Размещено на http://www.allbest.ru/

Влияние политического фактора современных преобразований на появление фразеологизмов

О фразеологии написано множество статей, книг, диссертации, а интерес к этой области языка не иссякает ни у исследователей, ни у тех кто просто неравнодушен к слову. Подтверждается точность формулы, высказанной еще на заре века известным датским языковедом Отто Есперсеном, который назвал фразеологию "деспотически капризной и неуловимой вещью".

Несомненно, особой жизнью живут фразеологизмы в текстах средств массовой информации, особенно в газетах. Не случайно один из первых отечественных исследователей языка газеты профессор Г.О. Винокур полагал, что газетный язык по сути дела насквозь фразеологизирован, поскольку стандартность, клишированность многих типично газетных выражений является неотъемлемым свойством этого языка.

Газетная речь - достаточно своеобразное явление, которое стоит несколько особняком в ряду других видов текстов.

В этом смысле заголовки "Гора преткновения", "Острова преткновения", "Не планом единым", "Не клубом единым", с одной стороны, и "Не думай о копейке свысока", "Не слышны в кафе даже шорохи", "Средь шумного ГУМа, случайно" - с другой, в стилистическом отношении совершенно одинаковы, хотя в первом случае заменено слово в традиционных фразеологизмах (камень преткновения, не хлебом единым), а во втором - в популярных строках из песен и романсов. В этих заголовках использован один из способов обновления фразеологизма - лексическая трансформация. Газетная практика выработала уже определенные приемы подобного видоизменения устойчивых сочетаний

Ситуация осложняется в тех случаях, когда слово имеет и свободное, и фразеологически связанное значения. Иногда они морфологически не различаются, в других случаях такие различия есть. Разумеется, задача журналиста - найти точное, яркое слово - была бы чрезвычайно простой, если бы все эти приемы можно было использовать механически. Но не случайно О. Есперсен назвал фразеологию капризной вещью: практически каждое слово в составе фразеологизма в той или иной степени изменяет свой смысл, свою семантику. В первую очередь это зависит от того, насколько слова тесно "притерты" друг к другу, или, как принято называть в науке, зависимости от степени спаянности компонентов. Поэтому различаются свободные и фразеологически связанные значения слов.

Особенность заголовочной позиции еще и в том, что она способствует оформлению в качестве фразеологизма сочетаний незнаменательных (чаще всего служебных) слов. Эта группа неоднородна. Некоторые из таких устойчивых сочетаний включены во фразеологические словари (баш на баш, увы и ах), другие такого статуса не обрели. Тем не менее всю эту разнородную группу можно объединить термином грамматические идиомы, поскольку составные части фразеологизма не имеют лексического значения, а фразеологизм такое значение имеет (от и до - полностью, без исключения; или - мяк - выбор, альтернатива; тет-а-тет - наедине). В разряд грамматических идиом, таким образом, следует включить и исконно русские сочетания (от и до, ни да, ни нет, нет как нет, или - или), и кальки (за и против с латинского pro el contra), и заимствования (баш на баш из тюркских языков, тет-а-тет из французского; любопытно - значение этих слов одно и то же: "голова", но в русском языковом сознании этот смысл никак не выявляется).

Итак, понятие фразеологии применительно к газетной речи целесообразно применять расширительно. При этом скользящая классификация (1) помогает полнее выявить все типы фразеологизмов, а также рассмотреть возможные приемы их трансформации.

Например, молодой парень обращается к пожилой продавщице: "Девушка, дайте полкило caхару…" Характерно такое замечание: Слово "товарищ", всегда означавшее наивысшее духовное единение, стало, напротив, знаком холодного отчуждения. Когда говорит "товарищ такой-то, то это стало означать, что человеком недовольны. Почему в Москве некоторые обращаются к аудитории словом "господа" вместо товарищи! И кто запретил известинцам в рекламе "Московской товарной биржи" написать слово "господа? Это газета наша, а не буржуйская. Комментарий газеты защищал свободу: "Вам нравится обращение "товарищ"? Обращайтесь!. У одних аллергия к слону "господа", а у других - к слову "товарищ". Наше товарищество - понятие сугубо условное, как, впрочем, и слово "господа". В Грузии, к примеру, слова "батоно" - господин и "калбатоно" - госпожа никогда из лексикона не исчезали, особенно к людям незнакомым. Это мера уважительности. II на банальный троллейбусный вопрос "Вы сейчас выходите?" там не отвечают "Да", а, как правило, "Диах, батоно" - о да, господин! И если кто-то усматривает в этой фразе вежливости многовековый гнет, эксплуатацию, тиранию, то обращаться надо. к врачу" (Изв., 27.11.91).

Глубокий анализ функциональных причин неудовлетворенности общества словом товарищ, как, впрочем, и другими обращениями, вообще этикетными формулами советского периода дан в работах II.И. Формановской (см. хотя бы ее книгу "Речевой этикет и культура общения". М., 1989). Нам сейчас важно подчеркнуть именно вкус нынешней публики, который тем влиятельнее, чем основательнее опирается на собственно лингвистические факторы. Отдельные отходы от общепринятого всегда, конечно, были и будут; так, например, в среде казачества не рекомендуется называть мужчин "мужиками", "товарищами" и "господами" - обидятся, а о ответ на зачетное "станичник" расплывутся в гордой улыбке (АиФ, 1994, 18).

Слово господин, жившее только как обращение к иностранцам (и, конечно, как унизительное обращение к своим чужим; любопытно, что Кеннет Д. Каунда в одной речи употребил и Господии Председатель Президиума Верховного Совета, и Товарищ Председатель. - Изв., 23.11.74), стало быстро расширять cфеpy применения. На новые оценки воздействовала, несомненно, и практика разных республик, обретавших самостоятельность: домнуле Сиегур (обязательное обращение к Президенту Молдовы и по-русски. Изв., 22.10.90), пан Кравчук (ср.: Из Устава изъято слово "товарищ", военнослужащим предлагалось обращаться друг к другу с добавлением перед званием слова "пан": пан капитан, пан солдат. В рядах украинского казачества это была традиционная форма общения. - Изв., 23.5.92) и т.д. Разумеется, играла свою роль и общая переоценка дореволюционной жизни России. Отошли от обращения, соответствующих русскому товарищ, и в тех странах, где они были насаждены.

Перифраза, вероятнее всего, происходит от названия романа английского писателя Грэма Грина (1904-91)"Тихий американец" (1955 г. русский перевод 1959 г.), рассказывающего о подрывной деятельности агента американской спецслужбы во Вьетнаме во время Индокитайской войны.

О том, как идет энергичный поиск нужной фразеологии, складывающейся заново, но неизбежно отталкивающейся от прежней, можно судить по таким выпискам из одного газетного репортажа (Изв., 13.1.92): грандиозная манифестация, районный префект, военно-мафиозная хунта, по инициативе комитета национального неповиновении, от инициированной властями абсурдной самоблокады, этнический и местнический сепаратизм, популистская нервно-истерическая политика, клановые интересы, концептуальная программа выхода из кризиса, приоритетные направления - гармонизация межнациональных отношений и реальные экономические реформы, лидер осетинского движения, на уровне деклараций, прессинг со стороны оппонентов, проведение приватизации, политический стабильность, легитимные избранники, жизнь непредсказуема настолько, насколько эклектична.

Значительная часть новой фразеологии связана с политической деятельностью, с борьбой политических течений, партий и групп в условиях плюрализма и демократических свобод: правовое государство, перестроечная фразеология, голос охлократии, митинговое право, обновленческое движение, автоматчики "спецназа" (Пр., 17.2.90), поколенческий опыт (У нас очень сложное общество, прежде всего, по поколенческому опыту - Пр., 16.4.89). Осудив тоталитаризм, сращение партийного и советского аппаратов, превращение политической партии в класс командующей номенклатуры, руководство страны стремилось различить власть законодательную, исполнительную, судебную; зимой 1993 года стали говорить также об учредительной (президентской) власти, а еще позже о власти представительной (главы представительной власти регионов - РВ, 27.8.93, законодательные /представительные/ органы субъектов Российской Федерации - РВ, 10.11.93). Судя но прессе ни до, ни после принятия Конституции полной ясности в этих вопросах не было, и можно принести немало рассуждений вроде такого: страна получит не полупрезидентскую (и уж конечно не парламентскую) форму правлении. России спишет президентско-плебисцитарной республикой (РВ, 24.11.93).

Выражение партия войны (впервые прозвучавшее и устах Л. Козырева) своеобразно коррелирует с выражением партии порядка, в котором ключевым выступает особое, негативно-оценочное значение слова порядок: <партии порядка* а Верховном Совете (ЛГ, 17.6.92), апостолы "порядка* и "сильной руки* (Огонек, 1992,2), навести в стране порядок (ИГ, 12.12.91). Ср.: Иные обозреватели-либералы так увлеклись схваткой с партией войны*, что перевоплотились из журналистов в непосредственных участников политической борьбы (Пр., 22.2.95). Единственной реальной силой в регионе оказывается. *партия войны* (Изв., 31.3.95). Можно напомнить также выражения хельсинкский процесс, чехословацкая весна, бархатная революция, югославский вариант, беловежские соглашения, августовские дни (о путче 1991 года), а также Целый дом (на Краснопресненской набережной Москвы).

Первой кузницей новых политических терминов и организационных выражений стали заседания Верховного Совета, широко транслировавшиеся и таким образом авторитетно и сразу распространявшие их по всей стране. Анализ этого процесса дан в серии статей С.И. Виноградова "Слово в парламентской речи и культура общения" (РР, 1993, 2-4). Парламентское языкотворчество часто вызывает раздражение, ибо многие считают, что оно отражает недостаточную человеческую порядочность ряда депутатов. Одна молодая журналистка заметила: "У нынешней политической риторики аморфная логика и алогичная форма" (РВ, 28.8.99г). Но, разумеется, в нем много и вполне полезного, и достойного.

Даже в чисто заседательской процедуре парламентарии стремились выйти за пределы старых формул, привычных для предшествующей эпохи, даже тогда, когда вряд ли менялась суть обозначаемого организационного действия. 'Гак, классические формулы ведения партийного собрания - принять просит за основ //, внести в теист поправки, принять решение в целом заменилась более дифференцированным принять в первом чтении, провести второе чтение, голосовать представленный проект с голоса, выступишь по мотивам голосования, провести поименное голосование, мягкое (или бархатное.) голосование и даже голосование вручную. Ср. также: определиться с повесткой дня, установить регламент, сослаться на норму, выступить по содержанию предложения, аргументировать (формулировку, информационное заседание (сообщение, ответы на вопросы, но без дискуссии).

Характерна жалоба М.С. Горбачева в выступлении в Литве: И вижу, что зал настроен однозначно., уже не рассуждает, он декларирует. Л если и появился кто-то несогласный - пусть он и неудачно выступил, даже если еще не созрел, чтобы представить серьезные аргументы, - то его уже сразу пытаются и затопать, и захлопать, и закричать" (Пр., 14.1.90; можно напомнить старое партийно-управленческое зарубить решение, кандидатуру, предложение).

В 1990-1993 гг., сложились такие, например, формулы: значимые члены президентской команды, поддержать линию на развод, добиться импичмента (или отстранения президента от должности), поиск компромиссного решения, национальное согласие, гражданское и политическое противостояние, гражданский мир, политическая стабильность, этнические конфликты, субъекты Федерации, разделение властей, органы (федеральной власти, парламентские (фракции, согласительная встреча (фракций, согласительная комиссия, группы интересов, правительство интересов (противопоставляемое правительству реформ), представители интересов (т.е. отраслевых и региональных элит), консервативное большинство, голос оппозиции, красно-коричневые опции, криминогенная обстановка (Изв., 20.5.93), индекс лояльности, (Изв., 1.0.93).

Интересны выражения, прямо связанные с отдельными личностями - западными общественными деятелями: агрессивно-послушное большинство (впервые в речи Афанасьева на I съезде народных депутатов России), так жить нельзя (по названию документального кинофильма С. Говорухина в 1990 г.; ср. его же выражение криминальная революция), колониальная демократия (термин А.А. Зиновьева), возрождение России, минное ноле власти. Хотели как лучше, а вышло как всегда (В. Черномырдин). Нельзя, впрочем, не заметить, что возведение этих выражений к конкретным лицам достаточно условно, скорее, стоило бы говорить о том, что мы обязаны им массовым, прежде всего в масс-медиа, употреблению. Так жить нельзя, например, встречалось именно как устойчивое выражение текущего момента в литературно-интеллигентских кругах прошлого века (2). Любопытно, что, вероятно, по инерции сходно с предшествующим этаном политическая терминология сегодня отличается единством: вопреки ожиданиям, ее составляющие имеют общий характер и очень слабо связаны с плюралистическими и часто взаимоисключающими направлениями отдельных масс-медиа. Видимо, размежевание социальных групп еще слабо отражено в языковых субструктурах; социальная диалектология здесь себя пока не проявила. Во всяком случае, даже при диаметрально противоположном понимании термины оказываются материально теми же самыми. Во всех изданиях популярны, например, выражения силовые структуры, силовые министерства:

Синие воротнички (только мн.). Рабочие.

Их облик без слов говорил о том, что это были либо служащие

Даже такое, казалось бы, однозначно суггестивное выражение, как чемоданы улик можно встретить, естественно, с разной оценкой во всех изданиях: Конкуренты накопили достаточно "компромата" друг на друга и держат его пока в чемоданах* (ЛиФ, 1993, 28). Борись с. коррупцией, не стоит считать "чемоданы* (PIS, 7.8.93). Поэтому многие из новейших фразеологизмов, отрываясь от рождающей их среды, легко нейтрализуются, становятся общеупотребительными. Так, выражение молчаливое большинство, вообще-то известное, но высказанное во время работы съезда народных депутатов СССР, оказывается вполне уместным в таком сообщении о победе на выборах в Парагвае партии "Колорадо": Продемонстрировал виртуозное мастерство в манипулировании мнением "молчаливого большинства* (И: ш., 12.5.93). Уместным оказывается, как мы видели, раздрай в речи Б.Н. Ельцина; ср. также принадлежащее М.С. Горбачеву, выражение в статье Г. Зюганова: Однако, перефразируя известное высказывание, процесс не пошел (Пр., 13.4.95).

Интересным примером может служить ставшее в последние годы ходячим выражение момент истины: Чем ближе праздник Нового года, тем вероятнее и наше приближение к своеобразному "моменту истины*. Символический рубеж, между прошлым и будущим не только объединяет людей, но и побуждает и осмыслению прошлого, зарождает надежды на лучшее (Изв., 28.12.92). Единственный момент истины мог заключаться в ответе на вопрос: кто лучше? Бабурин или Павлов (Изв., 10.4.93).

Нынешнее распространение выражения нетрудно связать с популярной программой А. Караулова "Момент истины". Об лтом свидетельствуют и обыгрывания вроде "Момент без истины" (Заголовок. Пр., 11.3.94). Выражение осмысляется как недавно появившееся, связанное с изобретательно-оригинальным словоупотреблением М.С. Горбачева. Ход его становления нарочито беллетристически обнажается в статье С. Кондрашова "Момент истины":

Момент истины - это тот решающий миг в корриде, когда торреро, в должную меру поиграв на глазах у зрителей с быком, застывает в последней позе дли смертельного удара шпагой. Этот исполненный особого значения оборот испанской речи Михаил Горбачев ввел на заре перестройки и нового мышления в наш политический лексикон, придав ему иное значение: момент истины - переломный момент истории, когда надо было с Рейганом "делом проверить слова*, осуществив попытку прорыва (еще один перестроечный термин) из тупика гонки вооружений. И это было сделано, такой момент истины состоялся и не один. Состоялись и исторические прорывы. И дальше, грезилось, пойдет примерно как в благополучном индустриальном романе по методу, описанному Александром Твардовским: "Мотор, запущенный впервые, парторг, буран, прорыв, аврал, министр в цехах и общий бал*. Однако впервые запущенный мотор демократии уготовил вдруг нечто другое: не бал, а обвал и развал, не аврал, беспредел, не говоря уже о парторгах и генсеке. В общем, когда итоговый момент истины наступил в Беловежской пуще для обессилевшего зубра, само выражение, одновременно юмористическое и жесткое, уже не употреблялось, было отыграно, выпало из горбачевского лексикона. Как отражение меняющейся эпохи, это выражение было возрождено в заметке "Момент истины*. Несколько мыслей о некоем частном визите Михаила Сергеевичи в США (см. "Известия*, номер 106). И придали ему, саркастический оттенок. Вот-де он, новый момент истины: таможенный президент упраздненного Союза непопулярен дома, но пользуется славой и признанием на чужбине. И ударившись в отхожий валютный промысел, сразу после Японии летит в США, зарабатывать СКВ для своего фонда и, должно быть, для своей семьи. Момент-то истины в другом: ведь этот поклон миру не просто еще один в ряду, но, напротив, из ряда вон, не частный случаи, а - через поездки Горбачева - "итог экономической политики его лет у власти*. Вот он, момент истины, подтвержденный теперь им лично, человеком с президентской пенсией в жалкие четыре тысячи рублей: "Доллар правит бал." (Изв., 29.6.02).

Справедливости ради стоит заметить, что история самого выражения момент истины требует более тщательного анализа. Оно, в частности, известно в терминологии войсковых разведчиков конца Отечественной войны. В романе тонко чувствующего слово и досконально знающего описываемую речевую среду В. Богомолова "В августе сорок четвертого" это выражение употребляется в ряду таких профессионализмов как прокачать "оценить обстановку", чистильщик "розыскник военной контрразведки", паре "агент-парашютист" и пр. К фразе героя Оптимально перед задержанием прокачать обстановку в засаде с подстраховкой, попытаться заставить проявить свою суть - это уже залог или вероятная предпосылка незамедлительного получения момента истины! - заключил Поляков и улыбнулся. - Был бы момент истины, а костры мы и сами разложим! - дано примечание: Момент истины - момент получения от захваченного агента сведений, способствующих поимке всей разыскиваемой группы и полной реализации дела (Новый мир).

В выражении момент истины мы имеем пример своеобразного интернационализма. Им пользуется, например, профессиональный британский разведчик Джеймс Бонд, герой нашумевших романов Лиона Флеминга: Bond suddenly knew it was going to be an imporlanl moment of trulli. He didn't know tolial Hie Irulli was going to be (I. Fleming. On Her Majesty's Sccrel Service. A Signet Book, New York, 1964, p.36. Роман написан в конце 50-х годов). В книге Арпада Генца "Портрет неизвестного венгра" (М.: Рамо, 1993, с.85. Пер. Г. Нановецкой) читаем: "Нет драмы, если это подлинная драма, в которой не было бы такого момента, когда сцена замирает и актер остается один па один со зрителем; в это мгновение все встает на свои места и ясно раскрывается суть действия. Такое мгновенье я называю "моментом истины". В моей жизни, если воспринимать ее как драму со множеством действий, "моментом истины" был 1956 год".

Целый пучок новой фразеологии связан с метафорическим расширением слов пространство и поле. Коннотации понятия пространство, отходящие от собственно физического значения, ощутимы в фразе М.В. Ломоносова о "великом пространстве, коим русский язык повелевает", в пресловутой кальке военных лет с немецкого жизненное пространство. Нынешнее словоупотребление оригинальнее и идет значительно дальше:

Съезд продолжает разрушать ослабленное предыдущими решениями съезда и Верховного Совета - конституционное пространство страны (Изв., 30.3.93). После августа политическое пространство "раскрыто, возможна борьба без силовых приемов. Сделать "пространство выбора* для президента еще более узким (Изв., 8.4.93). Кризис власти в России смещается в конституционное пространство (Изв., 13.5.93). Ректоры университетов выступают за единое общеобразовательное пространство СНГ. Концепция нового этапа межгосударственных отношений в постсоветском пространстве. Вместо термина СНГ он использует другой - "постсоветское пространство* (Изв., 5.6.93). Находясь в "запредельном* психологическом пространстве, россияне ждут от правительства ясных шагов (ЧС, 1993. № 14). Писатели - за сохранение единого экономического и культурного пространства (Изв., 24.6.93). Пойтесь беспредела "конституционного пространства*, в котором растворится любая власть (Изв., 5. (i.93). Ср.: У Верховного Совета есть шанс направить конституционный процесс в конституционное русло (Изв., 9.6.93).

Синонимично пространству выступает поле, причем его конкретно-вещественное и отвлеченно-метафорическое значения создают условия для юмористического обыгрывания: Большая игра в коридорах власти на "конституционном поле*. IX съезд народных депутатов окончательно расколол пресловутое "конституционное пространство*. Мы существуем в безбрежном "конституционном пространстве* (недаром этот термин появился в речах депутатов!), но отнюдь не в строгих правовых рамках Основного закона государства (Изв., 7.4.93). Депутаты собрались и сели в конституционном поле. Установив политику перманентной перекройки основных законов, законодательный корпус de facto исходил из того, что искомое "конституционное поле* находится там, где в данный момент времени присели депутаты. И если "конституционное поле* находится как бы везде, где того хочет съезд, то практически оно вообще перестает существовать (Коммерсант, 1993,12). В. Зорькин прибывает не творить Конституцию па "неконституционном поле* (Сегодня, 18.5.93). Президент России и главы республик ищут согласие на новом конституционном поле (Изв., 27.3.93). Две основные противодействующие силы, обозначившие себя ранее по вопросам проведения референдума, теперь противостоит друг другу в "конституционном поле". Бойтесь беспредела конституционного пространства, в котором растворится любая власть (Изв., 5.1993). I}. Баранников не только остался в конституционном поле, но и призывает к этому других (Пр., 30.7.93).

Важно констатировать, что идет массовое напряженное фразеотворчество, дополняющее уже рассмотренную всеохватывающую (прибегая к модному слову - обвальную) проверку на точность и прочность, на пригодность для новых условий, всех привычных терминов, ходячих формул. Очень многие известные фразы удаляются в запасники и забываются, очень многие из сохраняющихся, как мы видели, вызывают сомнения, уточняются, меняются, переосмысляются семантически, оценочно, стилистически. На глазах складывается новая фразеология, новая идиоматика.

Эти процессы, как и формирование нового политического словаря под влиянием каждого "текущего момента", не заслужили, к сожалению, достаточного внимания со стороны лингвистов, не стали до сих пор объектом исследовательской русистики. Причиной тому стало то, что филология традиционно признает достойным предметом анализа преимущественно лишь художественные тексты, и то, что коммуникация в политике, отражаемая масс-медиа, была у нас омертвелой, строжайше регламентируемой сверху, в условиях сегодняшнего динамичного естественного развития и причины отсутствии интереса обернулись, по совершенно справедливому мнению авторитетной исследовательницы, факторами повышенного внимания к тому, что она называет КСГГМ - ключевыми словами текущего момента (3).

Т.В. Шмелева обсуждает перспективы изучения лингвистических примет таких слов и состав их словаря. Среди первых перечисляются практически все стороны жизни слова - от его грамматики до места в композиции текста: высокая частотность, текстовое пространство (употребительность в заголовках), грамматический потенциал, сочетаемость, парадигматика (синонимические и антонимические отношения), омонимическое употребление (в качестве названий), употребление в дефинициях, языковая рефлексия (сопровождение оценкой), использование в языковой игре. Для словаря ключевых слов характерной признается подвижность, быстрая сменяемость его состава; предварительные исследования показали, что в нем около сотни слов, распадающихся на пять семантических групп - время, социум, субъекты (эти три, видимо, константы словаря ключевых слов), право, рынок.

Общение с лингвистами других стран (Германии, Финляндии и др.) показало, что мы гораздо большие пуристы, чем многие другие народы. Диалектная фонетика или просторечные вкрапления в речь немца или финна не производят на слушателя такого впечатления, как у нас.

Да, русский литературный язык остается литературным русским языком, хотя и предстает в ином, достаточно видоизмененном виде. Вероятно, в конечном счете он будет не хуже и не лучше, чем был вчера и позавчера, но более приспособленным к новым условиям и новому поколению россиян. Пока же можно и говорить, и беспокоиться о его состоянии, ибо оно мешает нормальному протеканию общения, уже потому что вызывает неудовлетворенность старшего поколения общества. Есть и другие причины; М.И. Черемисина, например, заметила: "Перестает различаться живое и мертвое в речи, жизни, душе".

Тема состояния русского языка связана даже не с какими-то определенными процессами или с изменением имманентных тенденций естественного исторического развития, а именно с тем "вирусом разрушения, который дает сегодня о себе знать по всем - в отношении к власти, дисциплине и порядку, к гражданскому спокойствию, к повседневному поведению и, конечно же, к самому языку как таковому, вне, так сказать, его употребления. Текущие в стране события, популистские настроения (и отражающая их фразеология), чувство вседозволенности, элемент анархии и общая неряшливость создают питательную среду для нигилизма, сознательного отказа от привычного, в частности и литературно-языковой нормы.

Общая социальная атмосфера, торжествующая мода, определяя общественный вкус, создают особо благоприятные условия для победы коммуникативной целесообразности. Употребляя этот термин, мы обращаемся к пониманию ее взаимодействия с заботой о неизменности традиционной правильности как антиномии, лежащей в основе динамики литературно-языковой нормы (4).

Если нормальное развитие нормы обеспечивается равноденствием сохранности традиции и коммуникативной целесообразности, то сегодня влияние первой ослаблено, а вторая преувеличена и часто понимается искаженно. Так, например, - коммуникативная целесообразность заставляет в противоречие к нормативному оглушению согласных на конце слов произносить звонкие звуки на конце форм коллег, код (чтобы избежать коммуникативного смешения их с формами калек и кот). Ситуация осложняется появлением массы новых орфограмм вроде Молдова, кыргыз и т.д.

Вообще динамика языка обусловлена социолингвистически, а тенденция к устойчивости к социолингвистически (без синхронной "неподвижности" язык не мог бы обеспечивать общение), и внутрисистемно ("давление системы"). Так вытесняются несистемные окказионализмы, архаизмы и т.д.; так реализуются антиномии стандарта и экспрессии, экономии и избыточности и т.д. Система органичнее в центре, где она "давит", именно и ядре связи элементов прочнее, его стандарты обязательнее. Периферия же характеризуется известной аморфностью, разнообразием, идущей постоянно и быстро сменой элементов и их видоизменением (5). Здесь, видимо, имеет объяснительную силу разрабатываемое рядом лингвистов понятие "энтропии упорядоченности".

Для конкретной реализации принципа коммуникативной целесообразности, для самого понимания людьми удобства, желательного идеала формы и стили общения принципиальное значение имеет торжествующая в данный момент мода, определяющая общественный вкус. Именно здесь надо искать ключ к пониманию механизма выбора, отбора и композиции имеющихся в языке синонимических, параллельных, соотносительных средств выражения, а также и создания новых выразительных средств. Стоит сравнить речевую манеру интеллигенции старших поколений с речью современной интеллигенции среднего возраста, чтобы почувствовать анахронизм литературной нормы, хотя она не содержит в себе никакой излишней сентиментальности. Ярким примером тут как раз служит резкая смена эстетико-смысловых представлений об экспрессивных нормах речевого этикета, о формах обращения и других речевых формулах быта.

Норма, по Э. Косериу, есть дескриптивное явление; в культуре речи - это перспективное явление. Норма реализуется в речи вообще весьма колебательно и вариативно. Отсюда роль вариативности в функционировании и в самом развитии языка. Речь - то, что живо, многогранно. Норма же - идеал, который предписывается, квалифицируется, насаждается. По вряд ли этот идеал достигается, и далеко не все отклонения от нормы суть ошибки, даже если старшему поколению да и многим из среднего и младшего они лично не нравятся, не свойственны.

фразеологизм лингвистический социальный газетный

Анализируя живые тенденции в словообразовании, мы наблюдали заметную активизацию необычных для литературного стандарта и малопродуктивных, периферийных моделей, их центростремительное движение: той же передвижке элементов периферии в центр (и обратно) содействует вовлечение в словообразовательный процесс новых основ, мало считающееся с их стилистико-семантической спецификой и даже с их морфонологическим строением. О перераспределении центра и периферии наглядно свидетельствуют, в частности, активизация в литературном употреблении мало - и даже совсем непродуктивных словообразовательных моделей, а также внелитературных.

Перегруппировка ядерных и периферийных моделей словопроизводства служит убедительным свидетельством общих глубинных сдвигов (подвижек - в исконном геологическом или даже геотектоническом значении) ядра и периферии современного русского языка. Это, несомненно, позволяет говорить о его нынешнем состоянии (при этом "состояние" не надо обязательно понимать как бедствие, порчу, гибель, но лишь как существенное изменение, преобразование, в какой-то мере утрату идентичности). Главное новшество - не в появлении нового, а в отказе от многих принятых средств выражения, в актуализации того, что было как бы забыто или лежало вне литературного канона.

Активизация редких, совсем недавно малопродуктивных или даже совсем непродуктивных, "мертвых" моделей образования слов, типов словосочетаний и т.д., а также заметные сдвиги на всех ярусах под сильным "нелитературном и иноязычном воздействии приводят к тому, что исключения все более тяготеют превратиться в правила! Все это и заставляет многих вопрошать: не явился ли "новояз"?

Примеры свидетельствуют об активных процессах перестройки стилистической системы на базе двух сильных перекрещивающихся тенденций, порождаемых либерализацией общения, - к "оразговориванию" и к "понижению" всех типов (стилей) речи. Это, несомненно, не замедлит сказаться на системе и характере функциональных стилей, в основе которых лежат "стили языка". Сближение стилей литературного языка, по природе своей книжного даже при устной форме реализации, с раскованной разговорной речью становится глобальной, всеохватывающей тенденцией современного языкового развития. И здесь возникает небезосновательное опасение за судьбу традиций литературного выражения.

Увязывая ситуацию в языке с общим падением культуры, которую теперь не "уничтожают извне", не ссылают и расстреливают, а с "американской деловитостью и сутенерским безразличием выбрасывают на рыночную панель", "тихо удушают изнутри безразличием", писатель В. Непомнящий возмущается: Главный редактор самой многотиражной и самой "прогрессивной". московской газеты, говорящей языком улицы и подворотни, в ответ на упреки во всеуслышание заметит, что язык у нас один - то есть литературного языка уже не признает. Язык ежеминутно уродуется средствами массовой информации, которые просвещение сменили па растление, пропагандируя бизнес как высшую ценность жизни, стимулируя в людях потребительские устремления, инстинкты корыстолюбии и похоти, переливая из интеллектуально пустого в духовно-порожнее. Уничтожение различий между высоким и низким, черным и белым - и есть развитие культуры (РВ, 11.9.9.4).

Отсутствие таких различий есть, конечно, и угроза литературному языку как высшей форме языка общенационального.

Стремление к объективности, оправдание наблюдаемых изменений языка не может, конечно, быть беспредельным. Переход в новое состояние неизбежен, но он должен обеспечить преемственность литературного выражения и не разрывать веками выработанные традиции. Не признавать наступления нового периода в развитии фактически значит игнорировать законное, приемлемое и незаконное, недопустимое, а на деле согласиться с порчен самого языка, списывая ее на неграмотность речи отдельных людей. Но эти процессы связаны, и угрозу не следует преуменьшать: истории известны примеры, когда гибель языков начиналась с деградации речевой практики общества.

К сожалению, язык отражает и даже отчасти фиксирует дремучую неграмотность и грубость некоторых парламентариев, сознательную ставку на "блатную музыку" многих газет, бездарность популистской фразеологии и рождающегося. рекламного языка. А чего стоит уродливое следование американизированной молодежи зарубежному сленгу, а деловых людей - речи иностранных бизнесменов. Сейчас; профессионалы пера, даже художники слова, часто высказывают свои суждения, не сверяя их со всем тем, что с ответственностью уже говорено и написано. И, к сожалению, подтверждают такие суждения практикой; много сомнительных языковых явлений несет ставшая популярной литература русской эмиграции. Влияние же талантливого и популярного писателя таково, что может прямым путем воздействовать на существо языка.

И для лингвистов в этих условиях началась новая эпоха: приказы не выполняются в самых серьезных сферах жизни общества, тем более мало кто склонен считаться с рекомендациями языковедов, коль скоро они идут хоть как-то вразрез с установившейся демократической или нередко псевдодемократической модой. Это обстоятельство как и выводы, следующие из него для практической культурно-речевой деятельности, особенно наглядно иллюстрирует орфографическая практика, по существу своему тесно связанная именно с императивно-командным принципом.

По мнению Ю.Н. Караулова, нельзя ограничиваться оценочным отношением и надо вскрывать причины нового лингвистического содержания самого объекта - (1) языка-системы, (2) языка - совокупности текстов и (3) языка - способности, принадлежности говорящих. В отличие от (1) и (2) последнее умозрительно: тут нет чего-то материализованного, доступного прямому наблюдению. Концепция языковой личности позволяет интерпретировать все три ипостаси в одном ряду, обнаруживая материального носителя (3) в Ассоциативно-Вербальной Сети русского языка. Эта есть воспроизводится в свободном ассоциативном эксперименте и обладает свойствами, роднящими ее и с (1), и с (2). Объект тут - язык литературы и прессы плюс разговорная речь (к сожалению, не хватает для полноты картины речи русского зарубежья, исторических текстов и пр.). Получается, что состояние русского языка - это литературный стандарт с акцентом на (1), (2) и (3), причем в (1) изменений практически не обнаруживается (разве только в лексике), (2) и (3) связаны, а в (3) свобода в том, что влияет идеологическая позиция, общая культура и установка говорящего.

По мнению ученого, явления, знаменовавшие царившую последние полвека тенденцию - максимально сглаживать личностное начало, достигать расплывчатости, которая позволяла бы полиамбивалентно интерпретировать сказанное, характеризовали состояние сознания говорения, но не состояние языка. В то же время, по его же формулировке, они составляют глубинный слой.

В самом деле, снижая свою актуальность при торжестве новых вкусовых установок, они отнюдь не исчезают, оставляют глубокий след. Даже поверхностные их проявления в виде набора штампов живут и вопреки желанию их забыть, если не как общеязыковые единицы, то как приметы эпохи или группы говорящих, то есть сохраняются в качестве принадлежности языка. Точно так же и даже в большей степени чертой языка становятся рассмотренные памп многочисленные новшества современной речевой практики.

Поэтому трудно согласиться с тем, что все это не относится к "состоянию системы", хотя, конечно, не идет речи о каком-то попом языке, как и раньше, строго говоря, не было особого "новояза", самодостаточной lingua sovietica, заменяющей русский язык или существующей параллельно с ним. Вообще такой newspcak, кажется, всерьез обсуждаемый лингвистами, - не более, чем сатирический прием, остроумная выдумка социального фантаста.

В то же время можно в этом видеть констатацию серьезных деформаций именно системы, отражающей речевую практику, когда она массово воспроизводима и выходит за рамки привычных речевых реализаций. Лингвистический смысл выражение "новояз" имеет не как обозначение какого-то нового языкового образования, но как обозначение ощутимых изменений в существующей языковой системе.

Отражение сегодняшнего состояния сознания говорящих, их нового вкуса, даже мимолетной моды не создают, конечно, нового языка, но отсюда отнюдь не следует, что они не меняют каких-то фрагментов системы, видоизменяя се в целом. В сущности, весь рассмотренный нами материал свидетельствует как раз о том, что очень многие се фрагменты подвергаются существенным изменениям, что наблюдаются сущностные сдвиги и перестановки в соотношении ядра и периферии системы.

Аргумент, что в эпоху "идеологической афазии" создавались и образцовые русские тексты не имеет достаточной доказательной силы. В русле сегодняшней демократизации языка тоже могут создаваться на нем самые разные тексты. Разумеется, нельзя не признать, что с субъективной и оценочно-нормативной точек зрения торжествующее сегодня личностное начало намного благороднее и перспективнее того, что объективно наблюдалось в период тоталитаризма. Но нельзя и не сказать, что взаимоотношения человека и языка достаточно сложны, неоднозначны и вряд ли легко уложить их в одну стройную теорию (вспомним хотя бы оценочные позиции Лео Вайсгсрбера).

Видимо, можно утверждать, что современное языкознание находится под знаком антропоцентризма (следствием чего и выступает попытка сделать понятие вкуса лингвистической или психолого- и эстетико-лингвистической категорией). В самом деле, язык приспособляется к нуждам людей в данный момент развития общества, страны, человечества в целом. И сегодня русский язык приспособляется к нашему переходу от единомыслия и конформизма к плюрализму и индивидуальному разнообразию, что в общечеловеческом плане, видимо, соответствует веку информатизации и высоких технологии. В этом процессе не может не быть издержек - ведь переходят люди к неизведанному и пугающему. К тому же массы, которые все же - главный творец языка, действуют по большей части бессознательно, "нутром чуя" неизбежное новое.

Если встать на точку зрения тех лингвистов, которые исторически протяженное и непрерывное движение языка увязывают не столько с эволюционной динамикой, сколько со взрывными скачками, то можно - не без опасений и сожаления - предполагать в недалеком будущем серьезную перестройку русского литературного языка. Для серьезной перестройки языка есть все условия: резко возросла плюралистическая информативность системы, очевиден поиск ее приспособления к новым потребностям общества, обострена борьба антитез - новаторства и традиции, периферии и центра, факторов и культурных, психических, эстетических и политико-экономических. Главное же в том, что изменился языковой вкус общества, общественное отношение к языку из идеолого-державного стало коммуникативным или, будем надеяться, культурно-коммуникативным и историчным.

Наивно думать, что можно повернуть вспять сегодняшнюю языковую ситуацию. Неизбежное, конечно, неизбежно. Опасность тут одна - любая односторонняя крайность моды, любая халтура уродуют национальный вкус, а он в свою очередь, меняя чутье языка, отравляет эстетическую флору настолько, что способен низвести язык Тургенева до краснобайства или удручающей скудости.

Литература