Динамика русской языковой картины мира вербализация концептуального пространства "мужчина" - "женщина"

- Настоящий человек (4%). Самостоятельный вектор концептуализации эксплицируют следующие ассоциаты: настоящий человек (9), мужик (6), он (5), самец (4), - вариации древнейшего стереотипа человеческого сознания о центральном статусе мужчины и проявление андроцентризма языка -отождествление понятий `человек' и `мужчина' (ср. англ. men, нем. Mann, фр. homme и т.д.).

Если сложить все реакции ассоциативного поля «мужчина», которые выражают универсальные гендерные маскулинные стереотипы, то их суммарная доля составит 32%, что свидетельствует о важной роли таких стереотипов в формировании одноименного концепта.

При этом среди реакций на стимул «мужчина» содержатся не только гендерные стереотипы, но и элементы идеального образа мужчины (идеал как разновидность прототипа, по Дж. Лакоффу), которые легко группируются по следующим критериям параметризации: культурный типаж, внешняя привлекательность, интеллектуальные способности, этический компонент, характер. Доля ассоциатов, эксплицирующих прототипические черты идеального мужчины, составляет 21%.

Важным доказательство наличия в языковом сознании целостного концептуального пространства «'мужчина' - 'женщина'» становится тот факт, что вышеприведенные стереотипы имеют симметричные аналоги в структурировании концепта «женщина».

Концепт «женщина» структурируется по следующим, совпадающим с гендерными стереотипами векторам концептуализации:

- Красота: красивая, самая частотная синтагматическая реакция составляет 12% ответов. Данный стереотип не зависит от возраста лица женского пола: в «Словаре ассоциативных норм русского языка» на стимул девочка ассоциация красивая занимает третье по частотности место после антонимической и атрибутивной реакций мальчик и маленькая, а в «Русском ассоциативном словаре» - четвертое после фонетической реакции припевочка; Суммарная доля ответов, эксплицирующих данный стереотип, составляет 23%.

- Женственность (1%). Как и в случае с концептуализацией представлений о мужчине, именно женщина, а не девушка, девочка или баба воплощает традиционное представление о женском начале, о совокупности ее отличительных качеств;

- Социальный статус (10%). Главная роль женщины эксплицируется одной из самых частотных реакций - мать (7%), которая вместе с другими реакциями (например, с неединичными с ребенком, мама, ребенок и др.) формирует основной вектор концептуализации образа женщины в языковом сознании русского человека. Вторая социальная роль - жена (2%). Ассоциативный словарь позволяет увидеть формирование нового, появившегося в языковом сознании русского человека постсоветской эпохи гендерного стереотипа: деловая (5) - это единственное упоминание о какой-либо иной социальной функции женщины, кроме жены и матери. Низкая доля (0,9%) реакции объясняется, во-первых, консервативной природой гендерных стереотипов (они крайне медленно меняются), во-вторых, временем создания базы «Русского ассоциативного словаря» (конец 80-х - 90-е гг. XX в.);

- Возраст (6%). Численный перевес ровно в два раза реакций с семантическим компонентом `молодого возраста' свидетельствует о том, что, в отличие от концепта «мужчина», для концепта «женщина» прототипический возраст - это молодость;

- Физические данные (1,5%): физическая слабость женщины - один из самых распространенных стереотипов разных культур мира. Параметр слабости легко метафоризируется и позволяет формировать гендерные стереотипы, связанные с моральной, духовной, плотской и иными сферами жизни женщины. Стереотип симметричен архетипическому представлению о мужчине как сильном человеке;

- Объект сексуального интереса (3%). Подобного рода ответы выявляют (с разной степенью оценочности: от обнаженная до потаскуха) самый сексистский гендерный феминный стереотип - «женщина как источник сексуального удовольствия мужчины».

Суммарная доля всех реакций ассоциативного поля «женщина», выражающих гендерные стереотипы, - 45%, что свидетельствует о преобладающей роли этих ментальных единиц в формировании концепта «женщина». Более того, в концептуализации образа женщины гендерные стереотипы играют большую роль, чем в концептуализации образа мужчины.

Ассоциативное поле «женщина», как и поле «мужчина», содержит в себе, помимо гендерных стереотипов, прототипические черты идеала. Их можно сгруппировать по тем же признакам: идеал, эталонная внешность, позитивно-оценочные признаки, этический компонент, высокие интеллектуальные способности. Суммарная доля ответов, эксплицирующих прототипические черты идеала женщины, составляет 7%.

Итак, ассоциативные эксперименты убедительно демонстрируют наличие в языковом сознании гендерных стереотипов, участвующих в формировании целостного концептуального пространства «'мужчина' - 'женщина'». Можно утверждать, что ассоциативный эксперимент является одним из эффективных методов исследования и реконструкции концепта, а результаты ассоциативных экспериментов позволяют эксплицировать основные векторы, пути формирования концепта как в языковой картине мира того или иного народа, так и в сознании отдельного индивида.

Одновременно развитие современной лингвистической науки, в частности онтолингвистики, позволяет исследовать вопрос формирования концептов «мужчина» и «женщина» в онтогенезе.

Концептуализация в детском сознании представлений о маскулинности и феминности происходит поэтапно в результате разнонаправленного формирования практических знаний о гендере, которые достаточно хорошо описаны в соответствующей психологической литературе. К школьному возрасту в результате воздействия информационного и нормативного социальных давлений в сознании ребенка начинают формироваться разнообразные поведенческие и социальные стереотипы, из которых особый интерес представляют именно гендерные как вербализованные, так и невербализованные. В сознании ребенка они служат, с одной стороны, своего рода векторами концептуализации - формирования концептов «мужчина» и «женщина» и, с другой стороны, основой представлений о мужском и женском поведении, о мужских и женских социальных ролях, о маскулинности и феминности в целом - обо всем том, что связано с областью гендерной стратификации общества.

Более того, с точки зрения современной психолингвистики сами индивидуальные стратегии освоения языка и речевой коммуникации в онтогенезе также базируются на поведенческих стереотипах, которые, безусловно, во многом передаются ребенку через язык, что убедительно доказывается материалами ассоциативных экспериментов с детьми от шести до девяти лет (работы пермской психолингвистической школы).

Основным материалом для данного этапа исследования послужили словари А. Д. Палкина «Возрастная психолингвистика: Толковый словарь русского языка глазами детей» (М., 2004) и В. К. Харченко «Словарь современного детского языка» (М., 2005), не имеющие отношения к гендерной проблематике и решающие принципиально иные задачи. Материал этих словарей позволяет эксплицировать особенности функционирования гендерных стереотипов в порождаемых ребенком высказываниях и рассуждениях.

Гендерные стереотипы языкового сознания ребенка проявляются, например, в толкованиях таких ядерных вербализаторов исследуемого концептуального пространства, как мужчина и женщина, и тесно связанных с ними в детской картине мира слов муж и жена.

Так, на задание определить слово мужчина более половины (52%) школьников 11-12 лет, участвовавших в эксперименте, дают ответы типа «Взрослый человек мужского пола» или «Человек мужского рода, уже не мальчик». Несмотря на то что степень конкретизации у разных детей варьирует, ответы отражают вполне сформировавшиеся гендерные стереотипы: «Сильный, гордый человек, и справедливый, мужского рода» эксплицирует те стереотипизированные качества мужчины, которые являются универсальными для картины мира любой культуры. Иными словами, в сознании ребенка предподросткового возраста образ мужчины уже неотделим от его обязательных атрибутов, основными из которых становятся сила, гордость и справедливость.

Другое проявление рецепции детским сознанием гендерного стереотипа мужчины как исключительно сильного человека можно обнаружить в рассуждениях мальчиков о сугубо «мужском» труде, транслирующих такой важный компонент гендеризации личности, как социальная и профессиональная роли. Как правило, для мальчика это профессии, требующие особых физических навыков, подготовки и выносливости (летчик, милиционер, пожарник и т.п.); особенно часто в рассуждениях детей о мужчинах актуализируются лексемы, относящиеся к лексико-семантическим полям «Война» и «Вооруженные силы».

Важнейшим гендерным стереотипом, определяющим образ мужчины как в языковой картине мира, так и в сознании ребенка, становится противопоставление мужчины мальчику. Современные гендерные исследования убедительно доказывают, что мужественность выстраивается через стратегию трех апофатических доказательств: чтобы стать (и называться) мужчиной, надо противопоставлять себя миру женского, детского и гомосексуального. В некоторых толкованиях слова мужчина детей этот стереотип присутствует неявно (9% ответов) и эксплицируется через актуализацию ключевого семантического компонента `взрослый' («Это человек мужского пола, только он уже взрослый»). В ряде случаев (12%) дефиниция содержит эксплицитное противопоставление: «Человек мужского пола, уже не мальчик», «Взрослый мальчик после 18 лет» и даже «Мальчик после полового акта» и «Человек после брачной ночи» (следствие смешения научной и вульгарного варианта наивной картины мира).

Эксплицируется в толкованиях детьми слова мужчина и гендерный стереотип о его облигаторном семейном статусе: от лапидарной дефиниции «Муж» до «Человек мужского пола, может быть, имеющий семью».

Однако гендерные стереотипы языкового сознания, концептуализирующие представления о мужчинах и женщинах, выявляются не только в толковании гендерно маркированных слов, но и в детских дефинициях гендерно нейтральных для взрослого языкового сознания лексем. Так, прилагательное высокий ребенок определяет: «Это, например, мужчина, столб». Данная контекстуализация - очередной пример экспликации глубинного гендерного стереотипа о мужчине как о высоком, сильном человеке.

Абстрактные понятия, выражающие аксиологическую шкалу мировоззрения ребенка, также могу определяться через гендерные стереотипы. Показательны два схожих определения слова добро - «Это то, что сделал для бедной старушки, например, помог перейти дорогу» и «Это то, что вот, например, ты идешь по какому-нибудь переулку, и видишь старую бабушку, и возьмешь у нее сумки, и поможешь донести до дома». Данные толкования обнаруживают классический пример гендерного стереотипа физической слабости женщины, помноженной на немощность возраста.

В некоторых рассуждениях детей уже в среднем школьном возрасте можно найти примеры неосознанно транслируемого языкового сексизма: стыд - «Это когда, например, жена не умеет готовить». Со всей определенностью можно утверждать, что это анонимное толкование принадлежит мальчику, который с детства «усвоил» главное патриархатное распределение социальных и супружеских ролей в семье.

Таким образом, проведенный анализ взятых из словарей детской речи суждений и высказываний, позволяет подтвердить выдвинутую в начале исследования гипотезу о том, что концептуализация представлений о мужчинах и женщинах в сознании ребенка опирается в первую очередь на гендерные стереотипы. Более того, эти стереотипы связаны не только с вербализаторами концептов «мужчина» и «женщина» и представлениями о маскулинном и феминном, но и с важными для формирующейся аксиологической системы будущего члена общества абстрактными понятиями.

Концептуальная картина мира, существующая в сознании определенного языкового коллектива, отличается национально-культурной спецификой, так как отражает конкретный исторический опыт народа, его особые культурные традиции и условия жизни. Вместе с тем в процессе познавательной деятельности в сознании человека возникает и концептуальная картина мира как субъективное отражение действительности, которое определенным образом «корректируется» языком.

Несмотря на архетипичность и кажущееся сходство концептуализации понятий `мужчина' и `женщина' в разных лингвистических картинах мира, языковое сознание русского человека концептуализирует идеи маскулинности и феминности особым, специфическим образом. Универсальность концептов - это сугубо научная модель, в определенной мере методологическое допущение (той же степени приближенности, что и идея национального лингвоконцепта, кстати). Глубокое и детальное сопоставление внешне идентичных фрагментов концептосфер, вербализованных в разных языках, неминуемо приводит к идее о том, что в каждом языке (resp. в коллективном языковом сознании) некоему гипотетическому универсальному концепту соответствует особый национально-специфический образ этого концепта. Однако и этот, национальный концепт есть лишь научная модель, своего рода прототип концептов, действительно существующих в конкретном языковом сознании.

Лексикографический анализ русских и иностранных толковых словарей, а также данные Национального корпуса русского языка позволяют эксплицировать наиболее характерные этнолингвистические особенности структурирования концептуального пространства «'мужчина - женщина'».

(1) Внутренняя форма слова определяет специфику картины мира, в том числе русского языкового «видения» мужчины и женщины: например, в отличие от носителей ряда европейских языков, в которых ядерные вербализаторы концепта «женщина» этимологически достаточно прозрачны (ср. англ. woman; фр. (ma)dame), современным носителям русского языка происхождение этого слова - имени концепта уже неясно.

При наличии общих закономерностей семантической эволюции лексем анализируемой части языковой картины мира в европейских языках (переходы `мужчина' `супруг', `девушка' `служанка'), в синхронном срезе выявляются существенные различия: так, три концептуально близких понятия `человек', `мужчина' и `муж' выражаются в русском языке тремя лексемами, а не двумя, как в других языках (наблюдение А. А. Зализняк).

(2) Русская языковая картина мира характеризуется особым соотношением суперконцепта «человек» с субконцептами «мужчина» и «женщина». Так, по данным «Славянского ассоциативного словаря», в ядре языкового сознания (30 наиболее частотных слов) русских, в отличие от белорусов, болгар и украинцев, слова мужчина и женщина отсутствуют. В качестве гипотезы, требующей дополнительных исследований, можно предположить, что причина такого «невнимания» к ядерным вербализаторам исследуемого пространства кроется в том, что образ человека для русского языкового сознания менее гендерно обусловлен, нежели в языковых картинах родственных славянских языков.

(3) Особая характеристика русской языковой картины мира - это наличие своего рода дублетности основных вербализаторов: ядро концептов «мужчина» и «женщина» репрезентируется в русском языке XX в. парами мужчина - мужик и женщина - баба. Особого внимания в аспекте истории номинаций мужчины и женщины в русской картине мира заслуживает употребление лексем мужик и баба, референты которых можно отнести к разряду русских лингвокультурных типажей.

В современном языке обнаруживается интересная гендерная асимметрия: даже в речи носителей элитарного типа речевой культуры номинация мужик все чаще используется не с отрицательной коннотацией, как это было характерно для традиционной русской языковой картины мира (если речь шла не о крестьянах), а безоценочно, как синоним слова мужчина.

Анализ контекстов словоупотреблений и прагматических трансформаций вербализаторов мужик и баба доказывает, что в XX в. в языковой картине мире происходило снижение образа бабы как грубого, относящегося к реалиям деревенской или мещанской реальности, а образ мужика приобрел два ценностных компонента: один - аналогичный оценке бабы, а другой (в определенных контекстах, например, при автономинации) - мелиоративный.

(4) Этнолингвистическая специфика концептуализации представлений о мужчине и женщине выявляется и в диахроническом ракурсе: в исторической перспективе (XVIII - первая половины XIX в.) структура ядерных вербализаторов анализируемого фрагмента концептосферы выглядит иначе: господин (первоначально барин) - мужик (первоначально крестьянин) и дама - баба. Ср. репрезентацию этих оппозиций в паремиях, взятых из словаря В. И. Даля: Барин за барина, мужик за мужика; По бабе и брага, по боярыне и говядина; Неволя холопу, а воля господину; Каков барин, таков и крестьянин.

Каждый концепт имеет собственную историю (появление, трансформации, исчезновение), следовательно, вполне закономерна ситуация, при которой какие-то элементы концептуального пространства уходят на периферию или исчезают, а какие-то выходят на первый план или становятся ядерными. Однако в ходе истории и развития культуры пары господин - мужик и дама - баба претерпели неодинаковые семантические трансформации. В первом биноме слово господин было вытеснено словом мужчина и приобрело идеологически отрицательную коннотацию (ср.: «Господа все в Париже!»), а лексема мужик приобрела эмоционально-пейоративную окраску. Одновременно слово дама не было окончательно сменено родовым понятием женщина, оставшись в функции обращения и (в виде дериватов) в клишированных словосочетаниях типа «дамское белье», «дамские перчатки».

(5) Более подробная, чем, например, в английском или французском языках, возрастная градация представителей разных полов - также особенность русской картины мира. Наличие плохо дефинируемых различий таких синонимических рядов, как девочка, девушка, девица, девица и др. и мальчик, парень, парнишка, пацан, юноша и др., свидетельствует об особой важности возрастной характеристики для традиционного русского менталитета (проявление закона номинативной плотности).

Детализация представлений о возрасте зафиксирована в русском языке в виде большего числа возрастных номинаций в сравнении с количеством аналогичных лексем в германских и романских языков (Крючкова 2003, Литвиненко 2006, Марзук 2008).

Вместе с тем современная, пятичастная русская модель возраста (детство, отрочество, молодость, зрелость и старость) не совпадает с традиционной, которая существовала еще в XIX в. и засвидетельствована словарем В. И. Даля: 1) утробный, 2) младенческий, 3) детский (ребячий), 4) отроческий, 5) юношеский, 6) возмужалый, 7) мужеский, 8) середовой, 9) нетяглый, 10) старческий, 11) дряхлый. Наличие столь дробной и во многом условной шкалы членения человеческой жизни, принятой в патриархальной русской картине мира, во многом предопределило те семантические трансформации и смысловые переходы, которые претерпели ядерные вербализаторы концептуального пространства «'мужчина' - 'женщина'».

(6) Особая черта русского концептуального пространства «'мужчина' - 'женщина'» - это возможность использования номинаций родственных связей в качестве вербализаторов анализируемых концептов: в ряде случаев (стилистически маркированные этикетные формулы, детская речь и некоторые другие) мужчина может быть назван дядя, дед, дедушка, отец и др., а женщина - бабка, бабуля, тетка и т.п.

Давление просторечия и территориальных диалектов на современный кодифицированный язык особенно остро обнаруживается в области речевого этикета и номинации незнакомых лиц. Обращения типа мать, отец, бабуля и аналогичные им, несвойственные коммуникативному поведению ХIХ в., все активнее используются в обиходной речи. При такого рода употреблении номинативное значение лексемы редуцируется до прототипического `человек такого-то пола такого-то возраста' - подобный процесс семантического выхолащивания весьма характерен для просторечия.

(7) Этноспецифика языка представлена и в его фразеологическом фонде: русская фразеология (шире - фольклор) отражает гендерные особенности русского мировидения. Так, высокая степень андроцентризма русской картины мира проявляется в отрицательном обобщающем портрете женщины (Баба с возу - кобыле легче; Курица не птица, женщина не человек; У бабы волос долог, да ум короток; У бабы дорога - от печи до порога и мн. др.).

Фразеология подчеркивает и различное отношение к отклонениям от социальных норм в мужском и женском поведении. В патриархатном обществе социальный статус мужчины выше статуса женщины - процесс номинации мужчины через женские образы содержит отрицательную оценку, ведет к вербальной демаскулинизации (ср.: о мужчине красная девица, умная Маша). Одновременно номинации женщины «мужскими» лексемами, как правило, хвалебны и оцениваются положительно (ср.: одобрительно о женщине свой парень, мужик в юбке).

Аксиология мужского и женского мира в зеркале русской идиоматики асимметрична в количественном и качественном отношениях. «Маскулинные» фразеологизмы (те, в которых упоминаются мужские онимы, реалии мужской сферы крестьянского труда и быта) могут характеризовать мужчину как с положительной, так и с отрицательной сторон. Практически все «феминные» фразеологизмы оценивают женщину исключительно в негативном ключе.

Итак, в языковой картине мира современного русского человека в том виде, в каком она репрезентирована в лексикографических источниках и в повседневном словоупотреблении, концептуальное пространство «'мужчина' - 'женщина'», несмотря на свою архетипическую природу, имеет ярко выраженную этнолингвистическую специфику.

Третья глава, «Трансформации русской языковой картины мира и концептуальное пространство «'мужчина' - 'женщина'», посвящена исследованию функционирования ядерных и периферийных номинаций мужчины и женщины в русской языковой картине мира конца XX - начала XXI вв.

Взаимовлияние когнитивного и языкового в современной картине мира можно рассмотреть через ряд социолингвистических трансформаций:

(1) Жаргонизация языка и мышления проявляется, например, в актуализации таких периферийных вербализаторов концептуального пространства «'мужчина' - 'женщина'», как братан, пацан, бабаня, папаша т.п., которые в последние десятилетия потеснили в лексиконе современника номинации типа молодой человек, старуха и др. Эту же тенденцию отражает и появление новых форм обращений (хотя и в стилистически сниженных регистрах) типа Вован, Колян, Толян.

(2) Американизация русской языковой картины мира может быть проиллюстрирована двумя актуальными процессами. С одной стороны, это появление таких неологизмов, как мачо, бизнес-леди, секс-бомба, женщина-вамп, cупермен и др., которые являются не столько заимствованными словами или элементами чужой культуры, сколько своеобразными трансляторами новых для когнитивной картины мира типов маскулинного и феминного поведения.

С другой стороны, западный стиль жизни активно изменяет и правила коммуникации и взаимоотношений между членами общества. Демократизация этикета, связанная как с изменением социальных параметров общения (демократизация прежде жестко иерархических отношений коммуникантов, появление интернет-коммуникации, усиление игрового начала и т.д.), так и с влиянием американской культуры общения, проявляется в таких формах, как использование в качестве номинации официального лица двучастной, а не полной (трехчастной) модели (Борис Ельцин вместо Борис Николаевич Ельцин); обращение к старшим родственникам по имени, без использования соответствующих маркеров (Валера вместо дядя Валера); обращение к родителям жены или мужа, а также друзьям родителей и соседям по имени, а не по имени и отчеству и др.

(3) Давление просторечия на кодифицированный русский язык имеет различные проявления в судьбе вербализаторов концептуального пространства «'мужчина' - 'женщина'». В качестве частного примера можно привести вытеснение из активного словаря стилистически нейтральной в литературном языка XIX - начала XX в. номинации старуха лексемой старушка или просторечными синонимами бабушка, бабуля. Причина ухода на периферию слова старуха - одна из характерных особенностей разговорно-просторечной среды, сформировавшаяся еще в «галантерейном» языке мещан 20-х гг. XX в., - обильное, семантически неоправданное использование диминутивных форм в функции гиперкорректных.

(4) Попытки возвращения к языку и культурным ценностям дореволюционной России по-разному отразились в трансформациях концептуального пространства «'мужчина' - 'женщина'». Во-первых, это эпизодические попытки общества освоить дореволюционные этикетные формулы, в частности, обращения сударь, сударыня, барышня и т.п. Во-вторых, ряд устаревших слов не только возвращается из пассивного запаса, но и изменяет лексическое значение. Так, в речи усредненной языковой личности (особенно женщин среднего возраста) слово дама не сохраняет понятийное наполнение, присущее ему в XIX в.

Обозначенные трансформации играют важную роль в изменениях не столько языковой, сколько когнитивной картины мира. Контекстуальный анализ употреблений вербализаторов исследуемого концептуального пространства подтверждает мысль о том, что современный русский язык находится в стадии бурного развития и определенная часть происходящих в нем процессов - прямое следствие трансформации стереотипов: в обществе стремительно меняются поведенческие и социальные роли.

С этими социокультурными изменениями, а также с появлением отечественной феминистской критики языка связана и такая особенность, как увеличение некодифицированных номинаций лиц женского пола по профессии, специальности, должности и т.д., производных от существительных мужского рода типа *премьер-министрша, референтка, доцентка.

Отсутствие в литературном языке подобных номинаций лиц женского пола при наличии номинаций мужского рода рассматривается феминистками как проявление языкового сексизма и требует, по их мнению, устранения в виде создания любыми возможными словообразовательными способами «параллельных» форм - так называемых феминистских неологизмов.

Подобный, следующий исключительно за научной модой, а не реальной потребностью языка, подход привел к появлению специальных словарей и списков слов в грамматических справочниках, рекомендующих к употреблению, например, такие лексемы, как авиаторша, авиатриса, адвокатка, академистка, артиллеристка, бандажистка, вертолетчица и т.д. В этот список попадают и такие номинации, как врачиха, директорша, инженерша, лекторша и мн. др., то есть те слова, образованные с помощью стилистически сниженных в этом значении суффиксов -их(а) и -ш(а), прагматически неоправданное употребление которых маркирует речь необразованного человека.

Причина бума «феминизмов» кроется в контаминация понятий грамматический род и гендер (социокультурный пол): в русском языке, в отличие от немецкого, французского или английского, сами по себе номинации мужского рода типа кассир не содержат никаких маркеров их отнесенности к мужскому миру, а упоминание слова в гендерно нейтральном контексте вовсе не свидетельствует о том, что речь идет о кассире мужского пола. Подобного рода лексемы никакого отношения к гендерной стратификации общества не имеют: адвокат может быть и мужчиной и женщиной, однако на современном этапе развития русский язык не нуждается в уточнении гендерной принадлежности представителя данной профессии.

Следовательно, нет необходимости включать большую часть подобных феминистских неологизмов в лексикографические корпусы, так как это создает иллюзию их кодификации, а значит, разрешения к употреблению. Более того, большинство подобных лексем относится к разряду потенциальных слов, которые в отечественной словарной традиции не принято фиксировать.

Отдельный, самостоятельный этап исследования современной языковой картины мира связан с анализом специфики вербализации и концептуализации представлений о мужчинах и женщинах в субстандарте русского языка.

Если интерпретировать жаргонизацию как трансформацию собственно когнитивной сетки языка, набрасываемой на окружающую действительность, то анализ субстандартной лексики позволяет выявить определенную специфику трансформации гендерных стереотипов в картине мира, которые приводят к изменениям содержания концептов «мужчина» и «женщина» в сознании носителей субстандарта и с высокой степенью вероятности могут появиться в концептосфере литературного языка в будущем.

Основное давление на современный литературный язык оказывают не столько общеуголовный жаргон или профессиональные арго, сколько интержаргон - общий для всех типов субстандарта пласт лексики, не принадлежащий отдельной социальной группе, единицы которого активно используются в языке средств массовой информации и хорошо известны образованным носителями литературного языка.

Для выявления когнитивной специфики и вербальной репрезентации в субстандарте концептуального пространства «'мужчина' - 'женщина'» была проведена сплошная выборка его вербализаторов из основных словарей жаргона. В ходе лексикографического анализа особое внимание было обращено на полисеманты, которые, помимо лексико-семантического варианта с пометами Жрр. (жаргонизированная разговорная речь), Угол. (из речи уголовников) или Крим. (из речи криминальных структур), имели и иные, в большинстве случаев производные, значения, помеченные Мол. (из общемолодежного жаргона).

В результате анализа жаргонных номинаций мужчин и женщин были выделены некоторые особенности вербализации исследуемого концептуального пространства.

1. Дублетность языковых единиц, вербализующих данные концепты, представлена двумя типами: однокоренными синонимами (бабенка, бабешка, бабанция, бабешница, бабешник, бабина, бабища, бабонька) или лексикословообразовательными дублетами (`девушка': бабец, бикса, бэби, василиса, ворона, герла, клюшка, кобла, коза, корова, курица, лялька, метелка, мать, морковка, мочалка, овца, промокашка, сестренка, соска, телка, фемина, чувиха и мн. др. - всего не менее 150 номинаций). Отсутствие необходимости в максимально точной номинации приводит к появлению многочисленных синонимических рядов, выбор единиц которых не мотивирован ни стилистически (в субстандарте нет жанрово-стилистической дифференциации), ни семантически (значения лексем полностью дублируют друг друга).

2. Семантическая редукция лексики. Так, каждый элемент синонимического ряда брат, братан, брателло, брательник, братишка, браток, братуха, братушка, братка в «блатной фене» имеет конкретное лексическое значение, связанное с реалиями уголовного мира, однако при переходе этих лексем в интержаргон их значения редуцируются до родового понятия `мужчина'.

Примером семантической редукции может служить и слово чувак, первоначально имевшее в воровском арго значения `молодой мужчина из законопослушной семьи' и `жертва преступления' и служившее для важной конспирологической задачи уголовного языка - выражения оппозиции «свой - чужой» и обозначения потенциальной жертвы. В интержаргоне это слово используется для обозначения любого молодого мужчины.

3. Травестизация жаргонных номинаций как частный случай карнавализации языка. Основная особенность общего жаргона в деривационном плане заключается скорее не в наличии каких-либо особых признаков, а в специфическом снижающем, травестирующем использовании общеязыковых возможностей. Особенно часто в субстандарте обыгрывается идея научности или иностранной маркированности объекта номинации, содержащаяся в ряде книжно-литературных аффиксов: лохнезия (`некрасивая, неприятная девушка'), кончитта (`девушка, не отягощенная интеллектом'), брателло (`юноша') и др.

Такого рода переосмысления и языковая игра подчас выражают высшую степень сарказма, присущего носителям жаргона по отношению к окружающим людям и предметам действительности. Во многих случаях это иронизирование становится оскорбительным и нарушает аксиологические рамки классической языковой картины мира.

4. Активное использование разных способов деонимизации, среди которых встречаются и не характерные для кодифицированного языка: (а) имя лица половые органы (абдула, абрамка, василий, яшка и мн. др. - `penis', люся, манька, машка - `женские гениталии'); (б) имя лица животное (сережка `собака'; стасик, яшка `таракан').

Подобные апеллятивизации характеризуют специфические когнитивно-прагматические установки уголовного жаргона, одна из основных функций которого - оскорбление. С этим же связано и использование разнообразных женских имен для обозначения проститутки (марьяна, наташа и др.) и гомосексуалистов как маргинализированных членов тюремной иерархии или маргинальных членов свободного общества (даша, катя, наташа и мн. др.).

5. Специфические суффиксы, основная функция которых - создание экспрессивных номинаций, также характерны для субстандарта в целом и для интержаргона в частности. В диссертационном исследовании подробно проанализированы стилистические и семантические характеристики наиболее распространенных в интержаргоне аффиксов номинаций мужчин (-ан, -яг(а), -ик, -ач, -аj, -ак, -яр(а), -л(о)/-л(а) и мн. др.) и женщин (-очк(а), -ар(а), -ячк(а), -овк(а), -отк(а), -к(а) и др.)

6. Повышенная пейоративность - одна из самых ярких черт субстандарта, проявляющаяся в преобладании грубых, экспрессивно окрашенных слов, связанных с отрицательной оценкой действительности. Пейративность проявляется в любых номинациях: частей человеческого тела (котелок, чайник, мозги - о голове), национальностей (хачик, черномазый), профессий (гад, мент, мусор, волчара - о милиционере), женщин (баба, чувиха, овца, телка) и т.д.

Этот же принцип агрессивного неприятия окружающей реальности определяет и специфические для сознания носителей жаргона векторы концептуализации представлений о мужчинах и женщинах. Несмотря на то что основная функция жаргона - коммуникативная, нельзя отвергать тот факт, что активное использование/восприятие жаргонизмов приводит к определенным трансформациям когнитивных структур носителя субстандарта.

Лексикографический анализ жаргонных вербализаторов концептов «мужчина» и «женщина» позволил выделить ряд специфических особенностей концептуализации, соотносящихся с когнитивно значимыми параметрами окружающей носителя интержаргона действительности.

1. Высокая степень андроцентризма субстандарта. Генетически жаргон - сугубо мужской язык, и этим определяется низкое место, которое занимает женщина в социальной иерархии данного мира. Повышенной степенью андроцентризма объясняется также и тот факт, что количественно номинации женщин по отношению к номинациям лиц мужского пола преобладают. Однако данное преобладание носит исключительно количественный характер, так как в качественном отношении ситуация прямо противоположна: разнообразных номинаций мужчин гораздо больше, чем названий женщин. Огромное количество лексем, обозначающих лиц женского пола, сводится к трем «родовым» значениям: `женщина' (кукушка, курица, лосиха, метла, морковка и мн. др.), `девушка' (бикса, бэби, герла, жаба, кадра, клюшка, кобыла, матрешка, мать, сестручча и т. д.) и `проститутка' (барби, даловка, институтка, лоханка, факуха, шмара и др.). Подобная «классификация» маркирует исключительно мужской взгляд на женщину: для такого рода концептуализации достаточно определить возраст и способность женщины удовлетворять сексуальные потребности мужчины.

Одновременно список номинаций, репрезентирующих мужской мир, гораздо многообразнее: это и названия различных уголовных «специализаций» (домушник, мазурик, медвежатник, металлист, форточник и др.), и обозначения специфических «чинов» в криминальной и тюремной иерархии, которые активно используются в речи носителей интержаргона в переносном значении (мужик, пахан, петух, салага, фраер, чмо, шестерка), и оскорбительные этнонимы (абраша, абрек, азер, пиндос, хачик), и характеристики человека с точки зрения его физических или интеллектуальных способностей (вася, духарик, лепило, салабон, чукча) и т.д.

2. Для субстандарта (и для интержаргона в том числе) характерен нетипичный для русского литературного языка метонимический перенос «человек половые органы». Несоизмеримо большая часть номинаций, возникающих в результате такого метонимического переноса, относится к «мужской» части описываемого мира (гусар, джигит, дурак, партизан, чудак и т.п. для обозначения `penis').

3. Специфическая метафоризация является одним из самых продуктивных способов пополнения лексики субстандарта, что обусловлено первичной функцией арго - «остранением» реальности, необходимостью закодировать действительность понятным только узкому кругу людей способом.

Наиболее распространенные типы метафоризации мужчины в жаргоне:

· зоометафора (иная национальность (зверь, олень), место в социальной иерархии (бобер, волк, петух), физические данные (бык), внешняя непривлекательность (амеба), умственные способности (бык, кобель), поведение (козел, конь, крыса, хорь, шакал), сексуальная ориентация (заяц, петух и др.) и другие);

· орудийная метафора (мужчина как носитель физических (лом, молоток) или психологических (долото) способностей);

· метафора-профессия достаточно продуктивна в субстандарте для обозначения типов уголовной деятельности (артист `опытный мошенник, аферист', архитектор `осужденный, работающий каменщиком', слесарь `вор-взломщик' и мн. др.), личностных свойств (ботаник `отличник, прилежный ученик или студент', дворник `недотепа, растяпа', пахарь `добросовестный работник', пекарь `веселый, остроумный человек'), сексуальной ориентации (педагог `гомосексуалист').

В концептуализации женщины также выделяются специфичные метафоры:

· гастрономическая метафора: батон, ватрушка, котлета, селедка, телятина, фрикаделька и др. (`девушка') - обусловлена высокой степенью андроцентризма жаргона и характерной установкой на «присвоение» женщины;

· зоометафора для обозначения женщин в жаргоне встречается редко. Самое распространенное значение у таких лексем, как: бабуин, бройлер, ворона, жаба, клещиха, кобыла, коза, и мн. др., - `девушка' без каких-либо иных дифференциальных признаков. Метафоризация детерминируется стереотипами мышления: в зоометафоре реализуется гендерный стереотип подчиненности женщины, ее малой утилитарной пользы для мужчины-носителя интержаргона;

· орудийная метафора: мотыга, прищепка, промокашка, станок, стелька, тёрка (`девушка'). В большинстве подобных номинаций когнитивным признаком для семантического переноса становятся сексуальные образы;

· игрушка: кукла, лялька, ляля (`девушка'), забава, игрушка (`сожительница') и др. Подобная метафоризация - отражение сексизма жаргона: женщина воспринимается как средство развлечения, что вновь эксплицирует когнитивный вектор унижения человеческого достоинства.

4. Сложность декодирования жаргонизмов для носителей литературного языка обусловлена также и специфическими векторами концептуализации образов мужчины и женщины в концептосфере субстандарта.

4.1. Характерные для жаргона векторы концептуализации мужчины:

4.1.1. `Отнесенность / неотнесенность к уголовному миру' (например, клоун, лох, олень, рыба vs авторитет, академик, свой, пахан и т.п.) - фундаментальный вектор концептуализации мужчины в жаргоне, почти не представленный в литературном языке: для носителя жаргона любой мужчина должен быть автоматически отнесен или к своим, или к чужим;

4.1.2. `Степень физической выносливости' (амбал, арнольд, бык vs богодул, доходной, пиндос, чмо и мн. др.). В андроцентричном мире субстандарта важнейший гендерный стереотип (мужчина - это сильный человек) принимает гипертрофированные размеры: слабый человек рассматривается как неполноценный представитель общества. Более того, признак `наделенный большой силой' часто трансформируется в жаргонной картине мира в `связанный с насилием': актуализируется семантический перенос «сильный человек преступник, промышляющий насилием»;

4.1.3. `Степень сексуальной выносливости' (бомбардир, кобелино, мерин и десятки других) обнаруживает две когнитивные составляющие: во-первых, игровое начало и, во-вторых, сексуальное насилие над женщиной;

4.1.4.`Отнесенность к гомосексуалистам' (адонис, жокей, заяц, кодеш, козлик, опущенный, теплый, чичиряка и мн.др.). Отчасти этот вектор концептуализации связан с первым вектором - `отнесенность / неотнесенность к уголовному миру' и восходит к жесткой иерархии тюремной системы.

Маркированность индивида, соотнесенная с нарушением определенных конвенций, социальных и поведенческих табу, имеет древние корни. Так, в русской патриархатной картине мира существовало явление, известное как распетушье - человек неопределенной гендерной принадлежности, обычно мужского пола, внешний облик и поведение, занятия и образ жизни которого не соответствовали традиционным представлениям о гендерной роли и статусе мужчины. При этом одним из важнейших атрибутов стигматизации распетушья была смена гендерных ролей в хозяйстве. Следовательно, в выделении лиц нетрадиционной сексуальной ориентации в отдельную касту неприкасаемых когнитивной базой служат те же механизмы, что и в фольклорной картине мира для людей с неопределенной гендерной принадлежностью. Такое агрессивное отношение к подобным членам социума - свидетельство «примитивности» уголовного сознания, о котором писал Д. С. Лихачев.

Для междисциплинарных когнитивных исследований важным представляется тот факт, что данные лингвистического анализа и выделенные векторы концептуализации мужчины в субстандарте в целом совпадают с описанными в гендерных и психологических исследованиях социальными требованиями (так называемыми «нормами твердости»), которые общество предъявляет мужчине, однако в языковом сознании носителя жаргона эти стереотипы, становясь еще более значимыми, еще жестче определяют его «мужское» мировоззрение.

4.2. Специфические векторы концептуализации женщины:

4.2.1. `Объект сексуальных притязаний'. Многочленные синонимические ряды номинаций, характеризующих женщину сугубо как сексуальный объект, генетически облигаторны для уголовного жаргона, однако в постперестроечное время начинают активно проникать и в интержаргон, и в молодежный сленг;

4.2.2. `Проститутка' - это еще один вектор концептуализации женщины и один из наиболее многочисленных синонимических рядов субстандартной лексики: барби, грелка, даловка, институтка, канава, лоханка, лярва и мн. др. Генетически большая часть подобных лексем также восходит к уголовному жаргону, в котором они выполняли обычную номинативную функцию;

4.2.3. `Отнесенность / неотнесенность к уголовному миру'. Количество лексем, обозначающих преступниц, гораздо меньше, чем мужских номинаций, что детерминировано мужским характером криминальной деятельности.

Итак, жаргонные вербализаторы концептов «мужчина» и «женщина» являются проекцией особого, характерного для субстандарта языкового видения человека. При этом некоторые из векторов концептуализации, свойственных жаргону, структурируют и молодежный сленг.

Трансформации русской языковой картины мира последних десятилетий могут иметь и иные, нежели вульгаризация или американизация, истоки. Так, последнее десятилетие XX - начало XXI вв. в современных культурологических и гендерных исследованиях традиционно определяются как эпоха «кризиса маскулинности»: изменяющийся мир требует новых форм реализации мужского поведения.

К разряду таких новаций относятся, с одной стороны, новые «вымышленные» формы мужского поведения, представленные такими словами-однодневками, как метросексуал, ретросексуал, хаммерсексуал, уберсексуал, оберсексуал и т.д., активно создаваемыми средствами массовой информации; с другой стороны, занимающий особую нишу в русской языковой картине мира маскулинный тип мачо.

Такой тип маскулинности, как мачо, удобен для лингвистического анализа природы субконцепта. Новизна и репрезентация мачо только одним вербализатором позволяют методически точно охарактеризовать сущность данного концепта, восходящего к испанскому лингвокультурному типажу. Исходя из анализа словоупотреблений мачо, по данным Национального корпуса русского языка и Рунета, можно вывести следующие типологические черты, или когнитивные характеристики, данного концепта, образуемые единством ценностной, образной и понятийной сторон.

Понятийная составляющая: мужчина, проявляющий качества, обычно приписываемые самцам: агрессивность, грубость, ярко выраженный мужской тип внешности и сексуальности, физическую силу, напористость, упорство.

В ходе исследования контекстов употребления слова мачо в текстах различной стилевой принадлежности был получен список качеств, особенно часто характеризующих данный тип маскулинного поведения: агрессивный, активный, безэмоциональный, брутальный, властный, грубый, дерзкий, доминирующий, жестокий, жестокосердный, крепкий, мужественный, мускулистый, неотесанный, неэмоциональный, самоуверенный, сильный, склонный к риску, суровый, уверенный, храбрый, целеустремленный, эгоцентричный, энергичный.

Образная составляющая концепта «мачо» в русской языковой картине мира выражена прежде всего двумя вербализаторами - латиноамериканец (и жаргонное латинос) и прецедентное имя голливудского и испанского актера Антонио Бандераса, часто используемое в форме апеллятива бандерасы.

Понятийный и образный компоненты создают фундамент для ценностного плана «мачо» как особого типа мужского поведения, характеризующегося выраженной брутальностью, сильным зарядом примитивной сексуальности, доминированием «самцовости» в мировоззренческих установках личности.

В эпоху смены социальных, культурных и мировоззренческих представлений концепт «мачо» в русской языковой картине мира выполнил замещающую функцию, устранив лакуну, связанную с несовпадением традиционных, свойственных русской патриархатной языковой картине мира представлений о мужчине с реальным, трансформированным современным обществом и культурой, образом россиянина.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В заключении представлены результаты проведенного исследования и определены дальнейшие перспективы изучения гендерной составляющей русской языковой картины мира. Концептуальная картина мира каждого языка и каждого конкретного человека - это подвижная и постоянно меняющаяся система, способствующая адаптации языковой личности к окружающему ее миру и рецепции ею национально-культурной специфики мировидения. Вместе с тем языковая картина мира меняется гораздо медленнее, чем концептуальная, и это приводит к образованию своего рода зазора, который хорошо обнаруживается при сопоставлении элементов прототипического мира, хранящегося в сознании человека, с реконструируемыми фрагментами концептосферы конкретного языка.

Языковая картина мира, будучи во многом производной от когнитивной, также имеет ярко выраженный динамический характер существования, который определяется как сложным комплексом социокультурных факторов развития общества, так и имманентными законами развития языка. Однако взаимодействие когнитивной и языковой картин мира сложнее, чем просто производность: не только изменения в понимании мира приводят к изменениям в языке, но и трансформации языка приводят к трансформациям представлений о мире. Проиллюстрировать это амбивалентное взаимовлияние помогает анализ вербализаторов таких базовых концептов, как «мужчина» и «женщина».

Среди всего разнообразия когнитивных единиц можно выделить специфический тип - концептуальное пространство как совокупность двух симметрично структурированных самостоятельных концептов, находящиеся друг с другом в контрадикторной оппозиции, но вместе с тем через комплементарные отношения образующие в сознании носителя языка (и концептосфере) определенную целостность. Введение данного понятия позволяет по-новому взглянуть на особую когнитивную природу некоторых «квантов знаний» и на осложненные антонимические, предопределенные особым устройством фрагментов действительности, отношения в языке. Концептуализация, понимаемая как сложный двусторонний процесс, с одной стороны, структурирования знаний, а с другой стороны, усложнения ментального мира человека, во многом определяется спецификой самих концептуализируемых объектов. Важную роль для концептуализации социально значимых понятий и представлений играют такие когнитивные единицы, как гетерогенные и гетерофункциональные стереотипы. При этом основное, фундаментальное значение в концептуализации представлений о мужчине и женщине в языковой картине мира имеют именно гендерные стереотипы, которые могут быть как вербализованы, так и не вербализованы.