Трактат Леонардо Бруни "О правильном переводе"

2. Итак, правильный перевод -- дело долгое и тяжёлое. Ибо прежде всего необходимо знание того языка, с которого переводишь, причём знание не поверхностное и заурядное, а приобретённое разнообразным, изнурительным, вдумчивым, усердным и многолетним чтением произведений самых разных философов, ораторов, поэтов и других сочинителей. Ибо тот, кто всех их не прочёл, не обдумал, всесторонне не изучил и не постиг, не в состоянии понять подлинное значение слов, тем более что и сам Аристотель, и Платон Платон (V--IV вв. до н.э.) -- выдающийся древнегреческий мыслитель, уче-ник Сократа, родоначальник объективного идеализма, автор двенадцати книг о законах и множества так называемых «диалогов», в которых он разрабатывал са-мые разные философские проблемы. Л. Бруни анализирует отрывки из диалога «Федр», написанного с целью показать, что Исократ как оратор является фигурой более достойной, чем Лисий и Антипатр. В диалоге содержатся фактически три пародийные речи: «о предпочтительности невлюблённого поклонника, о вредонос-ности влюблённого поклонника и похвала безумию (или о предпочтительности божественного безумия перед человеческим здравомыслием)» (Шичалин Ю.А. Два варианта Платоновского «Федра». Цит. по: Платон. Федр. / Пер. А.Н. Егунова. Ред. Ю.А. Шичалина. М., 1989, с. XXIII). были непревзойдёнными, так сказать, кладезями учёности. Их полные изящества сочинения изобилуют мыслями и высказываниями древних поэтов, ораторов и историков, а саму ткань их повествования пронизывают тропы и риторические фигуры, которые выражают одно дословно, другое же -- в соответствии с уже устоявшейся языковой нормой.

К таковым относятся наши выражения “gero tibi morem” (повинуюсь тебе), “desiderati milites” (потерянные воины), “boni consules” (честные консулы), “operae pretium fuerit” (дело стоило усилий), “negotium facesso” (доставляю хлопоты) и множество им подобных. Ведь значение слов gerere (носить) и mos (нрав/обычай) понятно даже невежественному читателю, а вот соединение этих слов в один фразеологизм (morem gerere) означает нечто совсем иное (снисходить, соизволять). “Desiderati centum milites” означает одно, если смотришь на буквальное значение каждого слова (потеряно сто воинов); если же передавать слово “desiderati” в общепринятом значении, то оно означает «погибли». То же относится и к прочим выражениям, приведённым нами выше, поскольку слова значат одно, а сочетания слов -- другое.

Выражение “deprecor hoc” имеет отрицательный смысл «умоляю избавить от этого», в то время как необразованный и неопытный читатель поймёт его таким образом, будто я хочу получить то, от чего прошу избавить. Впрочем, это выражение нуждается в пояснении: оно будет означать противоположное тому значению слова, которое имеется в языке и с которого делается перевод¹⁵. “Iuventus” и “iuventa” -- из этих двух понятий первое означает множество (молодёжь, юношество), а второе -- возраст (молодость, юность). “Si mihi foret illa iuventa”¹⁶ (если б... и я... полагался на юные силы), -- говорит Вергилий¹⁷; и в другом месте: “primavero flore iuventus exercebat equos” (юноши в первом расцвете гнали резвых коней)¹⁸; также и у Ливия: “armata iuventute excursionem in agrum Romanum fecit” (вооружив молодых людей, он совершил набег на римские владения)¹⁹.

“Deest” и “abest”: первое слово предполагает, что далее будет высказано порицание, второе -- что хвала. В самом деле, мы говорим “deesse” (недостаёт, не хватает) о нехватке какого-то положительного качества, например силы голоса у оратора или выразительной жестикуляции у актёра; “abesse” же (отсутствует, недостаёт) употребляется, если речь идёт о наличии какого- нибудь существенного недостатка, как то: невежественности у лекаря, двурушничества у стряпчего. “Poena” и “malum” кажутся понятиями близкими, но в действительности смысл их совершенно различен. Ведь “dare poenas” означает “subire” (претерпевать) и “perpeti” (твёрдо переносить), а “dare malum -- alteri inferre” (причинять вред, наносить ущерб). С другой стороны, что может казаться более несхожим, чем глаголы “recipio” (отпускаю) и “promitto” (обещаю)? Однако в ряде случаев они имеют одинаковое значение: ведь когда мы говорим “recipio tibi hoc” (досл.: я отпускаю это для тебя), мы имеем в виду именно “promitto”. Имеется в виду перевод с древнегреческого языка. В оригинале iuventas, а не iuventa, видимо, Л. Бруни цитирует этот отрывок по памяти. Vergilius. Aen. 5. 397--398 (пер. С. Ошерова. Цит. по: Публий Вергилий Марон. Буколики. Георгики. Энеида / Пер. с лат. М., 1971. С. 207). Vergilius. Aen. 7. 162--1б3 (пер. С. Ошерова. С. 246). У Ливия нет ни одного предложения, в котором присутствовали бы сразу че-тыре этих слова (iuventus, excursio, ager Romanus). Видимо, Л. Бруни неточно ци-тирует Ливия по памяти.

Я мог бы приводить бесчисленное множество примеров подобного рода, в которых очень легко запутался бы недостаточно образованный читатель. Короче, тот, кто не будет обращать на подобные вещи самого пристального внимания, будет принимать одно за другое.

3. В самом деле, часто мы одним-двумя словами намекаем на смысл целой фразы. Например, слова “Actoris Aurunci spolium” Vergilius. Aen. 12. 94: «Пику он эту добыл у аврунка Актора в битве...» (пер. С. Ошерова, с. 349). поэт иронично употребил, говоря о зеркале Л. Бруни имеет в виду сатиру Ювенала (Juv. 2.100), в которой тот использует слова Вергилия: «Зеркало держит иной... Будто добычу с аврунка Актора» (пер. Д.С. Недовича и Ф.А. Петровского. Цит. по: Ювенал. Сатиры. Вступ. статья А.И. Белецкого. М., 1937. С. 10)., а при помощи знаменитых слов “utinam ne in nemore Pelio” (О, если бы не пали на землю срубленные топорами в роще Пелия еловые деревья) Полужирным курсивом выделены цитируемые Л. Бруни слова. наглядно показано происхождение и первопричина зла Эту строку из Энния использует автор так называемой «Риторики к Герен- нию» (Rhet. Her. II 34).. Ведь и у Платона во многих местах встречаются подобные приёмы, и Аристотель часто ими пользуется. Например, “duo simul euntes”: этим заимствованным у Гомера выражением Homero. Il. 10. 224. он указывает на силу и прочность дружеских связей Aristoteles. Eth. Nic. VIII 1 (1155a): «Друзья нужны молодым, чтобы избегать ошибок, и старикам... а в расцвете лет они нужны для прекрасных поступков «двум совокупно идущим» (пер. Н. Гнедича. Цит. по: Гомер. Илиада. Одиссея. М., 1967. С. 172), ибо вместе люди способнее и к пониманию, и к действию» (пер. Н.В. Брагин-ской. Цит по: Аристотель. Соч.: В 4 т. Т. 4. М., 1983. С. 219).; “de surreptitio repulso”: эти слова, произнесённые Ахиллом в речи, обращённой к послам, Аристотель воспроизвёл в своих книгах «Политики» Aristoteles. Pol. III 3.6 (1278a): «...ясно также и то, что гражданином по преи-муществу является тот, кто обладает совокупностью гражданских прав; и у Гомера сказано: “Как будто бы был я скиталец презренный”» (Homero. Il. 9. 648 / Пер. Н. Гнедича. С. 164). Текст Аристотеля пер. С.А. Жебелев. Там же, с. 454.; и “de Helenae pulchritudine et gratia” Homero. Il. 3. 156--160: «Нет, осуждать невозможно, что Трои сыны и ахейцы / Брань за такую жену и беды столь долгие терпят: / Истинно, вечным богиням она красотою подобна! / Но, и столько прекрасная, пусть удалится в Элладу...» (пер. Н. Гнедича, с. 65).: этими мудрыми словами троянских старцев он обозначает природу наслаждения Aristoteles. Eth. Nic. II 9.6 (1109b): «Больше всего надо остерегаться удоволь-ствия и того, что его доставляет, потому что об этих вещах мы судим крайне при-страстно. А значит, именно то, что испытали к Елене старейшины [троянского] народа, и нам надо испытать к удовольствию» (пер. Н.В. Брагинской, с. 93).. Говорить об этом можно бесконечно, поскольку греческий язык чрезвычайно богат, и заимствования из Гомера, Гесиода, Пиндара, Еврипида и из других древних поэтов и писателей в сочинениях Аристотеля и Платона бесчисленны. Кроме того, Аристотель и Платон часто используют «фигуры», так что если человек не начитан глубоко и разносторонне, он очень легко может быть введён в заблуждение и не понять того, что ему предстоит переводить.

4. Итак, да будет первой заботой переводчика знание того языка, с которого он переводит; достичь же этого совершенно невозможно без многократного, разностороннего и обстоятельного чтения самых разных писателей. Во-вторых, пусть он вполне овладеет тем языком, на который собирается переводить, чтобы в известной мере им повелевать и держать в полной своей власти, и когда потребуется заменить греческое слово латинским, не вымаливать его как подаяние, или одалживать, или же оставлять греческий термин без перевода из-за незнания его латинского эквивалента.

Пусть он глубоко вникнет в истинный смысл слов, чтобы не употреблять “modicus” (небольшой по количеству) вместо “parvus” (небольшой по размеру), “iuventus” (молодёжь) вместо “iuventa” (молодость), “fortitudo” (твёрдость, храбрость) вместо “robur” (твёрдость, выдержка), “bellum” (война) вместо “proelium” (сражение), “urbs” (окружённый стенами город) вместо “civitas” (гражданская община). А также пусть он знает разницу между словами “diligere” (любить, почитать) и “amare” (любить, испытывать чувство любви), между “eligere” (выбирать, делать выбор) и “expetere” (выбирать, стремиться к чему-либо), между “cupere” (сильно желать, жаждать) и “optare” (желать, стремиться к чему-либо), между “persuadere” (убеждать, советовать) и “perorare” (говорить обстоятельно или в заключение), между “recipere” (отпускать, завладевать) и “promittere” (отпускать, предлагать), между “expostulare” (требовать, жаловаться) и “conqueri” (жаловаться, сетовать) и практически бесконечным количеством слов такого типа. С другой стороны, он должен прекрасно знать общепринятую манеру изъясняться и фигуры речи, используемые первоклассными писателями, стиль которых он будет воспроизводить; он должен избегать употребления необычных слов и выражений, особенно если они нетипичны для языка перевода или являются варваризмами.

5. Всё то, о чём мы сказали выше, переводчику знать необходимо. Кроме того, необходимо, чтобы он обладал «тонким» слухом и вкусом, дабы самому никоим образом не испортить и не исковеркать того, что на языке оригинала звучало изящно и ритмично Ср.: Ciceron. Orat. 162 sq.. Ибо, поскольку в произведениях всех выдающихся писателей -- особенно это относится к сочинениям Платона и Аристотеля -- присутствуют и учёные рассуждения о сущем, и отменный литературный стиль, будет цениться только тот переводчик, который передаст оба этих достоинства.

6. Что же касается недостатков переводчика, то они таковы: если он плохо понимает то, что должен переводить; или делает плохой перевод; или если то, что в оригинале было написано хорошим и изящным слогом, он перелагает таким образом, что это становится нелепым, нескладным и бессвязным. Если же кто-то не владеет научными знаниями и не знаком с литературой в такой степени, чтобы быть в состоянии избежать всех вышеперечисленных недостатков, то он вполне заслуженно должен быть подвергнут осуждению и порицанию, поскольку или вводит людей в разного рода заблуждения, извращая смысл сказанного, или умаляет достоинства первоначального текста, который становится жалким и нелепым.

7. Однако если речь идёт о занятиях, требующих больших знаний, совершенно неправильно говорить, будто достоин похвалы, а не порицания тот, кто делает достоянием гласности всё, что узнал. Ведь и поэт, сложивший нескладные вирши, не заслуживает похвалы, хотя он и попытался сочинить прекрасные стихи: напротив, мы будем его нещадно бранить, поскольку он взялся за то, чего делать не умеет. Мы будем ругать и скульптора, который сделал уродливую статую, хотя и не умышленно, а по неумению. Ведь как художники, которые пишут картину с чужого образца, копируют внешность, позу, движение и очертания изображённой на ней фигуры, размышляя не над тем, как создать собственное произведение, а вникая в то, что создано другим, точно так же и каждый опытный переводчик всей своей душой, всеми помыслами, всеми силами ума устремляется к оригинальному тексту и как бы переплавляет его форму, его настроение, особенности его стиля, стремясь к тому, чтобы в итоге получился перевод, полностью передающий особенности оригинала. Только таким образом достигается вполне удовлетворительный результат.

Ведь поскольку практически каждый писатель обладает собственным неповторимым стилем, -- так, например, мы говорим о пышной и мощной речи Цицерона, о сухом и сжатом слоге Саллюстия, о некой суровой торжественности языка Ливия Марк Туллий Цицерон (I в. до н.э.) -- знаменитый римский оратор, политиче-ский деятель и писатель. Был приверженцем так называемого «азианского» стиля красноречия, изобилующего риторическими тропами и фигурами; создатель клас-сической латинской художественной прозы, считавшейся в последующие века об-разцовой. Гай Саллюстий Крисп (I в. до н.э.) -- римский историк и политический деятель. Приверженец «аттического» стиля красноречия, для которого характерны краткость и чеканность речи. Язык его произведений очень богат и нарочито ар-хаичен. Саллюстий оказал огромное влияние на писателей Средневековья и Но-вого времени. Тит Ливий (I в. до н.э. -- I в. н.э.) -- крупнейший римский историк, автор знаменитой «Истории Рима от основания города». Для его произведений ха-рактерен эпический, временами возвышенный строй речи; в целом Ливий подра-жал цицероновой манере речи.

4 ВМУ, теория перевода, № 1, -- любой опытный переводчик, переводя того или иного автора, стремится воспроизвести особенности его речи. Поэтому, когда он будет переводить из Цицерона, он не сможет не передать и малейшей детали его периодов, хотя и больших, и многочисленных, и слишком пышных, используя то же богатство и разнообразие языка. Когда он будет переводить из Саллюстия, ему придётся тщательно обдумывать почти каждое слово, очень точно воспроизводить малейшие нюансы и потому в известной мере себя ограничивать и останавливать. Когда он будет переводить из Ливия, он не сможет не подражать его манере речи. Ведь переводчика захватывает сила литературного мастерства того, кого он переводит; более того, он не сможет передать точный смысл, если не вникнет в него и не будет следовать за фразами и периодами вместе с особым значением слов и особенностями стиля оригинала. Итак, наивысшая ценность перевода заключается в том, чтобы максимально сохранить стиль исходного текста, так чтобы слова, с одной стороны, не потеряли смысла, а с другой -- не лишились своего блеска и красоты.

8. Однако, хотя сделать правильный перевод всегда трудно, поскольку приходится учитывать множество разнообразных, о чём было сказано выше, нюансов, всё же труднее всего надлежащим образом переводить текст, написанный первоначальным автором ритмично и с использованием украшений речи. Ибо в ритмической речи необходимо -- при помощи отдельных частей фразы и целых периодов -- выстраивать сами периоды и самым внимательным образом следить за тем, чтобы они завершались складно и ритмично Ср.: Ciceron. Orat. 211.. Точно так же необходимо прикладывать огромные усилия, чтобы передать и другие украшения речи. Ведь если переводчик не сохранит всего этого, великолепие подлинника пропадёт безвозвратно. С другой стороны, сохранить всё это невозможно без огромного труда и без глубокой образованности. Ведь переводчик должен, о чём я сказал выше, чувствовать все такого рода достоинства авторской речи и воспроизводить их на языке перевода. И поскольку существует два вида риторических украшений (одно -- это украшения слов, второе -- украшения мыслей), то и другое, несомненно, представляет трудность для перевода, но всё же большую -- украшения слов, нежели мыслей. В самом деле, часто подобного рода риторические украшения обусловлены внутренним ритмом фразы, вследствие чего симметрично располагаются слова или одинаковые, или противоположные по смыслу, или же противоречащие друг другу: греки называют это antitheta (антитезой). Ведь часто латинские слова имеют или большее, или меньшее количество слогов, нежели соответствующие греческие, и нелегко добиться того, чтобы они звучали на слух одинаково на том и другом языке. Точно так же резкие повороты мысли, которые порой делает оратор, только тогда вполне достигают своей цели, когда происходит нарушение ритма, поскольку построения плавные или оканчивающиеся нескладно разят слабее.

Итак, всё выше перечисленное должно быть переводчиком самым тщательным образом осмыслено и сохранено при условии точнейшего воспроизведения оригинальной фразы. А что я могу сказать об украшениях мысли, которые более всего расцвечивают речь, делая её неповторимой? -- и эти приёмы используются выдающимися писателями столь же часто, как и те, о которых говорилось выше.

Но может ли переводчик, не навлекая на себя позора, или не знать их, или не обращать на них внимания, или передавать их, не сохраняя при этом всего их великолепия?

9. Дабы всё вышеизложенное было понято лучше, следует привести ряд примеров, из которых будет видно, что не только писатели, но и философы часто используют в своих сочинениях украшения такого рода и что всё это великолепие речи пропадает, если перевод не сохраняет формы и стиля оригинала.

10. Философ Платон в той книге, которая называется «Федр» См. прим. 6., разрабатывает некую тему очень изящно и с использованием ритмической речи. Ниже я привожу отрывок из неё, к которому вернусь несколько позже. Отрывок же этот таков Platon. Phaedr. 237b--238c.:

“O puer, unicum bene consulere volentibus principium est: intel- legere de quo sit consilium vel omnino aberrare necesse. Plerosque vero id fallit, quia nesciunt rei substantiam. Tamquam igitur scientes non declarant in principio disceptationis, procedentes vero, quod par est, con- sequitur ut nec sibi ipsis neque aliis consentanea loquantur. Tibi igitur et mihi non id accidat quod in aliis damnamus. Sed cum tibi atque mihi disceptatio sit utrum amanti potius vel non amanti sit in amicitiam eun- dem Полужирным курсивом в основном тексте и в сносках выделяются коммен-тируемые Л. Бруни отрывки., de amore ipso, quale quid sit et quam habeat vim, diffinitione ex consensu posita, ad hoc respicientes referentesque considerationem faciamus emolumentumne an detrimentum afferat. Quod igitur cupiditas quaedam sit amor, manifestum est. Quod vero etiam qui non amant cupiunt, scimus. Rursus autem, quo amantem a non amante discernamus, intelligere oportet quia in unoquoque nostrum duae sunt ideae dominantes atque ducentes, quas sequimur quaqumque ducunt: una innata nobis voluptatum cupiditas, altera acquisita opinio, affectatrix optimi.

Hae autem in nobis quandoque consentiunt, quandoque in seditione atque discordia sunt; et modo haec, modo altera pervincit. Opinione igitur ad id quod sit optimum rati one ducente ac suo robore pervincente, “temperantia” exsistit; cupiditate vero absque ratione ad voluptates tra- hente nobisque imperante “libido” vocatur. Libido autem, cum multiforme sit multarumque partium, multas utique appellationes habet. Et harum formarum, quae maxime in aliquot exsuperat, sua illum nuncu- patione nominatum reddit, nec ulli ad decus vel ad dignitatem acquiritur. Circa cibos enim superatrix rationis et aliarum cupiditatum cupiditas “ingluvies” appellatur, et eum qui hanc habet hac ipsa appellatione nun- cupatum reddit. Rursus quae circa ebrietates tyrannidem exercet ac eum quem possidet hac ducens patet, quod habebit cognomen? Et alias harum germanas et germanarum cupiditatum nomina, semper quae maxime dominantur, quemadmodum appellare deceat, manifestum est. Cuius autem gratis superiora diximus, fere iam patet. Dictum tamen, quam non dictum, magis patebit. Quae enim sine ratione cupiditas superat opinionem ad recta tendentem rapitque ad voluptatem formae et a germanis, quae sub illa sunt circa corporis formam, cupiditatibus roborata pervincit et ducit, ab ipsa insolentia, quod “absque more” fiat, “amor” Платон намеренно неверно выводит слово Ерше; (любовь) из слова ршрп (мощь, могущество), поскольку пародирует речь другого оратора (см. прим. 6); Л. Бруни, стремясь передать иронию первоисточника, столь же неверно сопоставля-ет слова “amor” (любовь) и “a more” (без закона/предписания). vocatur” Латинский перевод цитируемых сочинений Платона и Аристотеля, сделан-ный Л. Бруни, вполне соответствует оригинальному тексту. Я сочла возможным в ряде случаев воспользоваться имеющимися русскими переводами греческого под-линника, адекватно передающими мысль упомянутых авторов. В то же время для комментируемых Л. Бруни отрывков в скобках даётся моя версия его перевода:

«Во всяком деле, юноша, надо для правильного его обсуждения начинать с одного и того же: требуется знать, что же именно подвергается обсуждению, иначе неизбежны сплошные ошибки. Большинство людей и не замечают, что они не знают сущности того или иного предмета: словно она им уже известна, они не уславливаются о ней в начале рассмотрения; в дальнейшем же его ходе это, есте-ственно, сказывается: они противоречат и сами себе и друг другу. Пусть же с нами не случится то, в чём мы упрекаем других. Раз перед тобой -- и передо мной -- во-прос, с кем лучше дружить, с влюблёнными или невлюблёнными (Но так как ни тебе, ни мне не ясно, предпочесть ли дружбу с человеком влюблённым в тебя или же с не влюблённым), нам надо условиться в определении, что такое любовь и в чём её сила, а затем, имея это в виду и ссылаясь на это, мы займёмся рассмотрением, приносит ли она пользу или вред.

Что любовь есть некое влечение, ясно всякому. Но мы знаем, что и невлюблён-ные тоже имеют влечение к красавцам. Чем же, по-нашему, отличается влюблён-ный от невлюблённого? Следует обратить внимание, что в каждом из нас есть два каких-то начала, управляющих нами и ведущих нас; мы следуем за ними, куда бы они нас ни повели; одно из них природное, это влечение к наслаждениям; другое -- приобретённое нами представление о нравственности и стремление к ней (одно [на-чало] -- это естественная для нас жажда наслаждений, другое -- представление приобретённое, побуждающее нас всеми силами стремиться к истинно прекрасно-

му). Эти начала в нас иногда согласуются, но бывает, что они находятся в разладе, и верх берёт то одно, то другое. Когда представление о нравственности разумно сказывается в поведении и своею силою берёт верх, это называется воздержанно-стью. Влечение же, неразумно направленное на наслаждение и возобладавшее в нас своею властью, называется необузданностью. Впрочем, для необузданности есть много названий, ведь она бывает разной и сложной: тот её вид, которому до-ведётся стать отличительной чертой, и даёт своё название её обладателю, хотя бы оно было и некрасиво и не стоило бы его носить. Так, пристрастие к еде, взявшее верх над разумом, нравственностью и остальными влечениями (Ибо пристрастие к еде, выходящее за рамки разумного и подавляющее все другие пристрастия, называ-ется обжорством...), будет чревоугодием, и кто им отличается, получает как раз это прозвание. А если кем самовластно правит пристрастие к опьянению (с другой сто-роны, пристрастие к хмельным напиткам, которое, словно тиран, полностью под-чиняет себе человека), направляя человека в эту сторону, -- понятно, какое про-звище ему достанется. И в остальных случаях в том же роде: что надлежащее название берётся от соответствующего влечения, постоянно господствующего, это совершенно очевидно (Ясно, что названия и другим подобного рода пристрастиям следует давать исходя из того, какое из них преобладает постоянно и в наиболь-шей степени).

Ради определения какого влечения упомянуто всё предшествующее, уже, пожа-луй, понятно: но всё же сказанное во всяком случае яснее несказанного. Ведь влечение, которое вопреки разуму возобладало над представлением, побуждающим нас к поря-дочности, и которое свелось к наслаждению красотой, а кроме того сильно окрепло под влиянием родственных ему влечений к телесной красоте и подчинило себе всё по-ведение человека, это влечение получило прозвание от своего могущества, почему и зовётся оно любовью (Ради чего мы сказали всё вышеизложенное, пожалуй, уже по-нятно. Во всяком случае, сказанное будет яснее несказанного. Ведь безрассудное вле-чение, которое препятствует нашему продвижению по правильному пути и увлекает к наслаждению внешней красотой, а окрепнув под воздействием лежащих в основе этого влечений к телесной красоте, всё себе подчиняет и за собой ведёт, -- это вле-чение, от самой своей чрезмерности становясь «неуправляемым», называется “лю-бовью”)»» (пер. А.Н. Егунова, с. 14--15)..

12. Весь этот отрывок отделан Платоном необыкновенно искусно. Ведь в нём присутствует и слов, так сказать, изысканность, и мыслей удивительный блеск. Кроме того, весь диалог написан ритмической речью. В самом деле, и “in seditione esse an im um” (душа находится в разладе), и “circa ebrietates tyrannidem exercere”, и прочие переведённые подобным образом слова освещают речь, словно сверкающие там и сям звёзды. И “innata nobis voluptatum cupiditas”, и “acquisita vero opinio, affetatrix optimi” построены посредством определённых антитез, ибо в известной мере противопоставлениями являются “innatum” и “acquisitum”, “cupiditasque voluptatum” и “opinio ad recta contendens”. А такие его выражения, как “huius germanae germanarumque cupiditatum nomina”, и “supera- trix rationis aliarumque cupiditatum cupiditas”, и “utrum amanti potius vel non amanti sit in amicitiam eundum”, -- все они, изящно соединённые между собой, словно плитки в мозаичном полу или детали потолочного мозаичного орнамента, полны невыразимой прелести. А следующие его слова -- “cuius gratia haec diximus, fere iam patet; dictum tamen, quam non dictum, magis patebit” -- являются двумя частями фразы, расположенными через равные промежутки: греки называют их «колами». После этих слов идёт превосходный полноценный период “quae enim sine ratione cupiditas superat opinionem ad recta tendentem rapitque ad voluptatem formae et a germanis, quae sub illa sunt circa corporis formam, cupiditatibus roborata pervincit et ducit, ab ipsa insolentia, quod absque more fiat, amor vocatur”.

Во всех приведённых отрывках вы видите блеск мыслей, изысканность слов и ритмичность речи; если же переводчик не передаёт всего этого, то можно уверенно сказать, что он поступает подло и бесчестно.

13. ...На греческом языке весь этот написанный ритмической речью отрывок превосходен. Мы же, переводящие его на латынь, не уверены, что сохраняем великолепие и изящество оригинала. Во всяком случае, мы попытались их сохранить Эти слова Л. Бруни относятся ещё к одной цитате из Платоновского «Федра» (257a--c): “Hanc tibi, o dilecte amor... pergat ad hunc tuum alium suum conferre” («Вот, милый Эрот... противопоставить ей какую-нибудь другую свою речь» (пер. А.Н. Егунова, с. 21))..

14. ...Что сказать об Аристотеле? Не добивается ли и он сам красоты речи при помощи таких же приёмов? Безусловно, причём многократно и самым удивительным образом, так что сам я подчас не мог не изумляться тому, что философ, погружённый в глубочайшие научные проблемы, заботился и об этом... Даже Демосфен Демосфен (IV в. до н.э.) -- знаменитый афинский оратор и политический де-ятель. Его речи (политические и судебные) отличаются страстностью, строгой по-следовательностью изложения материала; умеренным, но эффектным использо-ванием риторических украшений; величественным, сдержанным, строгим и простым слогом. В последующие века Демосфен считался совершенным орато-ром; он был образцом для такого мастера слова, как Цицерон. или Цицерон, являющиеся мастерами слова и вообще ораторского искусства, не пользуются этими украшениями речи лучше, чем ими пользуется Аристотель Этот комментарий Л. Бруни относится к отрывку из «Никомаховой этики» (Eth. ad Nic. II 8.7 (1178b): “Esse vero perfectam felicitatem contemplativam... erit utique felicissima” («Что совершенное счастье -- это некая созерцательная деятель-ность... приносит самое большое счастье» (пер. Н.В. Брагинской, с. 285))..

15. ...Вы видите в этих отрывках изящество, многообразие, пышность наряду с украшениями как слов, так и мыслей Эти слова Л. Бруни относятся к отрывкам из “Никомаховой этики» Аристо-теля: первый отрывок -- Aristotel. Eth. Ad Nic. II 1.4 (1103a--b): “Non ex eo, quia saepe audivimus... et fortia fortes efficiuntur” («Ведь не от частого вглядывания... дей-ствуя мужественно -- мужественными»); второй отрывок -- ibid. II 4. 3--6 (1105a--b): “Praeterea nequaquam simile est... qui ita philosophante” («Более того, случай с... кто так философствует»). В обоих случаях перевод Н.В. Брагинской, с. 78--79 и 83--84..

16. В книгах же «Политики» В восьми книгах «Политики» Аристотель рассуждает о цели и идеале госу-дарственного устройства, а также о воспитании гражданина. Аристотель использует намного больше риторических приёмов. Ведь поскольку темой этих книг является рассмотрение вопросов, касающихся государственного устройства, что подразумевает владение даром слова, почти ни один пассаж не обходится без разнообразных риторических украшений, так что подчас он даже злоупотребляет фигурами слов. Вот отрывок из седьмой книги «Политики»: “Videmus homines adquir- ere... non virtutes externis bonis. Moribus vero intelligentiaque deficient” Aristotel. Pol. VII 1.3 (1323a): «И если обладание добродетелью... но бедны внутрен-ними» (пер. С.А. Жебелева, с. 589).; в другом месте, где речь идёт о чиновнике, который отвечает за содержание подсудимых под стражей, он говорит так: “Contigit vero ut boni quidem viri maxime hunc magistratum devitent, pravis autem nequaquam tutum sit illum committere, cum ipsi potius in- digeant custodia et carcere quam alios debeant custodire” Ajistotel. Pol. VI 5.7 (1323b): «Случается, однако, что даже порядочные люди из-бегают этой должности; людям же негодным доверять её вовсе небезопасно, поскольку не они должны сторожить других, а скорее их самих следует содержать под стражей»..

17. Сочинения Платона и Аристотеля полны изящества и такого рода ораторских украшений, исследовать каждое из которых в отдельности было бы слишком долго. К тому же читатель, если только он достаточно образован, легко увидит это сам. Ведь приведённые примеры наглядно показывают, что никто не в состоянии передать великолепие оригинального текста, не сохранив в нём риторических украшений и ритмики речи. В самом деле, бессвязный и нескладный перевод полностью уничтожает все достоинства и прелесть первоисточника, вследствие чего следует признать, что, когда за перевод берётся не вполне образованный и не обладающий тонким вкусом человек, это в некотором роде преступление.

1. Мы уже отметили качества, которыми должен обладать переводчик, и показали, что претензии к нему совершенно справедливо обусловлены исключительно качеством его работы. Сейчас давайте рассмотрим один из отрывков сделанного им перевода, тем более что на его примере мы сможем понять его переводческую манеру в целом и рассудить, порицания или похвалы он достоин.

2. Аристотель в четвёртой книге «Политики» (ведь переводчиком обоих произведений Т.е. «Никомаховой этики» и «Политики». был один и тот же человек, и не важно, из того или из другого сочинения Аристотеля мы берём примеры) утверждает: “Solere potentes et magnos in civitate homines simulare interdum quaedam ac dolose praetexere ad multitudinem populi exclu- dendam a rerum publicarum gubematione. Esse vero in quibus ista simulatione utuntur quinque numero: contiones, magistrates, iudicia, armaturam, exercitationem. Poena enim magna constituta adversus divites, nisi contioni intersint, nisi magistrates gerant, nisi in iudicio cognoscant, nisi arma possideant, nisi ad bellicos usus exerciantur. Per huiusmodi poenam ad ista facienda divites compellunt; at pauperibus nullam in his rebus poenam constituunt, quasi parcentes eorum tenuitati. Haec enim praetexitur causa, sed re vera hoc agunt, quo illi impunitate permissa a gubernatione rei publicae se disiungant. Poena siquidem remota, nec exercere se ad bellicos usus multitudo curabit nec arma pos- sidere volet, cum liceat per lege impune illis carere, nec magistratum geret pauper, si id putabit damnosum, cum sit in eius arbitrio gerere vel non gerere. Onus quoque iudicandi saepe vitabit, si nequeat compelli, ac tempus rebus suis libentius impendet quam publicis consiliis. Atque ita fit ut tenuiores quidem homines sub praetextu ac velamento remissionis poenarum sensim ac latenter a re publica excludantur, apud divites au- tem et opulentos remaneant administratio et arma et peritia proeliandi. Ex quibus potentiores facti quodammodo tenuioribus dominentur” Aristotel. Pol. IV 10. 5--7. Перевод Л. Бруни представляет собой выжимку из греческого текста Аристотеля (ср. § 7) и передаёт наиболее существенные положе-ния речи древнегреческого учёного. Ниже даётся мой перевод латинской версии Л. Бруни:

«Нередко бывает, что могущественные и влиятельные в государстве люди выда-ют одно за другое и выискивают хитрые предлоги для того, чтобы удержать народ-ные массы от управления государственными делами. Насчитывается пять проблем, которые они решают при помощи подобной уловки: устройство народных собраний, отправление должностей, исполнение судебных обязанностей, право носить оружие и участвовать в гимнастических упражнениях.

Дело в том, что для богатых установлен большой штраф за отказ принимать участие в народном собрании, отправлять государственные должности, исполнять судебные обязанности, владеть оружием, а также заниматься гимнастическими упражнениями с тем, чтобы быть готовыми к военной службе. Посредством такого рода штрафа эти влиятельные люди принуждают богатых исполнять все вышеука-занные обязанности, а для неимущих не устанавливают в случае отказа никакого штрафа, как бы принимая в расчёт их бедственное положение. Конечно, причина эта является надуманной: ведь в действительности они делают так, чтобы бедняки, уве-ренные в своей безнаказанности, отказывались от руководства государственными делами. Ибо, поскольку безнаказанность им гарантирована, простые люди не будут заботиться о том, чтобы заниматься гимнастическими упражнениями с целью под-готовки к военной службе, и не захотят владеть оружием: ведь закон позволяет им безнаказанно уклоняться от этих обязанностей. Неимущий не будет занимать госу-дарственную должность, если посчитает, что она убыточна, и если только от него будет зависеть, занимать её или от неё отказаться. Точно так же он часто будет отказываться от бремени ведения судебных дел, если только его не принудят к этому, и охотнее будет тратить время на решение собственных проблем, нежели на выпол-нение общественных обязанностей. И, таким образом, получается, что простонаро-дье под видом освобождения его от наказаний постепенно незаметно отстраняется от государственных дел, и управление государством, оружие и опытность в военном деле остаётся в руках людей богатых и могущественных. Вследствие этих уловок преуспевшие в делах люди в известной мере главенствуют над людьми неимущими»..

3. Таково мнение Аристотеля, которое я захотел изложить достаточно полно, чтобы можно было вполне уяснить его мысль. А сейчас посмотрим, каким образом его слова, столь великолепно и изящно звучащие по-гречески, перевёл этот наш мастер; ведь на примере этого отрывка прекрасно видны способ и результат его переводческой деятельности.

Итак, наш переводчик выражается следующим образом:

“Adhuc autem, quaequmque prolocutionis Неологизм. gratia in politiis sapi- enter loquuntur ad populum, sunt quinque numero: circa congergationes, circa principatus, circa praetoria, circa armationem, circa exercitia” «К тому же, о чём бы разумно ни говорили с простым народом в политиях, при- сутствет пять тем: относительно скоплений, относительно первых мест/принци- пата, относительно преторских постановлений, относительно вооружённости, от-носительно занятий»..

Господь всемогущий, кто в состоянии понять это? Кто не назовёт этот перевод иначе, нежели бредом и тарабарщиной? Пожалуйста, пусть приходят защитники этого нашего горе-переводчика и пусть или оправдают его ошибки, или перестанут поносить меня за то, что я их осудил. Ибо, во-первых, что означает “prolocutionis gratia sapienter loquuntur ad populum” (разумно говорят к народу ради предвысказывания)? Я спрашиваю, что значит «предвысказывание»? Ведь если люди мудро говорят перед народом ради «предвысказывания», велико должно быть это самое «предвысказывание»! Ответь же мне наконец, что это значит? Ведь до сих пор я никогда подобного слова не слыхивал, и не читывал, и вообще не понимаю, что оно значит. Если это слово в ходу у самых диких варваров, объясни мне, что значит у варваров «говорить ради предвысказывания»? Ведь я, человек латинской культуры, этот твой варваризм не понимаю. Если “prolocutio” (предвысказывание) то же, что “prologus” (вступление) и “prooemium” (предисловие), то оно здесь не годится: ведь люди не обращаются к народу ради вступления или предисловия; напротив, вступление и предисловие используются ради произнесения последующей речи. А если ты, допустим, хочешь говорить «ради предвысказывания» в смысле “gratia deceptionis et simulationis” (ради лжи и лицемерия), то что за мерзость, в самом деле, эта твоя неотёсанная и ни на что не похожая речь, позволяющая тебе называть “simulatio” (притворство) “prolocutio” (предвысказыванием), а “dolose confingere” (коварно замышлять) толковать как “sapienter loqui” (говорить разумно)? В самом деле, всё это в высшей степени нелепо. Относительно же того, как он переводит “sapienter loquuntur” -- «говорят разумно», -- то греческое слово не значит “loquuntur” (говорить): этот глагол переводчик добавил от себя. Далее. Он употребляет наречие “sapienter” (разумно): но он плохо понял греческий термин, ведь “sophisma” означает не «благоразумие», а “deceptio et cavillatio” (обман и изворотливость).

Таким образом, с одной стороны, он несёт отсебятину, с другой -- плохо понимает греческий язык, с третьей -- неверно переводит на латынь, поскольку он сказал «ради предвысказывания», хотя следовало сказать “sub praetextu aliquot et simulatione” (под неким предлогом и при помощи обмана). Поэтому смысл высказывания Аристотеля затемняется и хитро извращается, ибо одно выдаётся за другое: ведь в приведённом выше отрывке говорится о том, что в действительности неимущие люди отстраняются от управления государством, а представляется дело так, будто их не допускают к ведению государственных дел ради их же блага.

4. А что далее он совершает очередной подлог -- “circa congre- gationem” (относительно скопления), -- так это совершеннейший абсурд, ибо греческому слову соответствует слово “contio” (собрание), а не “congregatio” (скопление). Ведь возможно скопление и животных, откуда мы говорим «стадо»⁴⁸; «собрание» же -- это именно масса людей, созванных для принятия законодательных решений по государственным делам, и именно это слово употреблено по-гречески.

Таким образом, его перевод неверен: ведь он употребил одно слово вместо другого и не передал значение греческого термина. Впрочем, эта ошибка простительна.

5. Однако совершенно невозможно простить то, что он употребляет выражение “circa praetoria” (относительно преторских постановлений): ведь он говорит “praetoria” (преторские), а должен говорить “iudicia” (судебные). В самом деле, мы говорим “iudicium furti” (судебныерешения относительно кражи), а не “praetorium furti” (преторские решения относительно кражи), и “res iudicata” (судебные решения), а не “praetoriata”⁴⁹ (преторские), а также “probationes in iudicio factas” (доказательства, приведённые в суде) и “iudicium de dolo malo” (вынесение судебного решения о наличии злого умысла). Наконец, греческое слово “dicastis” соответствует латинскому слову “iudex” (судья), а “dicastrion”⁵⁰ -- латинскому “iudicium” (суд). Вот что значит переводить дословно. А этот говорит вздор и не знает того, что известно даже детям.

6. “Circa principatus” (относительно первых должностей/принципатов), -- говорит он. Ещё одна нелепость: следовало сказать “magistratus” (государственные должности/магистратуры), по- Сопоставляются однокоренные латинские слова “congregatio” и “grex” (< greg-s). Неологизм. Здесь и далее Л. Бруни использует современный ему вариант написания древнегреческих слов 5|каотп<;, SiraoTnpiov; TipnTai, Ti'pniJa (II 11); ЈniЈiKЈia (II 15). скольку «первое место/принципат» занимает император или царь, и мы никогда не скажем, что преторы, консулы, народные трибуны, курульные эдилы, префекты анноны⁵¹ и другие лица подобного статуса «владеют первыми местами/принципатом», -- мы говорим, что они «занимают государственные должности/магистратуры». Ведь власть магистрата вверена народом или принцепсом одному либо многим лицам, а власть принцепса -- это нечто неизмеримо более значительное, чему подчиняются все прочие должности.

Так, мы говорим, что Октавиан, Клавдий и Веспасиан⁵² были принцепсами, а Сенеку, бывшего консулом в период правления Нерона⁵³, «принцепсом» не назовёт никто, потому что принцепсом тогда был Нерон, а не Сенека; и консулат Сенеки был не «принципатом», а «магистратурой». С другой стороны, власть Нерона называется не «магистратурой», а «принципатом». Это яснее ясного. И никто из образованных римлян⁵⁴ не называл «принципатом» подобного рода должности и распорядительные права, вручённые гражданам. Кроме того, мы используем при переводе термин «принцепс» в таких, например, выражениях, как “princeps senatus” (принцепс сената), т.е. «первый/самый главный человек в сенате», “princeps iuventutis” (принцепс молодёжи), т.е. «тот, кто считается первым/лучшим среди молодёжи благодаря своему благородству и доброму имени». Именно так принято говорить на латинском языке. Этот же наш толмач, может, и был вполне сведущ в чём-то другом, но что касается его литературной деятельности, то здесь он совершеннейший невежда.

7. Далее он переводит “circa armationem”⁵⁵ «относительно вооружённости», “circa exercitia” -- «относительно занятий». Эти два выражения -- детский лепет, ведь выражение «относительно вооружённости» не является вполне обычным для нашей речи, а слово «занятие» обозначает все без различия виды деятельности. Аристотель же употребляет слово «упражнения» в том смысле, что между телесными упражнениями и воинскими навыками существует определённая связь.

8. Подводя итоги сказанному выше, наш переводчик изъясняется следующим образом:

“Circa congregationem quidem: licere omnibus congregationi inter- eese, damnum autem imponi divitibus, si non intersint in congregationi, Перечисляются важнейшие римские магистратуры. Перечисляются римские императоры I века н.э.: Октавиан Август, Клавдий, Веспасиан Флавий и Нерон. Сенека Луций Аней (I в. до н.э. -- I в. н.э.) -- римский государственный дея-тель, философ и писатель, воспитатель молодого императора Нерона. В тексте: nec quisquam Latinorum. Неологизм. vel solis vel multo maius. Circa principatus autem: habentibus quidem honorabilitatem non licere abiurare, egenis autem licere. Circa praetoria vero: divitibus quidem esse damnum, si non discutiant, egenis autem licentiam, vel his quidem magnum damnum, his autem parvum. Eodem modo et de possidendo arma et de exercitari leges ferunt: egenis quidem licet non possidere, divitibus autem damnosum non possidentibus. Et si non exerciant, his quidem nullum damnum, divitibus autem damnosum, ut hi quidem propter damnum participant, hi autem propter non timere non participant. Haec quidem igitur sunt oligarchica sophistica legislationis” «Относительно же скопления: всем позволено принимать участие в скоплении, накладывать же убыток -- только на богатых, если они не участвуют в скоплении, или на каждого в отдельности, или на гораздо большее количество. А относительно первых мест/принципата: имеющим достойность уважения не позволено отпирать-ся, неимущим же позволено. Относительно же преторских постановлений: для бога-тых есть наказание, если не будут отрицать, для неимущих же -- свобода, или: для первых -- большое наказание, для вторых -- маленькое. Точно так же говорят и от-носительно владения оружием, и об исполнении законов: неимущим позволено не вла-деть, а богатым, не владеющим, -- убыточно. И если они не занимаются, то первым никакого убытка, а богатым убыточно, чтобы одни из-за убытка участвовали, а другие -- из-за отсутствия боязни -- не участвовали. Вот таковы олигархические разумности законодательства!».

О, изящество Аристотеля, того, кто с такой страстью писал об ораторском искусстве; чьи блестяще написанные сочинения полны языковыми изысками! Неужели к нему имеют отношение столь невразумительно, столь нескладно, столь бессмысленно звучащие на латыни выражения, как “prolocutiones” (предвысказывания), как “honorabilitates” (достойности уважения), как “propter non discuti” (вследствие того, что клятвенно не отрицают), как “propter non scribi” (вследствие того, о чём не пишут), как “oligarchica sophistica legislationis” (олигархические разумности законодательства). Неужели имеют отношение к Аристотелю подобного рода чудовищные слова, которые могут быть едва терпимы по отношению к детям, только-только приступающим к изучению букваря?

9. Но прекратим стенания и ещё раз посмотрим на содержащиеся в этом негодном переводе ошибки. В выражении “damnum autem imponi divitibus, si non intersint in congregationi” (накладывать убыток на богатых, если они не участвуют в скоплении) следовало сказать не “damnum” (убыток), а “poena” (штраф). Ибо хотя убыток является следствием наложенного штрафа, всё же «убыток» -- это одно, а «штраф» -- другое. В самом деле, убыток причиняют и воры, и птицы, и четвероногие, штраф же налагается законом в том случае, если кто-либо нарушает принятое в законодательном порядке. Точно так же следовало сказать не «скопление», а «собрание».

10. В следующем выражении -- “habentibus quidem honorabilitatem non licere abiurare principatus” (имеющим достойность уважения не позволено отпираться от принципатов) -- содержатся три слова («достойность уважения», «принципаты» и «клятвенно отрицать»), каждое из которых употреблено неправильно.

Что касается “principatus” (принципаты), то выше при помощи очень наглядных примеров показано, что следовало сказать не «принципаты», а «магистратуры». Сейчас же мы поговорим о терминах “honorabilitas” (достойность уважения) и “abiuratio” (клятвенное отречение).

Итак, спрашиваю я, что он хотел сказать словами «имеющим достойность уважения не позволено клятвенно отрицать»? Не то ли, что лица, принадлежащие к уважаемым сословиям, как то: всадники и нобили, -- не могут клятвенно отрекаться от занятия государственной должности, а купцы и люди низших сословий могут, будь они даже богаче всадников и нобилей? Что вообще это значит? Ведь если закон имеет в виду принадлежность к уважаемым сословиям, то нобилей, даже если они бедны, заставят исполнять государственные должности, а простолюдины, будь они и неимоверно богаты, смогут отказаться от них. Ведь хотя они и богаты, они не достойны уважения. Или же мы будем говорить, что и будучи беден, человек достоин уважения в том случае, если он порядочен, а богач -- не достоин, если является человеком бесчестным? Да ведь и так известно, что хороший человек, даже если он беден, достоин уважения, а человек непорядочный, хотя и богатый, -- порицания. С другой стороны, относительно того, кто достоин уважения, нельзя сказать, что он «имеет достойность уважения». А если так, то на каком основании он говорит «имеющим достойность уважения не позволено, а неимущим позволено», словно «люди уважаемые» и «люди неимущие» -- понятия несовместимые?

11. Что ответит на это наш горе-переводчик? Конечно, ничего путного. В самом деле, самая первая ошибка влечёт за собой всё новые и новые. Ведь из-за незнания языка наш переводчик сказал «достойность уважения» вместо того, чтобы сказать “census” (ценз). Ценз же является оценкой имущества, которую этот вот назвал «достойностью уважения» -- выражением глупым, бессмысленным и неупотребительным, из которого (он неправомерно изобретает его на основе слова “honor” -- почёт/уважение) вытекает тысяча, если можно так выразиться, несообразностей. А ведь следовало-то сказать не «достойность уважения», а «ценз», ибо это -- подходящий термин, в полной мере соответствующий греческому слову, в то время как «достойность уважения» -- выражение неуместное и ни с чем не сообразное. Ведь практически все греческие полисы подпадали под действие ценза. То же касается и Рима: ценз там ввёл царь Сервий Туллий Livius. I 42.5--43.8. Сервий Туллий -- предпоследний римский царь (VI в. до н.э.), который провёл целый ряд реформ., разделивший граждан государства не по территориальному принципу, а в соответствии с их имущественным цензом. Первый класс он создал из тех, кто обладал имуществом свыше ста тысяч ассов Асс -- бронзовая, а потом -- медная римская монета., второй класс -- из владеющих имуществом от семидесяти пяти до ста тысяч ассов, третий класс -- из тех, кто владел имуществом от пятидесяти до семидесяти пяти тысяч ассов и, таким образом понижая ценз, дошёл до пяти тысяч ассов. Ниже этого порога он оставил неимущих, как людей, не владеющих собственностью и ничтожных. Для тех, кто подлежал цензу, он установил обязанности, которые те должны были исполнять соответственно в мирное и в военное время. Имущество же тех, у кого оно то уменьшалось, то увеличивалось, он постановил пересчитывать каждые пять лет. Это подотчётное пятилетие называлось “lustrum” (люстром), а должностные лица, которые руководили проведением цензовой переписи, -- “censores” (цензорами). У греков же цензоры называются “timitae”, а ценз -- “timima”. Но наш выдающийся переводчик об этом и слыхом не слыхивал, и вместо слова «ценз» употребил бессмысленное выражение «достойность уважения», самолично изобретя новое понятие, до него никем не употреблявшееся.