Речевая толерантность в билингвистическом тексте (на материале русскоязычной казахской художественной прозы и публицистики)

Фоновая информация, как правило, имеет разворот, или функциональное представление фонового сигнала [Н.А. Купина]. Слово жуз является фоновым жанроспецифическим сигналом, который многократно разворачивается. Связь между основным вербальным сигналом и разворотом может быть контактной и дистантной. Автор внедряет в сознание читателей множество разворотов, опираясь на различные фоновые знания адресата: Один из многочисленных родов Малого жуза, род кете, заселял земли далеко за Уил. Чтобы добраться туда, надо было миновать два аула (С. Санбаев). Фоновый сигнал жуз сопровождаеется разворотом, сущность которого в уточнении иерархических связей между родо-племенными образованиями: род кете относится к Младшему жузу. Парадигматическая речевая практика толерантности основана на использовании лексических единиц контактных субсфер сферы «Человек и его мир»: жуз, кете - единицы подсферы «Номинации административных институтов»; аул -елиница субсферы «Номинации построек». Автором использована опорная формула казахское + русское (Малый жуз, род кете). Употребление прямого пространственного сигнала далеко за Уил, связано с уточнением национально специфического понятия.

Регулярно в сверхтексте реализуются близкие обеим культурам ценностные смыслы «единение», «общность» - на базе слов русского поля «толерантность». Например: А между тем, подхватив призыв батыров, мелкие отряды сарбазов - мстителей из Младшего. Среднеого и Великого жузов, объединяя свои ряды, на совете воинов выбирали себе вожаков и, очищая родные земли от карательных отрядов джунгар, начинали свое победное шествие (А. Алимжанов). В данном случае слово жуз выступает как субъект уничтожения внешнего врага и поддерживается сильными контекстными партнерами (батыры, сарбазы) из контактной субсферы. Устойчивое словосочетание объединяя свои ряды выражает спасительную для казахской земли идею объединения всех родов и жузов.

Лексические единицы субсферы «Номинации лиц по социальной принадлежности», выступающие как сигналы социальной идентичности, встраиваются в оппозицию свой - чужой, которая основана на сложившейся социально-иерархической системе, представленной оппозицией богатый-бедный. Так, частотный казахизм ак-суек имеет значение «привилегированные круги казахских родов». А. Алимжанов использует фигуральное обозначение людей знатного происхождения (в переводе - «белая кость»). Хотя некоторые исследователи проводят аналогию с русским устойчивым сочетанием голубая кровь, последнее нельзя считать полным эквивалентом казахизма ак-суек, в значение которого входит семантическая доля «по отношению к родо-племенному делению казахов». В контексте реализуется узкоспециализированная семантика, характеризующая национальные представления о социальных различиях людей: Жангир разделил казахов на чернь и ак-суек. Ты тоже давно принадлежишь к ак-суеку, хотя и являешься сыном Отемиса (А. Алимжанов). Использование автором русского историзма чернь сближает взгляд разноязычных читателей на исторически актуальную оппозицию чернь - господа, т.е. «представители привилегированных социальных групп, классов» (ак-суек). Образно-оценочная линейная практика толерантности создается с помощью параллельного оживления внутренней формы русского и казахского слов, обозначающих представителей противоположных слоев общества. Создается образ социально разобщенного общества различий, состоящего из богатых и бедных. Это универсальное противопоставление наполняется внутритекстовыми парадигматически объединенными национально специфическими номинациями лиц по их социальной принадлежности ханы, султаны, баи, бии, ходжи: По Дарханным грамотам Жангира баи, султаны, бии и ходжи отняли пастбища бедных. Разорены аулы, люди лишены земли и крова. Пастбища по берегу Каспия от устья Едиля до устья Жаика отданы канцлеру Безбородко и графу Юсупову. Войсковые атаманы делят нашу землю, как тушу убитой овцы, жирные куски - для генералов, офицеров, султанов, ходжей и ханов, а народу - обглоданные кости (А. Алимжанов). Вторжение в казахскую парадигму русских единиц канцлер Безбородко, граф Юсупов, атаманы, генералы, офицеры не разрушает целостности парадигмотического ряда. Универсальность оппозицииподчеркивает ее вненациональный характер. В следующем контексте писатель использует буквальный перевод казахизма ак-суек на русский язык - «белокостный»: Сегодня в битве примут участие джигиты всех трех жузов, всех враждовавших раньше меж собой племен. Собственно враждовали не племена, а ханы, султаны, как говорят в аулах, «отпрыски белокостных господ» (А. Алимжанов). В сверхтексте формируется динамическая оппозиция, в которой зафиксированы разные виды обобщения. Так, субстантивированное прилагательное бедные, существительные народ, люди (которым по праву принадлежит земля), местоимение наша с притяжательным значением, существительное джигиты передают авторский взгляд на справедливость утверждения: народ - хозяин своей земли. Члены внутритекстовой парадигмы ханы, султаны, бии, ходжи оцениваются общим характеризующим предикатом отпрыски белокостных господ. Последние изображаются автором как алчные расхитители народного богатства (отняли пастбища бедных). Воздейственность усиливается сравнением и метафорой. Речевые парадигматические и линейные практики толерантности соединеняются. Основой диалогического культурного взаимодействия становится, как видно из анализа, дихотомия богатый - бедный, многократно варьируемая в тексте,

В границах национальной картины мира в опоре на определенные стереотипы поведения, традиции, обычаи создаются образы другого/другой. В этом отношении интерес представляет субсфера женского. Образ женщины в сверхтексте многослоен. Наряду с традиционными образами матери, жены, девушки-невесты, встречаем и образ девушки-джигита.

Стереотипный для обеих культур смысл «женщина - надежная спутница, опора семьи» в сверхтексте является опорным. Например: В Макате считали: дом Турлыжана прочен, он держится на сильных и энергичных парнях, которых не так-то легко обидеть в жизни. Четвертым столпом их мира предстояло стать невесткам (С. Санбаев). Использование метафоры четвертый столп мира способствует частичному стиранию граней между оппозицией мужское-женское. Женщина, как и мужчина, является опорой семейного очага.

Традиционный уклад жизни казахов, семейные отношения характеризовались развитым институтом многоженства. Писатель воспроизводит историческую действительность и специфику брачных отношений: Снаружи в юрту долетел визгливый голос байбише, старшей жены Адайбека. - Что родной отец твой приехал? - Голос старухи слышался уже за порогом. - Почему закладываешь сразу двух овец?! В ответ раздался несмелый, оправдывающийся голос токал - младшей жены… (С.Санбаев). Писатель употребляет казахизмы байбише, токал и их русские эквиваленты старшая жена, младшая жена. Внутритекстовая парадигма, объединяющая казахские и русские нолминации, способствует интерпретации национально специфических смыслов. Особенности гендерной ситуации образно воспроихводятся с помощью русских оценочных эпитетов визгливый (голос) - несмелый, оправдывающийся (голос), и помогающих осознать специфику семейных отношений в казахском обществе: на стороне старшей жены больше прав. Речевые практики толерантности (парадигматические и линейные) дополняют друг друга.

Образ женщины-воина, защитника родной земли, частично нейтрализует оппозицию мужского - женского: - Убийцы мудрого Маная и Алпая тогда не ушли от нас безнаказанными. Джигиты-тобыктинцы помогли нам взять их в западню. Никому из карателей не удалось спастись, а шакала Каражала настигла стрела возмездия - стрела дочери Оракбая Сании. Славная девушка под стать любому джигиту (А. Алимжанов). В сверхтексте употребляется окказионализм девушка-джигит, служащий средством нейтрализации оппозиции мужское - женское. Переключение гендерных функций в данном случае изображается на базе описания этих функций с помощью словосочетания стрела дочери Оракбая и устойчивых словосочетаний под стать (любому джигиту), настигла стрела возмездия. Статусные функции мужчины приписываются женщине. Контекст выявляет ограниченность стереотипного представления о женщине как хранительнице очага. Употребление сопутствующей метафоры (шакал Каражал) усиливает образное восприятие героини.

Лексические единицы, входящие в субсферу «Лица по роду занятий» малочисленны, но обладают высокой частотностью. Особо следует выделить культурему беркутчи - «охотник на беркутов». Писатель-билингв передает специфику данного рода занятий, используя единицы с узкоспециализированным значением из контактных лексико-семантических субсфер: Старик переделывал калкан - деревянную раму, которую надевает беркутчи перед тем, как спускаться в ущелье на аркане (С. Санбаев); На левой, более свободной стороне кибитки, стоял тугыр - подставка для беркута, изготовленная из ели. Над ним длинным рядом висели балак бау - поводки из тонкой сыромятной кожи, которые привязывают к лапе беркута и не снимают во время охоты, и кайыс-бау - длинные полуметровые съемные поводки из воловьей шкуры (там же). Осмысление денотативного значения казахизмов осуществляется путем пояснения данных слов. Важно, что значения лингвоспецифических слов объясняются автором в деталях. Так достигается понимание жизненно важного для казахов охотничьего дела, имеющего аналоги в России (например, соколиная охота).

В сверхтексте особую группу составляют лингвоспецифические слова, значения которых охватывают конфессиональный участок картины мира: имам, ходжа, мулла, муфтий, муэдзин, дервиш и др. Слова, входящие в субсферу религиозного, отражают не столько особенности религиозного мира казахов, сколько отношение между верующими и представителями культа: Наделенные неограниченной властью над бедными людьми, над всем, что есть и чего нет у них, эти имамы и ходжи всегда вселяют в душу и сердце бедного степняка смутную тревогу за будущее. Ведь без их молитв нет покоя не только на этом, но и на том свете (А. Алимжанов). На базе малой парадигмы формируется оппозиция имамы и ходжи - («представители религиозного культа») - верующие («люди, чья жизнь и судьба подвластны сильным мира»). Оценочный эпитет неограниченная (власть) способствует критическому восприятию служителей религиозного культа.

Общий взгляд на проблему отношения человека к Богу передает А. Алимжанов: Сказать можно так: хоть и наш Христос, и ваш Аллах, и Будда зюнгарский - разные боги, а мужики-то считай, все одно схоже живут - один у барина землю пашет, другой у бая коней пасет, а третий у хунтайджи и нойонов под плетью пляшет. Вот выходит, что воля-то у тебя тогда, когда под тобой конь хороший и сабля острая в руках. В приведенном микротексте оппозиция свой - чужой конкретизируется местоимениями наш / ваш, которые являются сигналами коллективной (в данном случае - религиозной) идентичности. Однако речевые практики толерантности способствуют сглаживанию резкого противопоставления нашего и вашего. Наш / ваш - сигнал религиозной идентичности. Автор использует лексические варианты для обострения одной и нейтрализации другой (богач - бедняк) оппозиции. В трехкомпонентной внутритекстовой парадигме номинации барин, бай, хунтайджи употребляются какключевые номинации, сближающие мировоззрение бедняков трех народов. В тексте используется сопутствующая метафора под плетью пляшет, способствующая образному восприятию доли бедняка. В более широком контексте устанавливается прямая перекличка с русской пословицей «На бога надейся, да сам не плошай». Таким образом, художественная интерпретация религиозных различий погружается в мир народной мудрости: центральное место в этом мире занимает человек - его воля, ум и душа.

Субсфера религиозного формирует конфессиональный участок картины мира. Вырабатывается отношение к чужой религии как иному, как особой сфере духовной жизни народа. Осмысление культовых реалий и ритуалов - одна из граней толерантного взаимодействия культур.

Мир человека - это вещный мир, объединяющий все, что связано с рукотворной деятельностью человека. С этой точки зрения интерес представляют субсферы, включающие наименования построек, а также посуды, домашней утвари, пищи, напитков, одежды и обуви и др.

Известно, что типовое жилище отражает и народное мировосприятие. Это особый микромир, в котором проявляется не только специфика быта и уклада жизни, но и менталитет. Для казаха-кочевника таким жилищем была юрта. Выборка из романов А. Алимжанова и С. Санбаева образует сверхтекстовой вертикальный парадигматический ряд: бакан, бельдеу, кереге, туырлык, шанырак, уыки, включающий шесть единиц. Данные лингвоспецифические слова не имеют лексических соответствий в русском языке. Поэтому писатели вводят их в текст с пояснением: Узнав Адайбека и старика Толепа, подъезжающих к отаре, Оспан подвернул вожжи под бельдеу - аркан, которым опоясывают юрты, и поспешил навстречу гостям, приглядываясь к ним, чтобы узнать настроение хозяина (С. Санбаев); В юрте не жарко. Туырлык со всех сторон был подвернут (в сноске: туырлык - «наружная кошма юрты») (С. Санбаев).

Описание юрты, ее местоположения говорят о степени достатка хозяев. Например: Просторная шестикрылая юрта Адайбека, покрытая осенью не нарядным белым, как недавно летом, а теплым светло-серым войлоком, находилась в центре большого аула. Рядом с ней две юрты его старших жен, потом две хозяйственные юрты, и уже вокруг них располагались родственники, строго соблюдая все родственные линии и отношения. В рваных, прокопченных маленьких юртах и шалашах жили семьи бедняков (С. Санбаев). Разрабатывается универсальная оппозиция богатые-бедные, определяющая социальное положение обитателей юрты. Парадигматический ряд видовых наименований юрты, включает привычные для русских слова (ср.: юрта, шалаши). Оценочные эпитеты просторная, шестикрылая - с одной стороны, рваные, прокопченные, маленькие - с другой, характеризуют социальное положение хозяев жилища.

Важно отношение современников к юрте как к жилищу: Каркас юрты был почти готов. Нагима поглядывала на Галимжана одобрительным взглядом: не каждый молодой человек умел сегодня так ловко ставить юрту. Одни считали это занятие недостойным себя, другие относились к юрте с явным пренебрежением, третьим - просто недосуг (С. Санбаев). Оценочные эпитеты одобрительный, недостойный передают отношение человека к юрте. Одобрение или же высокомерное неприятие, равнодушие - суть проявления толерантного/интолерантного взгляда на культуру предшествующих поколений.

Для русских юрта - это экзотизм. Образ юрты, который создается в билингвистическом сверхтексте, позволяет понять особенности кочевой жизни, отношение казахов к миру.

Особый интерес представляют лингвоспецифические слова, входящие в субсферу «Наименования пищи, напитков и традиций гостеприимства». В сверхтексте широко представлены обозначения национальных блюд: Казы и жая, жент и баурсаки, сочный курт, иримшик, тающий во рту, всевозможные блюда из дичи, рыб и отменной баранины, фрукты и яства - все везли караванами в ставку (А. Алимжанов). Парадигматический ряд лингвоспецифических номинаций, связанных общей семой «блюда», включает шесть однородных единиц. Несмотря на то, что писатель не разъясняет значения каждого культурно специфического слова (например, баурсаки - «национальное блюдо: куски кислого или пресного теста, жаренные в масле, сале»), родовое наименование блюда и русское устойчивое образное сочетание таять во рту создают базу для адекватного восприятия казахского застолья.

Частотным в сверхтексте является слово бесбармак - «национальное блюдо (вареное и крошеное мясо с прибавлением к навару муки, круп)»: Что, тамыр, испугался? - справился дюжий казак, забрасывая повод на луку коня.- Скажи жене, пусть готовит бешбармак. Казак хорошо изъяснялся по-казахски, и произношение у него было правильным, видно, из тех, кто родился и вырос в степи (С. Санбаев). В данном случае автор подчеркивает одобрительное отношение русского человека к блюду казахской кухни. Интересно, что русский ждет, когда приготовят бешбармак. Такое произнесение слова привычнее для русского уха. Этнографические детали не являются самоцелью. Напротив, авторы стремятся уловить культурную общность народных традиций. Так, многократно встречаем описание застолья, которое сопровождается беседой и пением. Например: Трое сидели за дастарханом. Крепкий сон, бесбармак и чашка кумыса вернули силы Курмашу. Давно было покончено с едой, но разговор не клеился. Зарбай - человек не очень-то разговорчивый - не знал, чем занять гостя. А Курмангазы был тоже не из многословных. Ему захотелось взять домбру и сыграть песню благодарности (А. Алимжанов). При описании ритуала казахского застолья использованы описательно-интерпретационный и денотативно-оценочный способы, детализирующие специфику данного ритуала. Писатель-билингв показывает, что пища важна не сама по себе. Она не только насыщает, доставляет личное удовольствие, но и позволяет отвлечься от обыденного, побеседовать, послушать приглашенного музыканта, утолить голод незнакомого путника, угостить друзей. Поэтому непосредственно к группе наименований блюд, напитков примыкают слова и стереотипные выражения, обозначающие особенности казахского гостеприимства.

Читатели билингвистического текста знакомятся с казахскими традициями: в текст вводятся фрагменты ритуала: Четверо всадников направились к юрте Адайбека. Навстречу вышли двое джигитов, помогли сойти с коней. Калима встречала гостей низким поклоном (С. Санбаев); Скрывая злобу и соблюдая степной обычай, Акбай пригласил Узака сойти с коня, войти в юрту (А. Алимжанов). В приведенных эпизодах репрезентируются ситуации ритуалов встречи и приема гостей. Приметы ритуалов национального гостеприимства позволяют проникнуть в жизненное пространство кочевого народа, осмыслить законы и обычаи бытовой культуры, способствующие сохранению социальной общности, упрочению своего круга и установлению внешних контактов, в частности, с русской культурой, в которой гостеприимство является одобряемой ценностной категорией.

Субсферы, объединенные в разветвленную сферу «Человек и его мир», отражают ценностные предпочтения казахов-кочевников, их отношение к человеку, его занятиям, административным институтам, верованиям, их представления о предназначении человека. Выявляются различные уровни идентичности: этническая идентичность, связанная с осознанием принадлежности к определенному этносу, социальная идентичность, формирующая иерархическую систему отношений, основанную на родо-племенном делении общества, профессиональная идентичность, основанная на глубоком осмыслении значимости для казахского народа определенных видов трудовой деятельности, гендерная идентичность, выступающая как знаковая в формировании мужского и женского начал.

Парадигматически организованные единицы каждой отдельной группы упорядочивают представления читателя о бытовой культуре народа. Для русского читателя отдельные участки человекозначащей сферы, воссоздаваемые писателями-билингвами, окажутся узнаваемыми; другие участки данной сферы будут осознаны как специфические, подчиненные условиям жизни казахов. Во всех случаях принцип соединения разновидностей речевых практик толерантности способствует адекватному восприятию изображаемого. Принятие одним народом целесообразности вещной основы существования другого народа, приобщение к другой культуре - важнейшее условие толерантного взаимодействия.

В разделе «Сфера "Природа"» описывается лексический состав субсферы явлений природы и земной поверхности, субсферы зоосемического, субсферы растительного мира. Например, в тематическую группу «домашние животные и связанные с ними реалии» субсферы зоосемического входят лингвоспецифические слова, именующие коня: тай - «годовалый жеребенок»; сауран - «порода выносливых саврасых коней»; аргамак - «рослый конь кровной породы»; айгыр - «жеребец-производитель»; тулпар - «сказочный быстроногий конь-скакун» и др. Писатели вводят соответствующие казахизмы разными способами. Пояснения нередко даются в виде сносок, как, например, в романе А. Алимжанова: Сеит держал в поводу уже оседланных коней. И гнедой донен Сеита и кунан Акбас выглядели отдохнувшими и, навострив уши, беспокойно топтались на месте, то и дело поглядывая туда, где скопились всадники (в сноске: донен - пятилетний конь; кунан - конь-трехлетка). Автор использует перевод денотативного значения казахизма на русский язык при помощи русского родового обозначения и конкретизации, позволяющей акцентировать важность видо-возрастных казахских номинаций.

Казахи-кочевники с давних пор культивировали домашних животных. Отсюда множество реалий, связанных с животноводством и верховыми животными, и соответствующих номинаций. Особый интерес представляет слово аран - «приспособление в виде острых кольев (обычно из камыша) для ловли сайгаков». В контексте это слово приобретает дополнительные смыслы и в ряде случаев - отрицательную коннотацию. Об этом свидетельствуют метаязыковые комментарии: Аран - жуткое слово. Оно означает нечто жесткое, всепоглощающее, ненасытное. У казахов есть страшные проклятия на этот счет. «У него разверзся аран», - говорят о ненасытном хапуге. «Он не остановится ни перед чем, он может зааранить человека», - говорят о жестоком, озверевшем человеке, оголтелом клеветнике, предателе (А. Алимжанов). Употребление образных оценочных высказываний, косвенно передающих отношение к данному понятию, связано со стремлением писателя передать его специфику. Оценочные эпитеты жесткое, всепоглощающее, ненасытное способствуют формированию устойчивого отрицательного отношения к кому-то или к чему-то. Обращает на себя внимание высказывание-рефлексив [И.Т. Вепрева], помогающее уловить коннотативные приращения, сопровождающие денотативное значение. А. Алимжанов использует казахский корень для образования глагола зааранить, демонстрируя зловещий смысл, соотносимый с русским синонимом заарканить, который, однако, не имеет аналогичных казахскому аналогу вторичных значений. Контрастивность понятий очевидна.

В субсферу «Растительный мир» входят наименования растений, отражающих специфику степного края: саксаул, терскен, жусан, изен, чий, курай, шагыр, карагай, караган, биюргун, кияк. Использование в сверхтексте парадигматического ряда казахских наименований, связанных общей семой «растение», включает шесть единиц и определяется спецификой изображаемого ландшафта. В одном микротексте могут реализовываться контекстно и дистантно расположенные казахизмы; иногда употребляется отдельная номинация, образное содержание которой раскрывается с помощью русской параллели, обладающей яркой внутренней формой. Например: алабота, эбелек, канбак, коппек, биюргун, шагыр: Позднее на островках дальних солончаков находил он (Мырзагали) мелколистый алабота - любимую траву верблюдов; подальше к северу, у песков, заготавливал колючки: эбелек и канбак. К концу лета старик рубил мотыгой куст. За кустом серебристый коппек - лучший корм для скота и превосходное топливо зимой. И осенью, наконец, наступала пора биюргуна - самой распространенной солянки в степи, и пахучей полыни, потерявшей горечь после долгих белых дождей (С. Санбаев); Здесь рос шагыр - трава сабельник, сухие стебли его и сейчас вырывались из толщи снега, овцы старались добраться до низа густой поросли (С. Санбаев). Автором используются разные способы пояснения значений лингвоспецифических слов. Особо подчеркиваются важные для понимания данного участка мира родо-видовые отношения; акцентируются возможности применения тех или иных растений. Например: алабота - трава верблюдов. Русский функциональный аналог колючки употребляется как родовое наименование, указывающее на то, что казахи различают и специально именуют виды колючек (эбелек и канбак). Причина такой дифференциации, в том, что верблюды предпочитают определенные виды колючих растений. В контексте наличествуют прямые темпоральные сигналы (к концу лета, осенью, зимой) и пространственные сигналы (в степи, на островках, к северу), обеспечивающие точность реализации линейных денотативных речевых практик толерантности.

В сверхтексте использованы национальные слова, которые обладают глубоко специфическим символическим смыслом. Символические значения основываются на ассоциациях и никак не эксплицированы в лексеме [З.Д. Попова, И.А. Стернин]. Так, например, подчеркивается, что для казахов жусан, карагач - символы родной степи, родины: Запахом жусана пропитана вся степь, все дороги рабов и батыров (А. Алимжанов). В сверхтексте устанавливаются межнациональные параллели символов: Одинокие карагачи подобны Саяку, они готовы к битве со зноем и бурей, чтобы защитить своей тенью всю зелень клочка земли, на которой растут сами. Потому, наверное, вполне естественно, что дерево с шершаво черным стволом, с жесткими, густыми зелеными листочками, дающими плотную тень, казахи считают символом своей земли, как русские - березу, ливанцы - кедр (А. Алимжанов). Употребление ряда казахских и русских образных номинаций жусан. карагач, береза, кедр, а также сопутствующих сравнений (типа карагачи подобны Саяку), позволяют образно представить специфику того или иного ландшафта. Образный параллелизм исследуемого сверхтекста прямо устанавливает лингвокогнитивную близость мировосприятия как фундаментальную основу межнациональной толерантности.

Проведенный анализ сверхтекста, обладающего яркой билингвистической стилистикой, позволил предложить типологию речевых практик толерантности, которые в общем виде подразделяются на парадигматические и линейные.

Парадигматические практики толерантности

На уровне отбора языковых единиц действует парадигматический принцип: для осуществления механизмов толерантности автором отбираются когнитивно определенные единицы лексико-семантических сфер и субсфер. Эти единицы образуют внутритекстовые вертикальные объединения национальной лексики.

Внутрисверхтекстовые сферы и субсферы, сформированные на основе национальной казахской лексики, сопоставимы с параллельными системами и подсистемами русской языковой картины мира. Последнее обусловливает возможность интерпретации национально специфических смыслов средствами русского языка и использование опорной для речевых практик толерантности билингвистической формулы казахское + русское.

В высказывании и микротексте порционно реализуются участки парадигматических объединений национальной лексики с возможными включениями русских номинаций, объединений русской лексики с возможными включениями казахских номинаций.

В сверхтексте и тексте осуществляется исчерпывающая реализация внутрисловной парадигмы казахского языка; исчерпывающая реализация внутрисловной парадигмы русского языка. Не исключаются текстовые и сверхтекстовые приращения.

Линейные речевые практики толерантности подразделяются на денотативные и образно-оценочные.

Денотативные линейные практики тоерантности

Погружение соответствующего национально специфического понятия (понятий) в конкретный темпоральный и /или пространственный контекст: в высказывании и микротексте тексте наличествуют прямые или косвенные сигналы времени и/или пространства.

Интерпретация национально специфического понятия (понятий) в пределах универсальных оппозиций, главной из которых является оппозиция свой - чужой, многократно варьируемая в тексте.

Интерпретация национально специфических понятий на фоне русских слов (единение, согласие, братство и др.), в значении которых закреплены семы, непосредственно относящиеся к универсальному общекультурному концепту «толерантность».

Употребление в одном высказывании слов-казахизмов, относящихся к контактным когнитивным субсферам одной семантической сферы при поддержке русских слов, обозначающих то или иное смежное понятие. Данная линейная практика направлена на формирование в сознании читателей межпарадигматических связей.

Интерпретация национального понятия с помощью русских родо-видовых номинаций.

Толкование денотативного значения казахизма с помощью русского эквивалента или русского функционального аналога.

Образно-оценочные линейные речевые практики толерантности

Употребление русской метафорической номинации, позволяющей образно представить и конкретизировать интерпретируемое понятие, а также сопутствующих метафор и сравнений, создающих образный фон восприятия национально специфического понятия.

Употребление эпитетов русского языка, задающих образно-оценочное восприятие национально специфического понятия (понятий).

Употребление стереотипных и нестереотипных оценочных средств русского языка, прямо или косвенно передающих отношение к номинируемому понятию (с преобладанием средств косвенной передачи оценки). коммуникативный толерантность русскоязычный казахский

Параллельное использование внутренней формы русского слова и казахского слова для образного представления универсальной оппозиции свой - чужой и её вариантов.

Употребление русских и/или казахских устойчивых образных единиц, в том числе поговорок и пословиц, а также текстовых извлечений из русского и/или казахского фольклора, способствующих осмыслению национально специфического понятия (понятий).

Денотативные и образно-оценочные линейные речевые практики толерантности могут соединяться. Об этом, например, свидетельствует частотность описательно-интерпретационного и денотативно-оценочного способа изображения национального ритуала и условий деритуализации.

Регулярность реализации речевых практик толерантности в разных комбинациях способствует нейтрализации очагов напряжения, возникающих при восприятии читателем инокультурной информации. Речевые практики толерантности обеспечивают понимание этой интонации, приобщение читателя к другой культуре или углублённое освоение ценностей и установой своей культуры. Для проверки досоверности полученных типологических результатов в последующих разделах работы осуществляется наложение этих результатов на язык билингвистических художественных текстов наших дней и на язык русскоязычной казахской публицистики.

В разделе «Речевые практики толерантности в тексте современного билингвистического романа» рассматриваются конкретные практики толерантности, актуализированные в романе Шахимардена «Скрытый хан». Автор основывается на системно-парадигматическом принципе отбора национальной лексики, набор которой оказывается беднее, чем в исторических романах предшественников.

В русскоязычную ткань текста внедряется, например, четырёхкомпонентная внутритекстовая парадигма хан, султаны, беки, бии: Султаны, беки, бии, не смея оглядеться, все же переглядывались, от молчания хана затрепетали еще сильнее и чернее. Сопутствующая метафорическая конкретизация (затрепетали чернее), создаёт образный фон восприятия специфики социальных отношений в казахском обществе. Соединение парадигматической и образно-линейной речевых практик толерантности подтверждает наличие речевой системности.

В романе Шахимардена встречаем полный парадигматический ряд русских номинаций, связанных общей семой «родственные отношения», включающий пять единиц: отец, матушка, дочь, брат, невеста: Когда-то отец был дружен с одним из султанов из оренбургской степи. Вот и решил с матушкой женить меня на его дочери. Надо сказать, что предназначенная мне невеста была влюблена в моего брата и писала ему часто в это время нежные послания. Сильным контекстным партнёром, поддерживающим билингвистический стилевой облик микротекста, является национальное слово султан, принадлежащее контактной субсфере, включающей номинации лиц по национальной принадлежности.

Наблюдается формирование малой парадигмы с экспансией русской единицы: Хранителями заповедей адата были и есть бии, выборные судьи из числа родовых грамотеев. Двудоминантная парадигма бии - выборные судьи основана на опорной для речевых практик толерантности формуле казахское + русское.

В анализируемом тексте реализуется базовая внутрисловная парадигма. Активно проявляет многозначность лексема батыр: Слово «батыр» стало обозначать уже не могучего силача, размахивающего своим оружием только по своей прихоти, а воинское звание, равное званию запорожских полковников. Под батырами ходило иногда до 10000 постоянно вооруженных всадников, подчинявшихся одним законам и одной воле, как и сами батыры. Наблюдаем реализацию значений «силач» и «воинское звание». В другом случае актуализируется значение «сказочный герой»: Поездка обещала быть со всех сторон приятной, да беда была в том, что мой поляк сразу же заговорил о героических легендах и сказаниях, при этом выпытывал из меня все, что я знал о батырах (там же).

В тексте действует принцип контрастного расположения национальных и русских лексических единиц. Варьируется оппозиция свой-чужой, например, активно используется образ внешнего врага: Хан Аблай тут же двинулся на восток и после продолжительной, но упорной борьбы вытеснил китайцев за Малый Алатау, и казахи вновь заняли свои исконные места. По одну сторону оказываются хан, казахи, по другую - китайцы.

Прямой пространственный сигнал (Малый Алтай) обеспечивает документальность повествования. Линейная практика толерантности, основанная на погружении национальной информации в реальный темпоральный и пространственный мир, выполняет жанрообразующую функцию: Зима 1853 года, первая зима, проведенная русским отрядом за Или, была самая жестокая, какой не припомнят аксакалы.

Регулярно включаются в текст фрагменты ритуалов, способствующие осмыслению специфики лингвистической номинации: Мусабай, как и было положено, по приходу в Кашгар первым делом посетил аксакала, передал ему рекомендательное письмо от своих влиятельных знакомцев из Кокандского ханства. Сочетания типа как и было положено, первым делом посетил аксакала акцентируют ритуализированность почтения по отношению к старшему по возрасту.

Внедрение ритуала сосетается с элементами деритуалазации, которая, в частности, основана на нейтрализации оппозиции богатый - бедный: Преданным другом хана Тауке был батыр Алдияр, сидевший всегда рядом с ханом с правой стороны.

Оценочное восприятие лингвоспецифических слов нередко формируется на базе образно-оценочной линейной речевой практики толерантности: Суд шариата муллы Коканда превратили в фарс, трактуя суры корана и изречения Мухаммеда как им вздумается или как угодно стоявшему выше чиновнику. Отчасти из корыстолюбия, отчасти из-за невежества. Я встречал азиатских святош, не умевших вообще читать, но бойко водивших пальцами по страницам святой книги, причем по верхней строке справа налево, по нижней - слева направо. Слова и словосочетания корыстолюбие, невежество, как вздумается, водивших пальцами…слева направо, не умевшие читать, содержащие направленные оценки, разрушают образ муллы человека честного и образованного и стереотипное представление о справедливости суда шариата. Данная речевая практика используется с целью разрушения культурных стереотипов.

Современный писатель-билингв использует основные типы речевых практик толерантности, разаботанных классиками художественного билингвизма. Реализуется также комбинаторный принцип, предполагающий соединение разных практик в одном высказывании и микротексте. Несмотря на то, что набор разновидностей речевых практик толерантности оказывается неполным, есть основания говорить о том, что стратегически используемые писателями языковые средства способствуют формированию внутрикультурного и межкультурного диалога.

В главе 4 «Речевые практики толерантности в русскоязычной казахской публицистике» выявляются механизмы формирования толерантного межкультурного диалога в публицистическом тексте. Структуру данной главы определяет круг проблем, рассматриваемых публицистом и непосредственно связанных с авторской стратегией толерантности: это проблемы национальных традиций, национальной и конфессиональной идентичности, национального искусства.

В главе в проекцию на стратегию толерантности рассматриваются особенности публицистической картины мира, преломляющиеся в текстовых категориях автора и адресата, оценочности, интертекстуальности, времени и пространства.

Публицистическая картина мира отличается от картины мира художественной. Если художественное произведение всегда условно (автор отображает действительность, включая определенную долю вымысла, образно интерпретируя реальные события и факты), то публицистическому тексту свойственны такие качества, как «документальность, подлинность рисуемой картины» [Г.Я. Солганик].

Особо следует сказать о категории адресата. Можно говорить о том, что адресатом публицистического текста является казахстанец, который живет в поликультурном пространстве. Идентификатор казахстанец объединяет всех жителей Казахстана независимо от этнической принадлежности. Семантика данного слова на первый план восприятия выдвигает гражданскую идентичность, объединяющую людей по геополитическому признаку. Слово образовано по аналогии с лексической единицей россиянин [И.Т. Вепрева, Н.А. Купина]. Его употребление способствует формированию толерантного отношения к человеку другой этнической принадлежности, другой культуры, другой веры. Для граждан Казахстана средством межнационального общения является русский язык. Публицист, отражая средствами русского языка реальную ситуацию, сложившуюся в постсоветском Казахстане, стремится объединить читательскую аудиторию. Его читатель - это гражданин Республики Казахстан. Казахстанец - это знак гражданской и бикультурной (поликультурной) идентичности. Само слово

Категория оценочности в публицистике имеет ряд отличий. В художественном тексте оценочность можно характеризовать как преимущественно опосредованную. В публицистике же реализуется прямая оценочность [Г.А. Бессарабова, Г.М. Васильева, Н.И. Клушина, И.П. Лысакова, Л.М. Майданова, Т.В. Матвеева, Н.А. Николина, Г.Я. Солганик и др.].

В современной казахской русскоязычной публицистическе, складывающейся в обстановке билингвизма и бикультуры, оценочные установки корректируются относительно стратегии толерантности, направленной на сохранение естественного билингвизма и бикультуры. Репродуцируя выработанные временем культурные практики толерантности, публицист определяет речеповеденческие модели, способствующие формированию межкультурного толерантного взаимодействия в наблюдаемых жизненных ситуациях.

В разделе «Речевые практики толерантности и осмысление острых современных проблем» выделяется проблематика, порождающая билингвистическую форму и бикультурное содержание текста, определяется стратегия публициста, направленная на формирование межкультурного толерантного взаимодействия, выявляются речевые практики толерантности, используемые в публицистическом тексте. Отмечается, что при освещении текущих проблем собственности, вступления Казахстана в ВТО и др. билингвистическая стилистика оказывается невостребованной.

Освещая бикультурную проблематику, журналист, опираясь на лексические, образные средства русского языка, воспроизводит национальный культурный сценарий, в котором отражается история, психология поликультурного общества. Публицист рассказывает о проблемах, затрагивающих всех читателей, независимо от их этнической и конфессиональной принадлежности, пропускает эти проблемы через историю народа, устанавливает связи между прошлым и реалиями сегодняшнего дня. Обращение к истории стимулирует употребление пластов национальной лексики и фразеологии. Естественно стремление авторов к проблемам национальной идентичности своего круга. Публицист рассматривает идентичность по разным направлениям, отбирая ценностные понятия, связанные с осмыслением личной и групповой идентичности. Обращение к историческим личностям, лицам, связанным с культурной, интеллектуальной деятельностью, помогает читателю, осмысляя прошлое, осознать корни национальной самобытности.

Проблема религиозной идентичности как важной составляющей идентичности национальной приобретает особую актуальность в современном публицистическом тексте. Интерес к данному вопросу связан с возможностью открыто говорить о некогда запретных темах, по-новому осмыслить проблему свободы выбора вероисповедания.

Круг проблем, связанных с национальной идентичностью, определен бытом, укладом жизни, обычаями, традициями народов поликультурного общества. В поле зрения журналиста - специфика жизни людей, живущих бок о бок не одно десятилетие. Читателю интересно и все то, что касается не только его культуры, обычаев, традиций, но и культуры рядом живущего человека. Публицист стремится к расширению когнитивной эрудиции читателя-казахстанца, применяя тактику прямооценочной характеризации, вводит оценочно определенные новые знания и тем самым повышает культурно-фоновую компетенцию читателя. Национальная лексика вводится в текст в соответствии с освещением той или иной проблематики. Следует отметить, что национально маркированные лексические единицы отбираются из тех же сфер, что и в билингвистическом художественном тексте, однако их удельный вес в публицистическом тексте значительно ниже, чем в тексте художественном. Функциональное назначение национальной лексики в публицистическом тексте связано с выделением специфического, особо структурированного культурного пространства, которое должен освоить читатель, испытывающий потребность в активизации живого внутрикультурного и межкультурного диалога.

В разделе «Грани идентичности» представлены формы проявления билингвизма и бикультуризма при рассмотрении журналистом проблем, связанных с личной и групповой идентичностью, определением своего круга в обществе различий, вопросов, определяющих отношение человека к религии; выявлены речевые практики толерантности, используемые публицистами. В публицистических текстах активно используются лексические единицы из субсферы «Номинации лиц по социальной принадлежности»: хан; султан, торе, бай, бий, эмир, халиф. Несмотря на усеченность внутритекстового ряда, ощущается действие стратегического принципа парадигматического отбора национальной лексики. Слова хан, султан употребляются в узкоспециализированном значении, которое закреплено в казахском языке: хан - «лицо, стоящее во главе жуза, орды (нескольких племен)»; султан - «глава рода»: Молодой Даулеткерей вошел в круг родовых султанов и правителей и стал одним из приближенных хана Жангира (Букейханов). В контексте отмечено употребление в одном высказывании национального слова (султан) и русского прилагательного (родовой), относящихся к контактным субсферам. Смещенная сочетаемость (по-русски нельзя сказать родовой султан) обращает внимание читателя на необходимость достоверной трактовки исторических реалий.

Обращаясь к проблеме национальной идентичности, публицисты напоминают читателю о специфике родственных отношений в казахском обществе. В казахском языке обозначения родственных отношений отличаются большей детализованностью, чем в русском. В публицистическом тексте встречаем следующие наименования лиц по родственным отношениям: женге, байбише, токал, апа, куйеу бала. Читатель знакомится с национальной спецификой родственных отношений: По старой доброй традиции кочевников-степняков сыновья одного отца от разных матерей считаются родными братьями. Поэтому все мы, дети, уважали и почитали Бопежана-ата, а выяснять, кем он нам доводится, никому и в голову не приходило. Наверное, это правильно! Это мудрая, уходящая в прошлое, многовековая традиция казахов (Кудайбергенов). Парадигматический ряд русских номинаций лиц по родственным отношениям (сыновья, отец, братья, мать) включает лингвоспецифическое слово ата, эксплицирующее специфику родственных отношений в казахском обществе. В следующем контексте писатель использует формулу русское + казахское как опорную речевую практику толерантности. Эта формула охватывает сочетания морфем и слов: В то же время жены дяди Бижана и Мурата, тоже мои женгешки, но по возрасту годившиеся мне в матери, с ходу присвоили мне новое имя - «Емельян». Не знаю, почему. Может, потому, что в этих краях когда-то с давними предками здешних казаков разбойничал непокорный власти Емельян Пугачев! (там же). Слово женгешки, образованное от казахского корня с помощью русского суффикса оценки, передает доброжелательное отношение к женам дяди, актуализирует характеризующий включенный в предметностный атрибутивный смысл «веселые, сохраняющие озорство и юмор, несмотря на возраст». Сигнал бикультуры - собственное прецедентное имя (Емельян Пугачев). Оценочный глагол разбойничал дегероизирует сложившееся в советское время стереотипное представление о Пугачеве как народном мстителе. Пространственный сигнал в этих краях указывает на совместность существования двух народов. Наблюдаем соединениее парадигматических и линейных практик толерантности.

Особо современными журналистами разрабатывается проблема религиозной идентичности как части национальной идентичности. Интерес к религиозной тематике объясняется изменениями в собственно культурной среде, которые воплощаются в языке. В Казахстане возрождение мусульманства проходит постепенно. Сам процесс лишен фанатизма и не является всеохватывающим. Обращение к истории позволяет выявить корни религиозности казахов. Публицисты обращаются к истории формирования ислама на территории Казахстана: Ислам появился на нашей территории очень рано. Часть кыпчаков (наименование рода), населявших побережье Сырдарьи, добровольно приняли мусульманство еще в 8 веке. Однако параллельно существовало и множество других верований. Только в 14-16 веках мусульманство стало формирующей религией в нашей степи (Джалилова). В тексте наличествуют прямые темпоральные сигналы (в 8, 14-16 веках), прямые и косвенные пространственные сигналы (побережье Сырдарьи, в степи), способствующие погружению читателя в ретроспекцию. Используется национальная лексика, относящаяся к контактным когнитивным субсферам (ислам, мусульманство - к субсфере религиозного; кыпчаки - к субсфере номинаций лиц по социальной принадлежности. В журнальном и газетном текстах активно используется религиозная лексика: имам, ходжа, мулла, муфтий, сура, аят, намаз, мечеть, шариат, коран, медресе. Данные лингвоспецифические слова употребляются как историзмы, возвращающиеся в активный запас казахского языка. Интерес для читателя представляет описание ритуала погребения по мусульманским обычаям: Бактыгали взял на себя обязанности главного организатора по духовной части. Пригласил имама мечети, который со своим помощником по всем мусульманским законам обмыл, одел Кулжана в белый саван, прочитал все необходимые по этому случаю суры из Корана. Неграмотного Кулжана, который не знал ни одной суры, ни одного аята (главы из Корана), проводили в последний путь как истинного мусульманин6а, по законам шариата. (Кудайбергенов). Речевые практики толерантности обеспечиваются соединением описательно-интерпретационного и денотативно-оценочного изображения национального ритуала. Публицист обращает внимание на детали, особо важные в мусульманском ритуале похорон как культурной традиции. Человека провожают в последний путь с соблюдением ритуала независимо от того, был ли он верующим, соблюдал ли все установленные для мусульманина обряды.

Сегодня, как и в прошлом, остро стоит проблема принадлежности казахстанца к различным конфессиям. В очерке о влюбленных, решивших соединить свои судьбы, ставится проблема выбора: любовь или вера? Отступничество от своей веры и переход в другую мог определить их судьбу: Дело шло к женитьбе. Родители невесты ожесточенно сопротивлялись. Мол, какой позор и посмешище. За бусурмана дочку не выдадим! Лучше убьем ее или обоих вместе. И тут был найден хитроумный выход из создавшегося сложного положения. Актай должен принять христианство. В общем, сменить веру. На первый взгляд, вроде бы ничего в этом нет особенного. Но это только на первый взгляд. Сменить религию - дело серьезное и нешуточное. Любовь или вера? Актай выбрал первое. Его торжественно привели в церковь. При всеобщем обозрении и стечении православного люда Актая крестили. Батюшка, гнусавя, пропел: - Отныне и до конца жизни своей ты, сын мой, в миру будешь Торговин Николай Иванович!; Когда умер Актай, плачущий сын первым делом кинулся к Нагимжану. Может быть, перед смертью Актай просил сына, чтобы его похоронили по казахским обычаям, и поэтому тот прибежал к Нагимжану за советом. Недаром в народе говорят: «?ке? ?лгенде айтпаса? да, к?мгенде ?алай айтпайсы?! - Можешь скрыть смерть отца, а как скроешь его похороны!». А Нагимжан, не имея права на самоличное решение, спросил совета у местных аксакалов. Мнения разделились. Я до сих пор не знаю, по каким обычаям - мусульманским или христианским - отправился в последний свой путь Актай, Торговин Николай Иванович (Кудайбергенов). Формируется актуальный вариант оппозиции свой-чужой, определяющий отношение человека к религии (мусульманской или православной). Прямооценочные высказывания выражают точку зрения представителей конфессиональных групп, исповедующих разные религии. Понятно отношение автора к проблеме вероисповедания: сменить религию - дело серьезное и нешуточное. С точки зрения православного выдавать замуж дочь за басурмана («иноверца») - позор и посмешище. Данное высказывание определяет коллективный интолерантный взгляд на представителей другой веры. Актай должен принять христианство - выход из… положения. Ясна и позиция мусульман, в чьих глазах Актай, сменивший веру, оказался предателем. Прием параллельного употребления казахской пословицы и ее буквального перевода на русский язык передает образно-оценочное восприятие проблемы выбора представителями мусульманской веры. Ритуал, внешние детали и вынужденная масочность (после принятия христианства Актай становится Торговиным Николаем Ивановичем) не означают органического принятия чужого (просил, чтобы его похоронили по казахским обычаям). Журналист обнажает проблему толерантности в обществе религиозных различий. Конфессиональная идентичность не привязана к проживаемому дню. Это проблема жизненного выбора. Не случайно автор, повествуя о событиях советского времени, когда в атеистическом государстве религиозное начало не получило широкого распространения в массовом сознании, раскрывает важнейшую грань конфессиональной толерантности: свободу выбора веры. Человек вынужденно принимает другую веру, но не приобщается к ней душой. Ритуал - внешняя оболочка, скрывающая душевный разлад. Внутренняя жизнь человека раздваивается. В аспекте толерантности можно говорить о насильственном принятии другого, иного. Насилие не может быть механизмом толерантности. Недобровольное принятие иного интолерантно. В данной ситуации обнажается проблема самоидентичности: человек утратил связь со своим кругом.