Размещено на http://www.allbest.ru/

Статус факта (события) и оценки в текстах массовой коммуникации

текст электронный печатный восприятие

Сорокин Ю.А. (Институт языкознания РАН)

Прежде чем начать обсуждение феноменов факта (события) и оценки, целесообразно рассмотреть прецеденты, которые приводятся в аналитическом обзоре нарушений относительно СМИ [Аналитический обзор, 1996]. Эти прецеденты, как нам представляется, имеют самое непосредственное отношение к феноменам факта (события) и оценки и формам их вербальной (языковой) и невербальной (визуальной) реализации. Как утверждается в обзоре, «… более всего зафиксированных конфликтов приходится на печатные средства (из 71 - 49), главным образом с участием газет. Электронные средства являлись участниками конфликтов заметно реже (34). … Объясняется же это рядом причин. Главная из них - материальная фиксация в печатных изданиях, более доступных для оценки и последующего реагирования со стороны заинтересованных лиц («что написано пером - не вырубить топором»). Возможно, осуществляется и более строгий контроль материала, идущего в эфир» [там же, с. 5]. В обзоре фиксируется - и этот вывод является весьма важным для дальнейших рассуждений, - что «…претензии на ущемление чести, достоинства и деловой репутации электронным СМИ предъявлены только в двух случаях, а печатным средствам - 12 » [там же, с. 5].

Соглашаясь с тем, что одномоментность («эфемерность») электронных средств связи (хотя в принципе их продукты могут быть и репродуцированы), а так же строгий контроль за материалом, идущим в эфир (но такой контроль может быть не менее строг и в отношении печатных средств), влияют на характер их оценки, представляется целесообразным дать еще одно объяснение такой выборочности в подходе к СМИ.

На наш взгляд, в основе продуцирования и восприятия «электронных» и печатных текстов, используемых в СМИ, лежат два разных психических (перцептивно-смысловых) образа.

Структура психического образа есть сложный корпус составляющих (взаимодействующих между собой), опирающихся на концептуальную модель, которая, в свою очередь, дробится на оперативные образы - многозначные и динамичные, формирующиеся в процессе выполнения конкретного действия. Кроме того, психический образ характеризуется прагматичностью, адекватностью, лаконичностью, специфичностью (пригодностью для определенных задач) и функциональной деформацией (антилинейностью). Показательно также, что лаконичность (изъятие тех особенностей объекта, которые в данный момент не нужны) непосредственно соотнесена с функциональной деформацией (см. [Дмитровская, 1988, с. 37-41]).

Исходя из этих положений, разумно полагать, что свойство лаконичности, наряду с одномоментностью («эфемерностью»), позволяет «электронным» текстам таким образом аранжировать концептуальную модель, что ее функциональная деформация оказывается если и замечаемой, то трудно фиксируемой. Следует учитывать и еще одно обстоятельство. Такое электронное средство, как, например, телевидение располагает «языками», которые и лаконичны (фиксируют определенный фрагмент объекта, фокусируются на этом фрагменте), и перифрастичны («дополнительно описательны»), так как состоят не только из вербальных (словесных) рядов, но и из визуальных, которые выборочно характеризуют объект, создавая сложную мозаику лаконичности и внутри себя и в соотнесении с вербальными рядами.

Печатные (письменные) тексты - антиодномоментны («антиэфемерны») или, точнее говоря, потенциально стабильны, что позволяет возвращаться к ним столько раз, сколько это необходимо. К тому же, эти тексты до сих пор считаются наиболее авторитетными (насколько это справедливо - другой вопрос).

Для печатных текстов характерно, на мой взгляд, и свойство антилаконичности, что объясняется спецификой естественного языка как такового, «вынужденного» описывать объекты («картины мира») неточно (неоднозначно), больше намекать на их концептуальное содержание, чем информировать о нем. Иными словами, естественный язык - сугубо перифрастичен, и он не может быть другим, давая лишь представление об объектах («картинах мира») как о некоторых расплывчатых концептах. Избыток речевых средств (при общей тенденции языка к экономии) ведет, в свою очередь, к тому, что в печатных (письменных) текстах в минимальной степени представлена функциональная деформация, а если и представлена, ее трудно замаскировать. Так как минимальная функциональная деформация аранжирована и многозначностью (речевых средств), то вполне закономерной оказывается и большая незащищенность «печатных средств» от судебных исков.

В свою очередь, эти свойства естественного языка влияют и на способы представления в нем фактов (событий) и соответствующих им оценок.

Для факта (события) характерна, прежде всего, законченность «сюжета» («сюжетного развития»). Или, говоря иначе, в нем как в динамической позиции [Сильдмяэ, 1987, с. 21] четко и в явном виде представлены соответствующие роли: например, действующий, коагент, средства, объект, обстоятельства, (условие), причина, цель, результат. В противовес ему факт, представленный вербально (вербальный факт), является «сюжетно» незавершенным. И, прежде всего, по той причине, что он есть лишь реконструкция «сюжета», характеризующегося к тому же минимальной функциональной деформацией.

Показательным примером отношения к вербальному факту как к факту-событию может послужить ситуация с газетой «Мать». Как сообщил «Коммерсант-Daily» (22 апреля 1995 г., № 74, с. 19 - «Генпрокуратура не оценила первоапрельскую шутку», автор И. Губайдуллин), в отношении газеты «Мать» возбуждено «уголовное дело по факту злостного хулиганства» (ст. 206 УК России, санкция - до 5 лет лишения свободы). В официальном сообщении Генпрокуратуры указывалось, что «в действиях лиц, причастных к подготовке материалов газеты, усматриваются признаки злостного хулиганства, направленного на демонстративное пренебрежение к общепринятым нормам нравственности, и явное неуважение к обществу, отличающееся по свому содержанию исключительным цинизмом».

Если исходить из того, что «в языке отношение к окружающим выражается тремя способами: 1) путем присвоения объектам, явлениям окружающего каких-то признаков; 2) путем выражения состояния самого субъекта, в котором проявляется его отношение к какому-то внешнему объекту; 3) называнием действия, из которого с определенной долей вероятности можно установить отношение субъекта к окружающему» [Сильдмяэ, 1987, с. 40], то оказывается возможным следующим образом судить о «факте злостного хулиганства»: а) в нем фиксируются (точнее, предполагаются явно выраженными) лишь признаки (ср. с неполным перечислением ролей в динамической позиции, представленным у И.Сильдмяэ): демонстративное пренебрежение к нормам нравственности, неуважение к обществу и исключительный цинизм, б) состояния и действия как микросоставляющие (элементы) вербального акта не обсуждаются (рассматриваясь, по-моему, в качестве очевидных). Помимо этого оказывается гиперконкретизированным и понятие «злостного хулиганства». Если существует «злостное хулиганство», то тогда, очевидно, существует и «незлостное». И только хулиганство. В чем заключается принципиальная разница между ними (между этими действиями), и в каких формальных единицах она может быть зафиксирована и представлена? Если существует «исключительный цинизм», то логично предположить существование и «неисключительного» цинизма. Как разграничить их и на каких основаниях?

Вряд ли уместно и указание на «общепринятые нормы нравственности»: оно оказывается пустым, если не указывается, какая из заповедей (христианских) в данном случае не соблюдена.

Короче говоря, вербальный факт рассматривается в качестве «сюжетно завершенного», хотя для того, чтобы он считался таковым, необходимо было бы, кроме ответов на вышеприведенные вопросы, учесть и следующие соображения: материалы газеты «Мать» свидетельствуют о том, что она пытается воскресить почти умершую у нас традицию карнавального осмеяния (М.М.Бахтин), позволяющую во время праздников (рекреаций) вышучивать серьезное и сверхсерьезное, пародировать общепринятое и издеваться над ним. В ходе этой паузы между делами и с ее помощью ослаблялась (если не изживалась) та энергия агрессивности (см. об этом у К.Лоренца), которая спонтанно накапливается в любом обществе. В рекреационной паузе позволялось - и весьма широко - использовать буферные (замещающие) действия вместо инструментальных. И они - буферные действия - носили далеко не безобидный характер: позволялось почти все.

Неслучайно и то, что газета «Мать» вышла 1 апреля: в первоапрельское утро начинали праздновать День дурака, используя такое «событие» как еще один повод для рекреации.

Нецензурная (обсценная) лексика являлась составной и весьма существенной частью карнавала. Мат был (насколько об этом можно судить) и элементом обыденной жизни. И не потому, что к телесному низу относились, менее лицемеря чем сейчас. Существовало, по-видимому (и, скорее всего, на бессознательном уровне), отношение к мату как к словесному поступку, в такой же степени необходимому, что и молитва. Но молитва с отрицательным знаком. Ее значение как разряжающего действия, в котором прожективно допускалось непозволительное, детально и убедительно показано В.И.Жельвисом [Жельвис, 1992], проанализировавшим структуру и функции инвективной (обсценной) лексики, используемой в различных - европейских и неевропейских - лингвокультурных общностях (см. в связи с этим и: Дом бытия, вып. 1, Москва, 1994).

Немаловажным оказывается и то обстоятельство, что ролевая неполнота «факта злостного хулиганства» осложняется (что и следовало ожидать в силу функциональной деформации текстов на естественном языке) оценочным характером признаков, приписываемых «злостному хулиганству» (см. выше). По мнению Е.М. Вольф, «количественная неопределенность составляет важнейшее свойство обозначений оценочных признаков в языке. … если в сфере номинации типичными являются дискретные системы, а недискретность (особенно в номинации предметов) составляет лишь частный случай и обозначается специальными способами…, то в сфере оценки недискретность и количественная неопределенность есть свойство системы, связанное, как представляется, с прагматическими характеристиками оценочных структур и с коммуникативными целями оценочных высказываний» [Вольф. 1985, с. 54]. Следует также учитывать, что в естественном языке исходными являются абсолютные оценки [там же, с. 16], что, в свою очередь, создает видимость их окончательности и доказательности (отсюда демонстративное пренебрежение, явное неуважение, исключительный цинизм, рассматриваемые в качестве вполне доказательных характеристик). Не менее важное значение имеет и спецификация оценок [там же, с. 12-19]: оценка de dicto характеризует высказывание (суждение) в целом, а оценка de re - объект как таковой. Применяя это разграничение оценок к нашему материалу, можно указать, что обвинения в адрес газеты следует считать оценками первого (оценками de dicto: «Необходимо, что Р…» = «Необходимо, что газета… »), а не второго типа (оценками - de re : «Х необходимо имеет свойство У» = «Газета необходимо имеет свойство /-ва/»).

Говоря иначе, оценки первого типа характеризуют (квалифицируют) объект в качестве представителя некоторого класса, а оценки второго - приписывают объекту определенные признаки [Крейдлин, 1994, с. 19-26]. Оценки первого типа следовало бы назвать (опираясь на разграничение атрибутивной и референтной дескрипции, предложенной К.С.Доннеланом) референтными: «…это лишь одно из возможных средств для привлечения внимания к лицу или предмету, причем может быть использовано любое другое средство, позволяющее достичь ту же цель, то есть другая дескрипция или… имя» [Доннеллан, 1982, с. 139], а оценки другого типа - атрибутивными: «…говорящий утверждает нечто относительно того объекта (или лица), который удовлетворяет дескрипции, каков бы он ни был…» [там же, с. 139].

Не следует полагать, что референтные оценки (оценки, позволяющие «… выделить лицо или предмет, о котором идет речь… » [там же, с. 139]) могут использоваться лишь в формулировках такого предварительного «решения», которое предложила Генеральная прокуратура в отношении газеты «Мать». Показательно, например, и дело В.Ю. Поэгли. В приговоре Пресненского муниципального суда ЦАО г. Москвы В.Ю. Поэгли инкриминируется «…умышленное (выдел. мною - Ю.С.) унижение чести и достоинства потерпевшего Грачева П.С., выраженное в неприличной форме… ». Ср. также: В.Ю. Поэгли «… умышленно в неприличной форме оскорбил в средстве массовой информации министра обороны…, дал оценку его личности в явно отрицательной форме, присвоив ему кличку «Паша-Мерседес»…, унизив честь и достоинство Грачева П.С. как гражданина и должностного лица».

Суммируя эти оценки, судья С.В. Говорова выносит решение, согласно которому «действия Поэгли В.Ю. подлежат квалификации по ч. 2 ст. 123 УК РСФСР, поскольку он совершил оскорбление потерпевшего, т.е. умышленно унизил честь и достоинство Грачева П.С. в неприличной форме… При назначении подсудимому меры наказания суд учитывает характер и степень общественной опасности содеянного, его личность и назначает ему наказание в виде исправительных работ».

Попытки Г.М. Резника (Жалоба (в порядке судебного надзора) председателю Верховного Суда Российской Федерации, 25.06.1996г.) и О.Ф. Шишова (экспертное заключение относительно валидности предъявленных В.Ю. Поэгли обвинений) оспорить решение суда оказались неэффективными. И не могли быть эффективными, ибо Г.М. Резник и О.Ф. Шишов ориентировались на использование атрибутивных, а С.В. Говорова - на использование референтных оценок, позволяющих ей считать, что В.Ю. Поэгли дал оценку личности П.С. Грачева «в явно отрицательной форме, присвоив ему кличку «Паша-Мерседес»…», а Г.М. Резнику утверждать, что ««Паша-Мерседес» - заголовок статьи, а не кличка, т.е. прозвище, заменяющее имя, которое носит человек». Это утверждение вряд ли корректно, т.к. прозвище - это «дополнительное имя, данное человеку окружающими людьми в соответствии с его характерной чертой, сопутствующим его жизни обстоятельствами или по какой-либо аналогии» [Подольская, 1978, с. 115], и оно отнюдь не заменяет «… имя, которое носит человек». Но суть установки Г.М. Резника ясна: прозвище нельзя «присвоить». Оно - «присваивается» кем-то (но собирательным) кому-то. Оно - знак включения Х-а в некоторый класс (а не только имя-характеризатор). И самое главное: прозвище может быть как оценкой-мнением, так и оценкой-предположением [Дмитровская, 1988, с. 11], причем «не нуждающиеся в мотивировке сенсорно-вкусовые, психологические и эстетические оценки всегда имеют для каждого конкретного лица статус субъективной истины. Их можно оспорить, но нельзя опровергнуть» [там же, с. 13].

Показательно также и следующее: а) смешение в приговоре двух форм оценок - отрицательной и неприличной («Паша-Мерседес» - это если и атрибутивная, то все-таки отрицательная оценка) В «Московском комсомольце» (16.10.1996г., № 196(17.458), с. 1) опубликована статья ««Доку-членовоз» (деньги нужно вернуть стране, а не раздать родственникам)». В отличие от «Паши-Мерседеса» кличка Д. Завгаева и отрицательна, и потенциально неприлична.; б) использование эвфемистического оборота «лицо, совершившее преступление» (вместо слова «вор»), т.е. использование суперреферентной оценки, отсылающей к некоторому «сверхрасплывчатому» классу деятелей и не менее «сверхрасплывчатому» классу поступков; в) а также использование оценок-предположений в качестве оценок-мнений (потерпевший - о П.С. Грачеве, «характер и степень общественной опасности содеянного», «личность» В.Ю. Поэгли, «умысел» В.Ю. Поэгли).

В деле В.В. Жириновского против Е.Т. Гайдара наблюдаются аналогичные ходы. С одной стороны, С.Г. Кехлеров (заместитель Генерального прокурора Российской Федерации) указывает в своем протесте на то, что «…был представлен сравнительный анализ изречений и идеологических постулатов Жириновского и Гитлера, ряд высказываний истца, которые созвучны фашистской идеологии» (хотя суд не счел возможным принять во внимание этот анализ), а, с другой стороны, в ответе на письмо И.Н. Голембиовскому утверждает: «…анализ научных выводов Гайдара Е.Т. о том, что Жириновский В.В. является политиком фашистской направленности выходит за рамки гражданско-правового спора и на законность судебных постановлений не влияет». Иными словами, в одном случае оценки-мнения квалифицируются как значимые, в другом - как незначимые (незначимой оказывается и экспертиза В.А. Ядова «Содержится ли в произведениях господина В.В. Жириновского идеология фашизма?»), что и позволяет судье Л.И. Быковой квалифицировать слово «фашист» как порочащее честь и достоинство гражданина. К умаляющим честь и достоинство причисляются и высказывания «фашистский популист», «не единственный фашист в нашей стране», «самый популярный фашистский лидер в России», причем первое и третье высказывания «…вызывают традиционно негативный характер». «Логичным» в этой связи оказывается и тот фрагмент Решения, в котором оценкам-мнениям отказывается в значимости: «…характер статьи, журнала правового значения для данного спора не имеет» (хотя именно оценки-мнения позволяют установить объем понятия «фашист»).

Подытоживая все вышесказанное, можно, очевидно, сделать следующие выводы:

Следует различать факт-событие (факт натуральный) и факт вербальный.

Факт натуральный «сюжетно» завершен (в нем конечны и исчисляемы персонажи, их функции, поступки), факт вербальный - «сюжетно» незавершен (виртуален), перифрастичен. Он есть процесс приближения к завершению, реализуемому совокупностью негомогенных речевых средств.

В структуре натурального факта представлена - за счет неоднозначной комбинаторики позиций, ролей и функций - и соответствующая структура оценки.

Структура вербального факта - это виртуальная реальность, неоднозначность которой усиливается с тем, что она в отличие от структуры факта-события, стремится не показать, а оценить себя. Иными словами, вербальный факт - это всегда лишь потенциальный факт : «…В оценочном понятии открытым… может быть тот или иной структурный элемент, но открытой в нем является и структура в целом. В содержание оценочного понятия всегда может быть включен новый… признак, на основании которого предмет относят к множеству, отражаемому данным понятием. Этот вновь выделенный признак может оказаться признаком, входящим в какой-либо структурный элемент, но может быть и признаком, образующим структурный элемент как целое» [Жеребкин, 1976, с. 136].

Литература

Аналитический обзор результатов мониторинга нарушений, связанных с деятельностью средств массовой информации в Российской Федерации (октябрь - декабрь 1995 г.). М., 1996.

Вольф Е.М. Функциональная семантика оценки. М., 1985.

Доннеллан К.С. Референция и определенные дескрипции // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVIII. М., 1982.

Дмитровская М.А. Знание и мнение: образ мира, образ человека // Логический анализ языка. Знание и мнение. М., 1988.

Завалова Н.Д., Пономаренко В.А. Структура и содержание психического образа как механизма внутренней регуляции предметных действий // Психологический журнал. Т.1. 1980, №2.

Жельвис В.И. Психолингвистическая интерпретация инвективного воздействия. Автореф. на соискание уч. степени доктора филол. наук. М., 1992.

Жеребкин В.И. Логический анализ понятий права. Киев, 1976.

Крейдлин Г.Е. Таксономия, норма, оценка // Знак. Сборник статей по лингвистике, семиотике и поэтике. М., 1994.

Сильдмяэ И. Знания (когитология). Таллин, 1987.

Размещено на Allbest.ru