Версальский договор как веха в истории дипломатии контроля над вооружениями

Размещено на http://www.allbest.ru/

Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7-9

Версальский договор как веха в истории дипломатии контроля над вооружениями

А.А. Малыгина

Аннотация

версальский договор вооружение дипломатия

Дипломатические формулы и подходы, выработанные в процессе Парижской мирной конференции, впоследствии были в той или иной мере учтены при разработке ряда международных соглашений в сфере ограничения, сокращения и запрещения вооружений, которые в наши дни определяют современную архитектуру международной безопасности. Статья вводит в научный оборот понятие «дипломатия контроля над вооружениями и разоружением» и предлагает анализ положений Версальского договора, касающихся разоружения и контроля над вооружениями, с точки зрения того, какую оценку этот опыт Версальской конференции получил в среде международников, а также других специалистов, занимающихся проблемами контроля над вооружениями и международной безопасности. Отсылки к опыту Версальского договора 1919 г. можно обнаружить в дискуссиях вокруг разработки Женевского протокола 1925 г. и применительно к многосторонним переговорам 1970-1990-х годов, которые привели к разработке Конвенции о запрещении биологического и токсинного оружия 1972 г., а также Конвенции по запрещению химического оружия 1993 г. В Версальском договоре была заложена основа концепции всеобщего разоружения. После Второй мировой войны эта концепция получила дальнейшее развитие и была интегрирована в международные соглашения по ограничению или запрещению различных видов вооружений. В ходе разработки и реализации военных положений Версальского договора был аккумулирован ценный опыт в вопросах контроля за соблюдением соглашений по контролю над вооружениями и принуждения к исполнению обязательств по договорам о разоружении или сокращении вооружений. Этот опыт был учтен при разработке Устава ООН, а также при конструировании международных режимов нераспространения оружия массового уничтожения и средств его доставки. Опыт Парижской мирной конференции способствовал совершенствованию понятийного аппарата и инструментария дипломатии разоружения и остается важным элементом институциональной памяти дипломатии разоружения и контроля над вооружениями. Этот опыт по-прежнему актуален для современной дипломатии разоружения и контроля над вооружениями.

Ключевые слова: разоружение, контроль над вооружениями, дипломатия, международная безопасность, Версальский договор, Парижская мирная конференция.

Версальский мирный договор содержал целый ряд положений, накладывавших существенные ограничения на вооруженные силы Германии. Некоторые принципы, выработанные при подготовке Версальского мирного договора, были впоследствии применены с целю разоружения союзников Германии при разработке мирных соглашений с другими проигравшими державами. Победители наложили суровые ограничения на наступательные возможности побежденных, а четыре перспективных вида вооружений -- подводные лодки, военная авиация, бронетанковые силы и химическое оружие -- были полностью запрещены. Вместе с тем в научной литературе уделено мало внимания тому, как опыт Парижской мирной конференции повлиял на дальнейший ход дискуссий по вопросам ограничения вооружений. Прежде чем ответить на вопрос, какую роль в истории дипломатии контроля над вооружениями сыграла Парижская мирная конференция, следует уделить некоторое внимание терминологии.

Понятие «дипломатия контроля над вооружениями» пока не слишком широко распространено в политологической литературе и вообще не используется историками. В литературе, посвященной проблемам международной и региональной безопасности, существует два подхода. Одни авторы предпочитают использовать термин «разоружение». Другие полагают, что термин «контроль над вооружениями» является более универсальным.

Согласимся с Р. Джонсон, которая считает, что в современном политико-дипломатическом дискурсе термины «разоружение» и «контроль над вооружениями» имеют разную, порой даже конкурирующую, коннотацию и зачастую авторы, почеркнуто отдающие предпочтение одному или другому термину, тем самым противопоставляют эти понятия [1, p. 594]. Термин «дипломатия разоружения» ввела в научный оборот именно Р. Джонсон -- в прошлом активистка британского феминистского движения и один из национальных лидеров борьбы за вывод американских крылатых ракет с британских военных баз в 1980-е годы, а ныне признанный международный эксперт по вопросам нераспространения ядерного оружия и ядерного разоружения. В 1995 г. Р. Джонсон основала в Великобритании неправительственную организацию «Институт дипломатии разоружения Акроним», которая с 1997 г. по 2009 г. издавала журнал «Дипломатия разоружения» (Disarmament Diplomacy). В 2013 г. Р. Джонсон опубликовала главу под названием «Дипломатия контроля над вооружениями и разоружения» [1] в коллективной монографии, посвященной комплексному анализу трансформации современного института дипломатии. В этой работе Джонсон утверждает, что «спектр формальных и неформальных дипломатических взаимодействий, которые в настоящее время нацелены на укрепление безопасности посредством ограничения или запрещения отдельных видов военных технологий, оружия или практик, выходит далеко за рамки рубрики контроля над вооружениями» [1, p. 594]. Джонсон полагает, что понятие «разоружение» в наши дни имеет более широкое значение и применимо для обозначения «процесса сокращения или уничтожения отдельных оружейных систем, а также цели или конечного состояния», подразумевающего запрещение конкретного вида вооружения, и что современная международная повестка дня требует всестороннего изучения именно проблем разоружения, а не узко контроля над вооружениями. Р. Джонсон не уточняет, как именно она понимает термин «контроль над вооружениями», однако из ее высказываний ясно, что в ее понимании эта категория охватывает меры по ограничению или предотвращению гонки вооружений и не включает вопросы нераспространения. Не удивительно, что известная своими радикальными высказываниями и поступками Р. Джонсон как последовательный борец за разоружение и активист глобальной Инициативы за запрещение ядерного оружия несколько десятилетий продвигает именно термин «дипломатия разоружения». Однако то, что в заголовок своей главы Р. Джонсон включила и разоружение, и контроль над вооружениями, демонстрирует, что даже такой активист движения за разоружение вынужден был на страницах строгого академического издания признать, что термин «дипломатия разоружения» недостаточно точно характеризует круг проблем, которые стоят на повестке дня современных международных отношений в сфере запрещения отдельных видов оружия, ограничения вооружений, а также нераспространения оружия массового уничтожения и средств их доставки.

Существует и иная точка зрения, которой придерживаются Дж. Голдблат [2], Х. Мюллер и К. Вундерлих [3], Д. Кимбал [4], Ф. Таннер [5], О. Майер [6], М. Александер и Дж. Кигер [7]. Эти специалисты используют термин «контроль над вооружениями» как зонтичное понятие, которое покрывает все аспекты разоружения, включая запрещение использования отдельных технологий и методов для целей ведения войны, запрещение и последующее уничтожение вооружений, ограничение или сокращение конкретных видов вооружений, а также предотвращение географического распространения отдельных видов вооружений и технологий их производства.

Дж. Дханапала, опытный дипломат из Шри-Ланки, исполнявший обязанности председателя Конференции по рассмотрению действия Договора о нераспространении ядерного оружия и о его продлении в 1995 г., внес свою лепту в спор двух подходов к толкованию терминов «разоружение» и «контроль над вооружениями». Дханапала отмечает, что с точки зрения норм международного права «разоружение» подразумевает всеобъемлющее запрещение негуманных видов оружия или отдельных категорий оружия «во имя защиты идеалов гуманизма или коллективной безопасности». «Контроль над вооружениями», утверждает Дханапала, подразумевает установление и соблюдение ограничений на размер и мощность арсеналов, а также предотвращение появления новых игроков, обладающих подобным видом вооружения. То есть, по мнению Дханапала, разоружение и контроль над вооружениями -- это два самостоятельных термина, причем «контроль над вооружениями» охватывает не только ограничение и сокращение вооружений, но также предотвращение гонки вооружений и вопросы нераспространения [8, p. 811].

Как следует из представленного обзора, в литературе, посвященной актуальным проблемам международной безопасности, до сих пор не сложилось единого категориального аппарата. Для целей этой статьи мы будем считать термин «контроль над вооружениями» более универсальным понятием, включающим в себя вопросы разоружения, ограничения вооружений и нераспространения. Вместе с тем, чтобы продемонстрировать, что разоружение -- это важная и самодостаточная сфера политики контроля над вооружениями, мы также будем использовать термин «дипломатия разоружения».

Опыт разоружения Германии

В то время как истории подготовки мирного договора с Германией и анализу результатов Парижской мирной конференции посвящено немало трудов отечественных и зарубежных исследователей, изучению проблем контроля над вооружениями в отношениях между Германией и союзниками по Антанте уделено не так много внимания. Круг работ, в которых рассматриваются проблемы разоружения Германии и ограничения ее вооружений, можно условно разделить на две группы. К первой группе относятся чисто исторические работы, призванные в деталях восстановить ход событий и зафиксировать позиции сторон, участвовавших в переговорах. Эти работы, как правило, не проводят параллелей между опытом Версальского договора и актуальными событиями, современниками которых являются авторы исторических исследований. Ко второй группе относятся работы, в которых история Парижской мирной конференции изучается с точки зрения того, какие уроки могли бы извлечь военные стратеги, юристы-международники и дипломаты, занимающиеся проблемами международной безопасности. Такие работы не вводят в научный оборот новые источники, а в основном занимаются анализом исторической литературы и мемуаров. В ряде таких работ представлен всесторонний анализ историографии, который позволяет сделать вывод, что наиболее значимыми историческими исследованиями, посвященными разработке и реализации разоруженческих положений Парижского мирного договора, являются труды С. де Мадариага [9], М. Залевски [10], Л. Джаффе [11], Дж. Ферриса [12], Ф. Таула [13; 14], К. Китчинг [15], Р. Шустера [16], Дж. Фокса [17], К. Тенфелда [18], Дж. Джейкобсона [19] и Э. Уэбстера [20].

В советской историографии отсутствуют работы, посвященные комплексному изучению разоруженческого механизма Версальского договора. Что же касается современной российской исторической науки, то количество публикаций, в которых уделено внимание Версальскому мирному договору и которые проиндексированы в системе Российского индекса научного цитирования, на весну 2019 г. превысило отметку 4100. Однако количество статей, посвященных именно проблемам разоружения Германии или вопросам реализации разоруженческих положений Версальского договора, ограничено двумя десятками. Из этого перечня следует выделить работы Н. Евдокимовой [21], М. Созонова [22], А. Павлова и А. Малыгиной [23], И. Магадеева [24-27].

Разрабатывая условия разоружения проигравшей Германии, страны-победительницы, хотя и придерживались разных позиций о том, как достичь желаемого результата, все же были едины в понимании общих целей мирного договора с Германией. Во-первых, союзники по Антанте желали лишить Германию средств для возможного реванша и тем самым исключить угрозу новой войны. Во-вторых, державы-победительницы желали сократить свои военные расходы и обеспечить возможность для демобилизации собственных армий и национальной промышленности. Эти идеи были реализованы в Версальском договоре: преамбула пятой части мирного договора с Германией констатировала, что разоружение Германии есть отправная точка для последующего «общего ограничения вооружений всех наций» [28, с. 63].

Дискуссия о том, каким образом ограничить германскую военную мощь, развернулась на полях Парижской мирной конференции в феврале -- марте 1919 г. и вызывала немало споров между державами-победительницами. Однако работа комиссии военных экспертов по разработке военных статей Версальского договора, касавшихся запрета отдельных видов вооружений, проходила с наименьшими разногласиями [23, с. 158-160]. Запрет Германии хранить, разрабатывать и производить химическое оружие не вызвал никаких возражений. К окончанию Первой мировой войны сложилось общее понимание, что отравляющие вещества обладают неизбирательным действием, способны причинять излишние страдания, и потому химическая война является, по сути, негуманным и нецивилизованным способом ведения боевых действий [29, р. 281, 285-286, 288-289]. Вместе с тем военные специалисты признавали, что химическое оружие, доставляемое авиацией, может быть исключительно эффективным против мирного населения городов при условии внезапности химической атаки [23, с. 157] и что полностью исключить возможность переключения мощностей гражданской химической промышленности на цели производства химического оружия с технологической точки зрения -- задача невыполнимая [29, р. 288].

Хотя к концу войны технологические военные новинки еще не успели себя проявить в полной мере, военные эксперты и со стороны победителей, и со стороны проигравших высоко оценивали стратегический потенциал военно-воздушных сил и прогнозировали их развитие. Несмотря на то что в ходе Первой мировой войны военная авиация не имела самостоятельного стратегического значения, в послевоенных прогнозах специалистов военно-воздушные силы были поставлены в один ряд с сухопутной армией и военно-морским флотом, что было отражено в положениях Версальского договора. Германии было запрещено иметь военную авиацию, танки, подводные лодки и химическое оружие. Этот запрет основывался не столько на уроках, извлеченных из опыта Первой мировой войны, сколько на оценках перспективных возможностей новых видов военной техники. В то время, когда проходила Парижская мирная конференция, среди держав- победительниц не было единого мнения о возможном стратегическом значении новых видов вооружения [30, р. 303-307]. Военные статьи Версальского договора вырабатывались на основе восприятия этих видов вооружения как достаточно перспективных с точки зрения их прогнозируемого значения в качестве средств наступательного характера.

Наибольшие разногласия среди держав-победительниц вызвали вопросы о размере, организации и принципе комплектования послевоенной германской армии. Изначальный проект, предложенный французской делегацией, предполагал сохранение 200-тысячной армии, комплектовавшейся путем призыва. Британская делегация настаивала на контрактной армии. В результате было найдено компромиссное решение: призыв на военную службу был для Германии запрещен, но французы настояли на сокращении германской армии до 100 тыс. человек, а в связи с этим был еще дополнительно введен полный запрет на тяжелую артиллерию для полевой армии.

В сфере морских вооружений Великобритания и США предлагали ввести всеобъемлющий запрет на подводные лодки. Но предложение запретить всем без исключения странам мира иметь подводный флот было неприемлемо для Франции и Италии, которые видели в субмаринах потенциальное средство сдерживания британского превосходства в надводном флоте. В результате политического торга Версальский договор запретил иметь подводный флот только Германии, а на германский надводный флот также были наложены строгие ограничения по количеству, тоннажу и вооружению судов. Остальные же вопросы ограничения морских вооружений, которые не касались непосредственно Германии, были вынесены за скобки. Эти вопросы предполагалось решать отдельно в последующие годы и в других форматах в рамках Лиги Наций.

Серьезные ограничения были также наложены на германский военно-промышленный комплекс. Германия не только должна была уничтожить или передать под контроль держав-победительниц виды вооружений, подлежавшие запрету. Версальский договор обязал Германию уничтожить технологические мощности по производству запрещенных видов вооружений. Импорт и экспорт вооружений, военной техники и иной военной продукции также был для Германии поставлен под запрет. В результате германские вооруженные силы не просто были урезаны в размерах, но лишились возможности использовать и совершенствовать те виды вооружений, которые на момент окончания Первой мировой войны считались наиболее перспективными [23, с. 158].

Пристальное внимание, которое победители уделили не только размеру послевоенной германской армии, но ее техническим возможностям и оснащению, свидетельствовало о том, что военные стратеги и дипломаты окончательно признали тот факт, что для обеспечения мира и международной безопасности в ХХ в. первостепенное значение будет играть контроль за применением перспективных технологий для целей ведения войны. Опыт Первой мировой войны показал, что в будущей войне решающее значение будет иметь не столько численность армии, сколько ее техническая оснащенность.

Запрещение биологического и химического оружия

В литературе, посвященной проблемам запрещения биологического и химического оружия, распространено мнение, что формулировки и подходы, зафиксированные в тексте Парижского мирного договора, определили направление, по которому продолжило развиваться международное право разоружения и контроля над вооружениями. В ряде работ исследователи обращаются к опыту Парижской мирной конференции с точки зрения зарождения и дальнейшего развития нормы запрещения химического оружия. С. Пунжин [31], Х. Мюллер [32], Ж. П. Зандерс [33; 34], Э. Спирс [29; 35], Т. Ямин [36], Т. Кук [37] прослеживают историю формирования «химического табу» и на этом пути намечают такие вехи, как Версальский мирный договор (1919), Вашингтонский договор пяти держав от 6 февраля 1922 г., Женевский протокол (1925), Конвенция по запрещению биологического и токсинного оружия (КБТО, открыта для подписания в 1972 г., вступила в силу в 1975 г.), Конвенция по запрещению химического оружия (КЗХО, открыта для подписания в 1993 г., вступила в силу в 1997 г.).

В отношении Вашингтонского соглашения 1922 г. об использовании на войне подводных лодок и вредоносных газов необходимо прояснить два момента. Во- первых, этот договор был подписан «для защиты на море во время войны жизни граждан нейтральных и невоюющих стран и для предупреждения использования во время войны вредоносных газов и химических средств». Соглашение устанавливало, что в военное время все корабли воюющих держав, включая подводные лодки, прежде чем захватить любое торговое судно и подвергнуть его осмотру, должны направить торговому судну предупреждение о предстоящем обыске. Если торговое судно после получения предупреждения от военного корабля подчинится последнему и направится в место, указанное командиром военного судна, то нападение военного корабля на торговое судно недопустимо [38, с. 143]. Во-вторых, Вашингтонский договор запрещал «использование на войне удушливых, ядовитых или иных газов и всех аналогичных жидкостей, материалов и устройств» [29, p. 289], но по ряду причин это соглашение так и не вступило в силу.

В исторической литературе уделено мало внимания тому факту, что Женевский протокол от 17 июня 1925 г., депозитарием которого выступила Франция, был на самом деле частью более обширного соглашения, известного как Женевская конвенция о торговле оружием, разработанного на организованной Лигой Наций Конференции по надзору за международной торговлей вооружением, боеприпасами и средствами войны. В ходе этой конференции США предложили запретить торговлю химическим оружием, однако другие участники переговоров высказали ряд возражений на основании того, что такой запрет будет дискриминировать державы, не обладающие мощностями для производства химического оружия [39, p. 45]. Польша выдвинула встречное предложение о том, что под запрет должны быть поставлены также бактериологические средства ведения войны [40, p. 334]. Результатом переговоров стал вступивший в силу в 1928 г. [2, p. 135] Протокол о запрещении применения на войне удушливых, ядовитых и иных газов и бактериологических методов войны, который, по сути, запретил воюющим державам использовать друг против друга химическое и биологическое оружие, но не запретил производство и хранение таких средств ведения войны. В межвоенный период Женевский протокол подписали сорок четыре государства, включая Францию (1926), СССР (1928), Италию (1928), Японию (1929), Германию (1929), Великобританию (1930) и США, которые в 1926 г. подписали, но так и не ратифицировали Женевский протокол в связи с сильным внутриполитическим лобби, настроенным категорически против ограничения химических вооружений [29]. В межвоенный период некоторые государства, включая Францию, Великобританию и СССР, а также ряд государств после окончания Второй мировой войны, включая Китай, Индию, Израиль, ратифицировали Женевский протокол с оговорками. Как правило, суть оговорок к Женевскому протоколу сводится к тому, что государство обязуется не применять отравляющие вещества на поле боя против тех держав, кто соблюдает Женевский протокол. Иными словами, оговорки представляли собой декларацию о неприменении химического оружия первыми и таким образом превращали боевые отравляющие вещества в средство возмездия.

Согласно Женевскому протоколу 1925 г., аутентичными считаются тексты на английском и французском языках, которые были размещены на хранение в Министерстве иностранных дел Франции [41]. Вместе с тем англоязычная и французская версии текста Женевского протокола содержали некоторые различия, которые оказались важными пятьдесят лет спустя после подписания этого документа.

Ряд ведущих американских ученых, таких как специалист-международник Дж. Банн [42; 43], микробиолог М. Мезелсон [44], правовед Р. Бакстер [45], в своих публикациях 1970 г. обращались к истории переговоров по разработке Версальского мирного договора и подписанного впоследствии Женевского протокола для того, чтобы определить изначальное толкование понятия «отравляющие газы». Дело в том, что в 1969 г. американский президент Р. Никсон инициировал пересмотр политики США по вопросам химического и биологического оружия. Запрос президента Никсона актуализировал проблему ратификации Женевского протокола 1925 г., который США подписали в 1926 г., но так и не ратифицировали вплоть до 1975 г. Ратификация Женевского протокола могла иметь серьезные политические последствия, о которых специалисты предупреждали до [46-49] и продолжили рассуждать после того [35; 39; 50], как это международное соглашение стало юридически обязывающим для Вашингтона, который испытывал серьезное давление как со стороны собственного гражданского общества, так и на международной арене -- особенно со стороны восточноевропейских стран и стран Движения неприсоединения [40, р. 335] -- в связи с войной во Вьетнаме, где среди прочего американские военные применяли пестициды, дефолианты и слезоточивый газ [39, р. 257; 45, р. 854, 865]. Позиции различных ведомств в отношении того, как следует толковать положения Версальского договора и Женевского протокола, а также внутриполитические условия и международный контекст, в которых проходил процесс пересмотра американской политики в отношении химического и биологического оружия, подробно описаны в исследованиях Дж. Такера [39; 51], Э. Спирса [35] и С. Херш [52]. Поскольку Вашингтон планировал присоединиться к Женевскому протоколу почти через полвека после его создания, то Соединенным Штатам после ратификации следовало принять сложившуюся международную практику толкования термина «ядовитые газы». К 1970 г. этот термин упоминался не только в Версальском договоре и Женевском протоколе, но и в Вашингтонском договоре (1922), и в ряде проектов соглашений и иных рабочих документах Лиги Наций [29; 40]. То есть существовала определенная традиция, и международное сообщество значительно продвинулось в понимании сути таких понятий, как «химическая война», «химическое оружие», «отравляющие вещества». Тем не менее, как показала дискуссия в американских академических кругах, концепция химического оружия в том виде, в каком она была сформулирована на полях Лиги Наций, имела ряд пробелов. В первой четверти ХХ в. эти пробелы были несущественными, однако бурное научно-техническое развитие второй половины ХХ в. создало такие условия, в которых США не могли позволить себе оставить без ответа возникающие у специалистов вопросы о том, следует ли толковать термин «отравляющий» («токсичный») в ограничительном или расширительном значении.

Женевский протокол в его франкоязычной версии гласил: «Считая, что применение на войне удушливых, ядовитых или других схожих газов (“gaz asphyxiantes, toxiques ou similaires”), равно как и всяких аналогичных жидкостей, веществ и процессов, справедливо было осуждено общественным мнением цивилизованного мира, считая, что запрещение этого применения было сформулировано в договорах, участниками коих является большинство держав мира, в целях повсеместного признания вошедшим в международное право сего запрещения, равно обязательного для совести и практики народов, заявляют: что Высокие Договаривающиеся Стороны, поскольку они не состоят уже участниками договоров, запрещающих это применение, признают это запрещение, соглашаются распространить это запрещение на бактериологические средства ведения войны и договариваются считать себя связанными по отношению друг к другу условиями этой декларации» [45, р. 856]. В то время как англоязычная версия Женевского протокола говорила об «удушливых, ядовитых или других газах (“other gases”), равно как и всяких аналогичных жидкостях, веществах и процессах» [45, р. 856]. Приведем для сравнения современный русскоязычный перевод Женевского протокола, представленный на официальном сайте Международного Комитета Красного Креста, где используется выражение «удушливых, ядовитых или других подобных газов» [41].

В американской специализированной литературе развернулись дебаты о том, включать или не включать в толкование отравляющих газов токсины, гербициды, и любые иные средства химической войны или же следует ограничить толкование исключительно средствами, представляющими смертельную опасность для человека. В итоге длительной дискуссии, основанной на анализе переговорной практики, исторических прецедентов и позиций других государств -- участников Женевского протокола, американской стороной было выработано следующее толкование положений Женевского протокола: к отравляющим веществам относятся только вещества, полученные в результате химического синтеза и оказывающие летальное воздействие на человека. Исключение из толкования отравляющих веществ средств органического происхождения, а также средств борьбы с беспорядками и средств, вредоносных для растений или животных, являлось таким узким толкованием понятия «ядовитые газы», которое наиболее полно отвечало интересам США, желавшим оградить себя от критики за то, какими методами Вашингтон вел войну во Вьетнаме.

Дискуссия в связи с подготовкой США к ратификации Женевского протокола способствовала развитию международного права в части определения, что следует считать химическим оружием. Еще одним важным этапом, когда международным экспертным сообществом было уточнено понимание того, как следует толковать термин «химическое оружие», стали советско-американские консультации, проходившие с перерывами в период с 1974 по 1979 г. По оценкам специалистов, участвовавших в переговорах, это был полезный опыт, в значительной мере способствовавший конструированию определения химического оружия, которое впоследствии вошло в текст КЗХО. Результатом этих консультаций было в том числе и то, что американское толкование определения химического оружия было серьезно скорректировано. В тексте КЗХО, открытой для подписания в 1993 г. в Париже, было отражено не изначальное американское понимание термина, а толкование, выработанное в результате длительных двусторонних советско-американских консультаций. Результаты этих консультаций были зафиксированы в отчетах, представленных СССР и США на рассмотрение Конференции по разоружению в Женеве в 1979 и 1980 гг. Одно из основных достижений двусторонних советско-американских консультаций заключалось в том, что была выработана следующая формула: химическим оружием следует считать токсичные химикаты, а также боеприпасы и устройства, специально предназначенные для смертельного поражения или причинения иного вреда за счет токсических свойств таких химикатов, высвобождаемых в результате применения [2, р. 147-148].

Позже эти соображения были учтены при подготовке текста статьи 2 КЗХО, в котором определены такие понятия, как «химическое оружие», «старое химическое оружие» и «оставленное химическое оружие». В тексте КЗХО определение химического оружия звучит следующим образом: «“Химическое оружие” означает в совокупности или в отдельности следующее: токсичные химикаты и их прекурсоры, за исключением тех случаев, когда они предназначены для целей, не запрещаемых по настоящей Конвенции, при том условии, что виды и количества соответствуют таким целям; боеприпасы и устройства, специально предназначенные для смертельного поражения или причинения иного вреда за счет токсических свойств указанных в подпункте а) токсичных химикатов, высвобождаемых в результате применения таких боеприпасов и устройств; любое оборудование, специально предназначенное для использования непосредственно в связи с применением боеприпасов и устройств, указанных в подпункте Ь)» [53]. Таким образом, в определение химического оружия в КЗХО не включены средства борьбы с беспорядками, а также токсичные вещества, которые могут иметь вредоносное воздействие на растения. В 2000-е годы толкование понятия «химическое оружие» было уточнено, когда в перечень высокотоксичных веществ Категории 1 были включены рицин и сакситоксин, которые имеют органическое происхождение. Кроме того, согласно практике применения КЗХО, химическим оружием может быть признано любое вещество, если оно применено в качестве средства смертельного поражения людей или в качестве средства, способного нанести непоправимый вред здоровью людей или животных.

Точкой отсчета для старого и оставленного химического оружия, согласно статье 2 КЗХО, был выбран год подписания Женевского протокола: «“Старое химическое оружие” означает: химическое оружие, произведенное до 1925 г.; или химическое оружие, произведенное в период между 1925 и 1946 гг., которое ухудшилось в такой степени, что оно уже не может использоваться в качестве химического оружия»; «“Оставленное химическое оружие” означает: химическое оружие, включая старое химическое оружие, которое было оставлено государством после 1 января 1925 г. на территории другого государства без согласия последнего» [53].

Статья 16.3. КЗХО предусматривает, что в том случае, если государство -- участник КЗХО выйдет из конвенции, запретительные условия Женевского протокола не потеряют своей юридически обязывающей силы для этого государства: «Выход государства-участника из настоящей Конвенции никоим образом не затрагивает обязанности государств продолжать выполнение обязательств, взятых в соответствии с любыми соответствующими нормами международного права и в частности в соответствии с Женевским протоколом 1925 г.» [53]. Опыт Женевского протокола, эффективность которого в определенной степени была ограничена оговорками, сделанными индустриально развитыми державами в момент его ратификации, был учтен в статье 22 КЗХО: «Статьи настоящей Конвенции не подлежат оговоркам. Приложения настоящей Конвенции не подлежат оговоркам, несовместимым с ее предметом и целью» [53]. Статья 13 КЗХО устанавливает связь межу химической конвенцией, Женевским протоколом и КБТО: «Ничто в настоящей Конвенции не должно толковаться как каким-либо образом ограничивающее или умаляющее обязательства, принятые на себя любым государством по Протоколу о запрещении применения на войне удушливых, ядовитых или других подобных газов и бактериологических средств, подписанному в Женеве 17 июня 1925 г., и по Конвенции о запрещении разработки, производства и накопления запасов бактериологического (биологического) и токсинного оружия и об их уничтожении, подписанной в Вашингтоне, Лондоне и Москве 10 апреля 1972 г.» [53].

Отсылки к Женевскому протоколу содержатся в преамбуле и статье 8 КБТО, а также в преамбуле КЗХО. В 1990-е годы, когда государства мира стали присоединяться к открытой для подписания химической конвенции, начался процесс отзыва оговорок к Женевскому протоколу. Однако проблема универсальности Женевского протокола до сих пор не решена. В течение последних десяти лет как на Конференциях государств -- участников КЗХО [54], так и на совещаниях стран-участниц КБТО [55] звучат призывы к тем государствам, которые ратифицировали Женевский протокол с оговорками, отозвать эти оговорки.

Положения Женевского протокола сохраняют свою актуальность для режима Конвенции по запрещению биологического и токсинного оружия, что убедительно доказано в соответствующих главах коллективной монографии под редакцией Ф. Ленцзос [56]. В этом комплексном труде история военных биологических программ США, Великобритании и Канады за полувековой период между Женевским протоколом и вступлением в силу КБТО представлена в исследовании Б. Балмера и Дж.Э. ван Кортланд Мун [57], история японской военной биологической программы времен Второй мировой войны проанализирована в главе Ж. Гиллемин [58], а в главе А. Хэй восстановлена история военной биологической программы ЮАР [59]. М.И. Шеврие и А. Спеллинг [40] продемонстрировали, как история Женевского протокола вписана в историю дипломатии разоружения ООН. Эти исследователи убеждены, что обеспокоенность применением американскими военными средств и методов химической войны во Вьетнаме в совокупности с подозрениями, что вооруженные силы Йеменской Арабской Республики предположительно применяли химическое оружие в ходе гражданской войны в Йемене, побудили международное сообщество активизировать усилия в направлении разработки соглашения о всеобъемлющем запрещении химического и биологического оружия. Что касается исходных вариантов конвенции, то авторы приписывают лидирующую роль Великобритании и отмечают также активную и плодотворную работу таких неправительственных организаций, как Пагуошское движение ученых за мир и разоружение и Кампания за ядерное разоружение. Исследователи убеждены, что успех, достигнутый в 1968 г. в части разработки Договора о нераспространении ядерного оружия, побудил заинтересованные стороны удвоить усилия по разработке международного соглашения по запрещению биологического и химического оружия. М.И. Шеврие и А. Спеллинг утверждают, что международные переговоры о многостороннем химическом и биологическом разоружении в значительной степени активизировались в результате инициатив президента Никсона, который осуществил общенациональную ревизию военных программ в области химии и микробиологии, направил на рассмотрение американского Конгресса запрос ратифицировать Женевский протокол, принял решение о моратории на разработку и производство биологического и токсинного оружия, а также заявил о готовности в одностороннем порядке начать процесс биологического разоружения.

Действительно, в 1970-е годы на международной арене шла активная дискуссия о возможности заключения всеобъемлющего соглашения по запрещению биологического и химического оружия. Однако в ходе предварительных консультаций стало очевидно, что установить универсальный запрет, который охватывал бы как биологическое, так и химическое оружие, не удается. Поэтому было принято решение продолжить консультации исключительно по вопросу запрещения биологической войны, а позже вновь вернуться к проблеме запрещения химического оружия. После заключения Конвенции по запрещению биологического и токсинного оружия СССР, США и Великобритания как страны-депозитарии КБТО продолжили консультации друг с другом и с другими державами с целью выработать механизмы и подходы для всеобщего и полного химического разоружения. О намерении установить всеобъемлющий запрет на химическое оружие свидетельствует не только преамбула КБТО, но также статья 12, определяющая порядок созыва конференции по рассмотрению действия Конвенции, «чтобы иметь уверенность в том, что цели, изложенные в преамбуле, и положения Конвенции, включая положения, касающиеся переговоров о химическом оружии, осуществляются», и статья 9 КБТО, в которой говорится: «Каждое государство-участник настоящей Конвенции подтверждает признанную цель эффективного запрещения химического оружия и с этой целью обязуется в духе доброй воли продолжать переговоры для достижения в ближайшем будущем соглашения об эффективных мерах по запрещению его разработки, производства и накопления запасов и его уничтожению и о соответствующих мерах в отношении оборудования и средств доставки, специально предназначенных для производства либо использования химических агентов в качестве оружия» [60].

Лига Наций и межвоенная дипломатия контроля над вооружениями

Статут Лиги Наций, будучи частью Версальского договора, создал международный институт, который стал площадкой для разработки целой серии международных соглашений в области ограничения вооружений и разоружения.

Объективная оценка наследия Версальской конференции невозможна без упоминания работы Всемирной конференции по разоружению (1932-1934) и ее подготовительной комиссии (начала деятельность в 1925 г.), к которой советская делегация присоединилась в конце 1920-х годов. Это была единственная конференция межвоенного периода, на которой предполагалось, что делегации более чем 60 держав будут обсуждать универсальные меры сокращения и ограничения всех типов вооружений. К началу конференции было приурочено решение всех участвовавших в переговорах государств приостановить на год наращивание собственных вооружений. По истечении года этот мораторий был продлен еще на несколько месяцев в 1933 г. Специальные комиссии и комитеты Всемирной конференции по разоружению рассматривали следующие вопросы: создание системы коллективной безопасности; ограничение мощности вооруженных сил; ограничение сухопутных, морских и воздушных сил; ограничение национальных расходов на оборону; запрещение химического, бактериологического и зажигательного оружия; контроль за производством вооружений и торговлей оружием; надзор и гарантии выполнения обязательств странами-участницами соглашений; «моральное разоружение» с целью создания атмосферы, благоприятной для мирного разрешения международных проблем [2, р. 24].

Среди достижений Лиги Наций, значимых с точки зрения истории дипломатии разоружения и контроля над вооружениями, специалисты называют меры транспарентности и доверия, усилия по предотвращению нелегальной торговли военными товарами и вооружениями, меры по предотвращению региональной гонки морских вооружений, меры контроля за производством вооружений и военной техники, а также идеи о всеобъемлющем запрещении биологического, химического и зажигательного оружия [2, р. 20-28, 135, 173].

Проблема эффективности и устойчивости мер разоружения и ограничения вооружений

Проблема устойчивости и жизнеспособности международных договоренностей по вопросам разоружения и ограничения вооружений, возникшая в связи с результатами Парижской мирной конференции, остается актуальной по сей день. История разработки и реализации военных положений Версальского договора интересует специалистов-международников с точки зрения жизнеспособности режима контроля над вооружениями, а также с точки зрения эффективности механизмов контроля за соблюдением достигнутых договоренностей и действенности мер принуждения к выполнению договоренностей.

В ряде англоязычных работ проводятся параллели между разоружением Германии после Первой мировой войны и разоружением Ирака после первой и второй войн в Персидском заливе. В публикациях Ф. Таула [13; 14], Э. Барроса [30], М. Александера и Дж. Кигера [7] говорится о том, что как в случае с Германией, так и в случае с Ираком страны-победительницы не чувствовали себя в полной мере в безопасности по окончании войны и навязали проигравшим агрессорам разоружение, притом что материального разоружения было недостаточно для обеспечения мира, а требовалось искоренить стремление проигравших прибегать к военной силе для решения своих внешнеполитических задач. Довольно спорным представляется схематичное сравнение трех таких разных исторических ситуаций, как поражение Германии в Первой мировой войне, санкционированная в 1991 г. Советом Безопасности ООН операция многонациональных сил «Буря в пустыне», по итогам которой под контролем специальной комиссии ООН началось разоружение Ирака, и несанкционированная Советом Безопасности ООН коалиционная операция против Ирака в 2003 г.

В 1990-2000-х годах понятие «моральное разоружение», заимствованное из риторики времен Версальской конференции, а также склонность проводить аналогию между военными положениями Версальского договора и условиями разоружения Ирака укоренились в англоязычной литературе, посвященной стратегическим исследованиям и проблемам международной безопасности. Обращаясь к опыту Парижского мирного договора, авторы таких публикаций недостаточно внимания уделяют тому факту, что в фундаменте Версальского договора была заложена связь двух аспектов: разоружение Германии как проигравшей державы и меры разоружения, направленные на ограничение военных потенциалов основных международных игроков того времени. Это архитектурное решение было призвано обеспечить устойчивость всей конструкции послевоенных международных отношений. И, как известно, намерения ограничить военные потенциалы ведущих держав-победи- тельниц так и не были реализованы в должной мере.

В современных стратегических исследованиях проблема контроля за соблюдением соглашений в области разоружений и контроля над вооружениями, как правило, обозначается терминами «мониторинг» и «верификация соблюдения» и часто рассматривается в связке с проблемой принуждения к выполнению соглашения в случае выявления нарушений. История функционирования трех межсоюзнических контрольных комиссий, сформированных в соответствии с Версальским договором для контроля уничтожения или сокращения морских, авиационных и сухопутных вооружений Германии, достаточно полно изучена в исторической и политологической литературе [5; 7; 17; 20; 25; 30]. Вице-президент Женевского международного института исследований проблем мира и старший научный сотрудник Института ООН по исследованию проблем разоружения Дж. Голдблат лишь вскользь упоминает межсоюзнические контрольные комиссии в своем фундаментальном труде, охватывающем все когда-либо существовавшие или продолжающие существовать международные соглашения по контролю над вооружениями, достигнутые в период с конца XIX по начало XXI в. Он обращается к опыту межсоюзнических контрольных комиссий в контексте институционального опыта верификации в международных режимах контроля над вооружениями. Голдблат утверждает, что механизм проверки соблюдения Германией условий Версальского договора никогда не был в должной степени эффективным, однако главная проблема жизнеспособности режима разоружения Германии не была связана с неэффективностью верификации. Голдблат утверждает, что, несмотря на то что французское и британское правительства были в полной мере осведомлены о том, что Германия нарушает Версальский договор, у Парижа и Лондона отсутствовали возможности или воля принуждать Берлин соблюдать ограничения, что в итоге и привело к перевооружению Германии [2, р. 20].

Вопрос действенности международного принуждения к исполнению соглашений в сфере разоружения и контроля над вооружениями, который впервые был поднят в связи с кризисом Версальской системы, возникал в среде специалистов-международников неоднократно не только в увязке с проблемой разоружения Ирака, но и в контексте присоединения Сирии к КЗХО, а также в связи с кризисом вокруг Иранской ядерной программы и кризисом безопасности на Корейском полуострове. Как со стороны практиков, так и со стороны теоретиков неоднократно звучали призывы к ужесточению международных механизмов, обеспечивающих соблюдение соглашений в области разоружения и контроля над вооружениями. Потенциальные выгоды и опасности, которые таит в себе отход от дипломатии, ориентированной на инклюзивное сотрудничество, в сторону дипломатии принуждения, всесторонне изучены в коллективной монографии под редакцией О. Майера и К. Даасе [6; 61-63], а также в коллективной монографии под редакцией Дж. Кнопфа [64; 65]. Участники этих исследовательских проектов убедительно доказывают, что очевидные на первый взгляд положительные результаты принуждения оказываются перечеркнутыми долгосрочными негативными последствиями.

Меры одностороннего ограничения военного потенциала Германии в межвоенный период оказались нежизнеспособными в том числе и потому, что не были реализованы важные элементы, заложенные в проект Парижского мирного договора: всеобъемлющее ограничение вооружений и создание таких условий, при которых государства в международных отношениях воздерживаются от использования военной силы для решения внешнеполитических задач. Как показывают события второго десятилетия XXI столетия, ведущие мировые державы при выстраивании своей политики в отношении таких государств, как Ливия, Иран или Северная Корея, недостаточно внимательно относятся к урокам Версаля. При этом такие международные соглашения, как Конвенция по запрещению кассетных боеприпасов, Конвенция по запрещению противопехотных мин, Договор о торговле оружием и Договор о запрещении ядерного оружия, получили ошеломительную поддержку со стороны Движения неприсоединения и ряда крупных европейских держав, что свидетельствует о том, что идея «морального разоружения» остается по-прежнему не только популярной, но и уязвимой с точки зрения своей жизнеспособности.

Версальский мирный договор стал важной вехой в развитии концепции всеобщего и полного разоружения. Военные статьи Версальского договора перестали работать в 1936 г. Ряд разоруженческих международных соглашений, разработанных Лигой Наций, оказался недолговечным, а другие так и не вступили в силу. Однако это не умаляет их значения с точки зрения того институционального опыта, который аккумулировала дипломатия контроля над вооружениями в 1920-е и 1930-е годы, стремясь реализовать идею всеобщего разоружения, выраженную в статье 8 первой части и в преамбуле пятой части Версальского договора. В 1959 г. Генеральная Ассамблея ООН приняла резолюцию № 1378 о «всеобщем и полном разоружении», которая среди прочих мер упоминала химическое и биологическое разоружение [61]. В преамбулах Договора о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО, 1968), КБТО и КЗХО содержится отсылка к цели всеобщего и полного разоружения под строгим и эффективным международным контролем. Эта формула в КЗХО была дополнена упоминанием о том, что государства -- участники Конвенции «преисполнены решимости действовать с целью достижения эффективного прогресса в направлении всеобщего и полного разоружения под строгим и эффективным международным контролем, включая запрещение и ликвидацию всех видов оружия массового уничтожения». Таким образом, существует нормативная связь между КБТО, КЗХО и ДНЯО. В соответствии с устоявшейся практикой ООН к видам оружия массового уничтожения относят бактериологическое, токсинное, химическое, ядерное и радиологическое оружие. Концепция всеобщего разоружения, уточненная в 1970-е годы формулировкой «равная и неделимая безопасность для всех», приобрела особую актуальность в свете кризиса режима ядерного нераспространения в XXI в.

Открытый для подписания в 2017 г. Договор о запрещении ядерного оружия (ДЗЯО) стал серьезным вызовом для государств-членов ДНЯО, обладающих ядерным оружием. Ни Россия, ни США не участвовали в переговорах по разработке ДЗЯО. Однако как депозитарии ДНЯО Москва и Вашингтон были вынуждены обозначить свои позиции по вопросу ДЗЯО. И российские, и американские официальные лица обратились к истории всеобщего разоружения. Если российские дипломаты продолжили апеллировать к понятию «стратегическая стабильность» в увязке с целями всеобщего разоружения и принципом равной и неделимой безопасности для всех, то американская дипломатия предпочла говорить о проблеме жизнеспособности достигнутых договоренностей и о том, что ограничение или запрещение отдельных видов вооружений не должно становиться самоцелью, но должно быть ориентировано на комплексное решение проблем международной безопасности.

Так, вскоре после того, как ДЗЯО был открыт для подписания, российский министр иностранных дел С. Лавров [66] заявил, что этот договор «игнорирует необходимость учитывать все факторы, влияющие сегодня на стратегическую стабильность, и может оказать дестабилизирующее воздействие на режим нераспространения», потому что полная ликвидация ядерного оружия «возможна только в контексте всеобщего и полного разоружения при условии обеспечения равной и неделимой безопасности для всех, в том числе и обладателей ядерного оружия, как это предусматривает ДНЯО».

Кристофер Форд [67], заместитель Госсекретаря США по вопросам безопасности и нераспространения, в одном из выступлений в конце апреля 2019 г. на полях Подготовительного комитета Конференции по рассмотрению действия ДНЯО-2020, когда обсуждались перспективы ядерного разоружения в целом и судьба ДЗЯО в частности, обратился к межвоенному опыту ограничения региональной гонки морских вооружений. Форд напомнил, что положения Вашингтонского морского соглашения в части тоннажа, класса, количества и типов вооружения морских судов были исключительно детально проработаны, однако все эти «технически ориентированные лимиты вскоре оказались несостоятельными» перед лицом «прогресса в морских и авиационных технологиях и усиления динамики соперничества между великими державами в преддверии Второй мировой войны». По мнению Форда, судьба Договора пяти держав демонстрирует, что были предприняты «усилия ограничивать или запрещать отдельные виды вооружений без учета обстоятельств, которые побуждают мировых лидеров обладать этим оружием», и такая политика, «направленная исключительно на ограничение средств ведения войны без стремления улучшить военно-политическую обстановки (security environment)», упустила из внимания «более широкие геополитические взаимосвязи государств и динамику безопасности». Как следствие, «контроль над вооружениями стал самоцелью вместо того, чтобы быть средством, которое в сочетании с другими инструментами, может быть применено для укрепления международной безопасности».