Понятие лингвистической экспертизы перевода (ЛЭП) не имеет достаточно четкого определения в современной теории и практике перевода, хотя такого рода экспертиза востребована в профессионально-переводческой (переводческие бюро, агентства, отделы компаний и т.п.), литературно-издательской (издательства, газеты, журналы, различные виды СМИ), юридической (в том числе арбитражной) и иных сферах. Необходимость теоретического обоснования данного понятия обусловливает актуальность настоящего исследования.

Целью исследования является систематизация теоретических представлений и практик ЛЭП посредством решения следующих задач:

1) уточнить определение понятия ЛЭП как судебной лингвистической экспертизы;

2) разграничить понятия ЛЭП и оценки качества перевода;

3) описать языковые, психологические, информационные и логические инструменты ЛЭП в корреляции с различными рабочими заданиями;

4) выявить специфику ЛЭП в лингвистической экспертологии.

Научная новизна исследования определяется тем, что ЛЭП является принципиально новым видом лингвистической экспертизы, еще не описанным в общей теории судебных лингвистических экспертиз, или лингвистической экспертологии, в терминах К.И. Бринева [2, с.31]. На практике в качестве лингвистов-экспертов по спорным вопросам перевода часто выступают либо случайные переводчики, не имеющие опыта экспертной деятельности, либо редакторы, либо просто лингвисты, "владеющие иностранным языком", что, безусловно, не способствует достоверности и надежности такой экспертизы.

Наше исследование не претендует на полноту и сосредоточено в основном на обосновании постановки вопроса, в частности, полезной для подготовки будущих профессионалов в данной области.

Изучаемый нами вид лингвистической экспертизы недостаточно освоен как в переводческой, так и в правовой практике: нередко в качестве экспертов по переводному тексту используются русисты, хотя и имеющие статус лингвиста-эксперта, но не имеющие опыта перевода, в результате чего вся оценка спорного переводного текста может состоять из простой посылки "данный перевод точен", и в дальнейшем анализе участвует только переводной (русский) текст, воспринимаемый как оригинал. Рассмотрим особенности ЛЭП как лингвистической экспертизы в аспекте применяемых в ней инструментов анализа.

Начнем с того, что, с нашей точки зрения, экспертиза перевода представляет собой принципиально иную процедуру, чем оценка качества перевода [6; 9; 13], которая обычно сводится к перечню переводческих ошибок и их условной классификации и в лучшем случае может рассматриваться как составная часть экспертного заключения. Объем перечня ошибок, как правило, устанавливается произвольно и зависит от целей и установок заказчика и (или) исполнителя-оценщика; к этой же категории можно отнести переводоведов, сопоставляющих переводные тексты с исходными и отмечающих различного рода расхождения между ними. Несводимость экспертной оценки перевода к перечню ошибок и даже к их условной классификации очевидна уже потому, что такие классификации в переводоведении нередко разрабатываются либо на основании аксиологического принципа (например, выделение таких категорий, как minor, major и critical - мелкие, значительные и критические ошибки [13, р.12]), либо с учетом функционально-коммуникативных обстоятельств (например, инструкции клиента [8, р.66]), либо даже вообще за пределами теоретической аргументации, в порядке частной инициативы (например, какое-либо бюро или директорат переводов может установить в качестве критерия наличие терминологических ошибок, а издательство в качестве главного недостатка выдвигает смысловые ошибки).

Теоретическими инструментами в таких случаях, как правило, служат условно интерпретируемые понятия "межъязыкового соответствия" или "эквивалентности", хотя в современной теории перевода эти понятия в лучшем случае оспариваются или вообще отвергаются на основе значительного расхождения в подходах и разбросе мнений. Вот лишь несколько примеров. М. Бейкер выделяет несколько разных "эквивалентностей" - от морфологической до прагматической [7, р.76].М. Снелл-Хорнби считает, что понятия "эквивалентность", "адекватность" и "норма" субъективны и обусловлены узко понимаемым лингвистическим подходом [11, р.321].Э. Пим оценивает эквивалентность и соответствие как иллюзию, в которую мы верим, даже не имея лингвистических доказательств: “Equivalence, for me, is an efficient social illusion… we believe in these things even when there is no linguistic certainty behind equivalence" [10, р.159]. / "По моему мнению, эквивалентность - это выгодное заблуждение… мы верим в него, даже если оно лингвистически недостоверно".

Практическим лингвистическим инструментом может служить т. н. обратный перевод, когда доказательством приемлемости переводного текста является его абсолютная переводимость на исходный язык, то есть полное совпадение с оригиналом в результате обратного перевода, выполненного независимым переводчиком. При всей абсурдности такого способа доказательства правильности или неправильности перевода этот инструмент получил достаточно широкое распространение на практике и особенно поддерживается заказчиками, весьма далекими от представлений о переводе и тем более о межъязыковой асимметрии. Между тем фактор асимметрии рассматривается в переводоведении как решающий в вопросе установления статуса соответствий. В частности, Э. Пим вводит продуктивное понятие "направленной эквивалентности" (directional equivalence), которая, с учетом межъязыковой асимметрии, может выражаться в использовании таких соответствий, которые не поддаются однозначному обратному переводу [Ibidem, р.25-26]. В отличие от эквивалентности в традиционной теории перевода, направленная эквивалентность не является абстрактным понятием и используется именно как практический инструмент для описания случаев вариативной подстановки в условиях неравновесных соответствий; как правило, такое отношение наблюдается при переводе безэквивалентной или слабоэквивалентной лексики (например, реалий, имен собственных или индивидуальной терминологии). Соотнесенность любых таких решений с оригиналом не подтверждается теоретически, но принимается как данность.

Другим практическим инструментом оценки качества перевода считается соответствие указаниям заказчика, согласно которым переводчик волен либо обязан сокращать, перерабатывать, улучшать способ выражения в переводном тексте относительно исходного в зависимости от заданных клиентом условий применения переводного текста, то есть от рабочего задания (instructions/specifications, в терминах Д. Гуадека) [8, р.44]. В подобном случае произвольность критериев становится принципом, и сама оценка практически не зависит от традиционного сопоставления межъязыковых соответствий, а достижение требуемого результата определяется тем, отвечает ли переводной текст задачам, обозначенным заказчиком. Например, в издательском пространстве заказ на перевод художественного произведения может сопровождаться прямо противоположными установками издателя: обрабатывать переводной текст согласно нормам целевого языка и культуры - или максимально сохранять способ выражения "как у автора" (Л. Венути определяет эту дилемму как противостояние "доместикация" vs. "форенизация" [12, р.22-24]). Установка на "форенизацию" переводного текста объясняется не только произвольным желанием издателя, но и сложностью ситуации с соблюдением авторского права при переводе, что уже выходит за пределы оценки качества перевода и становится объектом ЛЭП. Нам неоднократно доводилось участвовать в экспертизе художественного перевода, связанной с претензиями то литературных агентств, представлявших интересы автора оригинала, то издателя-владельца авторского права, причем претензии, как правило, заключались в расплывчатой формулировке "у автора написано не так" и сопровождались все тем же перечнем "ошибок", в основном стилистических, то есть сдвигов, обусловленных различием речевых или культурных норм.

Такой разброс критериев вкупе с неоднородностью инструментов анализа предопределяет очевидную ограниченность в оценке качества перевода, которая ставится в зависимость либо от межъязыковых соответствий безотносительно условий создания и восприятия переводного текста, либо от частных заданий заказчика перевода. При этом оба варианта, как правило, противопоставляются друг другу или же составляют произвольную иерархию. В любом случае, оценка, основанная на применении формально-языковых критериев или рабочих заданий, оказывается ограниченной, поскольку исключает важную составляющую перевода - самого переводчика с его личным языковым и культурным опытом.

В описанных выше критериях и процедурах оценки качества перевода делается акцент на установление и классификацию языковых ошибок и отклонений, а то и вообще на постороннюю по отношению к переводу установку заказчика, но не учитывается такой важный фактор, как переводческое творчество [5, с.40]. Иными словами, переводной текст рассматривается как самодовлеющая данность, возникающая без участия переводчика и обусловленная только межъязыковыми отношениями и волей получателя. Однако в большинстве случаев, в которых требуется независимое экспертное заключение по тем или иным компонентам переводного текста или по тексту в целом, описанные выше инструменты оказываются недостаточными и не обеспечивают эффективности ЛЭП.

Лингвистическая экспертиза перевода - новый вид экспертизы, который все чаще применяется в условиях юридических процедур, например, на предварительном рассмотрении исков, на слушаниях в гражданском, уголовном или арбитражном суде и т.п., в отличие от частной оценки качества переводного текста, требует объективной оценки действий самого переводчика и выводов об обоснованности и последствиях принятых им решений. Такая лингвистическая оценка должна быть представлена в виде всесторонне аргументированного экспертного заключения, которое в дальнейшем может быть использовано как доказательство в решении правовых конфликтов [2, с.24]. Соответственно, важными инструментами в таких обстоятельствах становятся коммуникативно-психологические, информационные и логические методы анализа перевода, причем не только переводного текста, но и личной позиции переводчика и процесса принятия переводческих решений, а также взаимозависимости между этими решениями и информационной структурой текста с одной стороны, и между реализацией этих решений и реакцией получателя - с другой.

В числе многочисленных методов коммуникативно-психологического анализа рассмотрим подробнее такой важный для ЛЭП инструмент, как определение коммуникативного намерения переводчика в соотношении с намерением автора исходного текста и предполагаемой реакцией получателя перевода. В связи с переводом будем рассматривать коммуникативное намерение как отраженный в переводном тексте принцип принятия переводчиком того или иного решения [1, с.26-27]. Используя данный инструмент для экспертизы перевода, можно опираться на межъязыковые отношения и рассматривать любое отклонение от стереотипного соответствия, зафиксированного двуязычными словарями, грамматическими или стилистическими справочниками или сложившейся безусловной традицией, в двух аспектах: либо как переводческую ошибку, либо как индикатор индивидуальной переводческой установки. В нашем случае объектом внимания является именно такой индикатор. По каким признакам можно провести разграничение между переводческой ошибкой и проявлением коммуникативного намерения переводчика? Понятно, что не имеет смысла устанавливать резкую границу между ними. Переводческое решение нередко отличается смешением признаков, обусловленным произвольной интерпретацией языковых единиц в системе исходного текста или недостаточной информированностью переводчика, что ограничивает информационное взаимодействие переводчика с исходным текстом и выразительными возможностями целевого языка.

Приведем пример такого смешения. В исходном тексте встречается выражение this is how the cold war really ends: not with a bang, but a series of petty policy disputes, которое в переводе соответствует фразе именно так заканчивается холодная война: не громом салюта, а чередой… мелких споров. На первый взгляд, передача слова bang словами гром салюта не является переводческой ошибкой, поскольку в контексте cold war - холодная война оно может быть интерпретировано именно так, и такая интерпретация допускается словарем с учетом того, что слово bang в таком случае рассматривается как просторечный синоним fireworks (salute). Однако данное переводческое решение лишает текст информационной глубины, обусловленной двойственной функцией слова bang в оригинале: с одной стороны, в исходном контексте имплицируется (и именно это передается в переводе) суждение cold war ends with a bang - холодная война заканчивается всеобщим воодушевлением (= громом салюта). Однако в исходном тексте присутствует и другая импликация, обусловленная аллюзией к строкам из поэмы Элиота The Hollow Men: This is how the world ends: not with a bang but a whimper. / Вот так кончается мир: не взрывом, а всхлипом. В данном контексте слово bang ассоциируется уже не с праздничным салютом, а с ударом, взрывом (опосредовано - с Big Bang). Эта ассоциация отсутствует в переводе, равно как и исходная аллюзия. В результате переводной текст теряет важную информационную составляющую, становится беднее и проще по содержанию для целевой аудитории. Для нас интересно не само по себе переводческое решение, которое может показаться ошибочным (возможно, и является таковым), а то, на каком основании оно было принято переводчиком. Иными словами, можно ли найти в нем отражение коммуникативного намерения переводчика? Случайно или намеренно переводчик не передал исходную аллюзию и вместе с ней полемическую глубину исходного текста? Маловероятно, что аллюзия не была распознана, поскольку она представляет хрестоматийную цитату. Гораздо логичнее предположить, что ее опущение является не случайным, а намеренным. Точно так же опускается и слово policy, последовательно упрощая переводной текст относительно исходного. Поскольку это упрощение, уменьшение информационной глубины прослеживается и в других эпизодах в переводе данного текста, можно говорить о намеренной коммуникативной установке переводчика.

Помимо рассмотрения межъязыковой оправданности переводческих решений и установления их коммуникативного статуса, необходимо затронуть понятийный и логический аспекты, что выражается в различении информационного статуса таких решений. В частности, для экспертно-лингвистического заключения по переводу важными оказываются не только значения и формы языковых знаков, но и понятие информации, а также разграничение эксплицитной (выраженной в языковых знаках) и имплицитной (подразумеваемой и выводимой из текста) информации. Сам термин информация в экспертной практике (и в лингвистике) не имеет однозначного определения и часто приравнивается к таким понятиям, как смысл, содержание или сведения. С точки зрения А.Н. Баранова, "термины информация и сведения представляют собой квазисинонимы" [Там же, с.25]. Это представление применимо и к таким парам, как информация и смысл, а также информация и содержание. Суть квазисинонимичности по отношению к данным парам заключается, на наш взгляд, в несовпадении степени обобщения: термин информация, в силу употребления его в подавляющем большинстве точных и естественных наук, представляется более отвлеченным и абстрактным, чем сопоставляемое с ним понятие сведения - и потому носит более объективный характер, не сопровождаясь какими-либо личными, эмотивно-оценочными ассоциациями. С другой стороны, в логике существует два различных подхода к самому понятию информации. Наиболее известен статический подход, согласно которому информация существует как независимая данность, то есть сопоставима с понятием содержание. Ряд ученых,

в частности, Р.Г. Пиотровский, И. Пригожин, И. Стенгерс и др., придерживаются динамического подхода, согласно которому информация возникает не статично, а континуально при взаимодействии объектов и существует лишь как момент такого взаимодействия [3, с.10-11; 4, с.54-55], то есть условно сопоставима с понятием смысл. В данном случае нас интересует не столько условность такого различения, сколько возможность применения еще одного инструмента экспертизы - интерпретации.

Понятие интерпретации (истолкования) равно применимо к самому коммуникативному намерению переводчика (переводчик интерпретирует исходный текст, составляя о нем определенное мнение), к восприятию переводного текста получателем, а также к восприятию текста экспертом, который определяет истинность или ложность принятых переводчиком решений и (или) их интерпретацию получателем. Такая цепочка истолкований требует от эксперта тщательного сопоставительного анализа как формальных, так и функциональных свойств языковых знаков в тексте с целью выявить характер корреляций.

Предварительный обзор инструментов ЛЭП позволяет сделать следующие выводы. Лингвистическая экспертиза перевода не сводима к определению языковых расхождений между исходным и переводным текстами. ЛЭП представляет собой особый вид экспертно-переводческой деятельности, необходимыми составляющими которой является, помимо оценки качества перевода, конкретизация коммуникативнопсихологических характеристик переводного текста относительно исходного (проявление переводческого творчества, отражение коммуникативного намерения, выражение переводческой установки и т.п.), а также определение информационного статуса расхождений и прогнозирование вероятных состояний интерпретации переводного текста различными категориями получателей. В отличие от судебной лингвистической экспертизы только исходного текста, ЛЭП сталкивается с такими дополнительными осложнениями, как необходимость разграничить коммуникативное намерение автора оригинала и "вторичного" авторапереводчика, в том числе с учетом авторского права. В задачи ЛЭП входит также учет различных, даже противоположных реакций получателей в исходной и целевой культурах. Исследованные нами методы анализа являются эффективными инструментами общего экспертного заключения по переводу в соответствии с поставленным вопросом (вопросами) и предназначением ЛЭП и могут оказаться полезными для повышения уровня ЛЭП, а также в процессе подготовки и переподготовки переводчиков-экспертов для осуществления судебных и досудебных лингвистических экспертиз перевода.

Список источников