Речевое выражение категории автора в тексте театральной рецензии

Приложение 7

В ожидании пива

Ольга Федянина, 13.04.17

Лев Додин объединил в авторской композиции два драматургических текста Бертольта Брехта: к философским рассуждениям Циффеля и Калле из «Разговоров беженцев» добавил гремучую смесь историй героев «Страха и отчаяния третьей империи».

Свои «Разговоры беженцев» Бертольт Брехт (1941 - 1944) построил в полемике с «Разговорами немецких беженцев» Гете, написанными за полтора века «до». Освобождение масс интересовало олимпийца Гете куда сильнее, чем свобода индивидуума, политические свободы населения казались важнее личностных. Судьбы стран и народов волновали его аристократических героев сильнее перипетий их собственных судеб. Главный герой, аристократ и землевладелец, лишившийся большей части своего состояния из-за оккупации земель французской армией генерала Кюстина вздыхал, что не в силах питать неприязнь к тому, в ком видят свою надежду народы Европы…

У героев Брехта «победоносные завоеватели» вызывают оскомину, а отнюдь не восхищение. Требование «самопожертвования» во имя Родины кажутся исходящими из подозрительно корыстных уст. Двое беженцев, испугавшихся фашистской власти, принципиально выступают с позиций отдельного и частного человека. Обыкновенного среднего человека, которому решительно неуютно в наступившей «великой эпохе» (эпохе, которая требует от него слишком многое, наступая ему на горло). «Для того, чтобы относиться к жизни по-настоящему серьезно, мы недостаточно сыты, к тому же мы без виз в чужой стране, где стоят две немецкие мотодивизии» - объясняет Циффель - Калле.

Постановку, названную «Страх. Любовь. Отчаяние» Лев Додин репетировал параллельно с «Гамлетом» (и надо сказать, «Гамлет» МДТ вполне мог быть назван аналогично). И эта перекличка голосов и позиций Брехта и Шекспира, - не менее важна для понимания спектакля МДТ, чем контрапункт с Гете для понимания пафоса Брехта.

Королевская семья в «Гамлете» МДТ вела свои семейные разборки с постоянной апелляцией к «благу Дании» и к интересам простого народа. В результате гибели королевской семьи к власти приходил тот самый «Как его там» (Фортинбрас? Или как-то иначе?). В брехтовской постановке на сцене театра появляются те самые «представители простого народа», которым выпало жить в великую эпоху перемен.Александр Боровский придумал для «Гамлета» образ пространства-вечной стройки. Для Брехта на сцене выстроено уже начавшееся разрушаться вокзальное кафе, чьи окна уже частично разбиты (следствие уличных бесчинств штурмовиков). За дверями играет оркестр (молодая команда театра во главе с солисткой - Дарьей Лэнда). У стойки бара - незадачливый Страховой агент - Андриан Ростовский, увидевший в новых временах возможность свести счеты за все унижения... Перед окнами, стоят железные столики, за которыми кроме Циффеля и Калле - двух героев «Разговоров…», - рассаживаются и Судья, и школьный учитель Карл Фурке с женой, и трое штурмовиков, и уезжающая за границу Юдифь со своим остающимся мужем Фрицем.За каждым столиком - своя история, свои боли, свои беды.Сложенные вместе они создают кумулятивный взрывной эффект узнавания общей беды. Не только того конкретного момента времени, о котором писал Брехт. Но целую череду исторических катастроф, которые не раз превозмогало человечество, и которые могут повториться завтра.Собственно, спектакль Додина - прежде всего и больше всего именно спектакль-заклятье, чтобы не повторилось…Держа в зубах сигары, коренастый Циффель-Татьяна Шестакова и высокий Килле-Сергей Курышев стоят у окна, за которым плачет дождь, и начинают философский диспут на тему: «Паспорт - самое благородное, что есть в человеке. Изготовить паспорт не так просто, как сделать человека. Человека можно сделать где угодно, в два счета и без всяких разумных на то оснований, а паспорт - поди попробуй!»

Брехтовский текст кажется написанным только что (разве что глубина и изящество формулировок нашему времени мало свойственны). Беседа течет неспешно. В нее включаются соседи. Судья Гиль-Игорь Иванов, пришедший со следователем, чтобы в приватной обстановке разобраться с предстоящим делом еврея против штурмовиков.

Обстоятельства смутные, времена - опасные. Каждая новая всплывающая подробность нагоняет все больше страху. «Я готов дать то судебное заключение, которое нужно! Но какое именно нужно сейчас?». Сильный, опытный властный мужчина вдавливает лоб в оконное стекло, - и мычит от невыносимости осознания и своего унижения, и его, унижения, бесполезности - не спасет, не сохранит...

Семейная пара герр Фурке-Сергей Власов и фрау Фурке-Наталья Акимова мучительно пытаются понять: куда же пошел их подросток сын. «Мой сын никогда не пойдет доносить на своего отца» - гордо заверяет вольнодумствующий школьный учитель. Вглядывается в несчастное лицо жены и вдруг сникает, глаза мертвеют (как Власов это делает?!) И от самого себя уже не может скрыть страшного: конечно, пойдет и донесет! Так его уже научили в его Гитлерюгенде…

А вот новые хозяева жизни - молодые штурмовики. Веселые, красивые, сентиментальные. Ухаживают за официанткой. С сытой кошачьей игривостью задевают безработного Франца-Стаса Никольского. Одна фраза, другая, третья. Один фокус, другой. И вот уже по проходу идет обреченный человек, знающий, что помечен знаком буйвола. И впереди только пытки…

Вот Юдифь-Ирина Тычинина последний раз разговаривает со своим мужем Фрицем-Олегом Рязанцевым. Сослуживцы перестали приходить в гости и здороваться. Еще немного мужа могут отстранить от работы. Но - главное - что сидит в душе гвоздем: еще немного и муж сам предложит тебе уехать. А этого допустить нельзя! Любящая женщина оберегает мужчину не только от скуки или простуды. Но и от возможности совершить подлость. И Тычинина эту высшую меру женской жертвенности передает так скупо, - всего несколькими интонациями, гладящими движениями рук, которые благословляют воздух вокруг ставшего чужим мужа…Юдифь идет по проходу. Фриц сидит за столом и смотрит в свою тарелку…

Дилогия «Гамлета» и «Разговоров беженцев» - нашего времени случай. Времени, когда порвалась нить, и уже никто твердо не уверен «какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?» И правду ли нам открывает выходец из преисподней? Или это дьявольские наваждения? Наступила ли уже «великая эпоха» или все-таки еще Бог от этой катастрофы спасет? И пиво еще пиво, а кофе - кофе… И спектакль-предостережение нашего главного философа отечественного театра Льва Додина еще может сохранить силу заклятья и отвести черную тень.

Приложение 8

Брехт с вами

Ирина Корнееева, 24.05.17

Додин и Брехт. Казалось бы, две сложносочетаемые и трудносовместимые фамилии. Где петербургский Малый драматический театр с его исключительной искренностью и такой пронзительной правдой, какую не то что в театре - в жизни сегодня редко встретишь, и где социальный пафос немецкого драматурга? И тем не менее появление нового автора на афише МДТ - Театра Европы - это не обман зрения.

Три года, параллельно Шекспиру, Лев Додин репетировал Брехта, из произведений которого сложил сценическую композицию по двум малоизвестным в России пьесам "Страх и отчаяние в Третьей империи" и "Разговоры беженцев". Не на злобу дня, как режиссер поправляет ищущих здесь сверхактуальности, - скорее, на злобу эпохи. К финишу его "Гамлет" пришел первым - премьеру сыграли раньше, уже получили за него очередную "Золотую маску", но дело не в наградах, а в том, как были обозначены и активизировали самые болевые точки в сознании общества. Теперь пришло время вскрывать раны. Хотя новый спектакль Льва Додина - это, скорее, уже серьезное хирургическое вмешательство в тело. Без наркоза, эфира и вообще какого-либо болеутоляющего.

И даже если ваш собственный гемоглобин всегда прежде волновал вас куда больше, чем все мировые катастрофы, вместе взятые, на брехтовском "Страхе..." остаться безучастным ни у кого не получится. Умеет Додин превратить людей практически за один вечер в культурных наркоманов. Постепенно, от сцены к сцене, заставляя проглотить крючок с театральной "наживкой", и к финалу зацепить изнутри так серьезно, что потом уже не соскочишь... Последний эпизод в исполнении Олега Рязанцева и Ирины Тычининой (Юдифь и Фриц) - один из лучших в спектакле и, может быть, сильнейших вообще в мировой театральной практике. Прощаются муж с женой - одни обстоятельства вынуждают ее покинуть предвоенную Германию, другие обстоятельства диктуют ему в стране остаться. Мизансцена статичная. Сидят напротив два самых близких друг другу человека. Говорят скупые, мало что значащие слова… Обещают скоро встретиться, и оба понимают, что больше не увидятся никогда. Дождь за окном плачет… Олег Рязанцев не совершает, казалось бы, ничего - он только смотрит на любимое лицо, а вольтова дуга между актерами возникает - весь зал обливается кровавыми слезами, и тишина стоит такая, что слышно, как капли слез с подбородка Ирины Тычининой падают на стол…

Как Лев Додин это делает - явление необъяснимое. Одно очевидно: его театральный стиль - перфекционизм. Как и в данном случае, когда разговор идет об отчаянии, страхе и любви в предвоенной Германии, а дело касается всех и каждого - вместе взятых и по отдельности. У героев Татьяны Шестаковой (Циффель) и Сергея Курышева (Калле) здесь - своя театральная оптика. Их разговоры под сигары служат связующими скрепами эпизодов, камертоном предельной искренности для всех. Это актеры, одному тембру голосов которых будешь верить безоглядно - даже если все слова в мире постигнет чудовищная, обвальная инфляция. Изысканные роли в их биографиях, - донести идеи Брехта до каждого зрителя так, чтобы они выглядели его собственными. Вот буквально сейчас пришедшими в голову...

Из отдельных брехтовских эпизодов Лев Додин соткал невероятно тонкую человеческую историю. Сумев разложить театральную реальность на общий и крупный планы - кинофокус, который в театре мало кому удается. Острота эмоционального отклика здесь - максимальная. Собственно, эмоциональная энергия сопереживания - суть всего происходящего. Вобравшего в себя и слепки импрессионизма из додинского "Портрета с дождем". И всю политическую мощь его "Гамлета". И безупречную лаконичность "Молли Суини", и перспективу "Долгого путешествия в ночь"… В каждой из этих постановок, как и в названии нового спектакля по Брехту, крупным планом были и страх, и любовь, и отчаяние. Но ключевое слово здесь - все-таки любовь…

О чем ставил Додин

"В спектакле есть фраза: "Весь мир охватило судорогой. И никто не может сказать, почему". Мне кажется, что сегодня есть такое ощущение…"

О чем думал Брехт

"Неправы те свидетели потрясений, которые думают, что чему-нибудь научатся. Пока массы остаются объектом политики, все, что с ними случается, они воспринимают не как опыт, а как рок; пережив потрясение, они узнают о его природе не больше, чем подопытный кролик о законах биологии…"

"Я хочу уйти вместе с моим любимым./ Я не хочу думать, чем я за это заплачу.

Я не хочу гадать, хорошо ли это.

Я не хочу знать, любит ли он меня.

Я хочу уйти вместе с тем, кого я люблю…" (Бертольд Брехт в переводе Дины Додиной).

Размещено на Allbest.ru