К вопросу о частях речи

Статья

К ВОПРОСУ О ЧАСТЯХ РЕЧИ

М.И. Стеблин-Каменский

Эта статья представляет собой попытку ответить на вопрос: на каком основании выделяются группировки слов, называемые частями речи? Или иначе, - на чем основано традиционное распределение слов по частям речи? Материалом для анализа послужили известные мне индоевропейские языки (в той мере, в какой затронутые в статье факты являются общими для них всех).

Высказывания по вопросу о том, на чем основано традиционное распределение слов по частям речи, многочисленны, разнообразны, но очень неясны и противоречивы. Для краткости ограничусь лишь указанием на существо разногласий по этому вопросу (хотя, вероятно, было бы благоразумнее дать их подробный обзор, за которым, как за дымовой завесой можно было бы при желании укрыться от необходимости самостоятельного решения вопроса и от связанной с этим ответственности).

Выделяются отдельные части речи на основании присущего словам, относимым к данной группировке, одного ведущего признака, или они выделяются на основании совокупности разнообразных признаков, из которых ни один нельзя назвать ведущим? Если верно первое, то что является этим ведущим признаком? Лексическое значение слова? Его грамматическое значение? Заключенная в нем логическая категория? Его связь с грамматическими категориями? Его морфологическая природа? Его синтаксическая функция? и т.д. Выделяются разные части речи на одном или на разных основаниях?

Раз можно спорить о том, что является основанием, по которому выделяются части речи, совершенно очевидно, что распределение слов по частям речи - не результат логической операции, называемой классификацией, поскольку последняя, как известно, подчиняется всем правилам деления общего понятия и, в частности, тому основному правилу, что деление должно производиться по одному и тому же существенному и, конечно, совершенно определенному основанию. Там, где само основание деления неочевидно, нуждается в определении, там, конечно, не может быть речи о классификации в научном смысле слова. Еще Л.В. Щерба в своей замечательной статье "О частях речи в русском языке" сказал: "Хотя, подводя отдельные слова под ту или иную категорию (части речи), мы получаем своего рода классификацию слов, однако, самое различение "частей речи" едва ли можно считать результатом "научной" классификации слов" [1].

Распределение слов по частям речи явно не удовлетворяет и другому основному правилу деления объема понятия, а именно - тому правилу, что члены деления должны взаимно исключать друг друга. Так, местоимение оказывается в то же время существительным или прилагательным (в обычной терминологии "местоименные существительные" и "местоименные прилагательные"). И это было уже отмечено Л.В. Щербой. "Если в вопросе о частях речи, - говорит он в той же статье, - мы имеем дело не с классификацией слов, то может случиться, что одно и то же слово окажется одновременно подводимым под разные категории" [2].

Распределение слов по частям речи явно не удовлетворяет и третьему основному правилу деления объема понятия, т.е. тому правилу, что объем всех членов деления в совокупности должен равняться объему делимого понятия. "Поскольку опять-таки, - говорит Л.В. Щерба, - мы имеем дело не с классификацией, нечего опасаться, что некоторые слова никуда не подойдут - значит они действительно не подводятся нами ни под какую категорию" [3].

Нельзя, однако, согласиться с утверждением Л.В. Щербы, что "всякая классификация подразумевает некоторый субъективизм классификатора, в частности до некоторой степени произвольно выбранный principium divisionis" [4]. Субъективна только такая классификация, которая не считается с тем, является ли признак, по которому производится деление на классы, существенным для объекта классификации. Так, субъективна приводимая в качестве примера Л.В. Щербой классификация слов на слова, вызывающие приятные эмоции, и слова безразличные. Но никак нельзя считать субъективной, например, созданную Д.И. Менделеевым периодическую систему элементов, которая представляет собой классификацию, вполне удовлетворяющую основным правилам деления объема понятия и основанную на наиболее существенном признаке объекта классификации - атомном весе элементов. С материалистической точки зрения не человек навязывает природе научную классификацию, а наоборот. "Отвлеченность общего понятия "лошадь" по отношению к обнимаемым им конкретным частным случаям, - говорит К.А. Тимирязев, - не уничтожает того реального факта, что лошадь как группа сходных существ, т.е. все лошади, резко отличается от других групп сходных между собой существ, каковы осел, зебра, квагга и т.д. Эти грани, эти разорванные звенья органической цепи не внесены человеком в природу, а навязаны ему самой природой" [5].

Нам, лингвистам, едва ли целесообразно, уподобляясь страусам, прятаться от того факта, что наши познания в области природы слова, и в частности его грамматической природы, еще не достаточно глубоки для того, чтобы можно было построить грамматическую классификацию слов в научном смысле этого слова, и что постепенно возникшее и закрепившееся в традиции распределение слов по частям речи - еще не классификация, а только констатация того, что среди слов есть группировки, объединенные теми или другими общими и более или менее существенными, но не всегда ясными признаками. Распределяя слова по частям речи, т.е. утверждая, что среди слов есть так называемые существительные, прилагательные, глаголы и т.д., мы, примерно, делаем то же самое, как если бы мы, суммируя то, что мы знаем об окружающих нас людях, сказали, что среди них есть блондины, есть брюнеты, есть математики, есть профессора, а есть и умные люди. Смешно было бы, конечно, спорить о том, на каком основании произведено это деление в целом. Но можно было бы определить, на каком основании выделена каждая из этих групп в отдельности, и если такое основание, как имеет место в случае с частями речи, неясно, хотя и более или менее существенно, - определить его не только можно, но и должно.

Было сделано немало попыток истолковать традиционное распределение слов по частям речи как некую стройную и последовательную "систему", т.е. как классификацию. Пожалуй, наиболее типична попытка датского ученого В. Брендаля, который утверждал, что распределение слов по частям речи основано исключительно на подводимости слов под одну из четырех логических категорий - сущность, отношение, качество и количество - или сочетание этих логических категорий. Так, по Брендалю, значение предлога - это отношение, имени существительного - сущность, наречия - качество, числительного - количества, глагола - сочетание отношения и качества, местоимения - сочетание сущности и количества, союза - сочетание отношения и количества и т.д. [6]. Априорность этой схемы совершенно очевидна. Однако в сущности априорно и всякое истолкование частей речи как стройной "системы" - все равно, семантической, морфологической, синтаксической или даже семантико-морфолого-синтаксической.

Из сказанного следует, что нашим методом будет отказ от поисков единого основания распределения слов по частям речи - будь то один ведущий признак или совокупность тех же признаков, т.е. отказ от стремления найти стройность там, где стройности может не быть.

Начнем с наиболее ясного случая - с существительного. Едва ли может быть сомнение в том, что группировку слов, называемых существительными, объединяет наличие в словах, относящихся к этой группировке особого грамматического значения - значения "предметности", иначе "существительности", "субстантивности" и т.д., которое сопутствует лексическому значению слова. Вне сочетания с этим грамматическим значением лексическое значение существительного бесформенно. Функция этого грамматического значения, очевидно, в том и заключается, чтобы придать определенную форму тому, что является материалом нашей мысли. Другими словами, значение это как бы формально по самому своему содержанию. Именно поэтому это грамматическое значение невозможно отделить от лексического значения, которому оно сопутствует, и содержание этого грамматического значения чрезвычайно трудно определить. В сущности, это грамматическое значение и не может быть определено иначе, как путем описания его функции.

Так, можно сказать, например, что любое существительное, даже если оно обозначает не отдельную вещь или предмет внешнего мира (т.е. нечто обладающее известной самостоятельностью или отдельностью и в объективной действительности), а качество, действие, отношение или любое отвлеченное понятие (т.е. нечто в объективной действительности такой самостоятельностью не обладающее), - все же представляет это качество, действие, отношение и т.д. таким же самостоятельным или отдельным предметом мысли, каким оно всегда представляет отдельную вещь или предмет внешнего мира. Поэтому, определяя существительное как слово, обозначающее предмет, мы, в сущности, лишь приводим пример типичного слова с данными грамматическим значением, но не раскрываем самого этого грамматического значения. Иначе говоря, желая дать представление о том, как оформлен материал нашей мысли в существительном, мы лишь даем представление о том, какой материал нашей мысли бывает всегда оформлен в существительное.

Определение существительного как слова, обозначающего предмет, есть, в сущности, признание того, что непосредственное определение грамматического значения существительного невозможно в силу формального этого значения и что приходится ограничиться некоторым суррогатом такого определения. Однако это элементарное определение существительного отнюдь не хуже, чем встречающиеся в научных грамматиках определения существительного как слова, выражающего "предметность" (а что такое "предметность"? - то, что выражает существительное, т.е., очевидно, "существительность"?), как слова, выражающего "предмет в грамматическом смысле слова" (а что такое "предмет в грамматическом смысле слова"? - очевидно, опять-таки грамматическое значение существительного, т.е. "существительность"?) и тому подобные определения, которые, как в порочном круге, определяют неизвестное через само это неизвестное (примерно: "существительное есть слово, имеющее значение существительности").

Вместе с тем из того, что содержанием лексического значения существительного только в сравнительно небольшом количестве случаев бывает предмет (например, в таких существительных, как "стол", "стул", "карандаш" и т.п.), а очень часто бывает качество, действие, отношение и т.д. (например, в существительных "красота", "высота", "хождение", "езда", "связь", "равенство" и т.п.), - очевидно, что существительное всегда "предметно" только в своем грамматическом значении, тогда как в своем лексическом значении оно может быть как "предметно" ("стол", "стул" и т.п.), так и "непредметно" ("красота", "хождение", "равенство" и т.д.), т.е. что "предметность" существительного есть его грамматическое, а не лексическое значение.

Все это вещи довольно известные, хотя и забытые. Однако здесь "предметность" интересует нас только как основание, по которому слова выделяются в грамматическую группировку существительных. Дело в том, что очень часто указывается, что основание, по которому слова выделяются в грамматическую группировку существительных, - это не только значение "предметности" (при этом часто забывают оговорить, что речь идет о грамматическом, а не о лексическом значении), но также и определенные морфологические и синтаксические свойства слова (т.е., например, в русском языке - характерные для существительного словообразовательные элементы, связь с категориями падежа, числа и рода, определенного рода сочетаемость с другими словами, способность выступать в определенной синтаксической функции, и т.д.). Верно ли это? Нетрудно убедиться в том, что грамматическое значение существительного и его морфологические и синтаксические свойства отнюдь не в равной мере - его признаки. Это очевидно хотя бы из того, что нет языка, в котором не было бы существительных, и что грамматическое значение существительных, т.е. значение "предметности" во всех языках одинаково, т.е. обязательно, тогда как морфологические и синтаксические свойства существительных очень различны в разных языках, т.е. ни один из них в отдельности не обязателен.

Грамматическое значение "предметности", как и всякое грамматическое значение, имеет определенные внешние выразители или формальные показатели. Если бы оно не имело таких внешних выразителей, оно не было бы значением, т.е. языковым явлением. Такими внешними выразителями грамматического значения "предметности" и являются морфологические и синтаксические свойства существительного. Таким образом, морфологические и синтаксические свойства существительного - его признаки только постольку, поскольку они - внешние выразители присущего существительному грамматического значения "предметности". Другими словами, только наличие в слове грамматического значения "предметности" делает это слово существительным, но о наличии в слове этого значения мы не можем узнать иначе, чем через посредство определенных внешних выразителей этого значения, т.е. через посредство присущих существительному формальных (морфологических и синтаксических) свойств. Так, русское слово "доброта" является существительным потому, что в отличие от слов "добрый", "добреть" и т.п. оно обладает грамматическим значением "предметности", но о том, что оно обладает этим значением, мы знаем благодаря его суффиксу, его связи с категориями падежа, числа и рода, его роли подлежащего или дополнения и т.д.

Отсюда очевидно, что неправ Брендель, который утверждает, что принадлежность слова к существительным (или к другой части речи) совершенно не связана с его морфологическими или синтаксическими свойствами и основана только на значении этого слова. Отрывая грамматическое значение существительного от его морфологических и синтаксических свойств, он игнорирует природу грамматического значения. Значение "предметности" и морфологические и синтаксические свойства существительного - это разные стороны одного целого. У Брендаля значение существительного - это логическое понятие, т.е. нечто, лишенное языковой специфики.

С другой стороны, поскольку как морфологические, так и синтаксические свойства существительного выявляются в равной мере лишь внешними выразителями значения "предметности", очевидно, что вовсе не обязательно в каждом отдельном случае наличие как морфологических, так и синтаксических показателей. Очень часто один морфологический показатель (например, суффикс, характерный для существительного в словах "доброта", "красота", "высота" и т.д.) заставляет осознать слово как существительное. Однако не менее часто (особенно в языках аналитического строя) одна синтаксическая функция слова заставляет осознать его в данном контексте как существительное (например, английское good в словосочетании for his good "для его пользы", но сравни a good wife "хорошая жена"). поэтому, если бы в каком-либо языке морфологические показатели вообще отсутствовали, существительные были бы в нем все равно существительными, т.е. обладали бы грамматическим значением "предметности" (хотя возможно и совпадали бы в ряде случаев по своему звуковому составу с другими частями речи, как английское good "польза" совпадает с good "хороший" и т.д.). Таким образом, грамматическое значение существительного, с одной стороны, и морфологические и синтаксические особенности существительного - с другой - это признаки отнюдь не равноправные.

Грамматические значения, подобные тому, которое обнаруживается в существительном, обнаруживаются в некоторых других частях речи - в глаголе, прилагательном и наречии. Мы не будем рассматривать их в подробности. Они уже были не раз описаны. ТаК, очень тонкий анализ их есть у А.М. Пешковского [7]. Отметим только, что значения "глагольности", "прилагательности" и "наречности" (если так можно выразиться) - это все же нечто типологически отличное от значения "предметности" (или "существительности"), поскольку последнее непроизводно от других грамматических значений, тогда как значения "глагольности" и "прилагательности" производны от значения "предметности", т.е. предполагают определенную отнесенность к существительному, а значение "наречности" производно от значений "глагольности" и "прилагателности", т.е. предполагает определенную отнесенность к глаголу или прилагательному. Поэтому, хотя основание, по которому прилагательное, глагол и наречие выделяются в особые части речи, сходно с основанием, по которому выделяется существительное, оно не совсем тождественно ему.

Но проблема частей речи была бы все же совсем простой, если бы различия между основаниями, по которым выделяются отдельные части речи, исчерпывались этим. По-видимому, однако, они этим не исчерпываются. Как это ни неприятно для грамматистов, ищущих в частях речи во что бы то ни стало последовательности и стройности или "системы", некоторые части речи явно объединяются не единым грамматическим, а единым лексическим значением.

Типичной частью речи такого рода является, конечно, числительное. В противоположность тому, что имеет место в отношении существительного, прилагательного, глагола и наречия, числительное осознается как числительное не потому, что ему свойственно особое грамматическое значение "числительности", о котором мы узнаем благодаря его морфологическим и синтаксическим свойствам, являющимся внешним показателем этого грамматического значения, но потому, что оно имеет своим лексическим значением число. Естественно поэтому, что между лексическим значением числительного и его принадлежностью к числительным как части речи не может быть такого противоречия, какое может быть в существительном между его "непредметным" лексическим значением качества, действия, отношения и т.д. и его грамматическим значением "предметности" (например, в словах "доброта", "хождение", "равенство" и т.п.). Числительное - это всегда слово, которое обозначает число. И именно потому, что его значение как части речи есть в то же время его лексическое значение, определить это значение не представляет никакого труда. Оно есть число.

Морфологические и синтаксические особенности числительного уже потому не являются показателем грамматического значения данной части речи, что они в нем даже и не обязательны. Слово, обозначающее число, может и не обладать морфологическими или синтаксическими особенностями, отличающими его от существительного или прилагательного. Если же оно ими и обладает, то эти особенности могут быть так же невелики, как особенности одной из лексических группировок существительных, - например, существительных, являющихся названием вещества, и т.п. Почему же, спрашивается, эти последние не выделяются в особую часть речи, а числительные выделяются? Потому ли, что в случае числительного эти особенности все же больше? Нет, не потому, конечно, так как никакого мерила величины этих особенностей нет. Причина того, что числительное выделяется в особую часть речи, тогда как другие группировки слов, объединенные общим лексическим значением и более или менее значительными морфологическими и синтаксическими особенностями, не выделяются в особые части речи, заключается, очевидно, в том, что в случае числительного группировка, объединенная общим лексическим значением и более или менее значительными синтаксическими особенностями, перекрывается группировками, объединенными общим грамматическим значением: среди числительных возможны и существительные, и прилагательные, и наречия (а в принципе возможны и глаголы, например, типа "удвоить" и т.п.), и, следовательно, числительные не часть части речи, а нечто, перекрывающее другие части речи, т.е. группировка такая же первичная, как другие части речи, хотя и отнюдь не соотносимая с ними как член деления одного понятия.

То, что числительное перекрывается другими частями речи, - это, конечно, следствие того, что основание, по которому оно выделяется в особую часть речи, совершенно отлично от основания, по которому выделяются в особую часть речи существительные, прилагательные, глаголы и наречия. Если бы мы сортировали какие-либо предметы, с одной стороны, по их цвету (т.е. синие, красные, желтые и т.д.), а с другой стороны - по их форме (т.е. квадратные, цилиндрические, шарообразные и т.д.), то естественно, что в группировке, отобранной по одному из этих оснований (например, среди синих предметов), могли бы оказаться и любые из предметов, отобранных по другому основанию (т.е. и квадратные, и цилиндрические, и шарообразные). Точно так же, в группировке слов, выделяющихся по своему лексическому значению, могут оказаться слова, принадлежащие к любой из группировок, выделяющихся по их грамматическому значению.

Показательно стремление грамматики отделить числительные в узком смысле слова, или "собственно числительные", т.е. слова с лексическим значением числа и некоторыми морфологическими или синтаксическими особенностями (в русском языке такими числительными будут, например, слова "два", "три", "четыре" и т.п.), от числительных в широком смысле, т.е. просто слов с лексическим значением числа (в русском языке числительные в таком смысле включают и слова "первый", "второй" и т.п.).

Числительные в широком смысле - это, конечно, чисто лексическая группировка, поскольку она выделяется на основании определенного лексического значения. Числительные в узком смысле - это лексико-грамматическая группировка, так как она выделяется на основании определенного лексического значения в сочетании с некоторыми морфологическими и синтаксическими особенностями. Между тем существительное, глагол, прилагательное и наречие - это чисто грамматические группировки, поскольку они выделяются на основании определенного грамматического значения, выразитель которого - различные морфологические и синтаксические особенности. Поэтому едва ли правильно, как это часто делается, применять ко всем частям речи выражение "лексико-грамматическая группировка" - выражение, правда, внушительное своей длиной и удобное своей расплывчатостью (еще внушительнее и удобнее было бы "семантико-лексико-грамматическая" и т.п.).

Особого рассмотрения требует вопрос о местоимениях. То, что и местоимение - группировка, перекрывающаяся с существительными, прилагательными и наречиями, конечно, не подлежит сомнению. Об этом ясно свидетельствует даже общепринятая терминология, согласно которой местоимения делятся на "местоименные существительные", "местоименные прилагательные" и "местоименные наречия" или "существительные-местоимения" и т.д. Характерно, что Л.В. Щерба в цитированной выше статье вообще не выделяет местоимения в особую часть речи, а растворяет его в существительном и прилагательном.

Очевидно, поэтому, что и местоимения выделяются как часть речи не по тому основанию, по которому выделяются существительные, прилагательные, глаголы и наречия, т.е. не по грамматическому значению, сопутствующему их лексическому значению. Не выделяются ли они в таком случае, подобно числительному, по их лексическому значению? В самом деле, содержание лексического значения местоимений довольно единообразно. Местоимения определяются как слова, которые по содержанию своего лексического значения выражают отношение говорящего к действительности, которое требует уточнения в процессе речи, или иначе - самоориентацию субъекта речи по отношению к предмету речи. Так, личное местоимение первого лица единственного числа выражет отнесенность предмета речи к самому субъекту речи, указательное местоимение выражает отнесенность того, о чем говорит субъект речи, к тому, что находится непосредственно перед ним, или тому, о чем он только что говорил, и т.д.

Специфика местоимения как части речи заключается, однако, в том, что оно выделяется не только по содержанию своего лексического значения, но и по его функции в речи. Местоимение не может быть употреблено иначе, как будучи конкретизировано контекстом или ситуацией, т.е. оно не может быть употреблено в родовом значении. В любом контексте и в любой ситуации "я" будет обозначать не абстрактную отнесенность предмета речи к самому субъекту речи, а конкретного человека - Ивана Ивановича Иванова, Петра Михайловича Петрова и т.д. Если же "я" будет употреблено в значении абстрактной отнесенности предмета речи к субъекту речи, т.е. в родовом значении (например, "я - является понятием, которое..."), то оно уже будет обычным существительным, а не местоимением. Правда, исключение в этом отношении - неопределенные, отрицательные и вопросительные местоимения, само значение которых исключает конкретную соотнесенность.

Таким образом, основание, по которому местоимения выделяются в особую часть речи (содержание и функция его лексического, т.е. основного значения), отлично как от основания, по которому выделяется числительное (содержание его лексического значения), так и от основания, по которому выделяется, например, существительное (содержание грамматического значения, сопутствующего его лексическому значению). Вместе с тем основание, по которому местоимение выделяется в особую часть речи, сходно с основанием, по которому выделяется группировка знаменательных слов, с одной стороны, и группировка служебных слов - с другой. Ведь эти группировки выделяются также по функции их значения: знаменательные слова - это слова, достаточно самостоятельные по своему значению для того, чтобы выступать как члены предложения, тогда как служебные слова - это слова, недостаточно самостоятельные по своему значению для того, чтобы выступать как члены предложения. Поэтому, в сущности, возможно было бы разделить слова на три группы: слова местоименные, знаменательные и служебные. Однако последние две группировки не принято считать частями речи, по-видимому, потому, что большинство традиционных частей речи входит в эти группировки как их подразделения (существительные, прилагательные, глаголы, наречия - в группировку знаменательных слов; предлоги, союзы и т.д. - в группировку служебных слов). Впрочем, и здесь возможно перекрывание: глагол может быть и знаменательным словом и служебным (связочные и вспомогательные глаголы).

Особого рассмотрения требуют такие части речи, как предлоги и союзы, поскольку основание, по которому они выделяются, отлично от основания, по которому выделяются другие части речи. Несомненно, что предлоги и союзы выделяются в особые части речи по их синтаксической функции (выражение отношений между словами или предложениями), но несомненно также, что содержание этой функции есть в то же время и значение этих слов, причем невозможно сказать, это значение - основное или сопутствующее, поскольку никакого сочетания двух различных по функции значений (лексического и грамматического) в них нет. Так, предлог - это предлог, очевидно, потому, что то или иное отношение - содержание его значения, но выражать это отношение между словами есть в то же время его синтаксическая функция. Содержание значения предлога, как и всякое понятие, можно было бы, правда, разложить на n-е количество понятий, из которых каждое последующее было бы менее общим, чем предыдущие. Так, содержание значения предлога "на" в сочетании "книга лежит на столе" можно было бы разложить на: 1) отношение вообще, 2) отношение между двумя предметами; 3) пространственное отношение между двумя предметами; 4) отношение между двумя предметами, из которых первый лежит на поверхности второго, и т.п. Но нелепо было бы думать, что возможность такого разложения доказывает наличие в предлоге различных по своей функции значений. Его значение явно едино.

Особое место среди частей речи занимает, конечно, и междометие. В отличие от значения других слов значение междометия имеет не понятийное, а эмоциональное содержание. Поэтому сомнительно, можно ли его значение считать лексическим. С другой стороны, как известно, для междометия характерно отсутствие каких-либо грамматических связей с другими словами и совсем необязательно наличие каких-либо грамматических значений. Так, невозможно обнаружить грамматические значения, например в таких междометиях, как "о!", "ах!" и т.п. Поэтому междометия выделяются в особую часть речи, по-видимому, по чисто отрицательным признакам, а именно - по отсутствию в них обычных грамматических и лексических значений.

Как следует из изложенного выше, части речи выделяются по разным основаниям: по свойственному данной части речи грамматическому значению, выразитель которого - морфологические и синтаксические свойства этой части речи (существительное, глагол, прилагательное, наречие); по лексическому значению слова (числительное, в широком смысле); по лексическому значению в сочетании с морфологическими и синтаксическими особенностями (числительное в узком смысле); по содержанию и функции лексического значения (местоимение); по синтаксической функции слова, которая в этом случае совпадает со значением слова (предлог и союз); по отсутствии в слове лексического или грамматического значения в обычном смысле (междометие). Таким образом, обычно основанием является один ведущий признак. Однако и из этого правила есть исключения (числительные в узком смысле). Единственное, что объединяет все эти основания, - это то, что все они из области значения. Но, разумеется, любая группировка слов, если она не чисто фонетическая, не может не объединяться чем-то общим из области значения, поскольку только наличие значения и делает слово словом.

Характерно, что нередко не все рассмотренные выше группировки считаются заслуживающими наименования "части речи". Некоторые лингвисты различают "части речи" и "частицы речи" [8] и т.п. Такие терминологические ограничения - проявление вполне естественного стремления подчеркнуть различие в основаниях, по которым выделяются соответствующие группировки слов. Но, в сущности, такие терминологические ограничения могут раскрыть это различие только очень односторонне и неполно. Для того чтобы полно отразить различие в основаниях, по которым выделяются различные части речи, пришлось бы, пожалуй, говорить не только о "частях речи" и "частицах", но еще и о "частищах", "частичках", "частенках" и т.п.

В настоящей статье не были рассмотрены такие нетрадиционные группировки слов, как категория состояния, модальные слова и т.п. Как известно, в отношении этих группировок слов спорно - являются ли они частями речи. Однако само понятие части речи, как было показано выше, настолько расплывчато, что всякий спор о том, является ли данная группировка слов частью речи или нет, не может не быть беспочвенным и бессодержательным. Определить, что необходимо для того, чтобы данная группировка слов могла считаться частью речи, можно только в самой общей форме, например, она могла бы быть определена как грамматическая или лексико-грамматическая или даже лексическая группировка слов, обладающая каким-либо существенным общим признаком или признаками, не входящая как составная часть в другую часть речи и не включающая в себя целиком другие части речи.

Однако путаница в представлениях о том, каковы должны быть основания, по которым слова выделяются в части речи, настолько велика, что даже и эти элементарные ограничения нарушаются. Так, некоторые лингвисты считают частью речи английского языка (они называют ее "категорией состояния") одну из разновидностей прилагательного, а именно - прилагательные, которые употребляются только предикативно (в английском языке есть прилагательные, которые употребляются и атрибутивно и предикативно, их большинство, и есть несколько прилагательных, которые употребляются только атрибутивно, и несколько прилагательных, которые употребляются только предикативно). Таким образом, часть речи оказывается частью части речи [9]. С другой стороны, многие лингвисты считают частью речи "модальные слова", причем относят к модальным словами такие словосочетания или даже предложения, как "собственно говоря", "признаться сказать", "по всей вероятности", "не в обиду будь вам сказано" и т.п. Таким образом, частью речи оказывается не группировка слов, а группировка слов, словосочетаний и предложений.

(Стеблин-Каменский М.И. Спорное в языкознании. - Л., 1974. - С. 19-34)

Примечания

1. Щерба Л.В. О частях речи в русском языке. - "Русская речь", новая серия, вып. 2, 1928, с. 5.

2. Там же, с. 8.

3. Там же.

4. Там же, с. 5-6.

5. Тимирязев К.А. Избр. соч., т. 3. М., 1949, с. 457.

6. Brondal V. Morfologi og syntax. Kobenhavn, 1932.

7. Пешковский А.М. Русский синтаксис в научном освещении. М., 1934, с. 67 и сл.

8. См., например: Виноградов В.В. Русский язык. М., 1947, с. 42.

9. См., например: Пипаст Л.О. К вопросу о категории состояния в современном английском языке. Автореф. канд. дис. Л., [1952].