Теоретическая лингвистика и судебная лингвистическая экспертиза

Эффективность теоретических презумпций, лежащих в основе современного лингвистического знания и применяющихся в производстве соответствующих экспертиз. Принцип методологического номинализма, теория корреспондентной истины, компетенция лингвиста-эксперта.

Рубрика Иностранные языки и языкознание
Вид автореферат
Язык русский
Дата добавления 09.11.2010
Размер файла 557,7 K

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Мы имеем следующие факты:

А) Вариативность речевых произведений такую, что мы можем с определенной степенью уверенности утверждать, что не существует двух тождественных речевых произведений. Если перед нами два тождественных речевых произведения, то это одно и то же речевое произведение (конкретные факты заключаются в том, что мы говорим различным тембром, в различных состояниях и ситуациях и т. п.).

Б) Очевидно, что общающиеся на одном и том же языке понимают друг друга хотя бы в том смысле, что они адекватно реагируют на определенные высказывания.

Отсюда возникает гипотеза кода, который выполняет функцию отождествления - приводит разнообразие к виду удобному для декодирования (О.Н. Трубецкой).

К уровню проблем кода относятся следующие проблемы:

Й. Проблема описания кодирующих возможностей продуктов речевой деятельности. В некоторых случаях необходимо описать значение речевого произведения или его компонентов, основной вопрос в данном случае следующий: «Что означает речевое произведение?» Конкретное речевое произведение при решении этого типа задач понимается как детерминанта поведения воспринимающего данное речевое произведение. Другими словами, за исследовательскими задачами подобного рода стоит конкретный тип проблемных ситуаций. Принимающий речевое сообщение декодирует его определенным образом, и содержание сообщения может влиять на его поведение, при этом всегда возможна ситуация, когда декодируемое содержание не совпадает с содержанием текста (ошибки декодирования) или речевое произведение обусловливает различные варианты поведения (неопределенность сообщения). В данном случае возникают два подтипа задач, которые входят в компетенцию лингвиста-эксперта.

А) Задача по установлению содержания спорного речевого произведения (текста закона, договора, инструкции).

Б) Задача по установлению кодирующих возможностей словесных обозначений. Данная задача ставится при исследовании словесных обозначений спорных товарных знаков на предмет тождественности двух спорных товарных знаков или на предмет различительных возможностей конкретного товарного знака.

В описанных случаях предметом исследования является отношение «продукт речевой деятельности / адресат, воспринимающий информацию, закодированную в этом «продукте». Позиция говорящего в данном аспекте не имеет значения, речевое произведение полагается тождественным самому себе и противопоставленным другим речевым произведениям, которые кодируют не такую информацию.

ЙЙ. Проблема квалификации речевого поведения говорящего. В основе решения этой проблемы лежит гипотеза о возможности различных вариантов поведения говорящего относительно каждой конкретной ситуации. В данном случае задача лингвистической экспертизы - описать тот вариант поведения, который выбирает субъект речевого произведения в такой ситуации, которая квалифицируется как юридический факт в том смысле, что влечет юридически значимые последствия. Сюда относятся задачи по выявлению следующих тождеств (в том смысле, что мы отвечаем на вопрос, кодирует ли говорящий соответствующую информацию в своем сообщении или нет).

1. Отождествление речевых актов:

- оскорбления;

- призыва;

- утверждения;

- угрозы.

2. Отождествление семантических характеристик высказывания:

А) Отождествление утверждения о фактах:

а) ментального состояния субъекта, порождающего текст;

б) описывающих фрагментов окружающей действительности.

Б) Отождествление оценки.

Общим для всех выделенных типов является то, что они кодируются в сообщении. То есть в языке, с одной стороны, существуют такие эмические единицы, как, например, «речевой акт оскорбления», которые способны отождествлять какие-то фрагменты речевых произведений как оскорбления или как призывы. С другой стороны, информация о речевом поведении способна кодироваться не при помощи цельной единицы, которая предназначена для извлечения информации (например, речевой акт), но словами и выражениями (а также интонацией и др., например, «по-моему», «вероятно», «я видел», «я считаю», «я думаю», «плохо», «хорошо»).

Тождество на уровне пропозиционального содержания. Очевидно, что, когда решается проблема, являются ли данные призывы призывами к экстремистской деятельности, отождествление речевых произведений происходит на другом основании, нежели чем код (или язык). Для отождествления необходимо знать, призывы к каким действиям являются экстремистскими. Вероятно, что в данном случае языковые элементы отождествляются исходя из внеязыковых оснований. Очевидно, что этот тип проблем находится за пределами компетенции лингвиста. К этому типу проблем тождества относятся следующие:

1. Является ли утверждение истинным или ложным?

2. Содержится ли в тексте информация о неэтичном поведении лица?

3. Содержится ли в тексте информация о нарушении лицом действующего законодательства и т. п.?

Относительно данного тезиса возможно возражение: лингвист способен установить, что некое высказывание кодирует информацию, выраженную, например, пропозицией «Захват властных полномочий». Так, лингвист способен отождествить путем трансформаций (как это, например, представлено в модели «Смысл - Текст» (И.А. Мельчук)) все высказывания, в которых выражается идея захвата властных полномочий. Сюда, очевидно, будут относиться следующие высказывания:

Призываю вас к захвату властных полномочий!

Давайте захватим властные полномочия!

Захватим власть!

Необходимо захватить власть!

Возьмем власть в свои руки! и т. п.

Такой трансформационный подход допустим, но при условии, что судья или следователь понимает, что это именно трансформационный анализ исследуемого фрагмента текста на предмет его тождества / различия с исходным фрагментом текста закона, а не установление факта отношения определенных реальных действий к разряду экстремистских. Если относительно этого достигнуто взаимопонимание, тогда судья, например, мог бы всегда взять произвольный фрагмент текста закона и поставить вопрос о тождестве этого фрагмента и исследуемого текста. При этом всегда сохраняется возможность, что какие-то действия будут «действительно» Слово «действительно» заключено в кавычки, потому что действия относительно истины и лжи не могут быть экстремистскими. Экстремизм - это решение о том, какие действия будут считаться недопустимыми. Очевидно, что допустимость / недопустимость каких-либо конкретных действий не является предметом изучения лингвистики как науки. экстремистскими, но семантика исследуемого предложения не трансформируется к тексту закона. Вряд ли такие процедуры представляют ценность для суда, алгоритмами трансформации владеют все носители языка. Таким образом, вряд ли такое развитие экспертных исследований возможно. В настоящее же время суд, как правило, хочет узнать, относятся ли действия, к которым призывают, при условии их возможного, например, осуществления к разряду экстремистских, а это, очевидно, юридическая проблема тождества.

Тождество на уровне целевого содержания и последствий, которые способно вызвать речевое произведение. К данному тождеству относятся все проблемы, которые направлены на выявление реальных Слово «реальное» употребляется здесь условно, мы не хотим сказать, что коммуникативные намерения нереальны. (= не коммуникативных) намерений говорящего или реальных реакций слушающего:

- хотел ли говорящий разжечь межнациональную рознь;

- хотел ли говорящий оскорбить;

- призывает ли говорящий к захвату властных полномочий;

- оскорбился ли слушающий;

- нанесен ли вред деловой репутации лица или субъекта делового оборота и др.

Решение названных задач также не входит в компетенцию лингвиста. Эти проблемы необходимо отличать от проблем, связанных с кодом, а именно от проблемы, сформулированной по модели: «Является ли данное речевое произведение призывом?» Высказывать призыв - это, безусловно, значит «вести себя определенным образом», но реальная психологическая (= некоммуникативная) цель может не совпадать с той целью, которая кодируется в сообщении, этот факт вытекает из того, что речевые произведения могут быть употреблены неискренне.

Из принятого объяснения вытекает еще одно следствие. Высказывать что-то - это, безусловно, воздействовать на адресата, то есть каждое высказывание имеет какую-то предрасположенность воздействовать на конкретного адресата или неопределенную группу лиц. В целом любой говорящий на языке знает об этих предрасположенностях и умеет пользоваться данной информацией. Конкретная же степень воздействия конкретного высказывания на конкретного адресата - величина, зависящая от многих неизвестных, а потому не может быть установлена лингвистом. Всегда, например, возможна ситуация, когда кто-то не был оскорблен инвективным неприличным высказыванием (высказыванием, имеющим предрасположенность оскорбить слушающего, которая близится к единице), но подал иск в суд и утверждает, что он оскорблен. Очевидно, что такое положение дел не может быть в общем случае (а может быть, никогда) реконструировано при помощи лингвистического анализа сообщения.

Таким образом, только проблема тождества, возникающая на уровне кодирования информации, из всех выделенных типов тождества может являться предметом лингвистического исследования и только относительно этой проблемы могут быть сформулированы соответствующие экспертные задачи.

В третьей главе «Общая характеристика экспертных задач, решаемых при производстве лингвистической экспертизы в рамках различных категорий дел» изучены проблемные ситуации, которые возникают при производстве лингвистических экспертиз в рамках конкретных категорий дел. Рассмотрены следующие категории дел: дела по оскорблению, дела о распространении не соответствующих действительности сведений, дела о разжигании межнациональной, религиозной, социальной ненависти и вражды и призывам к экстремистским действиям, а также дела об угрозе. В главе описаны и разграничены нормативные и дескриптивные стороны проблем, возникающих при квалификации деяний как неправомерных, с одной стороны, и при установлении фактов, которые позволяют принять решение о неправомерности деяния - с другой. Выявлены семантические и прагматические проблемы, которые необходимо разрешить при производстве лингвистических экспертиз в рамках названных категорий дел. В рамках теории речевых актов описаны такие формы речевого поведения, как оскорбление, угроза, призыв.

При описании оскорбления автор исходил из того, что с нормативной точки зрения оскорбление - вид неправомерного поведения, которое направлено на умаление чести и достоинства, такое поведение выражено в неприличной форме.

С дескриптивной стороны при проведении лингвистической экспертизы по делам об оскорблении встают следующие проблемы: 1) проблема, связанная с квалификацией форм речевого поведения, которые были бы направлены на умаление чести и достоинства; 2) проблема квалификации формы речевого поведения как приличной или неприличной.

Признается, что вопросы «Что такое оскорбление?» и «Что такое неприличная форма?» не имеют существенного значения. Поэтому в работе предпринята попытка дескриптивного решения данных проблем, связанная с поиском «регулярностей», которые описываются условными высказываниями вида «Если Х, то У», утверждающих о связи по меньшей мере двух групп фактов.

В работе описываются две формы речевого поведения, которые являются направленными на причинение вреда оппоненту: речевой акт оскорбления и речевой акт понижения статуса.

Речевой акт оскорбления обладает следующей структурой

1. Участники

Участник 1 - инвектор, Участник 2 - инвектум, Участник 3 - Наблюдатель. Обязательными участниками являются первые два, последний (Наблюдатель) - факультативный участник.

2. Иллокутивная цель высказывания - Участник 1 пытается причинить ущерб Участнику 2 в области психики.

3. Условия успешности инвективного акта

Участник 1 знает, что высказывание Х может причинить ущерб Участнику 2, и хочет, чтобы Участник 2 знал, что в отношении Участника 2 Участником 1 произведено инвективное высказывание.

4. Инвективное высказывание

Высказывание, выполняющее функцию инвективы в самом общем смысле как резкое выступление против кого-либо, чего-либо; оскорбительная речь; брань, выпад.

На языке описания, разработанном А. Вежбицкой, речевой акт оскорбления, по-видимому, будет представлен следующим образом:

А) Знаю, что Х способно причинить тебе психологический ущерб.

Б) Хочу, чтобы ты знал, что я говорю Х.

В) Говорю Х, чтобы причинить тебе психологический ущерб.

Данный речевой акт может быть контактный и дистантный. При дистантном инвективном акте необходим третий участник, который и является каналом передачи информации об оскорблении лица. В развернутом виде дистантное оскорбление выглядит следующим образом:

А) Знаю, что Х способно причинить тебе психологический ущерб.

Б) Хочу, чтобы ты знал, что я говорю Х.

В) Говорю Х по отношению к тебе У-ку.

Г) Знаю, что У передаст тебе, что я говорил Х.

Д) Говорю Х для того, чтобы причинить тебе психологический ущерб.

При контактной форме оскорбления факт произнесения инвективного высказывания в присутствии инвектума удовлетворяет условие Б, так что в развернутой форме контактное оскорбление выглядит следующим образом:

А) Знаю, что Х способно причинить тебе психологический ущерб.

Б) Хочу, чтобы ты знал, что я говорю Х.

В) Знаю, если скажу тебе Х, ты будешь знать, что я говорю тебе Х.

Г) Говорю Х, чтобы причинить тебе психологический ущерб.

Наличие выделенных компонентов обязательно для инвективного речевого акта или, другими словами, акта оскорбления, отсутствие какого-либо компонента лишает речевой акт названного статуса. Проиллюстрируем данный тезис примерами.

Условие ущерба

А) Очевидно, что если инвектум не знает о том, что Х способно причинить ущерб, то происходит коммуникативная неудача. Пример данной коммуникативной неудачи часто обыгрывается в кинофильмах и литературе. Так, в повести Л. Лагина старик Хоттабыч называет Вольку балдой, не зная условий употребления данной лексемы.

Б) Знание о том, что Х не может причинить инвектуму ущерб, также переводит данные речевые акты в разряд нейтральных речевых актов оценки (или суггестии). Такие речевые акты возможны между друзьями, другими словами, между коммункантами, у которых общение при помощи инвективных высказываний регулярно и является коммуникативной нормой. (Ср. «В юридической практике полезно учитывать, что часть оскорблений может время от времени использоваться в прямо противоположном смысле, как выражение восхищения или дружеского расположения: “Как он, собака, хорошо танцует!”, “Что-то тебя, еб*ный-в-рот, давно не было видно!” Отличить такое употребление от брани довольно легко: для него характерна особая дружественная интонация и практически обязательная улыбка; без двух этих последних слушающий вправе рассматривать эти слова как обидные»Жельвис, В.И. Слово и дело: юридический аспект сквернословия [Текст] / В. И. Жельвис // Юрислингвистика-2: русский язык в его естественном и юридическом бытии: Межвуз. сб. научных трудов / Под ред. Н.Д. Голева. - Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2000. - С. 235..

Условие стремления к перлокутивному эффекту оскорбления

В дистантном оскорблении, например, уверенность инвектума в том, что Наблюдатель не передаст, что относительно инвектума было произведено определенное высказывание, переводит произведенный речевой акт в разряд оценок.

А) Знаю, что Х способно причинить ему ущерб.

Б) Не хочу, чтобы он знал, что я говорю Х.

В) Говорю тебе Х о нем.

Г) Говорю Х для того, чтобы ты знал, как я его оцениваю.

Для контактных инвективных речевых актов отсутствие этого условия также ведет к трансформации данного речевого акта в оценку (в терминах юриспруденции - отказ от преступления). Яркой иллюстрацией названных актов является инвективный речевой акт, произнесенный таким образом, что у инвектума нет возможности его услышать (например, шепотом и/или «в спину»).

Речевой акт «понижения статуса» имеет следующую структуру:

А) Знаю, что ты сделал Х.

Б) Знаю, что Х считается негативно ценным.

В) Говорю тебе, что ты сделал Х или занимаешься Х.

Г) Говорю это тебе для того, чтобы ты знал, что твой статус ниже моего.

Подобные речевые акты производятся с целью утверждения о своем превосходстве по отношению к адресату сообщения. В основе этих речевых произведений лежат описательные высказывания. Например, если Х говорит У-у, что У - вор, и при этом У - вор, то Х использует негативную оценку воровства в обществе как инструмент для утверждения своего статуса и понижения статуса собеседника. Если слушающий знает, что он не делал того, что ему ставится в вину, он воспринимает данное сообщение как необоснованное обвинение (может быть, как клевету). Таким образом, основу названного речевого поведения составляют высказывания, в которые входят номинации, содержащие описание негативно оцениваемой деятельности (вор / украл, мошенник / обманул и т. п.).

В третьей главе представлена также номиналистическая переформулировка проблемы неприличной формы, которая традиционно решалась в эссенциалистском ключе, как поиск ответа на вопрос: «Что такое быть неприличным?» Номиналистическая переформулировка данной проблемы имеет следующий вид: «Существует ли в русском языке (=на уровне кода) эмическая единица, позволяющая отождествлять различные фрагменты речевых произведений как приличные и неприличные?» Если ответ положителен, то проблема разграничения приличности / неприличности по своему характеру ничем не отличается от проблемы отнесения того или иного звука в фонему и т. п.

Положительный ответ на вопрос означал бы наличие инвариантных форм поведения, обязательных для всех носителей языка. Так, фонема - это, прежде всего, инвариантная форма поведения. Если осуществлен выбор, что мысли будут формулироваться на русском языке, то это влечет определенные следствия относительно кодирования и отождествления звуков. Очевидно, что в области приличной и неприличной формы таких инвариантных форм нет. Это говорит о том, что данное противопоставление не принадлежит коду русского языка. Другими словами, такой тип информации не кодируется в сообщении. Это, например, вытекает из того, что слова типа «гнида» не противопоставлены словам типа «г*вно» как неприличное приличному, и нет никаких показаний для того, чтобы считать, что эти слова так же противопоставлены оппозиционно, как, например, противопоставлены по полу слова «мама» и «папа». Однако есть определенные основания считать их различными относительно речевого поведения, их отличие заключается в том, что они оцениваются по-разному. Относительно матов существует этико-лингвистическое соглашение не употреблять их в любом виде контекстов (например, и междометно), тогда как относительно необсценных слов, вероятно, существует негласное соглашение в оценке: «Оскорблять других людей нехорошо». Это соглашение всегда может нарушаться, и это роднит данные явления с явлениями права, где соглашения не делать что-то устанавливаются именно относительно того, что нарушается или способно быть нарушенным. (Очевидно, то, что не нарушается, не может быть предметом регулирования нормы: бессмысленно предписывать дыхание.) Сказанное позволяет утверждать, что противопоставление приличного и неприличного является метапротивопоставлением, то есть находится не на уровне владения языком, а на уровне рефлексии о языке. Это метапредставление связано с этико-лингвистическими нормами. И в этом аспекте данные нормы ведут себя так же, как и все остальные нормы: они абсолютны и ситуационны, они объективны и субъективны. То есть они ведут себя как нормы, а не как факты. Это объясняет факт, что при общении с наличием неприличных слов всегда, явно или скрыто, присутствует метаконтекст (другими словами, определенная метадеятельность), как в форме простых призывов к совести, так и в процессе перебранки, где брань на оскорбление есть ко всему прочему и метаязыковое высказывание, оценивающее исходную ругань. Это позволяет понять, как человек, который не принимает мата, способен оправдать его употребление в какой-либо конкретной ситуации. Вероятно также, что эти нормы и противоречивы, поэтому речевой кодекс, который будет выявлен и описан, вполне может содержать противоречивые высказывания о лингво-этических нормах.

Распространение не соответствующих действительности сведений.

Центральной проблемой, которая возникает при решении экспертных задач по делам о распространении не соответствующих действительности сведений, является проблема противопоставления фактитивных (=дескриптивных) и оценочных высказываний или высказываний-мнений. В работе анализируются основные критерии разграничения дескриптивных и оценочных высказываний, к которым относятся следующие критерии:

1. Модальный критерий. Мнение - это то, что маркируется модальными словами и конструкциями. Сведения - это то, что такими конструкциями не маркируется.

2. Гносеологический критерий. Факты - это то, что проверяется на предмет соответствия действительности, мнение - то, что не проверяется.

3. Онтологический критерий. Факты - это то, что принадлежит действительности, мнение - то, что не принадлежит действительности, но является частью картины мира говорящего.

Из трех представленных критериев гносеологический критерий не может быть положен в основание противопоставления фактов и мнения, так как определение потенциальной проверяемости высказывания не входит в компетенцию лингвиста-эксперта. Проблема верифицируемости не является решенной в теории познания, поэтому обыденные представления лингвиста о том, что верифицируемо, а что - нет, не могут служить надежным источником ответа на вопрос о квалификации высказывания в аспекте его принадлежности к высказываниям о фактах или оценочным суждениям.

В работе также пересматривается традиционное противопоставление субъективного и объективного, согласно которому субъективные мнения не являются утверждениями о фактах и не могут быть проверены на предмет их соответствия действительности. Высказывания, которые кодируют субъективные мнения, трактуются как утверждения о фактах ментальных состояний говорящего, которые могут быть истинными и ложными. Это позволяет разграничить две стороны в решаемой проблеме - прагматическую и семантическую.

Прагматический уровень проблемы соотносится с традиционно выделяемым модальным критерием разграничения. Модальные слова служат смягчению иллокутивной силы утверждений: они делают из утверждений сообщения о ментальных состояниях субъекта, отправителя сообщений. Отсюда становится понятным требование, предъявляемое речевой этикой: «Не утверждай о фактах, если ты хоть в малейшей степени не уверен в том, что именно так обстоят дела». Употребляя вводные конструкции «по моему мнению», «вероятно», говорящий оставляет за собой право на ошибку, тем самым он не возлагает на себя ответственность за истинность высказывания, так как всего лишь утверждает о своих ментальных состояниях либо просто смягчает категоричность утверждаемого. Таким образом, утверждение истинности или ложности пропозиции - это речевой акт, обладающий условиями искренности и т. п. Направленность утверждения на различные объекты (внутреннее состояние говорящего и состояние мира) порождает утверждение о фактах и событиях и утверждение о ментальных состояниях говорящего.

Семантический аспект проблемы выступает в качестве самостоятельного аспекта. Этот аспект проблемы может быть представлен двумя оппозициями:

1. Утверждения мнения связываются с неопределенностью речевых сообщений, тогда как утверждения фактов сводятся к более определенным сообщениям.

2. Утверждения о фактах или событиях противопоставлены оценочным высказываниям.

Принцип неопределенности тесно связан с категорией проверяемости высказываний: достаточно неопределенные высказывания полагаются непроверяемыми или «труднопроверяемыми», что является основанием для отнесения последних к категории мнения. Из высказывания «В комнату вошел лысый человек» невозможно вывести, насколько лыс был тот, кто вошел, поэтому, будучи экспертом, можно рассуждать примерно следующим образом: «Нет критериев для выделения лысого человека, “лысость” - субъективная оценка ситуации говорящим. Другими словами, тот, кто вошел, по мнению говорящего, может быть оценен как лысый, поэтому часть анализируемого утверждения “Человек был лыс” является мнением говорящего».

Описанная логика оказывается неудовлетворительной и базируется на следующих принципах.

Первый из них связан с возможностями любого языка представить ситуацию как объективную либо как субъективную. При таком рассуждении используется возможность, предоставляемая языком, - возможность интерпретировать все факты как мнения (то есть переформулировать фактические высказывания так, чтобы они имели форму субъективного мнения). Предложение «Дождь идет» в каком-то отношении равно предложению «Считаю, что дождь идет». Всегда сохраняется возможность сказать, что любое предложение, например, «Дверь открыта», на самом деле означает то, что говорящий утверждает, что то, что он наблюдает, интерпретируется им как «Дверь открыта». В такой логике актуализируется тезис о том, что любой язык и при этом весь язык интерпретативен, а отсюда выводимо, что все является отражением виденья говорящего, и свойство лысости как раз наглядно иллюстрирует это обстоятельство. Категория факта как соответствия утверждаемого реальному положению дел при таком подходе, вероятно, сохраняется в вымышленном мире. Можно сказать, что эта категория придумана, потому что имеется привычка употреблять языковые выражения, как если они были бы фактическими утверждениями. Другими словами, говорящий употребляет некоторые предложения, думая, что они указывают на свойства или отношения, присущие реальному миру, тогда как на самом деле он лишь утверждает о своих интерпретациях неопределенного и независимого потока событий, который оказывает на него какое-то воздействие. Можно также утверждать, что люди перерабатывают мир каким-то образом, все утверждения о мире, понятия (либо категории) - это человеческие категории и утверждения и им ничего не соответствует в мире. Таким образом, все утверждения о мире - это субъективные мнения о мире.

Второй принцип заключается в следующем. Данная логика исходит из презумпции важности точных определений: для того чтобы наверняка утверждать, мыслит ли говорящий факт «Этот человек лыс», необходимо определить критерии того, когда человек действительно лыс или ответить на вопрос: «Что такое быть лысым?»

Два описанных следствия могут быть проанализированы следующим образом. Очевидно, что когда утверждают, что «Человек лыс», то значимо не только ментальное переживание «лысости» человека. В этом случае стремятся утверждать что-то и о свойствах человека, который, как полагается, находится вне нас. В общем категории и представления, равно как и утверждения, являются действительно человеческими (то есть относятся к человеку и его интерпретации мира), но все-таки они могут соотноситься с миром, то есть утверждать что-то о мире, а не только о ментальных состояниях человека. Это вытекает из факта, что все могут ошибаться в своих утверждениях, то есть высказывать ложные утверждения о мире (К.Р. Поппер).

По поводу второго следствия можно отметить следующее. Определения понятий (и, в частности, точные определения) не очень важны для описания действительности: все носители языка имеют опыт успешного применения неточных понятий в целях описания реального положения дел; такое нечеткое содержание, какое заключено в понятии «лысый человек», оказывается достаточным, чтобы передавать информацию о внеязыковой действительности. Очевидно, что такие предикаты могут использоваться описательно, но при этом объем информации, которую они кодируют, имеет какую-то зону неопределенности. Например, выражение «Этот человек был лыс» может использоваться неискренне, в целях ввести в заблуждение, например, следствие или суд, а потому говорящий способен его употреблять в ложном значении. Объем описательной информации этого термина связан с тем, что выражение не может быть употреблено относительно человека, у которого густые волосы, несмотря на то, что признак «обладать густыми волосами» так же, как и «быть лысым», неопределенен. Неопределенность концептов достаточно детально описана в концепции Дж. Лакоффа, но такая неопределенность не влечет за собой релятивность познавательных процедур, поскольку в центре познавательных процедур стоят не понятия, а истинные или ложные утверждения о предметах реального мира, поэтому всегда возможно вводить новые названия для обозначения фрагментов действительности, которые «ведут себя» другим образом, нежели прежде выделенный фрагмент. Иллюстрацией данного утверждения служит следующий пример, взятый из работы Дж. Лакоффа (2004).

«Около 20000 видов позвоночных имеют чешую и плавники и живут в воде, однако они не образуют единую кладистическую группу. Некоторые - в частности, двоякодышащие рыбы и целакант - с генеалогической точки зрения близки к существам, которые выползли на землю для того, чтобы превратиться в амфибий, рептилий, птиц и млекопитающих. В кладистической классификации форели, двоякодышащих рыб и каких-либо птиц или млекопитающих двоякодышащие рыбы должны образовать группу, родственную воробьям и слонам (выделено нами - К.Б.), оставив форель в ее ручье. Признаки, формирующие наше обыденное понятие рыбы, все являются общими первичными признаками (shared primitives) и поэтому не могут быть основой для выделения кладистических групп.

В этом месте многие биологи возмутятся, и я думаю, справедливо. Кладограмма форели, двоякодышащей рыбы и слона, вне всякого сомнения, является правильным отражением порядка ветвления во времени. Но неужели классификации должны основываться только на кладистической информации? Целакант выглядит как рыба, ведет себя как рыба, имеет вкус рыбы и следовательно - в некотором законном, хотя и выходящем за пределы косной традиции смысле - является рыбой (выделено нами - К. Б.). К несчастью, эти два типа информации - порядок ветвления и общее подобие - не всегда дают совпадающие результаты. Кладисты отвергают общее подобие как ловушку и иллюзию и работают только с порядком ветвления. Фенотиписты пытаются работать только с общим подобием и стараются измерить его в тщетной погоне за объективностью» Лакофф Дж. Женщины, огонь и опасные вещи. Что категории языка говорят нам о категориях мышления [Текст] / Дж. Лакофф. - М.: Едиториал УРСС, 2004. - С. 165. .

Данный фрагмент ярко иллюстрирует то, как исключительно словесная проблема может являться препятствием для поиска дескриптивных утверждений. Очевидно, что в результате биологического исследования имеются следующие дескриптивные утверждения:

Из класса существ, которые называются именем «рыба», выделяются два подкласса:

1. Существа, ведущие себя как рыбы и генетически являющиеся рыбами.

2. Существа, ведущие себя как рыбы, но генетически не являющиеся рыбами.

Очевидно, что этими утверждениями исчерпывается дескриптивная информация представленного спора, относительно же продуктивности вопроса о том, что такое рыба, возникают следующие сомнения: «Так ли важен этот вопрос? К чему ведет его решение?» И самый важный вопрос: «По каким причинам ответ на него такой, что слово «рыба» - это название класса существ, ведущих себя определенным сходным образом (например, живущих в реке), но класса, который не является генетически однородным, не может быть признан удовлетворительным?» На данном этапе невозможно привести никаких аргументов в пользу того, что этот ответ не исчерпывает поставленной проблемы. Вероятно, что эта проблема является исключительно словесной, сводящейся к проблеме называния. К этому можно и необходимо добавить только то, что ранее, когда употреблялось слово «рыба», полагалось, что класс, который именовался этим именем, однороден и генетически (а не только относительно поведения), и это было ошибкой, так как такое предположение оказалось ложным. Наличие же спора вполне объяснимо стремлением сохранить прежние убеждения.

Язык обычно используется именно таким образом всеми его носителями, он используется, в том числе и для утверждения положения дел в мире при помощи неопределенных и приблизительных значений, цель же что-то точнее определить, очевидно, возникает либо в метаситуациях (например, в лингвистической философии), либо в случаях подлинного непонимания или недопонимания содержания сообщения, которое слушающий должен декодировать. И в этом плане в языке как коде заложен своего рода механизм для преодоления этой ситуации: слушающий может всегда задать вопрос и уточнить содержание сообщения. Так, неопределенное предложение «Вошел врач» может быть уточнено при помощи вопроса о поле врача: «Был ли этот врач, который вошел, мужчиной?»

Таким образом, степень точности или, с другой стороны, какая-то неопределенность слова не может являться основанием для исключения высказываний из класса описательных, так как слово любой степени точности способно употребляться описательно, и способность описывать связана не с его точностью, а с его содержанием, которое определяется через негативные ситуации, а именно через те ситуации, в которых данный концепт, выступая как предикат, дает ложные высказывания (фактически здесь оказывается важным принцип оппозиции). В результате, конечно, можно получить предикаты, обладающие бедным содержанием, но бедность содержания не является мерой оценочности предиката. Наличие значения «истина» не предполагает наличия эффективной процедуры верификации высказывания, высказывания с бедным содержанием являются достаточно яркой иллюстрацией этого факта.

Оценочные высказывания, таким образом, противопоставлены описательным не в системе координат «определенное / неопределенное», но в отношении наличия / отсутствия истинностного содержания - оценочные высказывания не могут быть истинными или ложными. Основное свойство, которое присуще оценочным высказываниям в широком смысле этого термина, можно определить как такое, что они конструируют какой-то возможный мир и поэтому ни истинны, ни ложны, так как люди вольны конструировать любой такой мир, тогда как описательные высказывания утверждают нечто относительно реального положения дел. Все утверждения ценностей связаны с утверждениями о том, как должно быть в противоположность высказываниям о том, как есть, поэтому это утверждения о возможном мире, который описывает состояния предметов, явлений и отношений между ними, какими они должны быть в том смысле, что эти состояния признаются ценными или желательными. Это базовое основание для противопоставления, которое способно служить в качестве объяснения для реально наблюдаемых фактов. Например, это предположение совместимо с утверждением, что возможны абсолютные и относительные (последние можно назвать ситуационными) оценки. Абсолютные оценки - это ценности, которые разделяют все носители данной культуры, они «вне» какой-либо ситуации (например, «убивать нехорошо»), относительные - те, которые делаются относительно конкретной ситуации. Люди способны понимать и разделять эти оценки, потому что способны понимать, относительно какого эталона они делаются, а также способны спорить с ними, потому-то могут предлагать другие эталоны или сомневаться в том, что эти эталоны обоснованы. Это также способно объяснить, что, с одной стороны, оценки объективны в том смысле, что они способны определять человеческое поведение (если принимается, что убивать нехорошо, то это обусловливает поведение) Обоснование тезиса об объективности оценок как регуляторов поведения, а также противопоставление абсолютных и относительных ценностей достаточно убедительно продемонстрировано В.В. Дементьевым (2007)., но одновременно они субъективны в том смысле, что оценки - продукт человеческой деятельности, и можно соглашаться или не соглашаться с ними, люди способны отбрасывать их и предлагать новые оценки, если посчитают, что некоторые ведут к нежелательным следствиям или противоречат другим, например, более важным оценкам, каждый свободен в выборе ценностей и этот выбор зависит только от него (дуализм фактов и решений подробно описан К. Поппером (1992)).

Таким образом, противопоставление фактических утверждений оценочным находится не в плоскости противопоставления субъективного и объективного (оценки в некотором смысле объективны и общезначимы), но в семантической плоскости как противопоставления оценок описаниям, описания семантически не требуют наличия никакого другого мира, кроме действительного.

Естественно, данный подход исключает, что оценки могут быть истинными и ложными, тогда как высказывания о соответствии поведения оценкам, в силу объективности последних, могут быть истинными и ложными.

В реферируемой главе описаны и проанализированы также экспертные задачи по делам о разжигании межнациональной вражды и ненависти, по призывам к экстремистским действиям, а также по правонарушениям, в состав которых входит угроза. В работе отмечается, что традиционные вопросы эссенциалистского характера, которые имеют вид: «Что такое угроза?» или «Что такое призыв?», лишены теоретической ценности. В связи с этим в исследовании предпринята попытка моделирования данных категорий как форм речевого поведения, которые могут быть описаны истинными или ложными высказываниями. В результате анализа этих категорий дел автор пришел к следующим выводам: А) Ст. 280, 282 запрещают определенные формы поведения, которые направлены на разжигание межнациональной, религиозной и социальной вражды. Речевое поведение является частным случаем тех форм поведения, которые регулируются данными нормами. Противопоставление экстремистский / неэкстремистский не является описательным, но определяется решениями о том, какие действия запрещены существующими правовыми нормами. Б) Угроза в юридическом аспекте является неправомерной формой поведения, которая запрещена нормами права. В описательном аспекте угроза - форма речевого поведения, обладающая локутивным, перлокутивным и иллокутивным уровнем. Угроза как форма речевого поведения способна к нейтрализации с предостережением как формой речевого поведения.

В четвертой главе «Решение экспертных задач в рамках различных категорий дел» представлен анализ конкретного экспертного материала. Экспертные ситуации, описанные в данной главе, представляют собой типовые модели поведения эксперта при решении дескриптивных проблем. В указанной главе осуществлена попытка моделировании экспертного заключения как с эссенциалистской позиции, так и с позиции методологического номинализма, а также попытка обоснования преимуществ второго подхода перед первым. Приведем образцы анализа на примере решения экспертных задач по делам о разжигании межнациональной, религиозной, социальной ненависти и вражды, а также по делам о распространении не соответствующих действительности сведений.

Пример решения экспертных задач по делам о разжигании межнациональной, религиозной, социальной ненависти и вражды.

А) Краткое описание экспертной ситуации и постановка экспертных задач.

В начале июня 2007 года Е. решил организовать Алтайское отделение «Национал-социалистического общества» (НСО). С этой целью не позднее указанного времени посредством глобальной компьютерной сети Интернет на электронный адрес руководства НСО в городе Москве «…» направил соответствующую заявку и через несколько дней получил утвердительный ответ.

В это же время Е., имея преступный умысел на публичное возбуждение ненависти и вражды, а также на унижение достоинства человека, группы лиц по признакам расы, национальности, языка, происхождения, отношения к религии, принадлежности к какой-либо социальной группе, у себя дома по адресу Х на компьютере изготовил два вида листовок (не менее 50 штук каждого вида), содержащих высказывания о преимуществе одного человека или группы лиц перед другими людьми по признаку национальности, а также высказывания, призывающие к враждебным действиям одной группы лиц по отношению к группам лиц, объединенных по признакам расы, национальности, а равно по принадлежности к какой-либо социальной группе, не принадлежащей к группе лиц «фашисты», «скинхеды».

Перед экспертом поставлены следующие вопросы:

- имеются ли в представленных текстах и материалах высказывания, направленные на возбуждение расовой, национальной, социальной ненависти либо вражды?

- имеются ли в представленных материалах высказывания, направленные на пропаганду исключительности, превосходства либо неполноценности людей по признаку их национальной, расовой и социальной принадлежности?

В) Решение экспертных задач.

Вопрос о том, присутствуют ли в тексте высказывания, которые направлены на возбуждение расовой, национальной, социальной ненависти либо вражды не входит в компетенцию лингвиста. Лингвист не может установить реальную (некоммуникативную) цель производства высказывания или, например, листовки. Это вытекает из того, что любое речевое произведение (высказывание, текст и т. п.) может быть употреблено неискренне. Например, кто-то может призывать к чему-то, но не хотеть осуществления того, к чему призывает. Вне компетенции лингвиста находится и вопрос о том, способны ли какие-то высказывания возбудить расовую, социальную, межнациональную вражду.

Поэтому при ответе на вопрос необходимо ответить на следующие вопросы:

- присутствует ли в текстах информация о превосходстве одной социальной, национальной, расовой группы людей над другими?

- какую коммуникативную (информативную) цель преследуют данные листовки?

Ответ на сформулированные вопросы.

А) В текстах присутствует информация о превосходстве социальной группы «фашисты», «националисты», «национал-социалисты» перед другими социальными группами. Все перечисленные названия, очевидно, синонимичны. Нет никакой необходимости приводить значения данных слов, которые сформулированы в словаре или словарях, так как практически все носители русского языка знают, что обозначают эти слова и способны понимать, что в текстах листовок речь идет о том, что группа, называемая словами «фашисты», «националисты», «национал-социалисты», противопоставляется другим группам людей, поэтому ответ на этот вопрос не требует специального лингвистического анализа. В одном из текстов присутствует слово «скинхед», которое употребляется для обозначения молодежных группировок, разделяющих и пропагандирующих идеи расизма и национализма. Судья или следователь, вероятно, могут не знать, что обозначает данное слово, но принципиален тот момент, что любой судья или следователь способен узнать, что это слово обозначает, и это является частью его (судьи или следователя) языковой компетенции, поэтому вопрос о значениях слов оказывается в данном случае избыточным и несущественным. Избыточен и вопрос о наличии информации о превосходстве одной группы над другой: каждый носитель языка способен адекватно интерпретировать фразу: «Мы национал-социалисты. Будущее за нами!» Конечно, подозреваемый может утверждать, что он не знает, что значит слово «фашист» и т. п., а также говорить, что он не знает, что обозначает приведенная фраза, но, вероятно, это легко установить, например, в судебном заседании, задав вопрос о том, видел ли он (говорящий) фильмы о фашистах и так далее.

Б) Тексты всех листовок направлены на привлечение внимания неопределенной группы лиц к социальной группе «фашисты» в том смысле, что тексты носят агитационный характер: они направлены на то, чтобы тот, кто прочитает тексты этих листовок, заинтересовался фашизмом, национал-социализмом и т. п. Это вытекает из того, что основными высказываниями текстов листовок являются лозунги:

1. Мы национал-социалисты. Будущее принадлежит нам!

2. Если в тебе живет долг перед поколениями предков … значит ТЫ националист. Не стесняйся этого, гордись этим.

3. Будущее принадлежит нам!

То, что листовки представляют собой агитационный материал, вытекает еще из того факта, что в нижней части двух листовок указаны ссылки на адреса в Интернете, которые выполняют контактную функцию.

Речевое поведение того, кто составлял тексты данных листовок, если выполняется условие искренности, может быть описано следующим образом:

А) Знаю (или уверен), что фашизм - это хорошо.

Б) Хочу, чтобы ты знал, что фашизм - это хорошо.

В) Сообщаю тебе: фашизм - это хорошо, будь фашистом.

Г) Сообщаю это тебе для того, чтобы ты знал, что фашизм - это хорошо либо для того, чтобы ты стал фашистом.

Все условия, описанные выше, обязательны для того, чтобы тексты листовок воспринимались как цельные, и носители русского языка способны декодировать эти смыслы, исходя из высказываний, их расположения и т. п. в текстах листовок. Очевидно, что эти значения легко декодируемы любым носителем русского языка, а потому вопрос о проведении лингвистической экспертизы текста и относительно этого вопроса остается открытым, потому что неясно, как по-другому могут декодироваться данные тексты. Это весьма интересный вопрос, который ставится в логике фальсификации и, соответственно, в логике доказательства от противного, но его решение - это перспектива будущих исследований.

С) Образец объектов экспертного исследования

Пример решения экспертных задач по делам о распространении не соответствующих действительности сведений.

А) Краткая характеристика экспертной ситуации и постановка экспертных задач.

Т. обратился в суд с иском к Д. о защите чести, достоинства, деловой репутации, компенсации морального вреда, указывая, что в газете «Х» от 07.08.2008 года он прочитал статью «То явятся, то растворятся», или «Необъяснимые» метаморфозы документов в городской службе судебных приставов», автором которой является Д. С доводами данной статьи истец не согласен, просит признать факты, указанные Д., в необоснованными и не соответствующими действительности.

На разрешение эксперта поставлены следующие вопросы:

Являются ли нижеследующие сведения, в контексте статьи «То является, то растворятся», или «Необъяснимые» метаморфозы документов в городской службе судебных приставов» автора Д, опубликованной в газете «Листок в Усть-Коксе» от 07.08.2008 г.:

«…а далее привлекать к ответственности старшего пристава по г. Горно-Алтайску Т. за халатное отношение к своим прямым обязанностям»;

«…старший пристав Т. отказался предоставлять мне этот документ, сославшись на то, что в архиве этого документа нет»;

«Если в дальнейшем выяснится подлог с оформлением постановления о наложении ареста, то старшего судебного пристава отдела УФССП по г. Горно-Алтайску надо не только увольнять с работы, но и привлекать к уголовной ответственности».

1.1. Личным мнением либо оценочными суждениями автора вышеназванной статьи?

1.2. Утверждением о конкретных фактах?

В) Решение экспертных задач

1. Очевидно, что вопросы 1.1 и 1.2 могут быть содержательно объединены, так как разграничение фактов и мнений связано между собой. Данный текст наглядно иллюстрирует противопоставленность описательных и нормативных высказываний. Основное отличие первых от вторых заключается в том, что описательные высказывания могут быть истинными или ложными, тогда как директивы не обладают таким свойством. Еще раз поясним этот тезис примером.

А) Когда кто-то утверждает, что Х украл кошелек, это является утверждением о факте кражи. Оно может быть ложным, когда Х не делал того, что называется «украсть кошелек».

Б) Когда кто-то утверждает «Нужно воровать», это является директивным высказыванием, которое не может быть истинным и ложным. Это высказывание, безусловно, противоречит принятым в обществе нормам, но от этого оно не становится в данном случае ложным, оно просто утверждает иную ценность, нежели которая принята в обществе к конкретному моменту времени.

Особенностью нормативных высказываний является то, что они оценивают какие-либо факты. Например, утверждение «Нужно воровать» поощряет такую форму поведения, как воровство. Содержанием этого утверждения является поощрение следующего поведения: «Некто берет нечто у лица, причем это лицо не знает и не хочет, чтобы у него это брали». Перейдем к непосредственному анализу спорных фрагментов.

Первый фрагмент. Фраза «…а далее привлекать к ответственности старшего пристава по г. Горно-Алтайску Т. за халатное отношение к своим прямым обязанностям» относится к типу нормативных (= оценочных), она сообщает о должном «состоянии мира» в противоположность существующему состоянию мира, поэтому не может быть истинной и ложной.

1. Должное состояние мира «Старший пристав Т. привлечен к ответственности за халатное отношение к своим обязанностям».

2. Существующее состояние «Старший пристав не привлечен к ответственности».

Данная директива оценивает следующие факты:

А) Судебный пристав-исполнитель Б. нарушил закон, когда не направил стороне исполнительного производства копию постановления о возбуждении исполнительного производства…

Б) Т., будучи старшим приставом по г. Горно-Алтайску, не принял мер по факту нарушения закона Б.

В) В обязанности старшего пристава входит то, что он должен принимать такие меры (=существует такая норма, согласно которой старший пристав должен что-то предпринять, если его подчиненный нарушил закон).

Второй фрагмент. Фраза «…Старший пристав Т. отказался предоставлять мне этот документ, сославшись на то, что в архиве этого документа нет») являет собой утверждение о фактах. Высказывания, которые выражены в этом фрагменте, могут быть истинными или ложными.

Так, например, условиями ложности данного высказывания являются следующие условия:

А) Д. не обращалась к старшему приставу Т. с целью получения документа (копии постановления пристава-исполнителя З. от 10 сентября 2007 г.).

Б) Т. предоставил документ.

В) Т. не отказывался предоставить документ, ссылаясь на то, что его нет в архиве и т. п.

Третий фрагмент. Фраза «Если в дальнейшем выяснится подлог с оформлением постановления о наложении ареста, то старшего судебного пристава отдела УФССП по г. Горно-Алтайску надо не только увольнять с работы, но и привлекать к уголовной ответственности» является директивой, не может быть истинной или ложной. Данная фраза оценивает возможный факт подлога, о существовании которого автор предполагает исходя из наличия других фактов: отсутствия в постановлении о наложении ареста на 1/3 долю квартиры подписи должника и даты получения должником документа, исчезновения дела из архива, вручения дела должнику через год после вынесения постановления.


Подобные документы

Работы в архивах красиво оформлены согласно требованиям ВУЗов и содержат рисунки, диаграммы, формулы и т.д.
PPT, PPTX и PDF-файлы представлены только в архивах.
Рекомендуем скачать работу.