Русский язык для Украины - не иностранный

Русский язык для Украины - не иностранный

Более десяти лет на Украине ведется постепенное, но неуклонное наступление на русский язык, который методично вытесняется из сферы образования и делопроизводства. Украинские власти фактически приравняли русский язык к иностранному. Они упорно игнорируют многочисленные предложения учесть реально сложившуюся на Украине языковую ситуацию и придать русскому языку статус официального наряду с государственным украинским. Некоторые особо ретивые деятели настаивают на полном изгнании русского языка из всех без исключения сфер общественной жизни. Чтобы выяснить, насколько обоснованными, или скорее безосновательными, являются попытки представить русский язык на Украине иностранным, надо обратиться к истории русского языка, в особенности к тем ее страницам, которые были скрыты в советский период, и о которых предпочитают не вспоминать современные украинские идеологи, выполняющие задачу нагнетания антирусских настроений в украинском обществе с целью максимально обособить Украину от Российской Федерации и не допустить их возможного сближения в будущем.

В дореволюционной России термин "русские" относился не только к великороссам, как это после 1917 года было установлено большевиками, а в равной степени также к малороссам и белорусам. Соответственно и русский язык тогда представлял собой совокупность основных русских наречий - великорусского, малорусского и белорусского, которые в свою очередь разделялись на поднаречия и многочисленные говоры. Наряду с простонародными наречиями русского языка выделялся также общерусский литературный язык.

Рассматривая языковую ситуацию XIX столетия, не говоря уже о более ранних временах, когда не было ни системы всеобщего образования, ни средств массовой информации, следует проводить различие между разговорным языком простого народа и языком литературно-книжным. Академик И.И.Срезневский указывал на необходимость "рассматривать в истории Русского языка отдельно язык народа и язык книжный". Если вести речь о разговорном простонародном языке, то, встречаясь с терминами: язык, наречие, поднаречие, говор, надо учитывать, что эти термины, за исключением последнего носили всего лишь условный характер. Реально существовали только последние - простейшие и неделимые языковые величины в виде конкретных говоров, на которых говорили люди в каждой отдельной местности. Остальные из перечисленных языковых величин являлись собирательными: группа однородных говоров составляла наречие (поднаречие), группа близких между собой наречий - язык.

Академик А.А.Шахматов писал: "Самого поверхностного наблюдения достаточно, например, для того, чтобы убедиться в том, что в разных местах России говорят по-русски несходно, с большими или меньшими отличиями. Малорусы, занимающие юго-запад и юг России, белорусы, сидящие на западе ее, сильно разнятся и в произношении, и в словоупотреблении от великорусов. Но и область, занятая великорусами, далеко не представляет единства в языке: конечно ярославец хорошо поймет рязанца, архангелогородец без труда объяснится с калужанином, но это будет в значительной степени зависеть от того, что в общениях не со своими односельчанами местный житель избегает серой деревенской речи и старается говорить по-городскому; имеем ряд свидетельств хорошо подготовленных наблюдателей относительно того, как трудно без известного навыка схватить смысл речи, когда крестьяне той или иной отдаленной от городских центров местности непринужденно говорят между собой. Можно привести сотни и тысячи слов, понятных в одной великорусской местности и неизвестных в другой; весь уклад языка, разумея под этим все приемы произношения звуков, разнообразится в различных частях так называемого великорусского наречия, Но даже в пределах одного уезда, другой раз одной волости заметны как среди великорусов, так и малорусов и белорусов крупные диалектические отличия." Однако взаимные диалектические отличия русских наречий не были столь велики как это наблюдалось в других языках, что позволяло говорить о русском языковом единстве.

Академик И.И.Срезневский писал в 80-х годах XIX в.: "...Давни, но не испоконны черты, отделяющие одно от другого наречия северное и южное - Великорусское и Малорусское; не столь уже давни черты, разрознившие на севере наречия восточное - собственно Великорусское и западное - Белорусское, а на юге наречия восточное - собственно Малорусское и западное - Русинское, Карпатское; еще новее черты отличия говоров местных, на которые развилось каждое из наречий Русских. Конечно все эти наречия и говоры остаются до сих пор только оттенками одного и того же наречия и ни мало не нарушают своим несходством единства Русского языка и народа. Их несходство вовсе не так велико, как может показаться тому, кто не обращал внимания на разнообразие местных говоров в других языках и наречиях, напр. в языке Итальянском, Французском, Английском, Немецком, в наречии Хорутанском, Словацком, Сербо-Лужицком, Польском."

На поразительное языковое единство русского народа при сравнении его с другими крупными европейскими народами указывал в начале ХХ века академик А.И.Соболевский: "Если мы сравним русский народ в нынешнем его состоянии с другими народами Европы, мы будем поражены его однообразием. Немцы, например, в разных местах немецкой территории (в Германии, Австрии и Швейцарии), несмотря на все усилия превосходной немецкой школы, остаются при своих говорах, и немец из Гамбурга не понимает немца из Вестфалии, а немец из Вестфалии не понимает немца под Цюрихом или под Веной. То же можно сказать об испанцах и итальянцах, несмотря на то, что размеры испанской и итальянской территории не идут ни в какое сравнение с размерами территории русской."

Говоря о единстве простонародного русского языка мы имеем в виду величину условную, собирательную. Столь же условными, собирательными языковыми величинами являлись и наречия великорусское и малорусское, включавшие в свой состав поднаречия и говоры. Поскольку не существовало четких критериев, позволявших однозначно утверждать, что является языком, а что наречием, эти понятия могли быть применимы к одной и той же языковой величине. Не затрагивая здесь политических причин, по которым русские наречия именовали языками, о чем речь пойдет далее, заметим, что данная языковая величина могла быть названа и языком, и наречием, в зависимости от того, с какими из других языковых величин она сравнивалась. Например, великорусское или малорусское наречие по отношению к своим поднаречиям могло быть названо языком, и в то же время по отношению к более общей языковой величине - русскому языку - оставаться наречием.

В таком относительном значении употребляет термины язык и наречие профессор Т.Д.Флоринский, который, не отнимая у малорусской речи права именоваться языком, в то же время говорил: "Малорусский язык есть не более как одно из наречий русского языка." В этом случае термин "русский язык" служит для обозначения более общего, родового понятия, в состав которого входят частные, видовые понятия, обозначаемые термином "наречие".

Практически же языком обычно назывался язык литературный, на котором говорило образованное сословие, а все отклонения от него считались наречиями.

Известный языковед В.И.Даль отмечал: "Трудно решить положительно, что называется языком, что наречием, а что говором. Наречием называют обыкновенно язык не довольно самостоятельный и притом столь близкий к другому, что, не нуждаясь ни в своей особенной грамматике, ни в словаре, может быть хорошо понимаем тем, кто знает первый. Называют также наречием - более в политическом смысле - областной или местный говор небольшой страны; или язык местный, искаженный, как полагают отшатнувшийся от коренного языка. Вообще язык, которым говорит большинство, а тем более сословие образованное, язык письменный, принимается за образцовый, а все уклонения его за наречия."

Таким письменным, книжным языком, общим для всех образованных русских людей, являлся общерусский литературный язык. Этот язык в качестве наречия наряду с простонародными наречиями также мог быть включен в состав русского языка как понятия собирательного. "Другими словами, под именем русского языка в науке разумеется целая группа близко родственных диалектических единиц, которые естественно назвать русскими наречиями, а именно наречия великорусское, белорусское, малорусское и книжное общерусское (т.н. "литературный общерусский язык" - язык русской науки, литературы, общественной жизни и вместе с тем язык образованных классов русского общества)", - писал профессор Т.Д.Флоринский.

Таким образом, в дореволюционной России термин "русский язык" означал как совокупность всех русских простонародных наречий, так и конкретный литературный общерусский язык, общий для образованных людей всех русских народностей - великороссов, малороссов и белорусов, язык администрации, науки и просвещения.

"История русского языка начинается с момента образования русской народности, - писал академик А.А.Шахматов, - а этот момент восходит к тому времени, когда восточнославянские племена под действием тех или иных причин отделились от родственных племен западных и южных"

Западнославянская и южнославянская языковые группы уже в свой древнейший период не обладали единством и целостностью. В отличие от них восточнославянская группа была более цельной и единой. Языковая общность восточных славян способствовала формированию древнерусской народности. А.А.Шахматов продолжал: "...мы видим, что восточнославянские племена образовали не несколько народностей, а одну - русскую; мы убеждаемся в том, что между позднейшим раздроблением русского языка на несколько частей и эпохой общеславянской, когда русские племена составляли одно целое с другими славянскими племенами, находится эпоха общерусская, когда сложились общие черты в языке всех русских племен;.." Единый по своему происхождению и характеру древнерусский язык постепенно разделялся на говоры, имевшие свои особенности в разных местах обширного пространства, на котором расселялись восточные славяне.

Этому процессу разделения языка ходом исторических событий был противопоставлен ряд объединяющих начал. Одним из наиболее значительных факторов консолидации восточнославянских племен стало образование древнего Русского государства, объединившего эти племена под властью единой княжеской династии. Русское государство возникло в результате совместных действий многих восточнославянских племен. В его создании приняли участие не только поляне и окрестные южные племена, но и племена севера. Князь Владимир обеспечивал безопасность своей державы, привлекая к обороне ее восточных и южных границ как восточных вятичей, так и северных кривичей и словен. "Образование киевского государства, объединение под его властью сначала водного пути из Варяг в Греки, а затем всех вообще земель, занятых восточными Славянами, имело последствием культурное объединение всего восточного славянства", - писал академик А.А.Шахматов.

Культурному и языковому единству восточных славян способствовало также принятие на Руси христианства. "Православная вера образовывала и утверждала высшую единую народность вместо частных", - отмечал историк Н.И.Костомаров. Принятие христианства повлекло за собой распространение церковной письменности на старославянском языке, древнейшем литературном языке славян, имевшем македонско-болгарскую основу. Этот язык был довольно близок всем славянским языкам того времени. Поэтому жители древней Руси получили богослужебные книги и услышали чтение в церкви не на чуждых для себя греческом или латинском языках, а на родственном славянском языке, доступном их пониманию.

В условиях древней Руси старославянский язык, проникаясь элементами живой народной восточнославянской речи, принял форму церковно-славянского языка, который стал литературно-книжным языком того времени

Древнейшими сохранившимися до наших дней образцами литературно-книжного языка древней Руси являются "Остромирово евангелие", написанное в Новгороде в 1056-1057 гг. дьяконом Григорием для новгородского посадника Остромира; два "Сборника Святославовых", написанных в Киеве для великого князя Святослава, один в 1073 г., другой в 1076 г.; "Архангельское евангелие" 1092 года, названное так потому, что было найдено в Архангельской губернии; три "Новгородские минеи" 1095, 1096 и 1097 г. Русское духовенство, видя в грамотности важное средство для усиления влияния христианства, побуждало князей к учреждению училищ и распространению просвещения. Общий для всей Руси литературно-книжный язык стал могучим орудием, укреплявшим русское единство. Историк Н.И.Костомаров писал:

"С принятием христианства явился в Руси один общий язык - книжный, и это была сильнейшая связь Русских народов, прочнейший залог их духовной неразрывности. [...] Книжный язык сделался орудием и распространения веры и удержания государственной жизни, и передавал общие всем понятия и взгляды. Вместе с потребностью высшей жизни явилась и форма, в которой могла быть достигнута эта потребность. Тогда во всех углах России, в какой бы то ни было ветви народной, в церквах раздался один язык; власть старалась передать свой голос одним и тем же языком [...] Явились школы и в этих школах учили на том же языке, не обращая внимания на то - из какого племени были учащиеся. Таким образом везде и повсюду, явилось одно орудие выражения высших потребностей жизни."

Об этом же писал и академик А.А.Шахматов:

"Пути единения в области языка ясны и определенны: правящие классы, интеллигенция, духовенство получают из центра и просвещение, и язык и проводят их дальше в народные массы. Вместе с новыми словами для новых понятий в народный русский язык проходили и новые звуки; вышедшие из народа княжеские дружинники, боярские тиуны, монастырские слуги воспринимали язык господствующих классов и становясь, так сказать, двуязычными, передавали особенности своей речи и дальше, широким народным массам."

В XI веке из-под пера духовных лиц как представителей наиболее грамотного сословия выходят первые по времени произведения древнерусской христианской литературы. Это "Слово о законе и благодати" киевского митрополита Иллариона (1051 г.); "Поучения к братии" новгородского епископа Луки Жидяты; наставительные проповеди игумена Киево-печерского монастыря Феодосия (1062 г.). Развивается светская литература, ярчайшим образцом которой является "Слово о полку Игореве", относящееся к концу XII в. Исторические события находят отражение в летописях. Административные действия и распоряжения властей оформляются в писаных уставах и грамотах. Первоначально в светской письменности использовался тот же церковно-славянский язык, но со временем в своем светском, гражданском употреблении он должен был идти навстречу потребностям жизни, считаться с запросами той среды, для которой предназначался тот или иной акт, та или другая книга. Поэтому язык светской письменности постепенно отклоняется от церковно-славянского. "Конечно, оба жизненные пути, открывшиеся для церковного языка, разойдутся в разные стороны не скоро, - писал А.А.Шахматов, - они в начале связаны между собой теснейшим образом, их связывают и общие деятели - в светской письменности работают все те же монахи, попы и дьяки, как в письменности церковной, и общее направление: светский памятник не может еще отказаться от церковного учительства; не только язык, но и мысли его отражают тот круг, где постоянным чтением служит священное писание и труды учителей церкви, где ум не может отрешиться от заполонившей его религиозной идеи. Лишь спустя долгое время наступает заметная и отчетливая дифференциация между письменностью церковной и гражданской, светской и духовной." Общерусская эпоха в истории русского языка охватывает период с VII по XIV век. И если может быть предметом дискуссий характер имевшихся тогда различий между простонародными говорами восточнославянских племен, то наличие с конца Х века - со времени принятия на Руси христианства - единого для всего Русского государства литературно-книжного языка, не подлежит сомнению. Причем этот книжный язык не отличался от народного настолько, насколько отличался книжный латинский язык от народных языков Западной Европы. Академик И.И.Срезневский писал: "Впрочем до тех пор, пока в языке народном сохранялись еще древние формы, язык книжный поддерживался с ним в равновесии, составлял с ним одно целое. Друг другу они служили взаимным дополнением. Народная чистота одного и ученое богатство другого были в противоположности, но не более как язык людей простых и людей образованных."

Феодальная раздробленность, нашествие татаро-монголов, захват западных и юго-западных русских земель Литвой и Польшей привели к разобщению Руси, к утрате ее государственного единства. Это способствовало развитию и углублению диалектных различий в русском языке. Народный язык изменялся как под воздействием внутренних причин, так и под влиянием языков других народов, с которыми он вступал в связь в различных частях своего пространства. "Причины внутренние и внешние дробили язык народа на местные говоры и наречия", - отмечал И.И.Срезневский.

С того времени как в языке народа стали исчезать древние формы, началось отделение языка книг от языка народа. Если простонародный язык разделялся на говоры и наречия, то язык богослужебных книг, освященный церковью, должен был оставаться неизменным, не подверженным влиянию языка обыденного, связанного с мелочами повседневной жизни

"Таким образом, - делал вывод академик И.И.Срезневский, - история русского языка представляется связью нескольких историй отдельных, и две главные из них - история языка простонародного и история языка книжного, литературного."

В наименьшей степени языковые изменения проявлялись в произведениях церковной письменности, в большей мере им была подвержена письменность светская. Более всего русские просторечия могли находить выражение в письменности актовой - в грамотах, договорах, судебниках и т.п. Так наряду с церковно-славянским языком, который только незначительно отклонялся от первоначального своего вида под влиянием народного языка, появляется другой, новый книжный язык, представлявший собой смесь церковно-славянского с живым народным языком.

В XIV в. язык светских грамот и летописей, в которых преобладал народный элемент, заметно отошел от языка духовных сочинений. Так как к этому времени простонародный язык уже делился на говоры, то и новый книжный язык не мог быть везде одинаковым. "Временное отделение Руси западной от восточной не могло между прочим, не наложить печати на местных видоизменениях нового книжного языка: в XVI-XVII веке его западное видоизменение довольно ярко отделилось от видоизменения восточного", - писал И.И.Срезневский.

Нападение татаро-монголов в первой половине XIII в. сокрушило древнерусский государственный строй и имело для русского юга, для Киева, как очага культуры и просвещения, крайне пагубные последствия. Киев был разрушен, пришел в упадок и надолго потерял всякое значение; сама кафедра митрополитов киевских была перенесена на северо-восток - во Владимир на Клязьме, а оттуда в Москву. В XIV в. западные русские земли, а затем Волынь и Поднепровье вошли в состав Великого княжества Литовского, где русский элемент оказался преобладающим над литовским в культурном отношении и только после соединения Литвы с Польшей русское население Литвы стало постепенно подвергаться польскому влиянию.

В Великом княжестве Литовском на основе отчасти юго-западных русских говоров, отчасти - и даже преимущественно - говоров западных (белорусских) выработался так называемый актовый язык западной, польско-литовской Руси. На этом языке писались грамоты и все публичные акты с XIV и почти до XVII столетия. Например, "Статут Казимира Ягеллона" 1492 г.; "Статут Литовский", составленный в 1505 г.; "Трибунал великого князя литовского" 1581 г. и др. Западнорусский актовый язык, являвшийся официальным языком Великого княжества Литовского, проникает в XVI веке и в церковную письменность, в частности в Библию, изданную Франциском Скориной в Праге в 1517-1519 гг. Язык Библии Скорины представлял собой смесь церковно-славянского языка с белорусскими говорами, а также с большой примесью полонизмов и заимствований из чешского языка. А.И.Соболевский говорил по этому поводу: "Язык грамот и язык Литовского статута никогда не был языком всего населения Западной Руси; это был язык того класса, который тотчас после политического соединения литовско-русского государства с Польшей подвергся влиянию польской культуры; отсюда понятно довольно значительное количество польских слов, форм и оборотов, находимое в этих памятниках. В Библии Скорины и в лютеранском катехизисе белорусское наречие является смешанным с церковно-славянским языком, с прибавлением большого количества полонизмов, а в Библии - и богемизмов." О западнорусском актовом языке профессор А.Будилович писал: "Но язык этот, независимо от смешения в нем черт малорусских и белорусских, настолько пропитан был варваризмами польско-латинского происхождения, что не может считаться сколько-нибудь независимой литературной обработкой малорусского поднаречия. Только немногие памятники 16 в. в роде Пересопницкого евангелия, могли бы считаться такой обработкой, если бы она имела более непрерывный характер и менее наслоений языка польского."

Пересопницкая рукопись (1556-1561 гг.) считается памятником книжной малорусской речи, возникшей на западнорусской основе. Но даже исследователь Пересопницкой рукописи украинофил П.Житецкий признавал, что в основу южнорусской литературы того времени был положен церковно-славянский язык, от которого не отказывались и пересопницкие переводчики; не были они свободны и от влияния польского:

"...Сам народ, охваченный страстною борьбою за существование, не мог найти в своей обстановке благоприятных условий для того, чтобы дать своему слову подобающее значение в литературе того времени и потому в основу ее положена была славянская речь, которая имела на своей стороне многие преимущества: это была установившаяся уже речь, не чуждая книжным людям южной Руси. Она служила образцом, от которого южнорусские писатели неохотно отступали, так что даже пересопницкие переводчики, при всем желании высказаться в народном духе "для лепшого вырозумленя людоу посполитого", не считали возможным отрешиться в своем труде от славянского языка, не могли также уберечься и от польского влияния, как в выборе слов, так отчасти и в конструкции речи."

Грамотные люди в южной Руси крепко держались церковно-славянского языка. "Вообще же главная причина предпочтения славянского языка всем другим была религиозная", - отмечал П.Житецкий

Южная Русь в то время все более подвергалась натиску католицизма и полонизации. В результате заключения в 1569 г. Люблинской унии Великое княжество Литовское объединилось с Польшей в единое государство. При этом границы Великого княжества Литовского были изменены в пользу Польши: Волынь и Поднепровье перешли под власть польской короны, под которой уже с XIV в. находилась Галичина.

Южнорусская аристократия быстро ополячивалась и ведущую роль в деле защиты своей веры и народности взяло на себя мещанство, организованное в православные церковные братства. Первые сведения о львовском братстве относятся к XV веку. В конце XVI - начале XVII века православные братства возникли в Киеве, Остроге, Вильне, Могилеве, Бресте и других городах. Значительную часть своих средств братства направляли на распространение просвещения в массе русского населения Польши.

Если в древний период центром русской государственности был Киев, то после падения татаро-монгольского ига Русское государство возрождается под властью той же княжеской династии Рюриковичей на северо-восточных русских землях с центром в Москве. Польша, захватившая часть Руси, смотрела на Москву как на своего соперника, но православные подданные Польского государства видели в единоверной Москве не врага, а защитника. Москва оказывала православным братствам в западной и юго-западной Руси значительную поддержку. Львовское братство еще в 1570-х годах выслало первое посольство в Москву и получило помощь от русского царя. И в последующие годы различные монастыри и церкви отправляли в Москву своих посланников и они никогда не возвращались оттуда с пустыми руками. В период, когда русские земли были разделены в государственном отношении, общими для всей Руси оставались православная вера и язык церкви.

В 1564 г. в Москве Иван Федоров выпустил первую русскую печатную книгу "Апостол". Спустя десять лет, находясь во Львове, И.Федоров напечатал новое издание "Апостола", которое за исключением предварительных статей и послесловия ничем не отличалось от московского издания. В 1580-1581 гг. в Остроге, в типографии устроенной там князем Константином Острожским, Иван Федоров напечатал полную Библию на церковно-славянском языке. Это острожское издание Библии послужило оригиналом при печатании первой Библии в Москве в 1663 г.

Для противодействия влиянию иезуитских школ на подвластных Польше русских землях необходимо было организовать школы, которые могли бы поднять уровень образования высших классов общества. В 1580 г. первую такую школу основал в Остроге князь К.Острожский. В 1586 г. подобную школу, названную гимназией, организовало львовское братство. Появились такие школы в Вильне, Бресте, Минске, Могилеве и Киеве.

Обучение в этих школах велось на церковно-славянском языке. Народный язык имел в них только вспомогательное значение для разъяснения понятий из языка церковно-славянского. Студентами львовской братской школы была составлена и издана в 1591 г. "эллинославянская" грамматика. В 1596 г. грамматику церковно-славянского языка выпустил Лаврентий Зизаний. Мелетий Смотрицкий, получивший образование в острожской школе, издал в 1619 г. свою грамматику церковно-славянского языка с примесью русских живых разговорных форм, утверждавшую единые грамматические формы - "Грамматики словенския правильное синтагма..." С некоторыми изменениями и дополнениями она была издана в 1648 и 1721 г. в Москве. По этой грамматике учился М.Ломоносов. Созданные в юго-западной Руси учебники долгое время служили учебными пособиями в школах всей Руси.

Наряду с церковно-славянским языком существовал в юго-западной Руси и другой книжный язык, который использовался в светском обиходе. Профессор А.Будилович писал о нем: "Во всяком случае, язык этот представляется скорее продолжением западно-русского актового языка, возникшего в Руси северо-западной, чем самостоятельною переработкою форм юго-западной диалектической системы." П.Житецкий так говорил о книжной малорусской речи: "В XVII в. мы видим эту речь в юридических актах, в некоторых летописях, в проповедях Голятовского и Радивиловского. Она усвоена была казацкой старшиной в частной переписке и, восприняв добрую долю польских элементов лексических и грамматических, становится языком так называемого образованного малорусского общества, пока это последнее не вступило в XVIII в. в район великорусских литературных влияний."

В 1631 г. школа киевского братства была преобразована митрополитом Петром Могилой в Киево-Могилянскую коллегию, из которой вышли образованные люди, чья деятельность способствовала распространению просвещения не только в юго-западной, но и в северо-восточной - Московской Руси.

Воссоединение с Россией в XVII в. части русских земель, ранее отторгнутых Литвой и Польшей, положило начало сближению западной и восточной разновидностей книжного русского языка и формированию нового общерусского литературного языка. Академик А.А.Шахматов отмечал: "Югозападные ученые, прибывшие и по приглашению и по собственному стремлению в Москву, захватывают во второй половине XVII в. в свои руки духовное просвещение; это имеет следствием, между прочим, и немаловажные новшества в церковном языке и в языке светской литературы; в них вторгаются южнорусские слова и обороты, а под южнорусским покровом и польские."

Уроженец юго-западной Руси, окончивший киевскую братскую школу, Епифаний Славинецкий был приглашен в Москву, где патриарх Никон назначил его справщиком, т.е. корректором церковных книг. Е.Славинецкий, церковный писатель и переводчик, один из первых русских филологов, составил "Лексикон греко-славяно-латинский" и "Лексикон филологический".

Симеон Полоцкий, выпускник Киево-Могилянской коллегии был воспитателем детей царя Алексея Михайловича. С.Полоцкий публично выступил с обращением к царю: "положи в сердце твоем училища греческие славянские и иные назидати, учащихся умножати, учителей взыскати". Так по инициативе С.Полоцкого было основано первое общеобразовательное высшее учебное заведение в Москве - Славяно-греко-латинская академия. Он был автором многих стихотворных и драматических произведений.

Важную роль сыграли киевские ученые в эпоху преобразований Петра І. С самого начала царствования Петр обратил особое внимание на Киево-Могилянскую коллегию. Желая придать ей большее значение он в 1701 г. возвел ее в степень "академии", а виднейших преподавателей и выпускников вызвал в Москву, дал им высокие посты в государстве. Многие киевские ученые встали во главе церковного управления и просвещения. К примеру, Стефан Яворский был назначен местоблюстителем патриаршего престола; Гавриил Бужинский становится во главе русского книгопечатания и учебных заведений духовного ведомства, получая от царя звание протектора школ и типографий; Феофилакт Лопатинский был избран ректором московской академии, а в 1723 г. посвящен в тверские епископы; Дмитрий Туптало возведен в сан митрополита ростовского и ярославского.

Одним из знаменитых сподвижников Петра I, выдающимся русским церковным и общественным деятелем был уроженец Киева Феофан Прокопович. Преподаватель и ректор Киево-Могилянской академии, он был вызван Петром І в Петербург и назначен епископом псковским, с 1721 г. вице-президентом Синода, с 1724 г. - архиепископом новгородским. Написал "Духовный регламент", ставший основанием для реформ в церковной области, политический трактат "Правда воли Монаршей", а также многие сочинения богословского и исторического содержания. По его указанию переводились на русский язык классические и иностранные произведения. Ф.Прокопович принимал активное участие в организации российской Академии наук. Деятельность южнорусских ученых отразилась и на русской литературе, ведь они были вместе с тем и русскими писателями. На основании их сочинений и выработанного ими книжного языка продолжали Кантемир, Татищев, Тредьяковский и Ломоносов развитие русской литературы и русского языка.

В то же время в Польше западнорусский актовый язык не получил дальнейшего развития как язык литературный. Уже с конца XVI в. он стал вытесняться из областей официальной письменности польским языком. А в 1696 г. польский сейм официально запретил использование этого языка в государственном употреблении и делопроизводстве. Таким образом, в период XV-XVII веков, когда Русь в политическом отношении делилась на две части - восточную и западную - московскую и польско-литовскую, в каждой из этих частей сохранял свое значение в качестве языка литературного церковно-славянский язык, но рядом с ним развиваются два особых, довольно искусственных книжных языка - восточнорусский и западнорусский. Сходство между ними заключалось в том, что и тот и другой содержал в себе значительное количество церковно-славянских элементов, а различие состояло в том, что в западнорусском языке к церковно-славянским элементам примешивались, кроме многочисленных полонизмов, элементы народных белорусских и малорусских говоров, а в восточнорусском церковно-славянская основа сочеталась с элементами живых великорусских говоров, главным образом московского. Деятельность в Москве киевских ученых способствовала перенесению в Москву также и некоторых особенностей западнорусского книжного языка.

Период XVIII - начала XIX веков в развитии русского образованного языка ознаменовался прежде всего слиянием западнорусского и восточнорусского книжных языков в единый общерусский литературный язык. Этот период в истории русского языка и литературы, связанный с именами Прокоповича и Кантемира, Ломоносова и Сумарокова, Державина и Фонвизина, Карамзина и Крылова, Жуковского и Пушкина был отмечен также развитием народности в книжном, литературном языке.

Поскольку в реальной жизни существовали не собирательные языковые величины, а конкретные говоры, то и общерусский литературный язык неизбежно должен был иметь произношение, свойственное какому-то определенному говору, что в свою очередь делало этот говор образцовым, нормативным для языка всех образованных людей.

Возвышение Москвы как политического центра Русского государства стало причиной того, что именно московский говор южно-великорусского наречия стал образцовым для русского литературного языка.

“Южно-великорусское наречие, которым говорили жители сравнительно небольшой области между верховьями Волги, Дона, Донца, Днепром и Окою, - писал А.И.Соболевский, - с XVI в. начало медленно подвигаться с одной стороны на восток - к Волге, с другой на юг и мало-по-малу приблизилось к Азовскому и Каспийскому морям. Сверх того, сделавшись, в лице одного из своих говоров - московского, языком правительства, литературы и науки, оно нашло себе представителей во всех концах русских владений.”

Профессор Т.Д.Флоринский отмечал в конце XIX века:

“...Дальнейший процесс развития русского образованного языка, завершившийся выработкой того типа его, какой наблюдается в настоящее время, состоял в том, что благодаря замечательной литературной деятельности Ломоносова, Карамзина, Крылова, Пушкина и многочисленных их последователей, церковно-славянские элементы отошли на задний план, уступив свое место стихиям живой народной речи. Совершенно естественно, что в силу исторических и политических условий великорусское наречие (преимущественно московский его говор) заняло первенствующее положение в новорусском образованном языке, определив его тип главнейше в звуковом отношении.”

Московский говор возобладал в общерусском литературном языке не по причинам каких-либо своих особых достоинств в сравнении с другими русскими говорами, а в силу того обстоятельства, что именно Москва на протяжении столетий была центром Русского государства. В.И.Даль отмечал:

“...Спорить против общего закона господства просвещения нельзя; но господство того либо другого наречия над прочими - дело случайное, и все они равно искажены и равно правильны. Возьми у нас в былое время Новгород, Псков или Суздаль перевес над Москвою, и нынешний московский язык слыл бы местным наречием. Поэтому не было бы повода почитать московское наречие более чистым и правильным, чем мало- или белорусское, если бы это наречие не обратилось в язык правительства, письменности и просвещения.”

Несмотря на то, что литературный язык принял произношение, свойственное одному из великорусских говоров - московскому говору, происхождение и вся история развития общерусского литературного языка свидетельствует, что он является достоянием всего русского народа. Академик А.А.Шахматов писал в начале ХХ века:

“...В настоящее время это литературное наречие стало в тесную, нераздельную связь с культурным языком великорусского центра, с языком города Москвы, но в нем можно проследить судьбы не только великорусской народности, в среде которой он получил рост и развитие, но и предшествующие судьбы русского народа, его первые стремления к государственному единству и духовному просвещению. Прямой потомок древнейшего литературного наречия славянских племен, перенесенного в Киев и здесь успевшего приблизиться к культурному языку южно-русского центра, наш письменный язык связан с историей не только великоруссов, но и всего русского народа вообще.”

“Перед нами тот говор, который употребляем мы сами, который слышится у всех сколько-нибудь образованных людей во всей России, и который может быть назван литературным или общерусским языком”, - указывал А.И.Соболевский.

Поскольку общепринятые для каждого периода трактовки тех или иных понятий обычно находят отражение в энциклопедиях, приведем также сведения о русском языке, которые содержатся в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, изданном в конце XIX века:

“...1) Русский язык делится на три главных наречия: а) великорусское, б) малорусское и в) белорусское. На первом говорят по меньшей мере 2/3 русского населения [...]; одно из его поднаречий есть язык образованного класса и литературы. Главных поднаречий в нем два, северное и южное;..” Затем говорится о дальнейшем подразделении этих двух великорусских поднаречий. “...К западному южно-великорусскому поднаречию относится и московский говор, в котором некоторые видят особое поднаречие, образовавшееся из соединения северного с южным, и на котором народ говорит только в Москве и ее окрестностях, хотя оно сделалось теперь языком всего образованного класса.”

Далее сказано о малорусском наречии:

“...б) Малорусское наречие некоторыми считается самостоятельным славянском языком [...] Разделяется оно также на ряд поднаречий (украинское, полешское и русинское или подольско-галицкое), которым соответствуют три типа населения: украинцы, полещуки и русины или галичане, различающиеся костюмом, особенностями быта, народной поэзии и т.д. Поднаречия могут быть еще разделены на говоры.”

Как видим, в то время не все соглашались с мнением о единстве русского языка. Упомянутые выше “некоторые”, считавшие малорусское наречие самостоятельным славянским языком, это прежде всего сторонники политического украинофильства, которые отвергали русскую национальную идею, заявляя, что малороссы представляют собой совершенно отдельный народ, не имеющий ничего общего с великороссами. А у отдельного народа должен быть, соответственно, и совершенно отдельный язык.

Так языковой вопрос приобретал политический характер. По поводу споров о том, являются малорусское и великорусское наречия разными языками или только наречиями русского языка, А.И.Соболевский писал, что “здесь огромное значение имеют политические убеждения говорящих.”

На то, что эти споры имеют политическую подоплеку, обращал внимание и академик Ф.Е.Корш:

“Что из себя представляет малоруская речь: язык или наречие? На это отвечают различно даже сами малорусские ученые-языковеды. Так, Пав.Игн.Житецкий в заглавии своих книг называет речь малороссов наречием, другие, наоборот, языком. Галицкий украинофил Огоновский употребляет выражение “ruthenische Sprache“ [“рутенский язык”, - Л.С.] и тем стремится подчеркнуть, что малорусская речь есть отдельный язык. Тут сказалась польская и немецкая политика, так как немцам и полякам выгодно было внушать малороссам мысль, что последние будто бы не являются русскими. Известна теория Духинского о не славянском (а урало-алтайском) происхождении русских.”

Что касается простонародных наречий и говоров, то здесь вопрос о том, представляет ли совокупность малорусских говоров наречие русского языка или самостоятельный язык, сводился главным образом к выяснению времени появления фонетических особенностей малорусского наречия и к оценке того, насколько возможно взаимное понимание между людьми, говорящими на малорусском и других русских наречиях.

Украинофилы старались отнести время появления указанных отличий как можно дальше и всячески подчеркивали несходство малорусских и великорусских говоров.

С другой стороны, к примеру, профессор С.Булич в конце XIX в. писал: “Все фонетические особенности, отличающие в настоящее время малорусское наречие от прочих русских наречий, возникли уже после отделения общерусского языка от праславянского, стало быть являются признаками языковой разновидности более нового происхождения, называемой обыкновенно наречием.” Он также указывал: “...различия между прочими русскими наречиями и малорусским не настолько еще велики и многочисленны (довольно многие из них свойственны и великорусским говорам), чтобы сильно затруднять взаимное понимание их представителей.”

Конечно, если сравнивать между собой более близкие малорусские и великорусские говоры, можно было получить один результат, если же брать наиболее удаленные из них, то другой. Однако, по словам А.И.Соболевского:

“История русского языка, отличающегося вообще значительным консерватизмом (сравните историю языков чешского и болгарского), за много веков не дала ничего такого, что разрушило бы единство русского языка. Он делился на говоры издавна, с тех времен, когда у нас еще не существовало никакой письменности; он делится на наречия и говоры теперь, подобно тому как делится на них всякий язык, имеющий сколько-нибудь значительную территорию; но эти наречия и говоры, имея друг от друга отличия в фонетике, морфологии и лексике, вместе с тем имеют такое множество общих черт, что русский тип языка вполне сохраняется в каждом из них; он выступает в них настолько ясно, что не может быть вопроса относительно ни одного из них, не следует ли его считать говором не русским, а например, польским или словацким.”

Учитывая известную условность таких терминов как “язык” и “наречие”, констатируем, что вопрос о том, являлась ли малорусская речь наречием или языком, был в конце XIX - начале ХХ века вопросом дискуссионным.

Но даже если встать на позицию украинофилов и согласиться с тем, что малорусское, а следовательно, в равной мере и великорусское простонародные наречия являются языками, это означало только переименование этих языковых величин, но ничего не меняло по существу, ибо они оставались тем, чем и были - совокупностью местных говоров.

Политическая же задача заключалась в том, чтобы противопоставить общерусскому литературному языку другой - малорусский или украинский литературный язык. Но такого языка к моменту появления в середине XIX в. политического украинофильства еще не было, а значит его требовалось создать, причем в максимально короткие сроки.

Такая задача являлась особенно настоятельной для австрийской Галиции, где власти не признавали национального единства галицких русинов с русскими в России и не желали допустить использования в Галицкой Руси общерусского литературного языка. (Тема русского языка в австрийской Галиции заслуживает особого рассмотрения и здесь затрагивается только косвенно.)

Галицко-русский литератор О.А.Мончаловский писал в 1898 г.:

“Трудно допустить, чтобы люди, имеющие притязание считаться образованными, не знали и не видели органических связей, соединяющих разные наречия русского языка в одно целое, неделимое. Но тут выше всяких языкословных очевидностей и выше действительной жизни стоит политика, которой подчиняются даже филологические и этнографические познания. Ради этой политики украинофилы и пытаются создать из малорусского наречия особый язык. Раз поставлена теория об отдельности малорусского народа, ее необходимо обосновать и доказать.”

Этот новый особый язык украинофилы решили создавать не на базе западнорусского актового языка, а на основе живых народных говоров. Поэтому родоначальником украинской литературы ими был назван И.П.Котляревский, опубликовавший в 1798 г. свою поэму “Энеида”. Но ни у Котляревского, ни у его последователей, в том числе и у Т.Г.Шевченко, в произведениях которого малорусский народный язык получил прекрасную обработку, не было мысли создавать совершенно самостоятельную украинскую литературу, о чем писал, в частности, украинофил М.П.Драгоманов, отмечая, что такая мысль к 90-м годам XIX в. еще не овладела всеми украинофилами в России.

В большинстве своем образованные малороссы, не исключая и украинофилов, а также многие галичане считали русскую литературу и русский язык своими, тем более, что этот язык и эта литература были созданы на протяжении столетий не только великороссами, но и представителями южной Руси. О.А.Мончаловский писал в 1894 г.:

“С 60-х годов начавши, у нас постоянно повторяется, а в настоящее время даже возводится в правило мнение,?будто общерусская литература нам малороссам, или лучше сказать, южнороссам чужда и что поэтому мы должны от нее открещиваться и создавать на лоб, на шею какую-то особую малорусскую или украинско-русскую литературу. Между тем непреложные свидетельства истории образованности на Руси и развития русской словесности неопровержимо доказывают, что над созданием нынешней мировой общерусской литературы трудились наравне с великороссами и малороссы, наши родичи, что и вся русская литература, все литературные памятники древности и новейшие произведения русского гения составляют в равной мере достояние велико- и малороссов, - мало того, малороссы более чем великороссы трудились над основанием и развитием нынешней общерусской литературы.”

Тот факт, что произведения общерусской литературы, в том числе созданные поэтами и писателями великороссами, были близкими и понятными для образованных украинцев, в том же 1894 году отмечал М.П.Драгоманов:

“...Шевченко не может заставить образованных украинцев,?даже украинофилов, не признавать Пушкина и Лермонтова за родных им поэтов. Пойдите в семьи украинские и посмотрите, могут ли там родители, даже украинофилы, дать своим детям литературное образование на самом Шевченко без Пушкина и Лермонтова? И не судите строго тех родителей, потому что на свете есть интересы и кроме этнографического патриотизма!”

“Возьмем, например, Тургенева. Он не потому должен считаться в России “общерусским” беллетристом, родным и украинцам, - что будто бы в сравнении с его языком украинский язык есть диалектом или жаргоном. Наоборот, я готов сам язык Тургенева признать жаргоном определенного класса людей в России. Только ведь теперь этот жаргон родной и большей части образованных украинцев, а главное, в героях Тургенева мы, украинцы университетского воспитания, познаем самих себя: там наши чувства, наши мысли, наша психика! Я должен сказать, что слышал даже от некоторых галичан, непредвзятых народовцев, которые познакомились с Тургеневым или в оригинале, или в переводах, в том числе и галицких, и которые говорили, что “еще не читали ничего им так родного, как произведения Тургенева.”

А я еще не видел человека, который бы признал себя самого в придурковатом Радьке (“Чорні хмари” Нечуя), или в куклах с темным языком, которых Нечуй водит “Над Черным морем”.

По мнению Драгоманова, для выработки самостоятельной украинской литературы “надо много еще талантливого и грамотного труда украинских беллетристов. Возможно этот труд и доведет до конца,.. а возможно и нет, - возможно украинцы останутся на века с двумя литературами, а не с одной.”

Но политика диктовала свои условия, и с перспективой совместного существования двух литератур - общерусской и украинской, сторонники политического украинофильства никак не могли согласиться. Поэтому, не дожидаясь пока на украинской литературной ниве взойдут новые таланты, они решили брать если не качеством, то количеством. Галицко-русский общественный деятель Ю.Яворский писал в 1894 г.:

“Приглянувшись, мы увидим, что все эти Школиченки, Подоленки, Торбенки и другие “-енки” - не писатели, не поэты, даже не литературные люди, а просто политические солдаты, которые получили приказание: сочинять литературу, писать вирши, на заказ, на срок, на фунты. Вот и сыплются, как из рога изобилия безграмотные литературные “произведения”, а в каждом из них “ненька Украина” и “клятый Москаль” водятся за чубы. Ни малейшего следа таланта или вдохновения, ни смутного понятия о литературной форме и эстетике не проявляют эти “малые Тарасики”, (как остроумно назвал их г.Драгоманов), но этого всего от них и не требуется, лишь бы они заполняли столбцы “Зори” и “Правды”, лишь бы можно было статистически доказать миру, что, дескать, как же мы не самостоятельный народ, а литература наша не самостоятельная, не особая от “московской”, если у нас имеется целых 11 драматургов, 22 беллетриста и 33 и 1/2 поэта, которые свои фамилии оканчивают на “-енко”?”

Но перед создателями нового украинского литературного языка стояла не только проблема количества произведений. Простонародный язык, который был положен в основу нового литературного языка, не имел сложившихся норм, а состоял из говоров, имевших в различных местностях свои особенности. Также народный язык не располагал словами для обозначения отвлеченных понятий и научной терминологией. Конечно, такие слова можно было без труда взять из общерусского языка, но это противоречило поставленной политической задаче - как можно дальше отмежевать создаваемый украинский язык от общерусского литературного языка.

Поэтому недостающие слова украинофилы заимствовали из других языков, преимущественно из польского, или искажали до неузнаваемости общерусские слова, или просто сочиняли совершенно новые слова и выражения. Как отмечал Т.Д.Флоринский:

“...В частностях применение всех этих приемов выработки литературного языка представляет широкий произвол у отдельных писателей. К этому присоединяются и различия в языке разных авторов, обусловливаемые особенностями то галицких, то украинских говоров в зависимости от происхождения каждого писателя и степени знакомства его с народной речью. Поэтому вполне справедливо замечание одного из галицких писателей, что современная художественная литература малоруссов не представляет единого выработанного языка, а множество отдельных языков, как-то: языки Старицкого, Франка, Чайченка, Ол.Пчилки и т.д.”

В 1900 г. во Львове без указания имени автора вышла брошюра М.Михновского “Самостійна Украіна”, о которой О.А.Мончаловский высказался так: “Брошюрка “Самостійна Украіна” состоит из двух глав, но она представляет тройной интерес: для филолога, для политика и для психиатра.” Остановимся на том, что касается филологии:

“Согласно евангельскому изречению: “Язык твой яве тя творит”, можно сказать со всею положительностью, что брошюрка написана не галицким, только российским украинофилом. Язык галицкого украинофила резко отличается от языка российского украинофила. Оба они стараются писать, дабы придать своему языку “самостоятельность”, елико возможно не по-русски; в то время, однако, когда галицкий украинофил все общерусские выражения заступает польскими и его слог переполнен польскими и немецкими периодами, российский украинофил, обыкновенно не знающий польского и немецкого языков, заступает общерусские выражения - непатентованными произведениями собственной филологической кузницы, нередко до того чудовищными, что даже галицкие украинофилы лезут из кожи вон, чтобы их понять; кроме того слог российского украинофила, может быть даже против его желания, в общем русский, Не говоря уже о том, что между галицко-русским и украинско-русским народными говорами существует заметное различие и что многие местные украинские слова и выражения непонятны для галичан, галицкие же непонятны для украинцев.”