О первом переводе басен Крылова на английский язык

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Томский государственный педагогический университет

О первом переводе басен Крылова на английский язык

Крицкая Н.В.

В хронологии знакомства англичан с творчеством И. А. Крылова первым событием стал перевод ряда басен в период 1821-1825 гг. Джоном Баурингом (J. Bowring, 1792-1872) - дипломатом и путешественником, известным в качестве одной из ключевых фигур англо-русских политических и светских контактов первой Ѕ XIX в. Эстетические задачи, поставленные первым транслятором Крылова, нашли воплощение уже в выборе произведений для перевода: Бауринг явно оказывает предпочтение басням, сюжет которых отмечен атрибутами романтической тематики и дает возможность выходу эмоциональной энергии переводчика, живописующего несправедливость бытия и одиночество человека перед лицом враждебных стихий. Эмоциональная избыточность свойственна как рассказчику, так и персонажам басен, при этом эффект сгущения напряженности и остроты конфликта достигается переводчиком с помощью нагромождения определений и обстоятельств, привносящих в изложение ситуаций напряженность и драматизм. сюжет басня крылов амплификация

Так, в басне «Туча» Гора, в английском варианте превращающаяся в Утес с вздымающимися гордыми вершинами, своим прекраснодушным благородством противопоставленный насмехающейся туче, говорит о последней не с упреком, как в оригинале, но с гневом и возмущением, утрируя ее виновность описанием томящихся полей и иссушенной солнцем равнины, тщетно просящих об одной лишь капле живительной влагию. Оригинал: Когда бы на поля свой дождь ты пролила, / Ты б область целую от голоду спасла. Английский перевод: Томящееся поле и иссушенная солнцем равнина / Тщетно просили тебя об одной лишь капле. Тем же возвышенным негодованием отмечена обращенная к Морю обличительная тирада героя басни «Пловец и Море» (представленного в интерпретации Бауринга типичным для романтической традиции потерпевшим кораблекрушение моряком), маркированная многочисленностью стилистически красноречивых эпитетов - ревущее, вероломное море, несчастная, безнадежная судьба. В английской басне прилагательные, не случайно называемые самой романтичной частью речи [Вайнштейн 1994: 398], несущие субъективность, оценку, настроение «ведут» текст, собирая вокруг себя ассоциативные зоны: Оригинал: Потом, проснувшися, он Море клясть пустился. / «Ты, - говорит, - всему виной! / Своей лукавой тишиной / Маня к себе, ты нас прельщаешь / И, заманя, нас в безднах поглощаешь». Английский перевод: Он с негодованием повернулся к ревущему морю / И воскликнул: вероломное море! Зачем ты меня манило, безмятежно улыбаясь, К такой судьбе, столь несчастной и безнадежной?

Таким образом, Бауринг, выбирая для перевода басни, несущие в сюжете лирико-романтические элементы и являющиеся скорее исключением из преимущественно «приземленно-бытовых» фабул Крылова, намеренно утрирует эти черты. И если рассмотренные выше произведения в какой-то мере оправдывают подобное с ними обращение, то просторечно-незамысловатые басни «Лебедь, Щука и Рак» и «Лев и Волк», приобретают совершенно несвойственный им семантический oреол. В первой из них более чем обыденный «воз с поклажей», который взялись тянуть несовместимые партнеры, превращается не менее, чем в «сокровище». В английском варианте второй басни наряду с романтически-возвышенным утрирован сентиментальночувственный компонент. «Собачонка», ухитрившаяся благодаря своей ловкости «урвать» кусочек «из-под когтей» Льва и отнюдь не вызывающая сентиментальных чувств, в интерпретации Бауринга предстает трогательно-беззащитной «бедной собачкой», кротко умоляющей царя зверей о снисхождении и заставляющей читателя смахивать жалостливую слезу. Оригинал: Лев убирал за завтраком ягненка; / А собачонка, / Вертясь вкруг царского стола, / У льва из-под когтей кусочек урвала. Английский перевод: Голодный Лев ел ягненка, / Когда бедная собачка проходила мимо и, / Умоляюще и кротко глядя на него, / Присоединилась к угощению. Превращение удачливой пройдохи в несчастную страдалицу делает ожидаемым приобретение новых характеристик и другими басенными персонажами; и действительно, царственная сущность Льва, никак не заявленная в оригинале, предстает в английской версии во всей красе, и Бауринг живописует царя зверей ужасным в своей справедливой ярости монархом. Оригинал: Ан вышло с волком худо: / Он сам ко Льву попал на блюдо. Английский перевод: Когда лев увидел / намерения волка, он возвысил свою царственную лапу, / Ударил его об землю, и оставил умирать. Очевидное несоответствие разговорного стиля оригинала, изобилующего просторечными элементами («убирал», «собачонка», «вертясь», «ан вышло с волком худо») и слога его английского воплощения, сентиментально-чувствительного в описании собачки и пафосно-возвышенного в изображении царя зверей («возвысил царственную лапу», «ударил его о землю и оставил умирать») делает русскую басню и ее английскую версию не просто непохожими, но разнонаправленными по своей стилистической сущности.

Если изложение сюжета басен в интерпретации Бауринга окутывается несвойственной для Крылова сентиментальностью, то столь же очевидные изменения претерпевают и их моральные сентенции. «Мораль», резюмируя и подытоживая повествование, является непременным формальным компонентом басни и, по определению Лафонтена, ее «душой». Русский баснописец, отнюдь не склонный к педантичному дидактизму и зачастую использовавший «морали» не столько для расстановки поучительных акцентов, сколько для введения образа рассказчика, «дедушки Крылова», тем не менее, осознавал необходимость прикрепления жанрообразующего морального ярлыка к своим произведениям. И если его первый английский переводчик мог превращать басни, традиционно обращающиеся к уму, а не к чувствам, в подернутые сентиментальноромантическим флером стихотворения, то совершенно проигнорировать того факта, что он представляет соотечественникам не просто поэта, но баснописца, Бауринг не мог. В некоторых случаях моральные сентенции его интерпретаций в целом не противоречат оригинальному замыслу; однако иногда «мораль» версий Бауринга становится весьма смутной и предлагает читателю решить проблему, до конца не очевидную и самому переводчику. Так, логическая концовка, а вместе с ней и суть басни «Лебедь, Щука и Рак» - «да только воз и ныне там» - заменяется в ее английской версии многозначительным и расплывчатым финальным пассажем, предлагающим реципиенту примириться с неразрешимостью интеллектуальной дилеммы - кто виноват?! - совершенно трансформирующей идейно-философское содержание оригинала. Английский перевод: Кто из троих был виноват? И кто был прав? - Может быть, все, а может быть, никто - может быть! В басне «Пловец и Море», стремление транслятора к лирическому самовыражению перевешивает осознание необходимости прикрепления к ней каких бы то ни было дидактических ярлыков, и моральный вывод вообще не озвучен.

Подобное невнимание Бауринга к принципиальным тезисам басен ставит под сомнение правомерность самой жанровой соотнесенности некоторых из его версий, уводящих читателя в мир романтических переживаний, где «мораль» тяготеет к туманной расплывчатости, а то и вовсе отсутствует и от басни остается самая общая фабула. Вероятнее всего, трансформация оригинальных произведений была вызвана желанием совпасть с преобладающим вкусом массового читателя, увлеченного модными романтическими веяниями, когда «неопределенность, украшательства и излишества (ambiguity, gaudiness, and extravagance) преобладали в английской литературе» [Suzuki]. Органической частью восприятия аудиторией романтических произведений осознавался модный феномен «непонятности», дразнящей читателя, заставляющей работать его воображение; видимо, более, чем неочевидная «мораль» к басне «Лебедь, Щука и Рак» является следствием именно такого подхода.

Таким образом, нельзя не отметить большой степени субъективности транслятора, сознательно «выстраивающего» собственную концепцию понимания басен Крылова. Амплификации оригинальных произведений в качестве характерной черты его поэтики представляются данью романтической тенденции, проявляющейся как в выборе субстрата для перевода, так и в особенностях его смыслового и стилистического наполнения. За вольным пересказом крыловских фабул Бауринг в духе времени не скрывает своего собственного видения мира, и эта субъективность становится необходимым компонентом всех его версий, обращающихся скорее к чувствам, чем к рассудку аудитории; в ряде случаев подобное решение английского автора приводит к исчезновению из произведений какой бы то ни было «басенности». Нейтрализуя стилистические особенности подлинника и существенно завышая тон повествования, Бауринг полностью меняет модальность оригинала, создавая новый образ рассказчика, который, будучи сентиментально взволнованным или романтически экзальтированным, в любом случае далек от спокойной ироничности просторечного русского повествователя. Первый интерпретатор Крылова больше импровизировал, чем переводил, фактически, творя свои собственные произведения, вдохновленный темами, подсказанными баснописцем и придерживаясь основной линии подлинника.

Список использованной литературы

1. Вайнштейн О. Б. Индивидуальный стиль в романтической поэтике // Историческая поэтика: литературные эпохи и типы художественного сознания. - М.: Наследие, 1994. - С. 392-430.

2. Крылов И. А. Басни // Полн. собр. соч.: В 3 т. - М.: ОГИЗ, 1946. - Т. 3. - С. 7-220.

3. Krylov I. A. Fables / Transl. by J. Bowring // Anthology of Russian Literature from the Earliest Period to the Present Time. By Leo Wiener: In 2 Parts. - N-Y. and London: The Knickerbocker Press, 1903. - Part 2. - P. 44-46.

4. Suzuki R. Translation in the 1790's: a Means of Creating a Like Existence and / or Restoring the Original. - http://users.ox.ac.uk/~scat0385/translation.html

Размещено на Allbest.ru