Дискурс как концепт металингвистического проекта М. Бахтина

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Дискурс как концепт металингвистического проекта М. Бахтина

Творчество выдающегося советского мыслителя М. Бахтина на протяжении более 40 лет привлекает самое пристальное внимание исследователей многих стран мира. Сейчас, после «бума на Бахтина» 90-х годов прошлого столетия и нулевых 21 столетия, настало время проведения более взвешенного, детального и скрупулезного изучения всего его обширного творческого наследия. Одним из самых интересных направлений исследований является изучение его философии языка. Она прошла эволюцию от марксистской философии языка конца двадцатых годов, времени написания и выхода в свет работы его друга и соратника В. Волошинова «Марксизм и философия языка» (МФЯ) до металингвистики середины шестидесятых годов - времени выхода в свет «Проблемы поэтики Достоевского» (ППД).

Так, М. Бахтин остро нуждался в разработке и применении лингвофилософского концепта, выводящего «живое» слово за рамки традиционной лингвистической оппозиции язык - речь (речевой поток). Так, в работе «Проблема речевых жанров» (ПРЖ) мыслитель обратил особое внимание на тот факт, что в лингвистике отсутствует понятие, которое позволяет концептуализировать высказывание не как грамматическое предложение, а как «целое высказывание», выходящее за рамки предложения на уровень цельного смыслового фрагмента определённого размера - от фразы или абзаца до романа или исповеди: «Высказывание и их типы, то есть речевые жанры, - это приводные ремни от истории общества до истории языка». [1, с. 165]. Гораздо позже, уже в Заметках 1961 года, М. Бахтин, говоря о высказывании, особо подчёркивает, что «оно входит в мир совершенно иных отношений (диалогических), не сопоставимых с лингвистическими отношениями других уровней. <> Целое высказывание - это уже не единица языка (и не единица речевого потока или «речевой цепи», а единица речевого общения, имеющая не значение, а смысл […], имеющий отношение к ценности - к истине, красоте и т.п. - и требующий ответного понимания, включающего в себя оценку». [2, с. 336-337]

Мало того, смысл любого из высказываний и отношений между ними не дан внешним образом: «Их нельзя понять со стороны. Самое понимание входит как диалогический момент в диалогическую систему и как-то меняет её тотальный смысл» [2, с. 337]. Говоря об этом, М. Бахтин резко противопоставляет диалогический смысл как основу «живого» слова речевого общения лингвистическому значению единиц языка, воспроизводимых неограниченным количеством раз различного типа высказываниями, начиная от фонем и заканчивая предложениями и фразами. «Только благодаря этой воспроизводимости они и могут быть единицами языка и выполнять свою функцию», - пишет М. Бахтин - «как бы не определялись отношения между этими воспроизводимыми единицами (оппозиция, противопоставление, контраст, дистрибуция и т.п.), эти отношения никогда не могут быть диалогическими, что разрушило их лингвистические (языковые) функции» [2, с. 339].

Конкретизируя эту мысль о смысловом статусе высказывания, французский герменевт П. Рикёр, отметит, что существенно «меняется уровень, когда переходят от языковых единиц к новой единице, представляющей собой фразу или высказывание. <> Эта крупная единица является собственно семантической, если данное слово брать в его наиболее важном смысле - в смысле обладания не только функцией означивания вообще, но и функцией изречения о чем-либо, функцией соотнесения знака с вещью». [3, с. 128].

Таким образом, в диалогизме «позднего» М. Бахтина двойственность языка проступает особенно явственно, - с одной стороны, это воспроизводимые неограниченное число раз единицы языка, а с другой - произносимое впервые и единственным образом «живое» слово, наделенное богатством смысловых оттенков, не умещающееся в привычные рамки функций языка. Тем самым, М. Бахтин обозначает одну из ключевых проблем не столько самой лингвистики, сколько «новой» - антропологической риторики - необходимость в концептуализации такого языкового понятия, которое бы выводило употребление языка на уровень установления, закрепления и последующего развёртывания смысла со всем многообразием его нюансов. Но сфера смысла и его нюансировка предполагает разрыв структуры языка с его устойчивыми значениями, он существует в коммуникативном пространстве зазоров и разрывов речи и мысли. Они и формируют пространство смысла. Но какова его природа и можно ли опытно проверить его существование?

В этом контексте становятся вполне объяснимыми постоянные обращения М. Бахтина во многих своих работах к так называемому третьему лицу диалога. Так, и в «Проблеме речевых жанров», и, в архивных записях к ПРЖ мыслитель пишет следующее о третьем лице: «Собеседник - слушатель - читатель - второе лицо, к которому обращено, адресовано высказывание, которому я отвечаю или ответ которого я предвосхищаю. Но третье лицо, высказывание которого я привожу, которого я цитирую, с которым полемизирую и соглашаюсь, также становится вторым лицом, поскольку я вступаю с ним в диалогические отношения, т.е. становится субъектом диалогического отношения. <> Далее слушатель и чужая речь могут иметь коллективную, обобщённую форму» [4, с. 229].

Но о какой «коллективной, обобщённой форме» здесь говорит М. Бахтин? И что такое «третье лицо» как не коммуникативное пространство смысла - пространство для всех и каждого? Чтобы уточнить, что подразумевал под «третьим лицом» и под «коллективной, обобщённой формой» М. Бахтин, обратимся к более поздней его работе - к заметкам 1961 года. Так, говоря о «третьем лице», мыслитель особо подчёркивает, что «диалогическая позиция этого «третьего» - совершенно особая позиция. <> Но кроме адресата («второго») автор высказывания с большей или меньшей осознанностью предполагает высшего «н а д а д р е с а т а» («третьего»), абсолютно справедливое ответное понимание которого предполагается либо в метафизической дали, либо в далёком историческом времени» [2, с. 337]. Обобщая своё рассуждение о фигуре «третьего лица», М. Бахтин приходит к следующему выводу: «Каждый диалог происходит как бы на фоне ответного понимания незримо присутствующего «третьего», стоящего над всеми участниками диалога (партнёрами)» [2, с. 338]. Но здесь уже сомнений не возникает - «незримо присутствующий третий», стоящий над всеми и воздействующий непрерывно в диалоговой структуре участников общения - так именует М. Бахтин коммуникативное пространство. Выражаясь несколько архаическим языком, мыслитель фактически предвосхитил разработку М. Фуко концептов дискурса, дискурсивной формации и дискурсивных практик, осуществлённую французским философом чуть позже, - в самом конце 60-х - начале 70-х годов прошлого столетия.

Но почему, собственно говоря, для сравнения выбрана концепция дискурса М. Фуко? Что сближает его концепцию дискурса с концепцией высказываний и металингвистикой в целом М. Бахтина? Вопрос актуальный не только для языкознания и литературоведения, но и для всей гуманитаристики в целом. Мало того, концепт дискурс носит полисемантический характер, на что обратила внимание Н. Автономова: «Слово «дискурс» во французском научном словоупотреблении крайне многозначно. Это одновременно синоним речи в соссюровском употреблении, лингвистическая единица шире фразы, любое высказывание, имеющее говорящего и слушающего (который подвергается воздействию говорящего), место, где разыгрывается бесконечная креативность речевого использования языка как совокупности конечного числа элементов, проявление языка в живой коммуникации и др.» [5, с. 181].

Здесь, на наш взгляд, перед тем как анализировать смысл самого понятия дискурс у М. Фуко, необходимо вспомнить наиболее известные концепции дискурса в современной гуманитаристике. Так, в недавно вышедшей работе В. Чернявской выделяются три национальные школы, оформившиеся в конце 20 - начале 21 века в научные традиции изучения дискурса. Так, в первую очередь, исследовательница выделяет французскую традицию анализа дискурса, ассоциирующуюся с именами М. Фуко, Л. Альтюссера, Ж. Лакана, М.

Пешё, П. Серио как политико - идеологического, исторического и социокультурного анализа дискурса: «Она наиболее автономна в своём подходе и несовместима с лингвистическими принципами анализа», - замечает исследовательница [6, с. 8]. Несколько обособленно от французской школы развивалась немецко-австрийская школа анализа дискурса, «применившая традиционные методы и принципы текстового анализа письменного текста к категории дискурса» [6, с. 8]. И, наконец, как самостоятельную можно выделить англо - американскую лингвистическую традицию дискурсивного анализа, который «направлен, прежде всего, на устную коммуникацию, на интерактивное взаимодействие говорящего и слушающего» [6, с. 8].

Нетрудно заметить, что именно первое направление, в большей степени характеризует направленность металингвистики как философско-антропологического проекта знания, но в этом ещё необходимо и удостовериться. На первый взгляд, в его пользу говорит и сама междисциплинарная направленность творчества М. Бахтина и тот факт, что в 60-70-х годах основные работы М. Бахтина произвели настоящий исследовательский и читательский бум во Франции благодаря французским переводам, подготовленных Ю. Кристевой и Ц. Тодоровым. Вместе с тем, и второе, и третье направление дискурсивного анализа в определённой мере соприкасается с исследовательской направленностью металингвистики.

Обратимся теперь к рассмотрению этих концептов у М. Фуко, которые во многом сходны с интенциями у М. Бахтина о «незримо присутствующем третьем». Так, говоря о дискурсивной формации, мыслитель её прочно связывает с реальной совокупностью высказываний, образующих коммуникативную структуру: «Выделение дискурсивных формаций независимо от других возможных принципов возможной унификации выявляет специфический уровень высказывания. <> Высказывание принадлежит дискурсивной формации, как предложение принадлежит тексту, а суждение - дедуктивной совокупности» [7, с. 226]. При этом французский философ предлагает инновационный способ структурации дискурсивной формации, выходящий за рамки формирования обычных закономерностей: «Факт принадлежности к дискурсивной формации и её закон представляют одно и то же.<> Дискурсивная формация характеризуется не принципами построения, а рассеиванием de facto, поскольку для высказываний она является не условием возможности, а законом сосуществования, и, наоборот, поскольку высказывания являются не взаимозаменяемыми элементами, а совокупностями (курсив мой - Л.Ш.)» [7, с. 226]. Тем самым, М. Фуко рассматривает дискурсивную формацию как устойчиво действующую структуру, производящую своё воздействие на говорящего человека, и связывающую воедино прошлые, настоящие и будущие высказывания участников коммуникации.

Примечательно, что о формировании этих закономерностей или устойчиво действующих структур высказываний говорил М. Бахтин ещё в работе ПРЖ и подготовительных материалах к ней в первой половине 50-х годов, когда упоминал о «коллективной, обобщённой форме». Так, постоянно обращаясь в своих работах к рассмотрению лингвофилософии Ф. де Соссюра, М. Бахтин критикует индивидуальной характер трактовки швейцарским лингвистом природы высказываний - la parole, понимаемой им как «индивидуальный акт воли и понимания» и приходит к весьма интересному выводу: «Соссюр игнорирует тот факт, что кроме форм языка существуют ещё и ф о р м ы к о м б и н а ц и й этих форм» [1, с. 184]. Но что это тогда как не дискурсивная формация М. Фуко, если воспользоваться вышеприведенным определением?

А какое содержание получает концепт «дискурс» у М. Фуко? Если вспомнить лингвистическую предысторию этого концепта (несколько отличающейся от литературоведческой), то он первоначально призван был придать несколько другую значимость ключевых элементам в знаменитой соссюровской триаде. Напомним, что у швейцарского лингвиста это триада имела следующий вид - речевая деятельность (langage), язык как система форм (langue) и речь (parole). Но речь (parole) как индивидуальный вариант применения речевой деятельности (langage), как правило, затруднена или даже недоступна анализу из-за экзистенциального статуса говорящих субъектов. Поэтому, в лингвистике (впервые его ввёл в обиход в 40-х годах прошлого столетия бельгийский лингвист Э. Бю- иссанс) возникла потребность в использовании такого понятия как дискурс (discours), которое несколько иначе расставляет акценты в соссюровском противопоставлении языка и речи (langue - parole). Согласно бельгийскому лингвисту «langue - система, некая отвлечённая умственная конструкция, discours - комбинации, посредством реализации которых говорящий использует код языка (то есть сема), и parole - механизм, позволяющий осуществлять эти комбинации (то есть семический акт). Единственным актуальным предметом исследования языка в семиологическом аспекте автор считает discours (абстрактное понятие речи)» [8, с. 453 - 454]. Тем самым, уже в первоначальной своей трактовке дискурс предлагает рассматривать высказывания речи не с формальной точки зрения, а с позиций «внутренних» смысловых характеристик языка, понимаемых как сцепления структур значения, которые обладают собственными, имманентными правилами комбинации и рекомбинации. Это важная характеристика дискурса не ускользнула от внимания П. Рикёра: «Только в инстанции дискурса язык обладает референцией. Говорить значит говорить что-то о чём-то» [3, с. 129].

Обращает на себя внимание, какое М. Фуко даёт определение дискурсу: «Термин «дискурс» может быть установлен теперь достаточно точно: это совокупность высказываний, подчиняющейся одной и той же системе формирования. <> Мы будем называть дискурсом совокупность высказываний, зависящих от одной и той же дискурсивной формации. <> Он создан ограниченным числом высказываний, для которых мы можем определить совокупность условий существования» [7, с. 210; с. 227]. Если следовать данному определению, то, как говорится, круг замкнулся - высказывание, имеющее характер единичного события и специфическим образом устанавливаемая законосообразность дискурсивной формации связываются воедино посредством дискурса, одной из основных характеристик которого является смысл и его бесчисленные модификации. Тем самым, в сердцевине самого языка нашлась такая смысловая категория, которая помогает преодолевать традиционную лингвистическую оппозицию нормативного, абстрактного языка и вариативности и случайности единичного высказывания. «Это движение смысла (идеального) к соотнесенности (реальной) является сутью самого языка. <> Момент, когда происходит поворот от идеальности смысла к реальности вещи, - это момент трансцендирования знака. Этот момент и есть момент фразы. Только на уровне фразы язык что-то говорит; вне фразы он не говорит ни о чём» [3, с. 129 - 130].

И уже во французской постфукианской мыслительной традиции двойственный характер дискурса устойчиво ассоциируется со смыслом как неотъемлемой его характеристикой: «Едва слово сказано, оно тут же повторяется, и смысл состоит не в передаче от источника к получателю, а в одновременности двух (как минимум) источников смысла: источника говоримого и источника того, что повторяется. Смысл - это когда сказанное мною не является просто «сказанным», но, чтобы быть сказанным, воистину, должно вернуться ко мне сказанным повторно» [9, с. 136].

Новаторство М. Фуко усматривается ещё в одном немаловажном моменте - применение концепта дискурс как принципиально новой категории анализа языка, которая наделяется характеристиками события, и не просто рассматривает коммуникацию как таковую, а рассматривает коммуникативное или дискурсивное событие как своего рода человекосозидающий акт, но определённым образом независящий от воли и желания самого человека.

В своей инаугурационной лекции «Порядок дискурса» при вступлении на должность ректора Коллеж де Франс М. Фуко задаётся вопросом, - а что «если дискурсы должны рассматриваться, прежде всего, как ансамбли дискурсивных событий, то какой статус следует придавать самому этому понятию события, понятию, которое так редко принималось во внимание философами?» [10, с. 81]. И отвечая на свой вопрос, М. Фуко говорит, что дискурсивное событие «вовсе не является нематериальным; именно на уровне материальности оно всегда производит эффект или является эффектом; оно имеет место и состоит в отношении, в сосуществовании, в дисперсии, в отсеве, в накоплении и отборе материальных элементов» [10, с. 82]. А это несколько другой уровень понимания дискурса и дискурсивного события. В дискурсивном событии чётко обозначена позиция для говорящего субъекта, позволяющая одновременно не отделять язык от его носителя и, вместе с тем, сфокусировать внимание на генерировании смыслов благодаря смыслообразующей деятельности человека, который «подключается» к режиму функционирования внеположного ему коммуникативного пространства. П. Рикёр в этой связи справедливо заметит: «Характерная черта инстанции дискурса: событие, выбор, новизна, соотнесённость включает в себя способ обозначения субъекта дискурса (курсив мой - Л.Ш.). Кто-то с кем-то говорит - в этом и заключается суть акта коммуникации. Данным своим свойством акт говорения противостоит анонимности системы. Субъективность акта говорения является вместе с тем интерсубъективностью общения» [3, с. 130]. Таким образом, дискурс как событие позволяет не отрывать язык от его носителя - человека, непрестанно пребывающего в определённых коммуникативных пространствах.

Вместе с тем, говоря о субъективном высказывании как о дискурсивном событии, М. Фуко никогда не забывал о его объективной основе - дискурсивной формации, накладывающей ограничения на событийность и случайность единичного дискурса. В «Порядке дискурса» встречается следующая модель структурации дискурса: «Во всех обществах весьма регулярно встречается своего рода разноуровневость дискурса: есть дискурсы, которые «говорятся» и которыми обмениваются из дня в день, дискурсы, которые исчезают с тем актом, в котором они были высказаны; и есть дискурсы, которые лежат в основе некоторого числа новых актов речи, их подхватывающих, трансформирующих и о них говорящих, - словом, есть также дискурсы, которые по ту сторону их формулирования - бесконечно сказываются, являются уже сказанными и должны быть ещё сказаны» [10, с. 60].

Примечательно, что М. Фуко в теории дискурса, как и М. Бахтин в теории высказывания, дифференцирует дискурсы на различные типы - религиозные, юридические, литературные, научные, вводя чёткий критерий различения - «есть какое-то число раз навсегда данных основных или порождающих дискурсов, а с другой - масса таких, которые их повторяют, толкуют, комментируют» [10, с. 60]. И эта дифференциация сохраняется и воспроизводится вновь и вновь уже в различных модификациях дискурса.

В дискурсе как бы совмещаются неповторимость самого акта высказывания и единая коммуникативная структура, обеспечиваемая за счёт непрерывного функционирования «живого» языка. Уточняя данное положение, П. Рикёр отмечает, что «для дискурса способом присутствия является акт, инстанция, которая как таковая имеет природу события. Изречение есть актуальное событие, акт перехода, акт исчезновения» [3, с. 129]. Если система языка существует вне времени, по существу являясь виртуальной, то любой дискурс носит событийный характер, существует здесь и теперь, он актуализирован настоящим и имеет онтологическую основу.

Тем самым, весьма актуально дальнейшее развитие фукианских идей, коннотация которых весьма красноречиво выражена в металингвистике М. Бахтина. Так, известный французский историк и лингвист Ж. Г ийому, один из представителей французской школы автоматического анализа дискурса, исследуя историю возникновения и использования концепта дискурсивное событие или событийности, отмечает: «Зная о неизбежном существовании эмпирического языка, мы будем иметь в виду, что речь с эмпирической точки зрения сначала существует в виде специфических событий, но что она обретает свою стабильность в процессе отождествления этих событий внутри системы, задающей язык, общий для тех, кто им пользуется» [11, с. 101]. Исследователь подчёркивает, что «в данном случае событийность - это то, что делает возможным креативность языкового акта, при условии что то, что первоначально говорится, обладает своей логикой событийности, своеобразие которой заключается в постоянном обновлении и не исчерпывается прагматической стороной действия» [11, с. 101]. Таким образом, событийность является условием впервые и однажды осуществляемого языкового акта как своего рода внутреннего плана действий человека посредством слов.

Здесь обращает на себя внимание проблема перевода бахтиновских ключевых понятий на иностранные языки, в частности - на французский язык. В самом деле, насколько адекватен перевод бахтиновских понятий «слово», «речевое высказывание» на французский язык как дискурс? Это в равной мере относится и к бахтиновскому понятию металингвистика, получившего «с лёгкой руки» Ю. Кристевой и Ц. Тодорова «свой» французский перевод как «транслингвистика». Нетрудно понять, что смысловые ассоциации при употреблении приставок «мета» и «транс» в каждом отдельном случае порождают принципиально разные ассоциативные ряды и приводят к существенным смысловым расхождениям, что не может не привести к искажению и деформации исконного смысла ключевых бахтиновских понятий металингвистики. Более того, «обратный» перевод и применение франкоязычного «дискурса» у русскоязычных исследователей принципиально отличается от использования понятия «дискурс» в самой французской гуманитарной традиции. И совершенно справедливо здесь задаёт риторический вопрос Н. Автономова: «Невольно задумаешься: а стоит ли вообще иметь такую международную известность - в качестве глашатая анализа дискурса или первопроходца металингвистики? <> Всё это лишний раз подтверждало известный тезис: чем менее чётко определено понятие, тем шире оказывается его потенциальная сфера применения» [12, с. 315-316].

Используя всё смысловое богатство, всю смысловую многогранность бахтиновского понятия «диалог», равно как и французского концепта «дискурс», можно их рассматривать как синонимы, как это делает, ссылаясь на довольно обширный список современной франкоязычной исследовательской литературы, Н. Автономова. «Бахтинский диалог», - отмечает исследовательница, - «он же «дискурс» - пронёсся по французским интеллектуальным пространствам как понятие, подкреплявшее внешним авторитетом некоторые внутренние тенденции развития лингвистики, социологии, марксистских исследований» [5, с. 183].

Интересный опыт перевода проделал известный современный швейцарский лингвист и философ языка П. Серио. Так, как своего рода интеллектуальный эксперимент, он проделал повторный перевод работы М. Бахтина «Проблема речевых жанров» спустя сорок лет после появления тенденциозного французского перевода Ю. Кристевой, в котором бахтиновские понятия «слово» и «речь» переводились и интерпретировались как «dis - cours». В своем переводе он начисто исключает перевод этих слов-понятий как дискурс, повсеместно переводя их как «parole» или как его синоним - «mot» [13, р. 31 - 47]. Более того, данную работу он начал ещё раньше. Именно под его руководством Д. Юзер написала дипломную работу, в которой анализировала многочисленные понятийные и текстовые искажения и подмены, происходившие во время первых переводов работ М. Бахтина на французский язык [12, с. 314-315].

Время покажет, насколько оправдан этот интеллектуальный эксперимент, но так или иначе нынешние исследователи и читатели нового перевода уже совершенно иначе будут воспринимать и каркас основных понятий, и работу в целом М. Бахтина. Но трудно себе даже представить, сколько идейных или идеологических (во французском, а не русском смысле этого слова) и концептуальных трансформаций во французском переосмыслении М. Бахтина возникло за эти сорок с лишним лет в результате одного только такого не совсем адекватного перевода.

Тем самым, возникающий вполне резонный вопрос, почему собственно говоря, французское употребление понятия дискурс и транслингвистика наиболее востребованы при рассмотрении металингвистики и теории речевых высказываний М. Бахтина, получает своё рациональное объяснение при изучении проблемы переводимости с французского языка на русский и наоборот.

Таким образом, концепт «дискурс» получает достаточно серьёзное теоретическое основание, убеждающее в целесообразности его применения для раскрытия всего богат - ства смысловых и содержательных возможностей металингвистики М. Бахтина как её инобытия. Тем самым, по-новому можно осмыслить не только проблему многогоголосия, остро осознававшаяся мыслителем в двух вариантах его металингвистики, но для своего решения она получает концептуально - методологический аппарат, получающий сейчас повсеместное распространение как в гуманитаристике в целом, так и в современных прикладных лингвистических и литературоведческих исследованиях [6], [14], [15].

Так, известный российский литературовед В. Тюпа, анализируя металингвистику М. Бахтина в контексте современного использования такого принципиально нового языкового понятия как дискурс, отмечает: «Не приходится удивляться, что, не имея в своём распоряжении нового термина для разработки теории дискурсов, Бахтин воспользовался старым поэтологическим понятием «жанр», имея в виду тот или иной общеречевой тип дискурсивных практик» [14, с. 10]. И далее, исследователь совершенно справедливо констатирует: «Воспользовавшись в своём проекте «металингвистики» (чем теперь и является неориторический дискурсный анализ) литературоведческим понятием жанра, Бахтин сожалел, тем не менее, об отсутствии в филологии его времени металингвистического понятия, каким вскоре стал дискурс» [14, с. 12].

Необходимо заметить, что расширительное использование литературоведческого понятия «жанр» выбрано М. Бахтиным, на наш взгляд, не совсем удачно, потому что данная категория не в состоянии описать все семантические возможности применения концепта «дискурс». Это, в свою очередь, не могло не привести к сужению границ самого металингвистического проекта и затрудняло превращение металингвистики из чисто литературоведческого детища в междисциплинарную область исследования человека в языке на границе философской антропологии и философии языка. Металингвистика изначально в своих исходных предпосылках предполагала смещение акцента с изучения высказываний и речевых жанров на изучение существования самого говорящего и действующего человека. «В каждой сфере деятельности», - писал в ПРЖ М. Бахтин, - «вырабатывается целый репертуар речевых жанров, дифференцирующийся и растущий по мере развития и усложнения данной сферы. Особо нужно подчеркнуть крайнюю р а з н о р о д н о с т ь речевых жанров (устных и письменных)» [1, с. 159].

Уточняя и углубляя данное положение, мыслитель далее пишет: «Речевой жанр это не форма языка, а типическая форма высказывания.<> Жанры соответствуют типическим ситуациям речевого общения, типическим темам, следовательно, и некоторым типическим контактам з н а ч е н и й слов с конкретной реальной действительностью при типических обстоятельствах» [1, с. 191]. Чтобы передать всё богатство смысла необходимо применение такого языкового концепта, в котором сходятся и пересекаются все смысловые контексты и подтексты, тем самым, нехватка такого понятия как дискурс здесь ощущается наиболее явственно.

В этой связи В. Тюпа, анализируя бахтиновскую металингвистику, ограниченную достаточно узкими рамками литературоведения и, ссылаясь на ключевые положения различных работ М. Бахтина, об этом прямо и говорит: «Жанр «как композиционно определённое (в сущности - застывшее) целое» «в свою очередь определяется предметом, целью и ситуацией высказывания. Триипостатность «предмета, цели, ситуации» параллельна «теме, композиции, стилю», но далеко не идентична ей: вторая триада «определяется» первой. Предмет, цель и ситуация - это характеристики дискурса, а не жанра» [14, с. 17].

Поэтому, совершенно очевидно, что используя специализированное и достаточно узкое понятие «жанр», нагруженное различного рода литературоведческими коннотациями и привнесениями, невозможно продвинуться достаточно далеко в разработке металингвистического проекта. Данное утверждение в равной степени относится как к изучению универсальной для человека коммуникативной способности, так и к рассмотрению более масштабного аспекта - изучению самого существования человека, всецело, тотально погружённого в дискурсивные практики, на чём делал акцент при изучении языка выдающийся мыслитель М. Бахтин. Но эта теоретическая установка предполагает дальнейшее, более обстоятельное исследование проблемы существования человека в языке, о чём говорил ещё более двадцати лет назад известный лингвист В. Звегинцев: «Язык не существует вне человека. Изучать язык в отрыве от человека столько же оснований, сколько создавать независимо от человека медицину» [16, с. 147].

Источники и литература

бахтин философия язык лингвистический

1. Бахтин М. Проблема речевых жанров [Текст] // М. Бахтин Собрание сочинений. В 7 т. М.: Русские словари, 1997. Т. 5. С. 159 - 206.

2. Бахтин М. 1961 год. Заметки [Текст] // М. Бахтин Собрание сочинений. В 7 т. М.: Русские словари, 1997. Т. 5. С. 329 - 363.

3. Рикёр П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике [Текст] / П. Рикёр; пер. с фр. - М.: «КАНОН-пресс - Ц», «Кучково поле», 2002. - 624 с.

4. Бахтин М. Из архивных записей к «Проблеме речевых жанров» [Текст] // М. Бахтин Собрание сочинений. В 7 т. М.: Русские словари, 1997. Т. 5. С. 207 - 286.

5. Автономова Н. Открытая структура: Якобсон - Бахтин - Лотман - Гаспаров [Текст] / Н. Автономова. - М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2009. - 503 с.

6. Чернявская В. Лингвистика текста. Лингвистика дискурса. [Текст]. - М.: ЛЕНАНД, 2014. - 200 с.

7. Фуко М. Археология знания [Текст] / М. Фуко; пер. с фр. - СПб.: ИЦ «Гуманитарная академия»; Университетская книга, 2004. - 416 с.

8. Словарь терминов французского структурализма [Текст] / Структурализм: «за» и «против» Сборник статей. пер с фр. - М.: «Прогресс», 1975, - 458 с., - С. 450 - 461.

9. Нанси Ж.-Л. Бытие единичное множественное [Текст] /Ж.-Л. Нанси; пер. с фр. - Мн.: Изд-во «Логвинов», 2004. - 272 с.

10. Фуко М. Порядок дискурса [Текст] / М. Фуко; пер. с фр. // Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. - М: Касталь, 1996. - C. 47-96.

11. Гийому Ж. Лингвистическая история концептуальных употреблений, проверенных на опыте лингвистических событий [Текст]. / Ж. Гийому; пер с нем. // История понятий, история дискурса, история ментальностей / Сборник статей под редакцией Ханса Эриха Бёдекера // - М.: Новое литературное обозрение, 2010. - С. 85-111.

12. Автономова Н. Между «голосом» и «кодом»: встречи в коммуникативном пространстве [Текст] / Н. Автономова // Проблемы и дискуссии в философии России второй половины XX века: современный взгляд - М.: Политическая энциклопедия, 2014. - С. 313 - 331.

13. Seriot P. Generalise l'unique: genres, types et spheres chez Bakhtine [Un texte] / P. Se - riot // LINX. 2008. №56. Р.31 - 47. (La linguistique des genres.)

14. Тюпа В. Дискурс / Жанр [Текст] / В. Тюпа. - М.: Intrada, 2013. - 211 с.

15. Колесникова Л. Введение в теорию риторики [Текст] / Л. Колесникова. - М.: Языки славянской культуры. 2014. - 160 с.

16. Звегинцев В. Мысли о лингвистике [Текст] / Звегинцев В. - М.: Изд-во МГУ, 1996. -336 с.

Размещено на Allbest.ru