Деструктивное общение в когнитивно-дискурсивном аспекте

Прототипический когнитивный сценарий зависти представлен в реферируемой работе в двух вариантах: «пассивной» зависти, включающей в себя только мысли и образы, изображающие и планирующие акт(ы) агрессии, объектом которого является «другой», и «активной» зависти, частично включающей в себя когнитивный сценарий ненависти и, соответственно, совершение агрессивных актов в отношении «другого».

Ревность занимает особое место в концептуальном пространстве деструктивности, ибо, в отличие от других деструктивных эмоций, по определению рассматривает межличностные взаимоотношения как минимум трех человек. При анализе понятийного ядра эмоционального концепта «ревность» по толковым словарям можно проследить интересную тенденцию смещения базовых признаков концепта «ревность» в русском языковом сознании: анализ словарных дефиниций («Словарь русского языка», «Толковый словарь живого великорусского языка», «Словарь современного русского литературного языка» и др.) показал, что изначально основное положительное значение ревности как усердия, рвения в работе, любви Бога сместилось на второстепенные позиции в сознании носителей русского языка и трактуется как устаревшее, в то время как значение ревности как мучительного сомнения в верности является на настоящем этапе основным и доминирующим. Данный вывод подтверждается результатами опроса, в котором приняли участие 100 информантов в возрасте от 17 до 75 лет, большинство из которых женского пола (72%). Одной из задач испытуемых было дать до пяти первых возникших реакций на слово-стимул ревность. Было установлено, что ревность ассоциируется, в первую очередь, с любовью и сопряженными с ней понятиями измены, предательства, недоверия (67%), а также с глупостью (5%), неуверенностью в себе (6%), слабостью (1,5%), собственничеством (21%). В «Русском ассоциативном словаре» зафиксированы следующие основные реакции на стимул «ревность»: любовь (18,6%), чувство (6,9%), злость (3,9%), глупость (2,9%), муж, страсть, плохо, супружеская, убийство - по 2% соответственно. Ассоциаций ревности с работой, делом, что указывало бы на значение ревности как старания, рвения, зафиксировано не было. Таким образом, изучение понятийной составляющей концепта «ревность» позволяет констатировать, что наиболее важным признаком в русском языке выступает признак «ревность-любовь», что подтверждается данными ассоциативного эксперимента, отражено как в современных словарных статьях о ревности, так и в художественных текстах.

Ценностный аспект ревности проистекает из амбивалентной природы этой эмоции. В русских паремиях ревности актуализируется признак супружеской верности и ревности. С одной стороны, в паремическом фонде фиксируется глубоко негативная оценка ревности: Ревность, как ржа, губит сердце; актуализируются признаки «недоверие, неуверенность в верности партнера»: Не верь ветру в поле, а жене в воле; беспричинный характер ревности: Ревнует к каждому встречному и поперечному. С другой стороны, встречаются немногочисленные паремии, оправдывающие ревность и оценивающие ее скорее положительно, нежели отрицательно: Кто любит, тот ревнует. Без ревности нет любви. Ревнует - значит любит.

В большинстве афористических высказываниях четко прослеживается отрицательная моральная оценка ревности - ревность оказывает пагубное воздействие на любовь: Ревность наносит смертельный удар самой прочной и самой сильной любви (Овидий); ревность связана с другими отрицательными эмоциями: Мрачная ревность неверною поступью следует за руководящим ею подозрением; перед нею, с кинжалом в руке, идут ненависть и гнев, разливая свой яд. За ними следует раскаяние (Вольтер); ревность искажает восприятие действительности: Ревнивцы вечно смотрят в подзорную трубу, которая вещи малые превращает в большие, карликов - в гигантов, догадки - в истину (Сервантес); нормальный разумный человек не должен испытывать ревность: Ревность - всего только глупое дитя гордости или же болезнь безумца (Бомарше); ревность - это свойство эгоистичной натуры: В ревности больше себялюбия, чем любви (Ларошфуко); ревность опасна как для самого субъекта, так и для окружающих: Бурная ревность совершает больше преступлений, чем корысть и честолюбие (Вольтер). Несмотря на то, что в некоторых афоризмах высказывается положительная или амбивалентная оценка ревности, отрицательная оценка превалирует, что позволяет рассматривать ревность в целом как антиценность. Особо отметим тот факт, что ревность концептуально тесно связана с завистью и ненавистью. Классическим литературным примером того и другого является трагедия У. Шекспира «Отелло», когда убийство из ревности провоцируется завистью и ненавистью Яго к главному герою. В художественных текстах ревность, злоба, зависть и ненависть также часто упоминаются вместе, обозначая смежные явления эмоциональной жизни человека.

Среди концептуальных метафор ревности, составляющих образный компонент исследуемого концепта, были выделены следующие: РЕВНОСТЬ ЕСТЬ ЖИВОЕ СУЩЕСТВО ВНУТРИ ЧЕЛОВЕКА (ревность зародилась, пища для ревности, пожираем ревностью); РЕВНОСТЬ ЕСТЬ ПРОТИВНИК В БОРЬБЕ (ревность охватила / душила); РЕВНОСТЬ ЕСТЬ БОЛЕЗНЬ (приступ ревности, ревность мучает, страдать от ревности); РЕВНОСТЬ ЕСТЬ БЕЗУМИЕ (обезуметь / сходить с ума / бесноваться от ревности); РЕВНОСТЬ ЕСТЬ СТИХИЯ (ревность захлестнула / обволакивала); РЕВНОСТЬ ЕСТЬ НОША (тяжесть ревности, тяжкая ревность, тяжкое бремя ревности); РЕВНОСТЬ ЕСТЬ ЖАР и РЕВНОСТЬ ЕСТЬ (ГОРЯЧАЯ) СУБСТАНЦИЯ В КОНТЕЙНЕРЕ (наполненный ревностью, ревность била через край, разжигать ревность, разгорался огонь ревности).

Родственными концептами ревности, по нашему мнению, являются концепты «доверие» и «желание». Сомнения в верности и любви основываются, прежде всего, на доверии / недоверии партнеров друг другу, а «доверие», в свою очередь, представляет собой сложное когнитивное образование, коррелирующее с концептами «вера», «искренность» и входящее в когнитивное пространство достоверности (Н.Н. Панченко). Ревность предполагает обязательное наличие у ревнующего желания безраздельно властвовать над объектом своей ревности, поэтому мы также рассматриваем концепт «желание» в качестве родственного. Предвосхищая вопрос о включении концепта «любовь» в структуру концепта «ревность», отметим, что любовь к объекту ревности не всегда является обязательным условием протекания данной эмоции. Основу составляют желание безраздельно владеть объектом и недоверие к нему.

Подводя итоги рассмотрения концептуализации эмоций, входящих в ядро концептуального пространства деструктивности, отметим тот факт, что набор основных концептуальных метафор ненависти, зависти и ревности практически идентичен. Процентное соотношение примеров по шести основным концептуальным метафорам рассматриваемых эмоций представлено в таблице.

Таблица

Как видно из таблицы, «внутри» исследуемых концептов наблюдаются существенные различия в количественном соотношении примеров, что может свидетельствовать о различной значимости того или иного образа эмоции в конкретной лингвокультуре. Однако, на наш взгляд, именно сходства в концептуализации данных эмоций представляют значительный интерес. Это позволяет сделать, по крайней мере, два вывода: во-первых, язык не в состоянии отразить все тонкости физиологических ощущений рассмотренных эмоций; во-вторых, все эмоции, входящие в ядро концептуального пространства деструктивности, имеют общую концептуальную основу. Они характеризуются, прежде всего, кластерностью, и их концептуализация материализует представления человека об агрессии как о некой спонтанной силе, плохо поддающейся сознательному контролю. Мы также полагаем, что данные представления не просто являются отраженными представлениями об эмоциях в языке, они с детства внедряются языком в обыденное сознание. Так, например, внедренная в наше сознание идея о невозможности сознательного контроля над эмоциями служит оправданием многим деструктивным действиям, включая действия, относящиеся к разряду преступлений. Охотно соглашаясь с тем, что выброс адреналина делает маловероятной возможность контроля, например, над яростью или ненавистью, мы все же осмелимся предположить, что многие деструктивные действия удалось бы предотвратить, если бы в основе концептуализации деструктивных эмоций лежало представление о них как о силе, управляемой волей человека.

Полученные результаты также показывают, что в языковой картине мира данных эмоций представлено в основном отражение невербальных процессов: физиологических процессов, сопровождающих переживание эмоции (повышение температуры, давления, нарушение точности восприятия и др.), и сопряженных с ними физических проявлений эмоции (нарастание физической активности, выражения лица, жестика и пр.). Таким образом, вербальная концептуализация деструктивных эмоций представляет собой, в первую очередь, их знаковую соматическую фиксацию, которая связана как с лицом, так с другими частями тела человека. Кодирование экспрессии есть невербальная концептуализация переживаемых чувств и эмоций в рамках определенных правил, характерных для ситуации общения. Оно включает в себя усиление с помощью определенного кода выражения испытываемой эмоции, выражение эмоции в соответствии с нормами поведения в данном социуме (даже если при этом субъект не испытывает соответствующих эмоций), а также при необходимости маскировку одной эмоции другой с помощью экспрессивного кода (В.А. Лабунская). Как было установлено в предыдущей части работы, эмоции группы гнева являются базовой составляющей для всех рассматриваемых эмоций, что, однако, не означает, что их невербальная концептуализация сводима к невербальной концептуализации гнева. Анализ описаний эмоциональных кинем лица в художественных текстах показал, что отражение эмоций группы гнева, а также эмоции ненависти осуществляется стереотипизированно. Мимический стереотип гнева и ненависти в русской лингвокультуре представлен дескрипцией следующих признаков: покраснение (иногда резкое побледнение) лица, «горящие» глаза, нахмуренные брови, сжатые губы и зубы, расширенные ноздри, сморщивание кожи лица, контурирование передних краев жевательных мышц, набухание височных и лобных подкожных вен: (крикнул / кричал), багровея; (говoрил), скаля зубы; (крикнул), оскалившись / ощетинившись; шея и щеки побурели; лицо сморщилось / побледнело/ побагровело / исказилось / прыгало и перекашивалось / сереет / передернулось, оскалилось в ярости; лицо кривилось от ненависти; лицо пылало / вспыхнуло ненавистью / яростью; искореженные злобой лица; ноздри побелели, стиснул / оскалил зубы; брови (были) нахмурены, желваки надулись / пухли и катались; жилы надулись, искаженное / ожесточенное / побледневшее / багровое / побагровевшее / обезображенное / свирепое лицо и т.д. В понятие «искаженное лицо» входит изменение выражения лица, его черт, что может включать в себя как некоторые из вышеперечисленных мимических признаков, так и все сразу. В целом наиболее частотными признаны признаки покраснения лица и искажения черт лица в гневе / ярости / ненависти. Таким образом, в русском языковом сознании невербальная концептуализация данных эмоций является отражением их концептуализации как физиологического процесса, связанного с повышением температуры тела и кровяного давления, а также с «естественной» неконтролируемой мимикой.

Мимический стереотип зависти в русской лингвокультуре представлен эксплицитными (т.е. с указанием эмоции) описаниями кинем глаз, лица, губ: лицо исказилось / искосило / перекосило завистью / от зависти; завистливое лицо / выражение лица; побледнел / покраснел от зависти; завистливый взгляд / взгляд, полный зависти; смотреть с (тайной, тоскливой, злобной, бессильной, ревнивой и др.) завистью; завидущие глаза; завистливо прищурил / косил глаза; завистливо улыбнулся / ухмыльнулся / усмехнулся; с натянутой улыбкой зависти. Читатель «достраивает» остальные компоненты и визуализирует лицо завистника, используя свой эмоциональный опыт и эмоциональный интеллект.

Изучение описания мимического выражения ревности в художественных текстах показало, что мимический стереотип ревности представлен крайне скупо описаниями типа ревнивый взгляд, посмотрел с ревностью / ревниво, ревность в глазах, глаза с выражением (адской) ревности, оскал ревности, ревнивая улыбка. Разнообразие возможных аффективных реакций ревности не позволяет выделить какой-либо единый мимический стереотип данной эмоции. Ревность может выражаться через такие деструктивные эмоциональные состояния, как гнев, ярость, ненависть, презрение, но может переживаться и как тоска, печаль, отчаяние, приводящие к меланхолической депрессии. Невербальное выражение ревности в целом и мимическое выражение в частности в значительной степени зависит от индивидуальных психоэмоциональных особенностей личности.

Отдельный параграф работы посвящен анализу жестов как неотъемлемому компоненту деструктивного общения. В исследуемом типе общения жесты рассматриваются как важнейший элемент концептуализации деструктивных эмоций и деструктивного поведения в целом. В работе за основу берется понимание жеста как отдельного телодвижения, имеющего определенное социально-культурное значение в определенной системе кинетических средств, при этом из понятия жеста исключаются мимические и пантомимические кинетические акты. В рассматриваемом типе общения наряду с основными функциями, присущими жестам, они выполняют также особую функцию предвосхищения вербального выражения агрессивных эмоций и физической агрессии. Жесты деструктивного общения анализируются в рамках семантической типологии, выделяющей три класса жестов: жесты-эмблемы, жесты-иллюстраторы, жесты-регуляторы, внутри каждого из которых имеются свои подклассы. При анализе класса иллюстративных жестов используется подход, позволяющий разграничивать не столько типы жестов (дейктические, иконические, ритмические и метафорические), сколько их аспекты или характеристики, т.е. иконичность, дейктичность, ритмичность и метафоричность, ибо рассматриваемые семиотические характеристики не являются категориальными и иконичность, ритмичность и т.д. зачастую характеризуют один и тот же жест (D. McNeill). Особый акцент ставится на исследовании метафоричности жестов деструктивного общения: в качестве примера анализируется жест «сжимать кулаки», который является не просто симптомом нарастающей агрессии: он как бы отсылает нас к концептуальной метафоре контейнера, согласно которой агрессивные эмоции накапливаются подобно горячей жидкости в контейнере (по аналогии с давлением воды, зажатой в плотине) и могут вырываться наружу при отсутствии сдерживающих факторов. Безошибочно отнести рассматриваемый жест к жестам деструктивной коммуникации нам помогают другие невербальные (описания физиологических и мимических проявлений деструктивных эмоций) и вербальные (например, вербальное выражение угрозы) ключи. Собеседник, замечая данный жест, немедленно осознает, что контейнер переполнен и человек может «взорваться», если его не успокоить. Таким образом, жест «сжимать кулаки», кроме иконичности, характеризуется метафоричностью, т.к. «картинка», создаваемая с помощью данного жеста, будучи доступной для понимания, играет решающую роль в процессе концептуализации эмоций гнева / ярости / ненависти. В процессе исследования было установлено, что жесты, подобно другим знаковым к единицам, могут переходить из класса в класс, приобретать или терять определенные характеристики (иконичность, метафоричность и др.); между различными классами жестов в деструктивном общении также не всегда можно провести четкую границу (например, жест «сжимать кулаки» может рассматриваться и как симптоматический жест, и как жест-иллюстратор), что, на наш взгляд, объясняется их эмоциональной природой. Возможно, важнейшим процессом, происходящим с жестами, является процесс символизации, который можно наблюдать на примерах некоторых из описанных нами жестов деструктивного общения («средний палец», сжимать кулаки, стукнуть по столу и др.).

Пантомимические компоненты являются неотъемлемой частью деструктивного общения и играют определенную роль в невербальной концептуализации деструктивных эмоций. Группа пантомимических невербальных компонентов деструктивного общения описывается в тексте с помощью, как правило, глагольных словосочетаний, содержащих указание на испытываемую эмоцию: зло топнул, гневно обернулся, бешено вскочил / выскочил, отвернулся с гневом / с ненавистью / со злостью, вскочил в гневе, ткнул с яростью, трясло от ненависти / злости / гнева / ярости / бешенства / ревности, дрожал от гнева / ненависти / злости / зависти и т.д. Таким образом, описания пантомимических компонентов деструктивного общения представляют собой в основном эксплицитные описания без отражения внешних признаков действия. Имплицитные описания содержат в себе описания отдельных элементов, которые «отвечают» за всю позу (топнул ногой, затопал ногами, размахивал руками, грудью пошел на… и т.п.). Именно эти элементы выражают определенные эмоции и человеческие взаимоотношения, и именно они реконструируют в сознании читателя (в соответствии с его эмоциональным опытом и интеллектом) всю позу целиком, из чего следует, что из них складываются стереотипные представления о телесном выражении эмоций вообще и деструктивных эмоций в частности.

Описания положений тела зачастую содержат в себе описания пространственных компонентов общения, которые играют важную роль в концептуализации деструктивных эмоций. Практический материал исследования показывает, что в описании пространственных компонентов деструктивного общения превалирующими являются глагольные словосочетания (на)броситься / (на)кинуться / налететь на кого-либо, напуститься / надвигаться на кого-либо / пойти на кого-либо, отшатнуться, отпрянуть, отвернуться, отодвинуться), указывающие на сокращение или увеличение коммуникативной дистанции. Как сокращение, так и увеличение коммуникативной дистанции практически всегда сопровождаются описанием других невербальных компонентов, в первую очередь мимических, окулесических, жестовых и пантомимических. Представления о пространственном поведении человека, испытывающего враждебные эмоции, являются частью концептуальной картины данных эмоций и основываются на концептуализации эмоций как физиологических процессов. Информация о пространственном поведении персонажей в художественном тексте предоставляется в основном имплицитно, за исключением тех случаев, когда за счет эксплицитного описания проксемы реализуются конкретные художественные задачи.

Анализ и систематизация практического материала позволили выделить следующий просодический стереотип для эмоций кластера гнева, отраженный в художественном тексте: высокий тон, значительная сила звучания (громкость), быстрый темп. Если говорящий пытается подавить свои эмоции, то возможно наличие длинных пауз. В процессе анализа не удалось выделить просодический стереотип эмоций зависти и ревности.

Отдельный параграф реферируемой работы посвящен смеху как важному компоненту невербальной концептуализации деструктивных эмоций. На протяжении всей истории человечества смех традиционно считается надежным, исключительно человеческим способом сублимации агрессивных тенденций; ряд психологов и медиков поддерживают точку зрения о том, что смех позволяет человеку справиться с самыми сложными межличностными проблемами. Однако уже в словарных дефинициях смеха заложена возможность его двоякого использования: Короткие характерные голосовые звуки, выражающие веселье, радость, удовольствие, а также насмешку, злорадство и другие чувства («Словарь русского языка»). На настоящий момент насчитывается более двухсот разнообразных теорий смеха: проблематика смеха рассматривалась в трудах Г.В. Спенсера, З. Фрейда, В.Я. Проппа, М.М. Бахтина, Т.В. Ивановой, В. Раскина, Л.В. Карасева, А.Д. Кошелева, А.Г. Козинцева, А. Бергсона и многих других ученых, работавших в различных отраслях знания. При этом всегда выделялась группа теорий, в которых смех возводился к агрессии (Платон, Аристотель, А. Шопенгауэр, Т. Гоббс и др.). На настоящем этапе доказано, что смех относится к непроизвольным подкорковым реакциям и происходит от игровой, дружелюбной агрессии приматов (А.Г. Козинцев), но в обыденном сознании смех и агрессивное поведение (как невербальное, так и вербальное) тесно взаимосвязаны, что и показывается в реферируемой работе.

Несмотря на весьма оптимистичные взгляды на природу и функции смеха, даже небольшая выборка из паремических словарей демонстрирует неоднозначное, а зачастую и откровенно отрицательное отношение к данному явлению: Смех до плача доводит; Из дурака смех слезами выпирает. В ряде паремий слово «смех» рифмуется со словом «грех»: Мал смех, да велик грех; И смех наводит на грех; Где смех, там и грех. В православной культуре смех до сих пор табуирован, «смеяться ни с чего» рассматривается как грех, и в отношении к смеху современное православие практически не изменило свое мнение с IV-V вв. н.э., когда Иоанн Златоуст однозначно выразил отношение к смеху как к греховному делу. Обыденное сознание, отражением которого в полном объеме является язык, так же, как и сознание православное, прочно связывает смех с насилием, злом и прочими проявлениями человеческой деструктивности. Словосочетания «злой / злобный смех», «жестокий смех», «недобрый смех», «нехороший смех», «завистливый смех», «ревнивый смех» (несмотря на замечание А.Г. Козинцева о неправомерности словосочетания «жестокий смех»), используемые, например, в художественной литературе, не вызывают непонимания или неверной интерпретации со стороны читателя.

В лексических единицах с семой «смех» - насмехаться / усмехаться / посмеяться / осмеять / высмеять - содержится компонент негативной оценки («обидный», «отрицательный», «злой», «пренебрежительный»), что является еще одним подтверждением тому, насколько идея природной связи смеха и агрессии укоренена в обыденном сознании. Несомненно, что способом распознавания злости, жестокости - «нехорошести» смеха - в каждом конкретном случае служит не только контекст ситуации, но и знания читателя о мимических стереотипах эмоций, о которых речь шла выше.

Проанализированные описания «смеха победителей» показывают, что смех обладает также катарсическим эффектом в ситуациях агрессии, когда напряжение сменяется внезапным расслаблением и человека охватывает ощущение эйфории. В подобных ситуациях смех является знаком того, что агрессия прекращена и продолжения, скорее всего, не будет.

Таким образом, в процессе межличностной коммуникации смех выступает как средство выражения эмоций, в том числе и негативных, поэтому такой смех коммуникативен и выполняет также эмотивную и оценочную функции. Деструктивность не является имманентным свойством смеха как биокультурного явления, однако в процессе коммуникации смех может выступать и зачастую выступает как инструмент агрессии. И хотя, согласно последним данным, качественно различных типов смеха не существует (А.Г. Козинцев), обыденное сознание четко разводит «хороший» и «плохой», «добрый» и «злой» смех, давая, таким образом, основание говорить о концептуальной (небиологической) взаимосвязи двух феноменов - деструктивности и смеха.

В третьей главе «Коммуникативная личность в деструктивном общении» выделяются и описываются коммуникативные стратегии и тактики деструктивного общения, анализируются тактики, специфичные для данного типа общения, рассматриваются коммуникативные типажи, практикующие различные виды деструктивного общения, а также проводится анализ деструктивного общения с позиций адресата и адресанта в аспекте эмотивной лингвоэкологии.

Центральным элементом деструктивного общения выступает коммуникативная личность, которая рассматривается в работе с учетом трех планов или аспектов - ценностного, познавательного и поведенческого. Деструктивная коммуникативная личность понимается в работе как коммуникативная личность, практикующая тип общения, направленный на реализацию коммуникативной цели психологически травмировать собеседника. При анализе ценностного аспекта деструктивной коммуникативной личности необходимо учитывать его двойственную природу. С одной стороны, можно говорить о внешнем ценностном плане, который содержит этические и утилитарные нормы поведения, а также оценку социумом коммуникативного поведения деструктивной коммуникативной личности. Здесь можно вести речь о системе отрицательных оценок и отношений к субъекту агрессивной / деструктивной деятельности. С другой стороны, существует внутренний ценностный или, скорее, мотивационно-ценностный план самой деструктивной коммуникативной личности, который «запускает» и определяет ситуацию деструктивного общения и проявляется в оценочных значениях используемых семиотических знаков, реализуемых в ситуации общения прескрипциях и установках и т.д. Мотивы и ценности деструктивной коммуникативной личности не всегда лежат на поверхности: в случае, когда человек осознанно и целенаправленно «уничтожает» противника, используя приемы вербальной агрессии, различные невербальные коммуникативные приемы, открыто заявляя свое превосходство, определить спектр отрицательных ценностей деструктивной коммуникативной личности не представляет труда. Однако для многих людей признание отрицательных ценностей невозможно по определению: издревле существует тенденция оправдывать деструктивные действия благими намерениями - сама личность не осознает (либо не признает) своей деструктивности, полагая, что действует во благо своей «жертве», социальной группе, обществу в целом. В таком случае не всегда можно опираться исключительно на лингвистические данные при анализе ценностной составляющей коммуникативной личности. Для рассмотрения ценностного аспекта деструктивной коммуникативной личности необходимо мнение «третьего» - стороннего наблюдателя, в роли которого может выступать психолог / психотерапевт / здравомыслящий собеседник (в реальной коммуникации) либо автор художественного произведения (в художественной коммуникации), выразителем мнения которого может выступать один из персонажей.

Наиболее ярко отрицательные ценности деструктивной коммуникативной личности проявляются в ситуациях открытого деструктивного общения:

Поравнявшись с дверью, они услышали ее визгливый голос:

- Мне нужен кусок мяса поприличнее, ну-ка, посмотрим, что вы там припрятали для себя? <…>

- От этой баранины меня тошнит! - кричала она. - Почем эти мозги?

Мясник сухо ответил.

- Ладно, взвесьте мне фунт печени! - велела женщина. - И пальцы свои держите от нее подальше. Мясник, не спеша, принялся взвешивать.

- Пошевеливайтесь! - набросилась она (Р. Брэдбери. Прикосновение пламени).

В данном примере установка на деструктивность реализуется посредством двух семиотических кодов - вербального (отношение к мяснику как к недочеловеку отражено в выборе слов и структур) и невербального (описание фонационно-просодических компонентов в речи женщины).

В когнитивную компетенцию субъекта деструктивного общения входят знания о том, с каким собеседником и в каких обстоятельствах можно использовать конкретные тактики деструктивного общения - кому можно угрожать, кого можно безнаказанно оскорбить, какие слова или действия принесут желаемый эффект, какие эмоции можно / нельзя демонстрировать, на каком этапе нужно остановиться и т.п. Сюда также включены когнитивные схемы (фреймы, матрицы, скрипты), соотносящиеся с существующими стереотипами поведения в ситуациях деструктивного общения в определенном социуме, а также представления об эмоциональных состояниях, вызывающих и сопровождающих деструктивное общение (т.е. эмоциональные концепты деструктивного общения), а также знания о невербальной концептуализации соответствующих эмоциональных состояний.

Ценностный и когнитивный аспекты коммуникативной личности тесно взаимосвязаны с поведенческим аспектом, который «характеризуется специфическим набором намеренных и помимовольных характеристик речи и паралингвистических средств общения» (В.И. Карасик). Поведенческий аспект отражает конкретное проявление коммуникативной личности в ситуациях деструктивного общения различных типов, включая цели, стратегии и тактики реализации деструктивных намерений.

Разработка трехкомпонентной модели коммуникативной личности в лингвоперсонологии В.И. Карасика привела к созданию теории лингвокультурных типажей, активно развиваемой в настоящее время. Типаж трактуется как разновидность концепта - «это концепт, содержанием которого является типизируемая личность» (В.И. Карасик). Однако для настоящего исследования наиболее важна типизация личностей на основе не столько их социальных ролей, сколько особенностей их коммуникативного поведения, т.е. в работе речь идет о коммуникативных типажах. Сразу необходимо оговориться, что, несмотря на то, что и лингвокультурный и коммуникативный типажи имеют в своей основе концепт как ментальную единицу, они не могут рассматриваться как идентичные понятия: моделирование лингвокультурных типажей представляет собой акцент на историческом и культурном бытовании языковой личности, при анализе коммуникативного типажа акцент, прежде всего, ставится на описании типовых особенностей коммуникативного поведения вне зависимости от социальных и этнических характеристик языковой личности. Анализ коммуникативных типажей в работе проводится по методике, предложенной Н.Н. Панченко, а именно моделирование коммуникативного типажа должно включать: уточнение и анализ понятийного содержания соответствующего концепта в системе близкородственных понятий; выявление образных и ценностных характеристик; анализ высказываний, описывающих рассматриваемый коммуникативный типаж; анализ дискурсивных особенностей рассматриваемого типажа (Н.Н. Панченко).

Исходя из определения деструктивного общения, а также классификации ситуаций деструктивного общений, были выделены некоторые типизируемые деструктивные коммуникативные личности межличностного общения, коммуникативное поведение которых мотивировано определенными доминирующими эмоциями и протекает в конкретной форме (открыто или скрыто для партнера). Деструктивная коммуникативная личность, практикующая в основном открытое деструктивное поведение и мотивируемая разнообразными эмоциями, рассмотрена в реферируемой работе на примере коммуникативного типажа «хам»; личность, практикующая преимущественно скрытое деструктивное поведение и мотивируемая эмоцией зависти, - на примере коммуникативного типажа «завистник»; и наконец, личность, практикующая все виды деструктивного поведения и мотивируемая эмоцией ревности, - на примере коммуникативного типажа «ревнивец» и его разновидности «злая свекровь».

Описание и анализ коммуникативного поведения личности подразумевают обращение к вопросу планирования и прогнозирования результатов общения, что, в свою очередь, требует рассмотрения стратегий и тактик коммуникантов. Анализ практического материала показал, что генеральная когнитивная стратегия деструктивного общения есть стратегия на психоэмоциональное «уничтожение» противника, стратегия собственного возвышения за счет унижения партнера по общению, и все коммуникативные действия в ситуациях деструктивного общения направлены на ее реализацию. По результатам анализа коммуникативных стратегий в отечественных и зарубежных исследованиях, а также с учетом имеющегося практического материала применительно к деструктивному общению была выделена основная коммуникативная стратегия, называемая в работе конфронтационной, а также соответствующие вспомогательные стратегии - инвективная и манипулятивная, каждая из которых имеет набор тактик (прямые инвективные тактики оскорбления, угрозы, злопожелания, отсыла и др.; косвенные инвективные тактики намека, иронии, провокации и др., манипулятивные тактики упрека, эмоционального давления, отказа от общения и др.). В своем абсолютном большинстве эти тактики могут быть использованы как в деструктивном, так и в других типах общения. На основании имеющегося материала была сделана попытка вычленить тактики, характерные исключительно для деструктивного общения. Мы полагаем, что к таковым можно отнести комбинированную (вербально-авербальную) тактику издевательства или коммуникативного садизма, а также комбинированную тактику хамства.

Понятие коммуникативного садизма было впервые введено в лингвистический обиход К.Ф. Седовым для обозначения «словесного издевательства», осуществляемого конфликтным типом личности. Э. Фромм в своих работах наряду с физическим садизмом выделил психический садизм, проявляющийся в душевной жестокости, унижении, обидах и оскорблениях, выраженных в словесной форме. Ученый необычайно точно подметил два основных критерия отнесения коммуникативного акта к коммуникативному садизму - интенцию и прагматику. Таким образом, при определении, является ли конкретная ситуация общения случаем коммуникативного садизма, мы можем руководствоваться только двумя надежными критериями: деструктивной интенцией и эмоциональным состоянием субъекта коммуникации, т.е. именно «коммуникативного садиста». Эмоциональные переживания объекта деструктивного воздействия, несомненно, также важны, но они не являются определяющим фактором, т.к. если страдания жертвы вызывают сострадание и раскаяние у обидчика, то такой коммуникативный акт не может быть отнесен к актам коммуникативного садизма. Практическое исследование коммуникативного садизма сталкивается с трудностями при отборе материала, а именно с трудностями определения наличия вышеуказанных критериев. Зачастую даже сам субъект деструктивного общения не может себе признаться в том, что он сознательно и планомерно причиняет страдания собеседнику, не говоря уже о признании, что эти страдания доставляют ему удовольствие. Поэтому о наличии / отсутствии деструктивной интенции можно судить, исходя из положения о том, что интенция находит свое выражение в действии. Интенция - это не некое самостоятельное внутреннее событие, предшествующее действию. Мы придерживаемся позиции Ч. Тейлора, утверждавшего, что, когда действие является успешным, добровольным и выполненным не по принуждению, намерение непосредственно выражается в этом действии, оно воплощается в нем (Ch. Taylor). Намерение оскорбить собеседника находит свое материальное выражение в речевом акте оскорбления, намерение поиздеваться - в речевых актах оскорбления, унижения, издевки и т.п., т.е. «намерение выражает себя во внешнем мире, когда находит свою цель» (J.B. Lamarche).

Сам термин «садизм» относительно молод. Однако в языке всегда существовали номинации данного или подобного явления, закрепившие в своей семантике соответствующие поведенческие установки и стереотипы. Человека крайне жестокого, любящего мучить других, называли извергом, изувером, зверем, зверюгой, живодером. Согласно проанализированным словарным дефинициям, базовыми признаками рассматриваемых явлений выступают жестокость и потребность мучить другого. В свою очередь, лексема «мучить» толкуется как причинять муки, физические или нравственные страдания («Большой толковый словарь русского языка») в широком смысле слова без упоминания о положительной эмоциональной реакции мучителя на страдания жертвы. В семантике глагола «мучить» отсутствует компонент «получение удовольствия», обязательный для отнесения того или иного жестокого действия к садистскому типу. В ряде случаев этот недостающий компонент может быть выведен из вертикального контекста.

Особенности коммуникативного поведения коммуникативного садиста рассмотрены в работе на примере рассказа Ф.С. Фицджеральда «Изверг» (“The Fiend”). В рассказе описаны такие вербальные приемы нефизического садизма, как запугивание, угрозы физической расправы, оскорбление, словесные издевательства, невербальные коммуникативные приемы (значимое молчание, различные невербальные действия). Однако в рассказе вербальные приемы занимают наиболее значительное место, т.к., на наш взгляд, именно они обладают особым катарсическим эффектом для главного героя, помогая ему снять эмоциональное напряжение.

Анализ приемов коммуникативного садизма в реальной коммуникации (включая интернет-форумы) также показал, что словесные издевательства, оскорбления и угрозы являются наиболее популярными приемами коммуникативного садиста - они присутствуют в 96% описания ситуаций (контекстах рефлексии), квалифицируемых нами как коммуникативный садизм. Использование вербальных приемов во многих случаях сопровождается использованием невербальных приемов: В последнее время я все больше и больше убеждаюсь в том, что он действительно - систематически издевается надо мной <…> и получает от этого удовольствие: готовлю не так (или ПАРАШУ), убираюсь не так, деньги трачу не так, детей воспитываю не так...... Каждый день орет по поводу и без (бывает, рвет мою одежду) (пунктуация автора) (URL:http:// rebenok.by/ community/index.php?topic=150242.0 (дата обращения: 13.10.12)).

Таким образом, было установлено, что коммуникативный садизм является сложной комбинированной тактикой деструктивного общения, включающей в себя приемы / тактики открытой (оскорбления, издевки, угрозы (в том числе физической) расправы) и скрытой (систематическое уничижительное давление без открытого проявления враждебных эмоций) вербальной агрессии, открытой и скрытой невербальной агрессии (молчание, отказ разговаривать, мимические и кинетические жесты, различные невербальные действия, за исключением физической атаки). Положительная эмоциональная реакция коммуникативного садиста оценивается, исходя из невербальных проявлений испытываемых эмоций удовольствия и удовлетворения. Уверенность коммуникативного садиста в собственной правоте, «эмоциональная глухота», отсутствие сострадания разрушают личность коммуникативного партнера, на которого нацелены деструктивные действия.

Хамство можно рассматривать как не только явление, широко распространенное в современном российском обществе, но и эффективную тактику, специфичную для деструктивного типа общения, когда главной коммуникативной целью выступают оскорбление и унижение адресата. В анализе хамства как коммуникативной тактики мы исходили из того, что ее основными элементами являются коммуникативные приемы прямой и косвенной вербальной агрессии, нацеленные на оскорбление и унижение личности партнера. Индивид, использующий тактику хамства в общении, оценивает свой статус как априори более высокий по отношению к коммуникативному партнеру, демонстрируя превосходство и осознавая при этом свою полную безнаказанность: Зашла в так называемый киоск с ребенком, купила какую-то мелочь, оплачиваю и даю 2 монеты по 5 копеек. Нормальные деньги. Продавец дает мне уже товар. Я его беру. Она: «Мы не принимаем 5-копеечные. Давайте 10 копеек». (У меня нет, наскребла мелочь.) Я: «Нормальные деньги, их принимает любой банк, что ...» Она перебивает: «Я по банкам не хожу! Отдай товар и иди отсюда!» Я: «Это не мои проблемы, что вы грубите из-за 10 копеек, есть права потребителя...» Она: «Зайди только еще раз сюда!» Я: «Я имею право расплачиваться теми деньгами, которыми располагаю». Она мне в спину: «Пошла на...» (орфография и пунктуация автора) (URL:http://www.u-mama.ru/forum/gossip/everything/ 27623/index.html (дата обращения: 17.10.2013).)

Данный пример представляет собой ситуацию институционального хамства в диаде «работник сферы обслуживания - клиент». Конфликт стимулируется вербальным (отказ дать монету желаемого номинала) фактором. Разумное возражение покупателя оказывается бессмысленным и наталкивается на фразы Я по банкам не хожу! Отдай товар и иди отсюда! Несмотря на внешнюю диалогическую форму, коммуникация как таковая отсутствует, т.к. хамящий субъект слышит только себя самого. Если оппонент пытается остановить хамство (Это не мои проблемы, что вы грубите из-за 10 копеек, есть права потребителя…), то оно перерастает в прямые оскорбления и угрозы, причем присутствие маленького ребенка не сдерживает словесной агрессии хама.

Отметим, что кроме хамства в диадах «работник сферы обслуживания - клиент», «чиновник - посетитель» институциональное хамство реализуется в диаде «начальник - подчиненный». Кроме этого, можно говорить о бытовом и семейном видах хамства, каждый из которых несколько отличается в сценариях соответствующей коммуникативной ситуации. Анализ коммуникативных ситуаций, в которых реализовано хамское коммуникативное поведение, позволил выделить следующие основные модели коммуникативных приемов и ответных реакций адресата: 1) грубое высказывание - рациональный довод - прямое оскорбление; 2) грубое высказывание - попытка оправдания - прямое оскорбление; 3) вежливая просьба - грубое / оскорбительное высказывание; 4) грубое высказывание - возмущение - оскорбительное высказывание; 5) грубое / оскорбительное высказывание - ответное грубое / оскорбительное высказывание. Отдельную группу примеров хамского коммуникативного поведения составляют примеры хамства на дорогах, где используются в основном невербальные приемы: различные приемы неаккуратного вождения, создающие нервную и аварийно опасную обстановку на дорогах, а также жестовые приемы.

Необходимо отметить, что приведенный анализ хамства как коммуникативной тактики неполон, т.к., во-первых, понимание хамства в работе было ограничено критериями вызывающей грубости, оскорбительности и безнаказанности. Таким образом, не рассматривался целый ряд амбивалентных ситуаций, определяемых в имеющихся источниках как хамство, но не отвечающих какому-либо из принятых нами критериев. Во-вторых, у разных людей различный порог восприятия хамства. То, что один человек воспринимает как хамство, для другого - норма общения. Следовательно, для оценки коммуникативного поведения как хамского требуется мнение не только реципиента, но и третьего лица (в нашем случае - исследователя).

Таким образом, хамство представляет собой сложную комбинированную коммуникативную тактику, в которой задействованы приемы прямой и косвенной вербальной и невербальной агрессии (оскорбление, угроза, возмущение, злопожелание, игнорирование и др.). Хамство - тактика нападения или защиты, монологичная по своей сути, т.к. мнение оппонента никогда не принимается во внимание.

Использование различных тактик деструктивного общения было также рассмотрено на примерах коммуникативного поведения типичных представителей деструктивных коммуникативных личностей.

Толкование лексемы «хам» претерпело существенные изменения со времени издания словаря В.И. Даля, в котором «хам» определяется как бранное прозвище лакеев, холопов или слуг; крепостной («Толковый словарь живого великорусского языка»): Ну, холоп - стало быть, хам; в бархатах, значит, не хаживал, на золоте не едал, медовой сытой не запивал, ходил больше в нанке да в пеструшке, хлебал щи, а пил воду (М. Е. Салтыков-Щедрин. Развеселое житье / Невинные рассказы (1857-1863)). Однако после 1930-1940-х гг. явное противопоставление «хама» и «благородного» в текстовых примерах становится менее заметным, значение слова «хам» становится близким к «нахал», «наглец», «необразованный человек», «грубый человек», т.е. приобретает свое современное значение: Я впился в ее рот; она тихо ахнула, больно укусила меня за нижнюю губу и прошептала (я никогда не забуду этого свистящего от злобы шепота): - Вы хам, нахал. Если эта гадость еще повторится - я буду стрелять (Н. Н. Туроверов. Первая любовь (1937)).

В современных толковых словарях «хам» определяется как грубый, наглый, невоспитанный человек, способный на подлости, а значение «презрительное название человека, принадлежавшего к низшим классам и потому лишенного человеческого достоинства» уже относится к устаревшим. Проведенный опрос информантов (100 человек от 18 до 75 лет, соотношение мужчин и женщин - 24:76), которым было предложено сформулировать свое определение хама, показал, что абсолютное большинство респондентов выделяют в качестве основных черт хама «грубость», «невежливость», «невоспитанность», «наглость», «неуважение», «некорректность», «необразованность» (89% ответов), а также «агрессивность», «неадекватность» (11%). Многие давали несколько определений. В целом определения, данные понятию «хам», были в среднем в 1,5-2 раза длиннее, чем определения, данные другим понятиям в этом же опроснике. 19% опрошенных отметили отрицательное отношение социума к хамам - «кидают вызов обществу», «вызывают к себе отрицательное отношение» и т.п., 15% респондентов отметили такую важную характеристику хама, как отсутствие чувства вины, т.е. получение удовлетворения от своих действий («стремится оскорбить собеседника и получить от этого внутреннее удовлетворение», «никогда не чувствует вины за сказанное или сделанное», «самоутверждается таким образом» и т.п.). Таким образом, результаты опроса показали, что информанты испытывали некоторые трудности при определении понятия «хам», о чем свидетельствует средняя длина ответа, но основные понятийные признаки хама совпадают с теми, что приводятся в толковых словарях (наглость, грубость, невоспитанность). Необходимо отметить тот факт, что ни в одном из ответов социальное происхождение хама не упоминается. Анализ лексикографических источников, а также имеющихся примеров позволил уточнить конститутивные понятийные признаки исследуемого типажа: 1) референция к вызывающе оскорбительному поведению; 2) интенция обидеть, незаслуженно оскорбить; 3) осознание безнаказанности совершенных оскорбительных действий; 4) получение патологического удовольствия от унижения и растерянности собеседника. Коммуникативная стратегия хама - это стратегия унижения с целью достижения эмоциональной разрядки и получения психологического удовольствия от наблюдаемых негативных эмоционально-поведенческих реакций собеседника. Основной тактикой коммуникативного поведения хама является тактика хамства, т.е. нападение (вербальное или невербальное оскорбительное действие) с целью обескуражить собеседника или скрыть собственный неблаговидный поступок.

В реферируемой работе «хам» рассматривается как постоянная характеристика определенного типа деструктивной коммуникативной личности. Это индивид, отличающийся установкой на открытое оскорбительное поведение, а также осознанием безнаказанности своих действий. Коммуникативное поведение хама характеризуется вызывающе негативным отношением к оппоненту и/или предмету обсуждения, оскорбительностью высказываемых мнений и оценок, крайней эмоциональной несдержанностью и высоко-конфликтной тональностью общения. Аксиологическая характеристика хама представлена исключительно негативным восприятием его как деструктивного, конфликтного типа личности, причиняющего вред партнеру по общению и получающего от этого определенное моральное удовлетворение. В работе также представлен прототипический сценарий коммуникативного поведения хама, а также возможные отклонения от него.

Для формулировки понятийного ядра концепта «завистник» был проведен опрос информантов (100 человек от 18 до 75 лет, соотношение мужчин и женщин - 24:76), которым было предложено сформулировать свое определение завистника, а также дать пять первых ассоциаций на это слово. Результаты показали, что большинство респондентов выделяют в качестве основной черты завистника желание иметь то, что есть у других (45%), в связи с чем завистник испытывает негативные эмоции (28%). Завистник чувствует себя несправедливо обделенным (5%), винит в своих неудачах других (5%), осуждает других (5%), у него заниженная самооценка (5%); завистник постоянно сравнивает себя с другими (15%), радуется их неудачам (10%), а также желает причинить вред объекту своей зависти (15%). Необходимо отметить, что практически во всех ответах речь шла о косвенных агрессивных действиях (завистник дает ложные советы, пытается потихоньку подгадить, втихаря напакостить, старается так или иначе «зацепить» другого, старается испортить впечатление о нем (объекте зависти) окружающих, говорит гадости окружающим). Завистник ассоциируется, в первую очередь, с неудачником (27%), а также с ущербным, нищим духом, слабым, мелким человеком (21%), глупцом (14%). 4% респондентов упомянули о том, что завистник - это больной человек (просто больной или больной на голову), а 16% указали на связь с ненавистью, злобой и страхом. У 12% информантов завистник вызывает резко негативные эмоции (противно, мерзко, отвратительно, страшный человек). Было также отмечено, что завистник - это жадный человек, жадина (7%). 2% информантов указали на связь с косвенными проявлениями агрессии - сплетнями (сплетник).