Перевод как "пусковой механизм" при межкультурной коммуникации

Russen wollen wissen: Wie lebt ihr? Ihr, unsere einstigen Kriegsgegner und Besiegten, nun unsere “Partner”? Ihr Kapitalisten, die ihr nicht Amerikaner und uns - dem russischen Volk und der russischen Regierung - freundlich zugewandt seid? Was sollen wir von euch lernen - und was, nach eurer Ansicht, lieber nicht? Wie erklart ihr euch anderen? Was sind die euch beschaftigenden Ereignisse, Vorstellungen, Grundbegriffe? Wie steht ihr zu eurer Geschichte?

Русским хотелось бы знать: Как вы живете? Вы, наши бывшие военные противники и побежденные, а теперь наши «партнеры»? Вы, капиталисты, не американцы, вы, относящиеся к нам - русскому народу, русскому правительству - дружелюбно? Чему мы должны у вас научиться, а чему, по вашему мнению, лучше не стоит? Как вы объясните другим, какие вы? Какие события, представления и основные понятия волнуют вас? Как вы относитесь к своей истории?

Nichts hat die Trennung zwischen Ost und West und den beiden Deutschlandern so symbolisiert wie die Grenzanlagen, die vom 13. August 1961 an von der DDR errichtet und vereinfacht “Die Mauer” genannt wurden. Das Bauwerk, das die Flucht der Menschen aus der DDR auf die “Insel” Berlin-West verhindern sollte, wurde zu einem Fixpunkt der internationalen Politik. Es erfullte achtundzwanzig Jahre lang seinen Zweck. Nachdem in den funfziger Jahren und bis zum 12. August 1961 etwa zweieinhalb Millionen Menschen, oft gut qualifizierte Arbeitskrafte, vor den staatlichen Repressalien davongelaufen waren (andererseits angezogen von der Prosperitat der Bundesrepublik), waren nun die Zugange ins westliche Berlin gesperrt.

Ничто так не символизировало раскол между Востоком и Западом и двумя Германиями, как пограничные сооружения, которые начали возводиться 13 августа 1961 года по инициативе ГДР и были коротко названы «Стена». Сооружение, которое должно было препятствовать бегству людей из ГДР на «остров» Западный Берлин, стало точкой отсчета в международной политике. 28 лет выполняло оно свое назначение. После того как в пятидесятые годы и до 12 августа 1961 года около двух с половиной миллионов человек, подчас квалифицированные кадры, сбежали от государственных репрессий (с другой стороны, привлеченные благополучием Федеративной Республики), все проходы в западную часть Берлина были закрыты.

Nun konnte man nur unter Lebensgefahr die DDR verlassen, und es folgten, vor allem in den sechziger Jahren, viele dramatische Fluchtgeschichten, die meistens mit Schussen, oft mit Toten und selten glucklich endeten.

Отныне ГДР можно было покинуть только под угрозой для жизни. И последовали, главным образом в шестидесятых годах, драматичные истории побегов, в большинстве своем заканчивавшихся выстрелами, часто убитыми и редко - удачно.

Mit der “neuen Ostpolitik” Willy Brandts wurde sie Ziel der westlichen Politik: Da sie nicht zu beseitigen war, sollte sie wenigstens durch Reiseerleichterungen unterwandert werden.

С «новой восточной политикой» Вилли Брандта она стала целью западной политики: поскольку нельзя было устранить, то по крайней мере ее надо было расшатать, ослабив режим въезда и выезда.

So uberraschend wie der Bau kam der Fall der Mauer im November 1989. Die Gluckstranen uber die Befreiung waren echt, in Ost und West. Zehntausende zerschlugen den Mauerbeton. Hastig hat man die Reste abgerissen, Berlin hat seine grote Attraktion verloren, und heute fragen die wenigen Touristen, die noch kommen: Wo ist sie denn nun, die Mauer? Es gibt sie noch, unsichtbar als “Mauer im Kopf” der Deutschen. Aber auch da wird sie schwinden, und das bekannteste Ostprodukt wird bald nur noch im Museum und in Geschichtsbuchern zu besichtigen sein.

Также неожиданно, как и ее строительство, в ноябре 1989 года пришел конец стены. Слезы радости освобождения были неподдельными, как на Востоке, так и на Западе. Десятки тысяч разбивали бетон. Поспешно снесли остатки, и Берлин потерял свою самую главную достопримечательность. И по сей день спрашивают те немногие туристы, которые еще приезжают: «Ну, а где же она, стена?» Она еще существует, невидимой «стеной в головах» немцев. Но и там она скоро исчезнет, и самый знаменитый продукт Востока можно будет увидеть лишь в музее и учебниках истории.

Der Krieg war zu Ende. Acht Tage spater unterzeichneten die Generale, die sich zwolf Jahre lang vor dem Diktator erniedrigt hatten, die Kapitulation. Das war sie, die gefurchtete, die ersehnte Niederlage. Sie kam fur Millionen Menschen zu spat, Deutsche, Juden, Russen, Polen, Amerikaner, Briten, Franzosen, Italiener - fur alle.

Война закончилась. Через восемь дней генералы, двенадцать лет унижавшиеся перед диктатором, подписали капитуляцию. Это было поражение, которого боялись, которого страстно желали. Оно пришло слишком поздно для миллионов людей - немцев, евреев, русских, поляков, американцев, англичан, французов, итальянцев - для всех.

Willy Brandt im Warschauer Ghetto

Вилли Брандт в Варшавском гетто

… ich war dabei, als Willy Brandt dort, wo einst das Warschauer Ghetto gewesen ist, auf die Knie ging.

Willy Brandts Reise nach Warschau war Teil der von ihm gewollten und gestalteten Entspannungspolitik; im Jahr zuvor hatten ihm dazu die Wahler den Auftrag erteilt. Aus politischer Einsicht bewies er den Mut, das ideologische Grabensystem des Kalten Krieges zu unterlaufen. Er nahm die Folgen des von den Deutschen begonnenen und verlorenen Kriegs auf sich und handelte aus Verantwortung. Die Reise nach Warschau bedeutete ja nicht nur - was viel war - die Anerkennung der Oder-Nei?e-Linie als ostliche Grenze Deutschlands, vielmehr galt Warschau als der Ort, von dem aus der von uns Deutschen zu verantwortende Volkermord an den Juden seinen Ausgang genommen hatte. Eine solch beschwerliche Reise war von Anbeginn umstritten.

… я присутствовал при том, как Вилли Брандт преклонил колени перед тем местом, где когда-то было Варшавское гетто.

Поездка Вилли Брандта в Варшаву была частью политики разрядки напряженности, инициатором и исполнителем которой он был. За год до этого избиратели своими голосами дали ему право на проведение этой политики. Он проявил политическую мудрость и бесстрашие, уйдя от окопной тактики холодной войны. Он принял на себя ответственность за войну, начатую и проигранную немцами, и его действия определялись этой ответственностью. Ведь посещение Варшавы означало не только - что само по себе уже было много - признание линии по Одеру-Нейсе восточной границей Германии. В гораздо большей степени Варшава означала место, откуда началось истребление еврейского народа, ответственность за которое лежит на нас, немцах. Такой тягостный визит с самого начала вызывал споры.

Das Wort “Held” ist in meiner Generation - ich bin Jahrgang 1974 - nicht mehr gebrauchlich, aber ich stelle mir vor, es meint hier nichts anderes als eine Person, die durch Tapferkeit herausragt, eine Person, die man bewundert und sich zum Vorbild nimmt. Von den genannten Personen wei ich fast nichts. Ich habe ihre Namen im Unterricht gehort: sie haben auf verschiedene Weise ihr Leben gegen Hitler eingesetzt und verloren. Das ist achtungsgebietend, ja erschutternd. Aber konnen Menschen, die solchermaen gescheitert sind, Vorbild fur uns sein? Konnen tragische Gestalten aus der Ausnahmesituation der absoluten Diktatur als Leitfiguren in der normalen Demokratie dienen, in der moglichst uberhaupt keine Helden notig sein sollten?

Слово «герой» больше не употребляется моим поколением (я с 1974 года), но я могу себе представить, что здесь подразумевается не что иное как личность, отличающаяся мужеством, личность, которой восхищаются и с которой берут пример. Об упомянутых вами людях я почти ничего не знаю. Их имена я слышал в школе: они разными способами боролись против Гитлера, что стоило им жизни. Это внушает уважение, даже потрясает. Но могут ли люди, потерпевшие таким образом поражение, служить для нас примером? Могут ли трагические фигуры, находившиеся в чрезвычайной ситуации абсолютной диктатуры, быть примерами для подражания при нормальной демократии, которая по возможности должна вообще обходиться без героев?

Beim Blattern fielen mir zuerst die Gesichter der darin abgebildeten jungen Menschen auf. Mit solchen ware ich gern befreundet gewesen - zumal in den Hitlerjahren. Dann las ich, las, wie diese idealistischen Studenten, die zunachst mit der neuen Zeit zu gehen bereit waren, enttauscht und zu Widerstandskampfern gegen die Nazis wurden - erst unwillig aufbegehrend, dann das Regime planmaig unterminierend mit der Entschlossenheit derer, die die Luge durchschaut und das Bose erkannt haben, mit der Klugheit derer, die wissen, dass die totale Herrschaft dem Aufstand einzelner keine Chance lasst: sie wurde diese stillschweigend zermalmen.

Пролистывая ее, я сразу же обратил внимание на лица изображенных там молодых людей. С такими как они я бы охотно подружился - особенно во времена Гитлера. Потом я читал, читал, как эти студенты-идеалисты, сперва готовые идти в ногу с новым временем, разочаровавшись, стали участниками антифашистского сопротивления - сначала с негодованием возмущались, а затем планомерно проводили подрывную деятельность против гитлеровского режима с решительностью тех, кто распознал ложь и увидел зло, и с предусмотрительностью тех, кто знает, что тотальная власть не оставляет восстанию одиночек никакого шанса: она молча раздавит их.

Wie klein waren meine Erwartungen an mich, verglichen mit dem, was Hans und Sophie und ihre Freunde getan haben - und noch getan hatten, wenn der Pedell sie nicht verhaftet hatte. Aber alles “umsonst”? Wer gelesen hat, wie sie in den Tod gingen, wird nicht mehr sagen, dass sie gescheitert seien. “Gescheitert” ist da nichts, was nicht schon gescheitert war. Das Versagen der Demokraten, der Gebildeten, der Christen vor der Macht, den Massen, der Ideologie war die Voraussetzung der Tat der Weien Rose.

Vor zwei Wochen bin ich abends tatsachlich an den Platz vor der Munchner Universitat gekommen, der nach den Geschwistern Scholl benannt ist. Auf ihm lagen bedruckte Blatter verstreut. Als ich mich buckte, um eines aufzuheben, war es - wie die anderen - ein in das Pflaster eingelassenes Flugblatt der Weien Rose auf weien Stein gedruckt.

Как мало ожидал я от себя по сравнению с тем, что сделали вместе с друзьями Ханс и Софи - и еще бы сделали, если бы их не арестовал Педель, университетский комендант. И что, все напрасно? Кто читал, как они шли на смерть, никогда больше не скажет, что они потерпели поражение. Поражение произошло раньше, и потерпели его не они, а демократы, интеллигенция, христиане. Их несостоятельность перед властью, массами и идеологией стала предпосылкой деятельности «Белой розы».

Две недели назад я на самом деле пришел вечером на площадь перед Мюнхенским университетом, названную в честь брата и сестры Шолль. На ней были разбросаны отпечатанные листы. Когда я нагнулся, чтобы поднять один из них, он оказался, как и все остальные вделанной в мостовую листовкой «Белой розы», напечатанной на белом камне.

Ich brauche Vorbilder vor allem fur die schreckliche Stunde der Bewahrung. An denen, die wir zu unseren Helden machen, erkennen wir, was wir uns nicht zutrauen - was wir gerne waren und nicht sind.

Wir taten gut, eine Politik zu machen, die uns solche Bewahrung erspart. Aber damit ist nicht zu rechnen, und so bin ich dankbar, dass es die Weie Rose gab.

Примеры нужны мне в первую очередь для страшного часа испытания. По тем, кого мы выбираем себе в герои, мы узнаем, на что мы не способны - чем нам очень хотелось бы быть и чем мы не являемся в действительности.

Хорошо было бы, если бы мы вели политику, которая избавила бы нас от такого испытания. Но на это нельзя рассчитывать, и поэтому я очень благодарен за то, что существовала «Белая роза».

So hat der patriarchalische Erzzivilist aus Koln der deutschen Politik nach 1945 die Richtung gewiesen - mit sparsamer Geste und durrem Wort.

Так, архиштатский, патриархальный человек из Кельна указал немецкой политике путь после 1945 года - скупым жестом и трезвым словом.

Amerikanisierung

Американизация

Und so kam es, dass ich nach siebzehnjahriger Abwesenheit von Europa an der Reling eines Schiffes stand, das langsam in Bremerhaven einfuhr. Bald danach betrat ich zum ersten Mal deutschen Boden.

И так случилось, что после семнадцатилетней разлуки с Европой я оказался на палубе судна, медленно входящего в Бременхафенский порт. Вскоре после этого я впервые ступил на немецкую землю.

Eine Zeitlang nahmen wir noch reparaturbedurftige Gegenstande von Amerika nach Deutschland mit, Akten- und Schultaschen, Polster, Uhren etc. und fanden jedesmal auch einen Handwerker, der den Schaden behob, Eines Tages aber, als wir in einem einschlagigen Laden nachfragten, ob unser lecker Teekessel gelotet werden konne, bekamen wir zur Antwort, das lohne sich nicht, wir sollten ihn wegschmeien und einen neuen kaufen, das sei billiger. Da wussten wir, dass die Amerikanisierung Deutschlands vollzogen war.

Сперва мы брали с собой из Америки в Германию вещи, нуждающиеся в починке, папки и портфели, чехлы от кресел, часы и т.д. и каждый раз находили того или иного ремесленника, который устранял изъян. Но как-то раз, когда в одной соответствующей лавочке мы спросили, нельзя ли запаять наш протекающий чайник, нам ответили, что он того не стоит, чайник надо выбросить и купить новый, это дешевле. И тут мы поняли, что американизация Германии состоялась.

Eine normale nation?

Нормальная нация?

Und dann kam der Zusammenbruch des sowjetischen Systems. Die Moglichkeit einer Vereinigung der beiden deutschen Staaten zeichnete sich ab. Fast alle Menschen begruten den Fall des repressiven ostdeutschen Regimes und der Mauer, die die DDR in ein riesiges Gefangnis verwandelt hatte. Aber seit sich die groen Schwierigkeiten des Zusammenwachsens zeigen, mehrt sich die Zahl derjenigen, die sich fragen, ob eine “osterreichische” Losung, d. h. ein eigenstandiger demokratischer Staat statt der ehemaligen DDR, nicht vorzuziehen gewesen ware. Es erhebt sich das Gespenst eines neuen radikalen Nationalismus, einer Ersatzreligion, die schlimmer ware als die alten Religionen zusammen. Niemand kann voraussagen, wie sich ein so starkes Staatsgebilde mitten in Europa in funfzig, ja in zwanzig Jahren verhalten wird. Die Vereinigung war nicht aufzuhalten. Sie vollzog sich explosiv mit zunachst noch unubersichtlichen Folgen. Es lasst sich nicht leugnen, dass die sofortige Prosperitat, die sich die Ostdeutschen gewunscht hatten, nicht eingetreten ist, dass die Abwanderung in den Westen, die die verantwortlichen Politiker verhindern wollten, nicht aufgehort und dass das Misstrauen zwischen Ost und West sich nur vertieft hat. Einstweilen verhalten sich die Bevolkerungen der beiden. Staaten, die es nun nicht mehr gibt, wie Wasser und ol. Man schuttelt sie tuchtig, damit sie sich mischen, aber sie widersetzen sich und trennen sich immer wieder.

И тут рухнула советская система. Наметилась возможность объединения обоих немецких государств. Почти все приветствовали падение репрессивного восточногерманского режима и Берлинской стены, превративших ГДР в огромную тюрьму. Но как только обнаружились изрядные трудности сращивания, все больше становилось тех, кто спрашивал, не следовало бы предпочесть «австрийский» вариант, то есть на месте бывшей ГДР создать самостоятельное демократическое государство. Встает призрак нового радикального социализма, некоего религиозного суррогата, который был бы хуже, чем все прежние религии, вместе взятые. Никто не может предсказать, как поведет себя такое сильное государственное образование в центре Европы через пятьдесят - какое там - через двадцать лет. Предотвратить объединение было невозможно. Оно произошло как взрыв с непредсказуемыми последствиями. Нельзя отрицать, что мгновенное процветание, на которое так уповали восточные немцы, не наступило, что бегство на Запад, которому ведущие политики пытались воспрепятствовать, не прекратилось и что недоверие между Востоком и Западом только усилилось. Пока что населения обоих государств, коих больше не существует, соотносятся друг с другом как вода и растительное масло. Их старательно взбалтывают, дабы они перемешались, но они упорствуют и снова отделяются друг от друга.

Was aber die Gegenwart betrifft, so kann man sagen, dass fur den Fremden ein Besuch in Deutschland angenehmer sein durfte, solange es eben noch keine ganz “normale Nation” ist.

Что же касается настоящего, то можно сказать: для иностранца посещение Германии оставляет желать лучшего до тех пор, пока она не станет совсем «нормальной нацией».