьбу с ней, скорее на сосуществование. «Там, где природа властвует над человеком, он должен ее слушаться; а порядок природы вечен и неизменен» - писал В.П. Верещагин. [Верещагин, с. 32]. Думается, слушаться природу означает знать все ее нюансы, хранить в памяти, передавать другим накопленный опыт. Следовательно, ин - формационный пласт, связываемый с понятием семантической доминанты, должен складываться на основании выявления того, необходимость в каких знаниях испытывали люди, что им пришлось выделить в мире те или иные предметы и явления и обозначить их языковыми единицами.

П.И. Челищев, например, писал, что, путешествуя в 1791 г., он узнал от жителей Поморья много различных наименований каменистых возвышенностей в море, каждое из которых обозначает иную вещь и имеет свой смысл. Так, ланами обозначаются камни, которые время от времени немного выходят из воды; «каменные же мысы или небольшие острова, но невысоко от поверхности воды поднявшиеся называются корги; которые же высоко и утесисто поднялись, называются скалами; а обширные каменные острова зовутся кузавами» [Челищев, с. 277]. Ученого восхитило и порадовало это многообразие. Причины возникновения таких слов понятны, но они становятся очевидными, если обратиться к одному из эпизодов поездки С.В. Максимова из Онеги в Кемь. Он пишет: «Завершил Егор свои рассказы в самую опасную для нас пору плавания: шли мы узенькой салмой (проливом); саженях Сажень - русская мера длины равная 2,1336 м [СЭС, с. 1154]. в десятидвенадцати справа и слева тянулся ряд нешироких, невысоких луд Луда - невысоко выступающий из моря подводный камень или группа скалистых гладких островков [Подвысоцкий, с. 254]., известных в группе своей под именем Кильяков... В салме этой можно было проследить все разнородные виды морских голышей, так опасных для судов» [Максимов, с. 109].

Ученый приводит немало таких метких названий. Отметим, что эти слова отличаются взятыми в разном соотношении такими признаками, как `нахождение под водой', `нахождение над водой', `большой размер камня' `маленький размер камня', `нахождение вровень с водой', `одиноко стоящий камень', `камни, стоящие в виде гряды' и т.д. Приведем несколько примеров: «баклыш - надводный огромный камень, покрываемый прибылой водой', и бакланец (бакланец потому, что любит на него садиться и вить гнездо морская птица баклан) <...>, пахта - целый утес, одиноко выдавшийся в море из груды соседних островов <...>. Вот и вечно обманывающие самый опытный глаз - водопоймяны - камни и мели, покрываемые водою во время прилива; <...> лещади - ровные гладкие подводные мели» и т.д. [Там же].

Итак, текст как материал (понимаемый в триаде Л.В. Щербы [Щерба, с. 2426]) побуждает читателя, как и исследователя, хотя цели их не во всем сов - падают, к пониманию социокультурных и исторических обстоятельств жизни людей.

Анализ дискурса на основе изучения исторических материалов предполагает не только выявить все его составляющие с опорой на тексты, но и обнаружить черты эпохи создания сочинений, исторических событий этого периода, мировоззрение авторов, их личные пристрастия, определить внутренние установки ученых, поставленные ими цели и конкретные задачи, установить внутреннюю взаимозависимость и обусловленность всей этой информации. В итоге такая аналитическая работа должна привести к моделированию типичных характеристик, определяющих существенное и важное в облике региональной картины мира. Тем самым, помимо семантических доминант, формирующихся в результате обобщений на основе текста как динамического образования, необходимо учесть лингвистические, экстралингвистические, прагматические и лингвокультурологические компоненты, способствующие формированию представлений об определенном регионе.

Приведем только один пример. Авторы изучаемых текстов не только наблюдают или общаются с местными жителями, но и обнаруживают связь с внешним адресатом - своими современниками, дискутируют с ними, опровергают выводы, сделанные кем-то ранее, убеждают в каких-то идеях, обращают мысль в будущее, призывают современников к его приближению и т.д.

Например, сочинения В.П. Верещагина - этнографа, публициста, учителя истории и географии - отличаются многочисленными обращениями к читателям-современникам, призывами к просвещению и совершению полезных дел. Все его высказывания на эти темы явно мотивированы идеей, что поскольку мы русские, то «и должны жить для России» [Верещагин, с. 8]. Вдохновленный этой идей, ученый не только повествует о своем путешествии, но и излагает известные ему героические истории из жизни региона, рассказывает об успехах, недостатках и перспективах хозяйственной деятельности северян. Это сказывается на стиле изложения, но не мешает достоверности представленных фактов.

В заключении хочется сказать, что русские, пришедшие на Север десять веков назад, подружились с местным населением, жившим тогда на берегах Ледовитого океана, и давно стали местными. С.В. Максимов, размышляя о заселении севера России, писал, что умение русских освоиться с чужим миром как родным, «дает почти прямое право считать русское племя за аборигенов прибрежья Белого моря» [Максимов, с. 221]. А приходилось им осваивать все: море, порожистые реки, зверобойный промысел, необыкновенно агрессивные морские льды, приспосабливаться к болотам, стужам и ветрам, просвещать, нести православную веру.

Эта новая жизнь укреплялась, приводила к формированию особого типа поведения, к возникновению особого «языка-мира», концентрирующего в себе все необходимое, к постепенному становлению и укреплению собственных традиций, складывающихся в том числе в союзе с другими народами, населяющих Север. Каждая из этих тем, как и другие, здесь не названные, требует отдельного изучения. Все это служит объективным основанием существования региональной картины мира как части национальной картины мира, а значит, и открывает возможности для описания.

региональный мир дискурс язык

Библиографический список

1. Актуальный срез региональной картины мира: культурные концепты и неомифологемы: монография / О.В. Орлова и др. - Томск: Томский гос. пед. ун-та, 2011. - 223 с.

2. Андрейчук Н.В., Гаврилина Л.М. Феномен калининградской региональной субкультуры (социально-философский и культурологический анализ). - Калининград: РГУ, 2011. - 139 с.

3. Булатов В.Н. Русский Север. Книга четвертая: Свет Полярной звезды. - Архангельск: Поморский университета, 2002. - 272 с.

4. Вир Л. Локализм, регионализм и централизации // Логос, 2003. - № 6 (40). - С. 53-66 с.

5. Висковатов А.В. Краткий исторический обзор морских походов русских и мореходства их вообще до исхода XVII столетия. - СПб.: Типография морского министерства, 1864. - 175 с.

6. Гадамер Х.-Г. Истина и метод: основы философской герменевтики / пер. с нем. / общ. ред. и вступ. ст. Б.Н. Бессонова. - М.: Прогресс, 1988. - 704 с.

7. Казиева Д.А. Функционирование PR-коммуникаций в формировании информационного пространства // Евразийский научный, 2015. - № 9.

8. Манаенко Г.Н. Методологические и теоретические аспекты когнитивно-дискурсивных исследований языка: монография. - Ставрополь, 2016. - 207 с.

9. Миньяр-Белоручева А.П. Типология исторического дискурса. // Электронный журнал «Язык и текст langpsy.ru», 2015. - Т. 2. - С. 8-16.

10. Подвысоцкий А.О. Словарь областного архангельского наречия в его бытовом и этнографическом применении. - М.: ОГИ, 2009. - 576 с.

11. Советский энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1983. - 1600 с.

12. Соломин В.Е. Роль региональных сетевых СМИ в отражении общественных событий: автореф. дисс. ... канд. филол. наук. - СПб., 2013. - 24 с.

13. Хлыбова С.В. Моделирование фрагмента региональной картины мира (На материале лексики русских говоров Алтая): автореф. дисс. ... канд. филол. наук. - Барнаул, 1998. - 20 с.

14. Щерба Л.В. О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании // Языковая система и речевая деятельность. - Л.: Наука, 1974. - С.24-39.

15. Язык и культура Русского Севера: к вопросу о региональной языковой картине мира: сб. научн. тр. / Т.В. Симашко. - Архангельск: Соломбальская типография, 2013. - 416 с.

16. Языковая картина мира поморов / Т.А. Сидорова. - Архангельск: Поморский университет, 2010. - 369 с.

17. Верещагин В.П. Очерки Архангельской губернии. - СПб.: Типография Якова Трея, 1849. - 409 с.

18. Литке Ф.П. Четырехкратное путешествие в Северный Ледовитый океан на военном бриге «Новая Земля». - М.; Л.: Географгиз, 1948. - 334 с.

19. Максимов С.В. Год на Севере / вступ. статья, подгот. текста и примеч. С. Плеханова. - Архангельск: Сев.-Зап. кн. ид-во, 1984. - 607 с.

20. Пошман А.П. Архангельская губерния в хозяйственном, коммерческом, философском, историческом, топографическом, статистическом, физическом и нравственном обозрении, с полезными на все оные части замечаниями: в 2 т., 1802. - 384 с.

21. Рейнеке М.Ф. Гидрографическое описание Северного берега России. Составлено капитан- лейтенантом М. Рейнеке в 1833 году. Часть 2. Лапландский берег. - СПб.: Морская типография, 1843. - 373 с.

22. Фомин А.И. Описание Белого моря. - СПб.: Императорская Академия Наук, 1797. - 197 с.

23. Челищев П.И. Путешествие по Северу России в 1791 году Дневник П.И. Челищева. Изданное под наблюдением Л.Н. Майкова. - СПб.: Типография В.С. Балашова, 1886. - 315 с.

Размещено на Allbest.ru