[CC BY 4.0] [НАУЧНЫЙ ДИАЛОГ. 2018. № 7]

Размещено на http://www.allbest.ru/

138

[CC BY 4.0] [НАУЧНЫЙ ДИАЛОГ. 2018. № 7]

138

Институт гуманитарных исследований -- филиал Федерального государственного бюджетного научного учреждения «Федеральный научный центр «Кабардино-Балкарский научный центр Российской академии наук» (Нальчик, Россия)

Обретение письменности как сюжет духовной культуры адыгов и личность Л.Г. Афашагова

Кажарова Инна Анатольевна (2018), кандидат филологических наук, старший научный сотрудник сектора кабардино-черкесской литературы,

barsello@rambler.ru.

Аннотация

творческий адыгский афашагов художественный

В предлагаемом исследовании представлены аспекты творческой деятельности и факты биографии адыгского поэта и публициста раннесоветского периода Лостанби Гуружевича Афашагова. Обозначены проблемы, которые становятся предметом рассмотрения в современных исследованиях по истории адыгской литературы. Обзорно воссозданы отраженные в истории становления национальной письменности адыгов вехи духовных поисков и духовных трансформаций этноса, их постепенное преобразование в сюжет художественной рефлексии, актуализирован мотив драматического противостояния, ставший частью этого сюжета. Освещается просветительская и публицистическая работа Л. Г. Афашагова. По материалам газетных публикаций и архивных свидетельств восстанавливаются этапы его деятельного участия в истории подготовки к публикации первого в кабардинской литературе романа. Подробно анализируется одно из его поэтических произведений в соотнесении с контекстом становления национальной письменности адыгов, наиболее выраженный этап которого приходится на первые десятилетия ХХ века. Рассматриваются причины, по которым имя одного из представителей адыгской интеллигенции 30-х годов ХХ века оказалось в полном забвении. Новизна исследования состоит в том, что имя и творчество Л. Г. Афашагова вводятся в научный оборот впервые.

Ключевые слова: Л. Г. Афашагов; национальная письменность; адыгская раннесоветская поэзия; забытое имя.

Annotation

The study presents aspects of creative activities and biography of Adyghe poet and essayist of the early Soviet period Lostanbe Guruzhevich Afashagov. The problems that become the subject of consideration in modern studies on the history of the Adyghe literature are identified. Reflected in the history of the formation of the national writing system of the Adyghe the milestones of spiritual search and spiritual transformation of the ethnic group and their gradual transformation into a plot of artistic reflection are reviewed, motif of dramatic confrontation, which became part of this plot, is actualized. L. G. Afashagov's educational and journalistic work is covered. According to the materials of newspaper publications and archival evidence, the stages of his active participation in the history of preparing for the publication of the first novel in Kabardian literature are restored. The author analyzes in detail one of his poetic works in relation to the context of the formation of the national writing system of the Adyghe, the most active stage of which falls on the first decades of the 20^th century. The reasons why the name of one of the representatives of the Adyghe intelligentsia of the 1930s was in complete oblivion are considered. The novelty of the research is that the name and work of L. G. Afashagov are introduced into scientific circulation for the first time.

Key words: L. G. Afashagov; national writing system; Adyghe early Soviet poetry; forgotten name.

В научном повествовании об истории адыгской литературы до настоящего времени ощутима инерция идеологических ограничений, в соответствии с которыми литературный процесс представлен преимущественно событиями и лицами, признанными официально. Все, что некогда отсеивалось под давлением подобных установок, возвращается в историю с большим трудом, поскольку политика замалчивания сопровождалась определенное время еще и практикой уничтожения творческого наследия. В итоге стандартизированный набор лиц и явлений, часто неосознанно и помимо воли исследователей, перекочевывает из ранних работ по адыгской литературе в современные. В осмыслении жизни и творчества классиков опорными остаются биографии и автобиографии, некогда явно подогнанные под определенные идеологические ожидания. Понятно, что вычеркивание из истории культуры имен и явлений противоречит принципу объективности. Данная проблема призывает к серьезной поисковой работе еще и потому, что этап распространения национальной письменности большинства народов Северного Кавказа (1920--1930-е годы) оказался прочно сопряжен с политикой жесткого идеологического отбора явлений культуры и ее представителей, не говоря уже о дальнейших «корректировках», через которые они прошли в исследовательской рефлексии советского периода.

Так, одним из имен, принадлежавших к плеяде творческой интеллигенции Кабардино-Балкарии 1930--1940-х годов, но впоследствии совершенно позабытых, оказался Лостанби Гуружевич Афашагов (1909--?). Место, которое он занимал в творческих кругах, и направления его деятельности с известной долей приблизительности определяются лишь по некоторым архивным документам и газетным публикациям. Восстановление фактов биографии Л. Г. Афашагова обнаруживает сложную историю его идеологических убеждений, благодаря которым он и оказался в забвении. Между тем восстановление полной картины развития культуры немыслимо в обход ее противоречивых моментов, потому цель написания данной статьи -- введение в научный оборот имени и творчества адыгского писателя Л. Г. Афашагова.

1. Становление письменности как сюжет национальной культуры

Можно утверждать, что сложный и длительный путь к обретению национальной письменности породил один из наиболее драматичных сюжетов духовной культуры адыгов. Первые попытки создания адыгской письменности пробиваются сквозь столетнюю протяженность Кавказской войны. История известного нам лишь через косвенные свидетельства алфавита шапсугского эфенди Нотауко Шеретлука (эфенди Магомет Шапсугов) уже намечает лейтмотив драматического противостояния: в противоборстве просветительских порывов и страха перед догматами религии алфавит и грамматика адыгского языка, составленные Шеретлуком, были брошены им в огонь. Рассуждая о воссозданиии этого эпизода в произведении Х. Теунова «Чудесный самородок» [Теунов, 1976, с. 402--403], Ю. Тхагазитов замечает, что алфавит Нотауко Шеретлука преобразуется в символ мучительности перехода традиционной культуры в новое качество: «Шератлук раздумывает над тем, не приведет ли письменность к утрате национальной самобытности адыгов, зажатых войной между великими империями, претендовавшими на Кавказ» [Тхагазитов, 1996, с. 56]. Примечательно, что следующая, «получившая официальную огласку попытка составить непосредственно кабардинскую азбуку» [Герандоков, 1975, с. 41] будет предпринята также лицом духовным -- священником Иоанном Грацилевским, преподавателем восточных языков в Санкт-Петербургском университете. Вслед за Грацилевским к истории адыгской письменности окажутся причастными имена людей, среди которых и адыгские просветители, и русские ученые: Ш. Б. Ногмов, П. К. Услар, У. Х. Берсей, К. Атажукин, Л. Г. Лопатинский, П. Тамбиев, Т. Кашежев и др. Так или иначе, но все попытки зарождения письменности будут осуществляться не благодаря, а вопреки той историко-культурной ситуации, в которой на протяжении целого столетия будет пребывать адыгский этнос.

Наиболее масштабный и активный период становления адыгской письменности приходится на 1920-е годы. Осмысливая впечатляющий феномен распространения национальной письменности в короткие временные сроки, В. Х. Кажаров не упускает из виду ее роль как инструмента «разрушения прежней исторической памяти и конструирования нового исторического сознания. Советской власти нужно было разорвать связь времен, преемственность культур и поколений, чтобы на образовавшейся «чистой доске» написать письмена новой идеологии <…> В соответствии с установкой тех лет -- «безграмотный человек вне политики» -- грамотность являлась средством вовлечения его в политику духовного порабощения» [Кажаров, 2012, с. 17]. О пресечении предшествующей традиции свидетельствует и логика «перехода» от просветительских достижений так называемого баксанского культурного движения к советской школе. Ведь изначально «советская кабардинская письменность, школа, литература начинались как развитие и преобразование баксанских традиций» [Адаб…, 1991, с. 5]. Однако, как подчеркивает В. Г. Шнайдер, «в течение 1927--28 гг. многие мусульманские школы закрываются <…> Таким образом, советское государство приступило к формированию безальтернативной системы образования, особенностями которой были массовость и ярко выраженная идеологическая направленность» [Шнайдер, 2015, с. 86].

В долгом поиске наиболее совершенной знаковой системы будут сменять друг друга, а порой и существовать параллельно, арабская и кириллическая буквенная графика адыгского алфавита. На раннем этапе советского строя в этом поиске утвердится латинская графика, как некий смысловой компромисс, нейтрализующий силу воздействия историко-культурных подтекстов, проглядывающих сквозь арабскую вязь и кириллицу. Однако в 1936 году адыгская письменность примет тот вид, который сохранился до наших дней. Как вспоминает об этом в автобиографической повести «Вид с белой горы» А. П. Кешоков, «в середине тридцатых жизнь снова поставила перед языковедами и писателями вопрос о графической основе кабардинской письменности. И все сошлись на том, что необходимо перевести кабардинское письмо с латинской графической основы на русскую. Это диктовалось потребностями хозяйственного и культурного строительства, нашим общим стремлением теснее связать национальную культуру с русской» [Кешоков, 2007, с. 258]. Здесь же не без доли юмора Кешоков описывает баталии, происходившие между адыгскими лингвистами по поводу обозначения некоторых звуков кабардинского языка.

Пожалуй, в наиболее емкой форме смысловую неоднозначность пути адыгской письменности, обозначившей свое начало в самый трагический период адыгской истории, прошедшей вековой путь сложных поисков, и в итоге утвердившейся через разрыв с предшествующей традицией, воплотил короткий эпизод повести, написанной в начале 1990-х годов молодым прозаиком З. Канкуловым. В момент полуфантастической встречи главного героя с недавним прошлым своего народа отовсюду налетает вдруг множество старых газет. Различные шрифты, которые просматриваются на их пожелтевших страницах, -- важный изобразительный штрих. Смена письменных знаков как тоска по вечному поиску формы, адекватной исконному духу этноса, по исконному смыслу, заблудившемуся в лабиринтах меняющихся общественно-политических систем: Пожелтевшие газеты повсюду, их очень много, они усеяли землю, как снег. Все же они хорошо сохранились, можно даже фотографии различить. Откуда они берутся, ведь ветра нет? Большой кипой возникают где-то наверху, по мере приближения к земле разлетаются и парят в воздухе. Шрифт некоторых ему незнаком. Может, это тот самый алфавит наршу, рожденный в вековых муках, затем брошенный в огонь? Выпавший из старческих рук, спутавших лоно Божье с лоном земным, и оставшийся жить на земле? [Канкулов, 2009, с. 161].

Таким образом, история становления национальной письменности адыгов, сосредоточившая в себе вехи духовных поисков и духовных трансформаций этноса, не могла не стать сюжетом художественной рефлексии.

2. Национальная письменность в культурном строительстве 1930-х годов и свидетельства творческой деятельности Л. Г. Афашагова

Как было упомянуто выше, имя адыгского культурного деятеля 1930-- 1940-х годов Л. Г. Афашагова отсутствует в работах, посвященных событиям обозначенного периода. Данное обстоятельство тем более настораживает, что национальная творческая интеллигенция Кабардино-Балкарии первых десятилетий советского строя не была столь многочисленной, чтобы упущение из виду ее представителей могло бы показаться закономерным. Л. Г. Афашагов не должен был затеряться, пропасть из виду еще и потому, что его имя запечатлено в первом сборнике кабардинских советских поэтов. Ведь выход в 1933 году, накануне первого Съезда советских писателей, сборника «Первый шаг» сам по себе был событием заметным, и, казалось бы, обойти стороной состав лиц, участвовавших в нем, невозможно. Единственный факт упоминания Афашагова в контексте культурного строительства тех лет мы обнаруживаем лишь в статье его известного современника, родоначальника кабардинской литературной критики Джансоха Мурзабековича Налоева «От мертвого к живому». Размышляя над достоинствами и недостатками «Первого шага», он выделяет более интересные моменты, при этом условно разграничивая авторов по уровню их мастерства, -- Л. Афашагов фигурирует среди тех, кто пока находится на подступах к новой художественности: «Остальную часть сборника занимают молодые, подающие надежду, довольно даровитые, но не достигшие еще той степени мастерства, на которой довольно прочно стоят Шекихачев и Шогенцуков, -- Пшеноков, Карданов, Канукаев и Афашагов» [Налоев Д., 2004, с. 121]. Отслеживать дальнейшую эволюцию новой поэтической плеяды Д. М. Налоеву не довелось, как известно, в 1937 году он был уничтожен в ходе политических репрессий, а литературоведы последующих поколений о Л. Афашагове не вспоминали.

Восстанавливая по разрозненным свидетельствам картину творческой деятельности Л. Г. Афашагова, логично в первую очередь упомянуть трехтомную хрестоматию по литературе для 6 класса, составленную им на кабардинском языке совместно с Н. Х. Хабировым в 1940 году. Машинописная рукопись хрестоматии хранится в фондах Центрального государственного архива КБР [УЦГА АС КБР, ф. Р-276, оп. 1, д. 281, 282, 283]. Излишне говорить о значимости подобных трудов в контексте распространения национальной письменности и становления литературного языка.

Отдельные газетные публикации и архивные свидетельства позволяют нам судить о его деятельном участии в истории подготовки к публикации первого в кабардинской литературе романа. Кабардинская советская литература, как известно, начинается с поэтических жанров, и, как подчеркивают исследователи [Кашежева, 1962; Алхасов, 1998], уже в 1930-х годах предпринимаются попытки создания первого в кабардинской литературе романа. Наиболее резонансной из них явилось произведение М. Т. Канукоева «Андемиркан». Этот эпизод кабардинской литературы требует отдельного исследования, здесь же упомянем лишь, что прошедшая обсуждение и переработанная рукопись «Андемиркана» так и не была опубликована. Ее автор погиб в начале Великой Отечественной, а произведение исчезло в период фашистской оккупации Нальчика. Об участии Л. Афашагова в подготовке «Андемиркана» к печати мы узнаем из некоторых письменных свидетельств, среди них статья, опубликованная в январском выпуске газеты «Социалистическая Кабардино-Балкария» за 1940 год: «Обсуждение было оживленным. Выступавшие товарищи -- Афашагов, Шогенцуков, Бацежев, Теунов и другие сделали много указаний о композиции, языке романа» [Обсуждение …, 1940]. Все сошлись на том, что роман необходимо переработать, М. Канукоеву назначили консультантом знатока адыгского фольклора, также поручили аппарату правления союза писателей республики организовать обсуждение романа на собрании стариков-сказителей, студентов литературного факультета педагогического института.

Опираясь на косвенные свидетельства, можно предположить, что Л. Афашагов обладал достаточно серьезной степенью литературной и идеологической подготовки, а иначе не был бы привлечен к непосредственному участию в столь важном для кабардинской литературы событии. Так, в архивной переписке Кабардино-Балкарского республиканского книжного издательства с авторами и переводчиками числится документ за подписью и. о. управляющего Госиздательством Абалмасова и ответственного секретаря Лемещенко (инициалы в обоих случаях не указаны): «Товарищ Афашагов! Кабардино-Балкарское Госиздательство просит Вас принять на себя редактирование повести «Андемыркан» автора Канукоева» [УЦГА АС КБР, ф. Р-276, оп. 1, 2. д. 342, ед. хр. 312]. Документ датирован октябрем 1940 года, и, судя по формулировке, уже к этому времени роман М. Канукоева был преобразован в повесть (многочисленные обсуждения, судя по всему, не прошли бесследно). Также можно заключить, что Л. Афашагов приступил к редактированию незамедлительно, свидетельством чего является его статья в газете «Социалистическая Кабардино-Балкария», опубликованная уже в первых числах ноября того же года. Он сообщает, среди прочего, о скором выходе в свет повести М. Канукоева, анонсирует публикацию нескольких ее фрагментов на страницах газеты и призывает читателей присылать в редакцию свои пожелания и замечания.

В подшивке «Социалистической Кабардино-Балкарии» за 1940 год (во всех случаях речь идет о кабардиноязычной версии газеты) можно обнаружить и другие публикации Л. Г. Афашагова. Периодически он «курирует» круглые даты, связанные с особо значимыми в идеологическом контексте времени именами русской литературы. Так появляются статьи, посвященные тридцатилетию со дня смерти Л. Толстого [Афашагов, 1940, № 258], десятилетию со дня смерти В. Маяковского [Афашагов, 1940, № 84]. Важно сказать, что он всячески избегает сухого констатирующего стиля и авторской дистанцированности, казалось бы, вполне допустимых для газетного материала о личностях, заслуги которых не нуждаются в излишних представлениях.

Заметно, что статья о В. Маяковском явно переходит пределы газетного очерка, обнаруживая глубокую заинтересованность автора в передаче оттенков неординарности творческого портрета «лучшего, талантливейшего поэта советской эпохи». Высвечивая отдельные факты биографии и идейного становления, он заостряет внимание на вопросах языка Маяковского, цитирует ряд его произведений в интересных переводах на кабардинский язык. Надо сказать, что и языковая манера самого Л. Г. Афашагова заметно отдалена от суконного стиля газетных публикаций, перенасыщавшихся в тот период калькированными с русского языка терминами и речевыми оборотами.

Для упомянутого выше поэтического сборника «Первый шаг» (1933) было отобрано два произведения Л. Г. Афашагова. Само издание давно стало раритетом, но сохранилась его полная перепечатка [Архив ИГИ КБНЦ РАН, ф. 11, оп. 1, д. 13, лл. 47--48]. Одно из этих стихотворений -- «БзэщЙэ хьэрфхэр», что переводится как «Буквы нового языка», а следовательно, на художественном уровне должно утвердить восприятие нового алфавита как символа нового бытия и отказа от предшествующих традиций. Закономерно, что и этнос, обретший новый алфавит, уже не тот, что прежде, отсюда и характерное обращение -- новые адыги: «Эй, адыги, адыги новые! / Искатели своих букв в разных частях света, / Вас, нашедших новые буквы, / Вас, новых адыгов, чествуем мы» (здесь и далее подстрочный перевод стихотворения «Буквы нового языка» наш. -- И. К.). Как и в последующей строфе, здесь звучит тема исторической опосредованности графики адыгского алфавита: «Новые адыги, мы, обладающие новым алфавитом / Зазвучали во многих краях, / В качестве своего боевого снаряжения много стран / (Объединившее) языковое ответвление мы избрали». Чтобы прояснить подтекст «боевого снаряжения», которым стало для адыгов «языковое ответвление, объединившее много стран», необходимо помнить, что в период написания стихотворения адыгская письменность базировалась на латинской графической основе. Такое положение сохранялось с 1924 по 1936 годы. Причины, по которым была избрана именно латинская графика, подчеркивает в своем исследовании В. Г. Шнайдер: «Чрезвычайно важным представляется мотив, руководствуясь которым было принято решение использовать именно латинскую основу, а не какую-либо другую. В качестве показательного примера приведем решение, утвержденное на заседании адыгейско-кабардинской комиссии по принятию нового алфавита для адыгских народов (адыгейцы, кабардинцы, черкесы). Участники заседания пришли к выводу, что, принимая во внимание колониальное прошлое, жесткую политику самодержавия, приведшую к национальной трагедии адыгов, будет правильным перейти на использование латинских букв для национального алфавита. Как отмечалось в решении комиссии “использование русских букв нежелательно по мотивам политического порядка”» [Шнайдер, 2015, с. 88].

Совершенно в духе времени негативный образ самодержавной политики оказывается в одной связке со всеми предшествующими образами письма, в том числе арабским, графическая основа которого ассоциировалась с религиозностью. Здесь же проступают аллюзии к персидскому и турецкому языкам, на которых образованные адыги вели деловую переписку [Налоев З., 2009, с. 548]: «Чужих стран / Языки многие / Скривили нам кончик языка / Царь негодный, зло творящий, в притеснении нас держал // Служить слову родного языка / Мы были лишены права / Драконьи повадки свои демонстрируя / Привязал он нас к чужому языку». Как уже было отмечено выше, к 1936 году графические предпочтения изменятся, будет принята за основу кириллица, но стихотворение Л. Г. Афашагова уникально тем, что выхватывает и запечатлевает настроение именно «латинского» отрезка в истории адыгской письменности. Оно освещает непростые аспекты, определявшие в 1930-х годах духовный статус национальной письменности.

3. Ценностная парадигма культурной истории и феномен «забытого имени»

Возможны разные причины, по которым имена, не вписавшиеся в парадигму культурной истории, предаются забвению. Сведения, относящиеся к жизнеописанию Л. Г. Афашагова, убеждают в том, что замалчивание его имени не было случайным.

Его история реконструирована нами по отдельным архивным документам, главным образом, по протоколам заседаний Кабардино-Балкарского областного комитета ВКП(б). Неоценимую роль в прояснении затемненных мест биографии сыграла вышедшая недавно в свет книга актера, режиссера, драматурга и писателя Михаила Семеновича Серебро, приемного пасынка Л. Г. Афашагова.

Самые ранние сведения о Лостанби Афашагове, уроженце кабардинского селения Кызбурун, датированы 31 января 1938 года. Тогда шла речь о восстановлении его в рядах партии. Он был ее кандидатом [УЦДНИ АС КБР, ф. 1, оп. 1, д. 195, л. 53]. Уже в феврале Л. Афашагов принимает заведование отделом народного образования в родном ему Баксанском районе, и осенью того же года становится членом ВКП(б).

В 1939 году его назначают лектором отдела партпропаганды и агитации обкома ВКП(б). Лектором, однако, он проработал недолго, всего два месяца, так как вскоре был освобожден от этой должности в связи с выездом на учебу [УЦДНИ АС КБР, ф. 1, оп. 1, д. 22, л. 16]. Произошло это в августе 1939 года.

М. С. Серебро в автобиографическом романе «Осколки» пишет, что Л. Г. Афашагов учился на рабфаке, где познакомился со своей будущей женой, Фаиной Наумовной [Серебро, 2012, с. 34]. Как указано в личном деле Фаины Наумовны Афашаговой, выпускница Ленинградского педагогического коммунистического Вуза им. Н. Крупской, преподавала русский язык и литературу на Кабардино-Балкарском республиканском педрабфаке с сентября 1939 года по октябрь 1940 года [УЦГА АС КБР, ф. Р-202, оп. 1, д. 973]. Поворотным моментом их судьбы стала начавшаяся война: «Лейтенант запаса Лостанби Афашагов уклонился от службы в Красной армии, потому что, как оказалось, принадлежал к сторонникам отделения Кабарды от России. Он попросту стал дезертиром» [Серебро, 2012, с. 36]. О степени риска и принципиальности его позиции свидетельствует тот факт, что, будучи женат на еврейке и неся ответственность за ее малолетнего сына, он все же оставался на оккупированной территории, прекрасно отдавая себе отчет в том, что этот шаг грозит гибелью и его семье, и ему самому. Немцы, первоначально заинтересованные в молодом пропагандисте, узнав вскоре о его патриотическом творчестве и призывах к борьбе с оккупантами любого рода, заключили Л. Афашагова в тюрьму [Серебро, 2012, с. 38]. Дальнейшая его судьба уточняется по тексту интервью М. Серебро: «Когда в Нальчик вернулись наши, Афашагова ненадолго выпустили из тюрьмы, куда его посадили немцы, а потом сами арестовали за открытую националистическую деятельность уже при советской власти. Он добивался создания свободной Кабарды. Он так и погиб в лагерях КГБ» [Баумгартен]. Теперь очевидно, что расплатой за морально-идейные убеждения Л. Г. Афашагова оказалась не только гибель в застенках КГБ, но и долгое забвение его имени соплеменниками.

Заключение

Таким образом, восстановление фактов биографии Л. Г. Афашагова проливает свет на причины отсутствия его имени в истории адыгской культуры, однако не умаляет роли его активного участия в деле культурного строительства первых десятилетий советского строя. Его творческая деятельность, сложность и драматизм его судьбы вливаются в сюжет становления адыгской письменности. Бесспорно, что реальность не бывает лишена противоречий, и реальность культурного строительства в этом смысле не составляет исключения.

Источники и принятые сокращения

1. Алхасов М. Незаслуженно забытый : Канукоев Мухаж Тутович : к 90-летию со дня рождения / А. Алхасов // Голос Чегема : газета. -- 1998. -- 6 октября. -- С. 2.

2. Архив ИГИ КБНЦ РАН -- Архив Института гуманитарных исследований Кабардино-Балкарского научного центра Российской академии наук.

3. Афашагов Л. Г. Андемиркан (Повесть М. Т. Канукоева) / Л. Г. Афашагов // Социалистическая Кабардино-Балкария : газета. -- 1940. -- № 244 (5016). -- С. 4.

4. Афашагов Л. Г. Владимир Владимирович Маяковский : к десятилетию со дня смерти / Л. Г. Афашагов // Социалистическая Кабардино-Балкария : газета. -- 1940. -- № 84 (3957). -- С. 3.

5. Афашагов Л. Г. Лев Николаевич Толстой (к 30-летию со дня смерти) / Л. Г. Афашагов // Социалистическая Кабардино-Балкария : газета. -- 1940. -- № 258 (5031). -- С. 3.

6. Обсуждение романа о народном герое Андемиркане : литературный декадник союза писателей // Социалистическая Кабардино-Балкария : газета. -- 1940. -- № 259 (5032). -- С. 2.

7. УЦГА АС КБР -- Управление Центрального государственного архива Архивной службы Кабардино-Балкарской Республики.

8. УЦДНИ АС КБР -- Управление Центра документации новейшей истории Архивной службы Кабардино-Балкарской Республики.

Литература

1. Адаб Баксанского культурного движения / сост. З. М. Налоев. -- Нальчик : Эльбрус, 1991. -- 440 с.

2. Баумгартен Л. Михаил Серебро : «следовать своей дорогой» : актер режиссер, драматург, писатель рассказывает о своей судьбе [Электронный ресурс] / Л. Баумгартен. -- 2017. -- 23 октября. -- Режим доступа : http://www.rewizor.ru/ literature/interviews/mihail-serebro-sledovat-svoey-dorogoy/.

3. Герандоков М. Х. Культурное строительство в Кабардино-Балкарии / М. Х. Герандоков. -- Нальчик : Эльбрус, 1975. -- 240 с.

4. Кажаров В. Х. Историография и историческое сознание кабардинцев во второй половине ХХ -- начале ХХІ века / В. Х. Кажаров. -- Нальчик : Издательский отдел КБИГИ, 2012. -- 84 с.

5. Канкулов З. Затерявшийся в городе / З. Канкулов // Цепи снеговых гор : повести писателей Северного Кавказа. -- Москва : Фолио, 2009. -- С. 109 -- 188.

6. Кашежева Л. Н. Кабардинская советская проза / Л. Н. Кашежева. -- Нальчик : Кабардино-Балкарское книжное издательство, 1962. -- 148 с.

7. Кешоков А. П. Собрание сочинений : в 6 томах / А. П. Кешоков. -- Нальчик : Эльбрус, 2007. -- Т. 6. -- 544 с.

8. Налоев Д. М. Литературное наследие. / Д. М. Налоев -- Нальчик : Эль-Фа, 2004. -- 225 с.

9. Налоев З. М. Этюды по истории культуры адыгов / З. М. Налоев. -- Нальчик : Эльбрус, 2009. -- 656 с.

10. Серебро М. С. Осколки : роман в 7-ми фрагментах / М. С. Серебро. -- Hechingen : Stella-Verlag, 2012. -- 268 с.

11. Теунов Х. И. Избранное / Х. И. Теунов. -- Москва : Художественная литература, 1976. -- 429 с.

12. Тхагазитов Ю. М. Эволюция художественного сознания адыгов / Ю. М. Тхагазитов. -- Нальчик : Эльбрус, 1996. -- 256 с.

13. Шнайдер В. Г. Советское нациестроительство на Северном Кавказе (1917 -- конец 1950-х гг.) : закономерности и противоречия / В. Г. Шнайдер. -- Москва -- Берлин : Директ-Медиа, 2015. -- 417 с.

Размещено на Allbest.ru