Не развивающийся мир. Диагноз и возможные рецепты лечения

НЕ-РАЗВИВАЮЩИЙСЯ МИР. ДИАГНОЗ И ВОЗМОЖНЫЕ РЕЦЕПТЫ ЛЕЧЕНИЯ

Причины и история упадка

Немногим более сорока лет назад западные политики были озабочены тем, как противостоять растущему политическому влиянию молодых независимых государств, которые после расширения в январе 1965 г. Совета Безопасности ООН стали мощной силой в этой международной организации. Тридцать лет отделяют нас от принятия Генеральной Ассамблеей Декларации о строительстве “нового мирового экономического порядка” и учреждения “Хартии экономических прав и обязанностей государств” в декабре 1974-го. Двадцать пять лет назад мировая экономика была практически парализована резким повышением цен на природные ресурсы, спровоцированным сырьевыми картелями, созданными “развивающимися” странами.

Сегодня руководители тех же государств и примкнувшей к ним России обсуждают совсем иные проблемы: как спасти эти гордые независимые государства от экономического краха, а их народы - от деградации и вымирания.

Какие же события произошли за эти годы?

Почему все в мире так изменилось? Могло ли историческое развитие пойти иначе?

Наконец, какими путями можно вывести страны мировой периферии из того катастрофического положения, в котором они оказались?

На некоторые из этих вопросов я попытаюсь ответить в этой статье, которую хочу освободить от библиографических ссылок, мешающих порой восприятию формулируемых тезисов.

Тем более что речь в данном случае идет о широко известных проблемах.

У истоков катастрофы

Оглядываясь назад, можно утверждать, что быстрое углубление глобального неравенства, катастрофически низкий уровень жизни в большинстве стран мировой периферии, как и превращение многих из них в нестабильные, а иногда и неуправляемые регионы, вызваны рядом причин, и основной из них в подавляющем большинстве случаев оказывается недостаточный уровень политического развития в предшествующий деколонизации период.

Сам по себе этот низкий уровень также имел вполне определенную причину. Деколонизация, происходившая в 50-60-е годы, радикально отличалась от тех освободительных движений, которые известны истории XVIII-XIX веков. Достаточно самого поверхностного взгляда, чтобы увидеть разительные отличия между, например, войной за независимость США, антиколониальным движением в Латинской Америке, с одной стороны, и национально-освободительным движением второй половины ХХ века - с другой. И главным среди них было различие мотива, двигавшего восставшими. Американские колонисты, хотели, как известно, не независимости от Британии, а представительства в британском парламенте; когда в этом им было отказано, они провозгласили независимость и создали свой, обращаться к которому стало теперь привилегией самых уважаемых мировых лидеров. Население латиноамериканских колоний Испании и Португалии считало себя достаточно европеизированным, чтобы управлять своими делами из Мехико и Лимы, Буэнос-Айреса и Рио, а не исполнять распоряжения, поступающие из Мадрида и Лиссабона. Именно достигнув европейского уровня сознания - а Томас Джефферсон и Франсиско де Миранда, Бенжамин Франклин и Симон Боливар, Александр Гамильтон и Хосе де Сан-Мартин хотели, чтобы их народы даже в большей мере восприняли европейские идеи, чем сами европейцы, - вчерашние вассалы получали свободу и пользовались ею весьма успешно.

Напротив, недавняя деколонизация происходила в совершенно иных условиях и была движима совсем иными мотивами. Население поднималось на восстание потому, что не хотело усваивать чуждые ему, и, более того, навязываемые европейские порядки. Если в XIX столетии американский континент сотрясали войны, которые повстанческие армии вели с войсками метрополии, то ХХ век стал свидетелем массовых народных волнений, партизанского сопротивления и разгула террора. И если в прошлом самопровозглашенные правительства искали союза с теми, кто соперничал с их сюзереном (идеальным примером может служить союз революционной Америки с Францией Людовика XVI), то освободительным движениям последнего времени даже не требовалось “встраиваться” в международную систему. В большинстве случаев колонизаторы и сами готовы были расстаться с таким “счастьем”, а перед лидерами новых стран были распахнуты все двери, ведущие в глобальную политику: те, кому по каким-то причинам не нравились Соединенные Штаты, имели большие шансы на радушный прием в Москве, а те, кого не прельщали перспективы коммунизма, становились желанными гостями в Вашингтоне. И всех их скопом записывали в дискуссионный клуб на набережной им. Джона Кеннеди, где их представители приобщались к таинствам международных отношений в штаб-квартире Организация Объединенных Наций.

Именно ООН - причем еще до того, как сама пополнилась представителями новых независимых государств - одобрила документы, которые я назвал бы самыми странными в ее истории. Так, 14 декабря 1960 г. принятая Генеральной Ассамблеей Резолюция №1514 (“Декларация о предоставлении независимости странам и народам, находившимся под колониальным владычеством”) провозгласила, что “недостаточная политическая, экономическая, социальная или образовательная подготовленность [этих стран и их народов] никогда не должна использоваться в качестве предлога для затягивания предоставления им независимого статуса”, что, по сути, эквивалентно изданию инструкции, согласно которой неумение управлять автомобилем или незнание правил дорожного движения не считались бы поводом для отказа в выдаче водительского удостоверения. Впоследствии этот документ получил развитие в виде Резолюции №2908 от 2 ноября 1972 г. (“О применении Декларации о предоставлении независимости странам и народам, находившимся под колониальным владычеством”), которая в п. 6 подтвердила “легитимность использования народами колоний, равно как и народами, находящимися под иностранным владычеством, любых имеющихся в их распоряжении методов борьбы за самоопределение и независимость (курсив мой. - В.И.)”. Разумеется, методов нашлось предостаточно, и все они были использованы, относительно быстро обеспечив “полный и окончательный успех” процесса деколонизации.

Однако практика национально-освободительного движения не дала, да и не могла дать, ответа на фундаментальный вопрос, блестяще сформулированный французским социологом Жан Барзюном: “Как способен народ научиться самоуправлению прежде, чем обретет свободу? И как может он оставаться свободным, не будучи знаком с механизмами этого самоуправления?”. Между тем именно в этом вопросе нашла отражение главная дилемма деколонизации - дилемма, не имеющая практического решения и вплоть до мельчайших деталей определившая исторические судьбы народов, освободившихся в 60-70-х годах ХХ века.

“Непосредственно политические” проблемы

Новые независимые государства - и это было фактически предопределено условиями обретения ими независимости - не могли стать демократическими. Исключений оказалось немного, и практически все они были ограничены территорией бывшей Британской империи; Индия служит наиболее впечатляющим примером, а слова Джавахарлала Неру - человека британского воспитания, не стыдившегося называть себя “последним англичанином, которому выпало править Индией”, - помогают понять, почему.

Это не означает, что пришедшие к власти в молодых независимых странах лидеры не хотели воспринимать демократические идеи. Во многих случаях принципы демократии по объективным причинам нельзя было внедрить в этих государствах - в том числе и по причине наследия колониальных времен. В Африке границы протекторатов и колоний, ставших позднее независимыми странами, были проведены произвольно (известны, например, слова королевы Виктории, “обосновавшей” проведение границы между Кенией и Танзанией тем, что в этом случае каждая из стран получала по своей большой горе), и эти государства не могли считаться национальными уже по причине отсутствия в них национальных общностей. В пределах новообразованных стран возникали вполне естественные, и притом непреодолимые, этнические и религиозные границы. Между тем западная демократия, как указывает, например, Генри Киссинджер, “основывается на различных вариантах правления большинства, а это предполагает, что большинство есть явление неустойчивое, и сегодняшнее меньшинство имеет возможность в свое время стать большинством; когда же общество жестко разделено по племенным, этническим или религиозным линиям, от таких расчетов приходится отказаться”. Помимо этого, влияние лидеров, возглавлявших освободительное движение, было настолько сильным и не подвергавшимся сомнению, что они либо оставались у власти на десятилетия, либо же свергались отнюдь не демократическим путем. В результате к концу XX столетия средний срок правления находившихся у власти руководителей африканских стран составлял более 14 лет, что говорит само за себя.

Следствием такого положения вещей неизбежно становились внутренние конфликты, нередко выливавшиеся в полномасштабные войны, этнические чистки и геноцид. Самые значительные из них - гражданская война в Заире, этнические конфликты в Руанде, война между Эфиопией и Эритреей, а также вооруженное противостояние в Судане - привели к жертвам в 500 тыс. человек и более в каждом случае. Всего за годы независимости в Африке погибло не менее 6-7 млн. человек, что сопоставимо с количеством людей, вывезенных с континента за три века работорговли. Страшные трагедии разыгрались в Камбодже (где в ходе извращенного коммунистического эксперимента погибло около 2 млн. человек, или каждый четвертый житель страны), Лаосе и ряде латиноамериканских стран, на десятилетия увязших в гражданских войнах. И сегодня африканский континент, район Ближнего Востока и Центральная Америка остаются крайне взрывоопасными - в том числе и по причине огромного переизбытка оружия (на цели обороны страны “четвертого” мира тратят в среднем в 2,7 раза бульшую долю ВВП, чем, например, государства ЕС; в Африке на эти цели расходуется 5-14% ВВП, а в большинстве стран Ближнего Востока - от 8 до 11% ВВП), перешедших в скрытую фазу конфликтов, а также очевидной неуправляемости значительных территорий.

Отсутствие демократических практик и связанная с этим постоянная угроза власти доминирующей политической клики повлекли и иные следствия, также обусловившие “не-развитие” большинства периферийных обществ. С одной стороны, политическая власть, как правило, имела тенденцию объединяться с хозяйственной, а экономика - огосударствляться. С другой, доходы и состояния правящей верхушки, как правило, вывозились из страны, а не вкладывались в развитие ее народного хозяйства. Разумеется, в таких условиях в страны “четвертого” мира не могли поступать иностранные инвестиции, а доходы населения оставались столь низкими, что эти государства не рассматривались транснациональными корпорациями в качестве сколько-нибудь перспективных рынков. Общая бедность порождала благоприятную среду для коррупции в среде чиновничества, что усугубляло экономическую непривлекательность этих стран. Правительства же не имели реальной возможности изменить ситуацию, так как борьба с коррупцией оттолкнула бы от них тех, на кого они привыкли опираться.

Таким образом, в политической сфере все государства, которые сегодня считаются “недееспособными” или “падающими”, отмечены сходными чертами: недемократичностью власти; гипертрофированной ролью вооруженных сил; постоянными нарушениями прав человека (прежде всего в отношении этнических меньшинств); государственно-олигархическим характером экономики; а также всепроникающей коррупцией и местничеством. Все эти черты в значительной степени обусловлены непродолжительностью периода европейской колонизации, а также тем, что сложившиеся в новых независимых странах государственные структуры не опирались на национальные общности, а были сугубо бюрократическими и поддерживались посредством силы.

“Опосредованно политические” проблемы

Процесс деколонизации второй половины ХХ века отличался от прежних освободительных движений еще и тем, что происходил на фоне противостояния двух социально-экономических систем, боровшихся друг с другом не столько за экономическое лидерство, сколько за симпатии народных масс по всему миру, а следовательно, и за влияние на политику новых независимых государств. Будучи спроецированной на жесткое отрицание западного типа экономического развития многими идеологами антиколониализма, эта борьба привела к тому, что значительная часть новых государств выбрала “некапиталистический” путь развития - путь, основной ценностью которого оказывалась не только политическая, но и экономическая “независимость” от бывших метрополий.

Один из наиболее известных идеологов такого развития, Рауль Пребиш, говорил: “В основе моей оценки ситуации, сложившейся в странах Латинской Америки, лежит критика модели развития, опирающегося на внешние связи, модели, которая, по моему мнению, мешает полноценному развитию этих стран”. Многие другие экономисты также подчеркивали нежелательность “встраивания” своих государств в международное разделение труда, полагая, подобно Самиру Амину, что специализация на экспортоориентированном производстве лишь укрепляет несправедливое международное разделение труда, сложившееся в колониальную эру, и обусловленное “подавляющим преимуществом ведущих стран в производительности во всех возможных областях, которое заставляет государства периферии смириться с ролью поставщиков продукции, не имеющей особо важного значения - такой, как экзотические сельскохозяйственные продукты или сырье, в производстве которых они располагают естественными преимуществами”. В качестве стратегии выхода обычно называлась “импортозамещающая” индустриализация, т. е. развитие всех стратегических отраслей народнохозяйственного комплекса, якобы позволяющее в конечном счете в той или иной мере “закрыться” от мирового рынка и обезопасить себя как от изменений экономической конъюнктуры, так и от потенциального давления извне.

Выбор такого пути развития был обусловлен - я настаиваю на этом - практически исключительно политическими соображениями. В 60-е и 70-е годы преимущества экономики советского типа были заметны лишь в тех секторах, где осуществлявшаяся государством централизация ресурсов обеспечивала либо прорыв в качественно новые сферы производства, либо обороноспособность страны. Ни то, ни другое не могло открывать список первоочередных потребностей развивающихся стран. В сфере же производства потребительских товаров социалистические страны уже к концу 60-х годов выглядели более чем блекло. Даже наиболее дальновидные западные исследователи, с определенными симпатиями относившиеся к коммунистическим экспериментам - такие, например, как Раймон Арон и Даниел Белл - говорили о том, что “в экономическом и социальном плане на всех широтах все страны всех рас претендуют на то, чтобы видеть одну и ту же цель под именем сходных в своей основе ценностей… Индустриализация неизбежна, и она стремится к всеобщности”, что модернизация не должна рассматриваться в категориях “классового” подхода, так как “в качестве социальной системы постиндустриальное общество не приходит `на смену' капитализму или социализму, но пронизывает оба эти социальных типа”. Однако в общем и целом идея самоизоляции победила, и этот политический выбор стал одной из важнейших причин экономических проблем развивающегося мира.

Огосударствление экономики принесло с собой и иные негативные последствия. С 60-х годов, когда в большинстве освободившихся стран государство “овладело” господствующими позициями в экономике, его “обязанностью” стало также и привлечение инвестиционных ресурсов, призванных эту экономику развивать. Ощутив потребность в дополнительных средствах для финансирования индустриализации и обеспечения хотя бы минимального роста благосостояния населения, правительства этих стран обратились к зарубежным источникам финансов; для получения таковых стали использоваться, с одной стороны, кредиты и займы и, с другой, доходы от внешней торговли. Однако и этот подход содержал в себе внутренний изъян.

Первые кредиты развивающимся странам были выданы вскоре после окончания Второй мировой войны, когда сначала Всемирный банк в 1948-1949 гг. предоставил первые крупные ссуды Чили, Бразилии и Мексике, а затем и Организация Объединенных Наций в начале 50-х годов сформировала специальные агентства, нацеленные на разработку методов финансирования развития отстающих стран. В 60-е годы в западной экономической теории господствовала концепция, авторы которой считали, что поскольку правительства имеют возможность эмиссии, дефолт по суверенному долгу невозможен; такая точка зрения порождала иллюзию надежности заемщика, и масса кредитов быстро росла. Если в 1965 г. общий объем внешнего долга новых независимых государств не превышал 26 млрд. долл., то к 1974 г. он достиг 135 млрд. долл., к 1981 г. - 751 млрд., а к началу 90-х -- 1,9 триллиона долларов. Сегодня из 43 стран, где внеший долг в 2,5 и более раз превышает ежегодные экспортные поступления, 27 находятся в Африке и еще 6 - в Латинской Америке. В большинстве стран средства, полученные в виде ссуд, расходовались на неэффективные промышленные проекты, тратились на закупку вооружений или просто присваивались правящей бюрократией. Для поддержания относительной платежеспособности эти страны вынуждены были со все возрастающей интенсивностью привлекать новые кредиты; статистические данные свидетельствуют, что в 70-е и 80-е годы средний темп роста внешних обязательств стран Латинской Америки составлял 14,2% в год, стран Северной Африки - 17,1%, а Центральной - почти 20% в год. Неизбежным следствием стал дефолт, случившийся в 1982 г. в Мексике, а затем повторившийся в большинстве латиноамериканских государств. После этого любые перспективы “догнать” индустриально развитые страны мира оказались совершенно иллюзорными.

На протяжении всего периода независимости освободившиеся страны возлагали надежду на внешнюю торговлю; “историческим примером” для них служил Советский Союз, привлекавший в 30-е и 60-е годы существенные объемы средств для ускоренной индустриализации за счет экспорта сначала сельскохозяйственной продукции, а затем природных ресурсов. Развивающиеся страны пошли тем же путем, но, будучи не в состоянии модернизировать собственную экономику, начали экспортировать национализированные природные богатства в рамках картельных соглашений, объединивших поставщиков энергоносителей, металлов и даже некоторых продовольственных товаров на мировой рынок. Но даже принимая во внимание, что в большинстве случаев экономика этих стран зависела от экспорта какого-то одного типа товаров (так, например, к началу 70-х годов продажа нефти давала Саудовской Аравии 96% всех экспортных поступлений, Ирану - 94%; Замбия получала 93% валютных доходов от экспорта меди, Мавритания - 78% от продаж железной руды, а Гвинея - 77% от поставок бокситов), нельзя не признать, что история не знала более масштабной попытки консервации ранее сложившейся производственной структуры, более очевидного примера реализации стратегии “не-развития”. Результаты не заставили себя ждать. Европейские страны и США сумели достаточно быстро наладить производство тех сельскохозяйственных товаров, которые пытались “монополизировать” «развивающиеся» государства, сократили потребление металлов и топлива на единицу производимого продукта и в результате снизили долю стран Африки и Южной Америки в своей внешней торговле с 11-13% в середине 60-х годов до сегодняшних 4-5,5%.

Всего за какие-нибудь тридцать лет стремление лидеров “развивающихся” стран “обойтись без остального мира” было реализовано, хотя и совсем не так, как им того хотелось. Избранный ими курс привел к становлению такой международной экономики, которая “легко обходится” без самих заносчивых новичков. Даже при нынешних запредельных ценах на нефть США тратят сегодня на импорт “черного золота” около 1,45% своего ВВП, хотя в 1981 г. его поставки обходились почти в 4% ВВП; в то же время в Саудовской Аравии национальный доход в расчете на душу населения снизился почти втрое по сравнению с серединой благополучных 70-х годов. И в этом смысле Саудовская Аравия не одинока: в 28 из 100 самых бедных стран (с объемом ВВП менее 20 млрд. долл.) наивысшие показатели ВВП на душу населения фиксировались в 70-е и 80-е годы; с тех пор вот уже 20 и более лет они не-развиваются, или, как говорят менее политкорректные авторы, “децивилизуются”. И виной тому - политические ошибки, иллюзии и небескорыстность их вождей и правителей.

Объективные социально-экономические проблемы

Разумеется, далеко не все проблемы развивающихся стран обусловливались одними лишь ошибками их политического руководства. Существовали и объективные условия, ускорившие их “разделение” на “третий” мир, который, пусть и со значительными трудностями, но все же двинулся по пути развития, и на мир “четвертый”, положение которого выглядит особенно безнадежным.

Основными неполитическими проблемами можно назвать демографическую, экологическую и технологическую.

Вторая половина ХХ века ознаменовалась “демографическим взрывом”, в результате которого население Земли более чем удвоилось всего за 40 лет. “Эпицентром” этого взрыва стали именно страны мировой периферии, причем те, которые демонстрировали в экономическом развитии наименьшие успехи. В 70-е годы среднее количество детей, в течение жизни рожденных одной женщиной, составляло в Латинской Америке 2,6, в начинавших тогда свое ускоренное развитие странах Юго-Восточной Азии - 3,1, а в Африке - беспрецедентные 6,6. При этом данный феномен не носит временного характера: если в период 1980-1985 гг. среди 20 стран, население которых росло наиболее быстрыми темпами, было лишь 8 африканских, то в 2000-2010 гг., по прогнозам ООН, в этом списке их будет уже 17, а население наименее развитых стран Африки увеличится к 2025 г. более чем втрое, до 1,58 млрд. человек. Однако этот быстрый рост населения обеспечивается не за счет увеличения продолжительности жизни, а вопреки ее сокращению; в списке 25 стран с самым низким показателем продолжительности жизни - 24 африканских, да еще Афганистан; в то же время 25 стран с самым молодым населением представлены 23-мя африканскими и двумя наиболее неблагополучными странами Ближнего Востока - Йеменом и палестинской автономией. Средний возраст населения этих государств сегодня ниже 18 лет, в то время как в большинстве развитых стран он составляет 34-40 лет. Само собой разумеется, что построение современной экономики, настоятельно требующей высокого уровня образованности работников, в обществах, где 45% процентов населения составляют дети и подростки до 14 лет, представляет собой неразрешимую задачу.

Не менее острой проблемой является и распространение инфекционных болезней, которым страны “четвертого” мира объективно подвержены в большей степени, чем государства Европы и Северной Америки. В последнее время к “традиционным” болезням - малярии, тропической лихорадке и т. д. - добавился СПИД, также поразивший в основном беднейшие страны Африки, Латинской Америки и Азии. Сегодня среди 25 стран, в которых носителиями ВИЧ являются 5 и более процентов жителей, 24 африканских государства и Гаити. Исключительная дороговизна предлагаемых ныне лекарств от этого недуга и их сомнительная эффективность не дают надежд ни на возможную победу над эпидемией, ни даже на ее локализацию. Характерно, что проблема СПИДа заслоняет все более частые случаи еще менее поддающихся лечению болезней - таких, как лихорадка Марбурга или болезнь Эбола, - также в основном встречающихся в Африке.

Экологическая проблема, с которой сталкиваются практически все наименее развитые страны, также не может быть объяснена только ошибочными политическими решениями. Сегодня ни одна из развивающихся экономик, за исключением Китая, не является источником эмиссии значительных объемов СО2, и потому экологические проблемы этих стран носят локальный, и даже внутренний, характер. За последние 40 лет в мире вырублено около 4 млн. квадратных километров лесов, и более 85% этих площадей приходится на развивающиеся страны. Начиная с 1970 г. в Африке, Америке и Азии площадь пустынь увеличилась на 120 млн. гектаров, что превосходит возделываемые площади Китая; при этом за двадцать лет фермеры во всем мире утратили более 480 млрд. тонн чернозема, эквивалентные его запасам на Индийском полуострове. За эти же годы болеe 2/3 всех обрабатываемых в Центральной Африке территорий стали фактически непригодными для современного земледелия. Как следствие, в 19 странах (среди которых Никарагуа, Кения, Гаити, Заир, Судан, Камбоджа, Эфиопия, Афганистан и некоторые другие) в наши дни производится и потребляется меньше продовольствия на душу населения, чем тридцать лет назад. И эти процессы имеют весьма объективный характер, так как в условиях бытрого роста населения и его крайней бедности практикуются самые примитивные и хищнические методы земледелия, приводящие к катастрофическим последствиям для окружающей среды. Изменить это положение дел не представляется возможным. Ужасающее состояние экологии в “не-развивающемся” мире влияет и на состояние здоровья его жителей; 42% из них не имеют доступа к источникам чистой воды, и эта доля не сокращается вот уже полтора десятилетия.

Наконец, еще одной серьезной причиной катастрофического отставания “четвертого” мира стала развернувшаяся в странах Запада начиная с 70-х годов технологическая революция. С одной стороны, она привела к резкому удорожанию тех технических устройств и решений, которые требуются для минимальной включенности страны в мировое разделение труда, с другой - резко снизила масштаб потребности в ресурсах, поставляемых их периферийных государств. Свою лепту в это отставание вносит и рост стоимости современного образования, более чем в три раза обгоняющий темпы инфляции в западном мире. Образование (если не считать таковым простую грамотность) становится недоступным абсолютному большинству жителей “четвертого” мира, да и остается к тому же неприменимым в его границах. Африка ежегодно теряет более 70 тыс. граждан с высшим образованием, что составляет более 15% всех выпускников высших учебных заведений, работающих на континенте.

Основные этапы “скольжения вниз”

В отличие от сторонников распространенной позиции, которая относит начало кризисных явлений в странах “четвертого” мира ко второй половине 70-х годов, я полагаю, что “не-развитие” было изначальной чертой освободившихся государств. Как в политическом, так и в экономическом отношении вся история независимости бывших колоний, освободившихся от власти метрополий в 50-60-х годах (за немногочисленными исключениями, сосредоточенными в Юго-Восточной Азии), представляла собой беспрецедентный в истории социальный упадок.

В политическом отношении в большинстве этих государств не смогли даже воспроизвести наиболее важные черты современного правового государства; там не удалось ни эффективно управлять государственной собственностью, ни до конца легитимизировать и оформить частную; армии раз за разом выходили из-под контроля гражданского правительства, а зачастую создавали военные хунты; демократическая сменяемость власти отсутствовала. Правительства - и это подтверждается десятками примеров из истории разных континентов - были и остаются главной угрозой для своих собственных народов.

Не менее плачевно выглядит ситуация в экономической сфере. Независимые государства не смогли наладить никакого конкурентоспособного индустриального производства, полагаясь на американское и советское техническое содействие, поступления от экспорта природных ресурсов, межправительственные кредиты и во все большей степени - на гуманитарную помощь. Уже к середине 80-х годов большинство африканских государств, а также Лаос и Камбоджа были существенно беднее, чем при колониальных режимах. И существующие тенденции не дают оснований надеяться на изменение ситуации.

В своем развитии молодые независимые страны прошли четыре основных этапа.

Первый - этап безудержного оптимизма и вместе с тем определенного развития - продолжался с середины 50-х до начала 70-х годов. На его протяжении большинство бывших колоний обрели независимость, получили признание на международной арене и попытались, если так можно выразиться, “с наскока” добиться значимого места в рамках сложившейся миросистемы, действуя преимущественно политическими средствами.

Эта попытка имела большой резонанс - в первую очередь потому, что она показала ограниченность традиционных механизмов доминирования, которыми владели великие державы. Все колониальные войны были проиграны Западом; даже США потерпели поражения в Корее и Вьетнаме. Именно за этой политической “ширмой” глубинным недостаткам новой системы удавалось некоторое время скрываться, а заявления руководителей новых независимых стран о стремлении к ускоренному экономическому развитию воспринимались со всей серьезностью. Главным итогом первого этапа стали отказ стран Запада от политического давления на мировую периферию и их переход к политике поддержания статус-кво.

Конец этого этапа возвестили несколько разнородных, на первый взгляд, событий. Во-первых, к началу 70-х национально-освободительная борьба в целом завершилась, и потенциал движения, ориентированного на “негативный” (борьбу “против” кого-то), а не на “позитивный” (борьбу “ради” чего-то) результат, почти исчерпался. Во-вторых, в самом развивающемся мире возник раскол, в первую очередь порожденный началом “нефтяной лихорадки” и быстрым обогащением нефтедобывающих стран. Государства, стремившиеся к модернизации, но не обладавшие месторождениями ценных ресурсов, оказались по показателям своего развития далеко позади тех стран, которым посчастливилось располагать богатейшими природными кладовыми; это серьезно подорвало их решимость продолжать движение в избранном направлении. В-третьих, стало очевидным практически полное отсутствие каких-либо технологических успехов новых независимых государств; они продемонстрировали свою экономическую неконкурентоспособность на внешних рынках, и сторонники автаркии почти повсеместно взяли верх. Наконец, в-четвертых, успех Израиля в ходе “шестидневной войны” 1967 г. доказал военную слабость развивающихся стран, если борьба с ними шла не за тысячи миль от территории мощных держав, а в непосредственной близости от их границ.

Однако второй этап - с начала 70-х годов до 1982 г. - не стал еще кризисным; скорее, он оказался периодом “стратификации” освободившихся стран. Среди них выделилась группа динамично развивающихся в экономическом отношении - во главе с Тайванем, Малайзией, Индонезией и Таиландом; сообщество нефтедобывающих государств, которым в эти годы удалось достичь максимальных уровней благосостояния; страны Латинской Америки, в большинстве своем пытавшиеся найти некий особый путь развития, и, наконец, беднейшие страны Африки и Азии, развитие которых в этот период практически остановилось.

В 70-е годы все негативные тенденции в развитии стран периферии продолжали развиваться, но на поверхности явлений это скрывалось усиливавшимися позициями нефтедобывающих государств, а также общей мощью социалистической системы, на словах и на деле поддерживавшей самостоятельный курс бывших колоний. Масштаб проблем неожиданно проявился в 1982 г., когда “успехи” более благополучной части “развивающегося” мира - а именно стран ОПЕК - привели к кризису в Соединенных Штатах, который спровоцировал рост инфляции и повышение процентных ставок, а уже они, в свою очередь, резко ухудшили ситуацию в менее благополучной части “развивающегося” мира - латиноамериканских странах, отягощенных значительными внешними обязательствами. Дефолт Мексики, а затем и других стран региона зримо продемонстрировал всю прочность “порядка и прогресса”, достигнутых в этой части мира. Именно с этого времени отношение к развивающимся странам как серьезным экономическим партнерам стало анахронизмом, даже не успев войти «в моду».

Третий этап - с 1982 г. по начало 90-х - можно назвать периодом постепенного избавления от иллюзий. Даже упавшие во второй половине 80-х годов цены на нефть не привели к оживлению экономики большинства периферийных государств. Зато они углубили хозяйственный кризис в Советском Союзе, который к концу десятилетия сошел с исторической арены. Установление однополюсного мира неожиданно совпало по времени с последней попыткой “развивающейся” страны - саддамовского Ирака - громко заявить о себе на международной арене. Последствия этой “заявки” оказались для него трагическими - все цивилизованные страны объединились против изгоя, а характер военных действий и масштаб западного превосходства заставили вспомнить в лучшем случае сцены битвы при Омдурмане в 1898 г., а в худшем - испанское завоевание Америки в начале XVI века. Важнейшими событиями этого периода стали также поворот Китая, а позже и Индии, в сторону вестернизированной рыночной экономики. В результате к середине 90-х годов стратификация завершилась, и большинство стран Африки, Ближнего Востока и Центральной Америки оказались «отверженными», в минимальной степени связанными с мировой экономикой, никак не влияющими на мировую политику и не только все больше и больше отстающими от западного мира, но просто деградирующими практически по всем экономическим и социальным показателям.

Четвертый этап, начавшийся в середине 90-х годов и продолжающийся поныне, отмечен радикальной сменой акцентов в отношениях между развитым и “неразвивающимся” миром.

Если прежде говорилось о “проблемах в развития”, то сегодня обсуждается именно ускоряющаяся деградация целых регионов; если раньше какие-то надежды возлагались на интеграцию этих стран в мировую экономику, то сейчас речь идет практически исключительно о наращивании помощи; главным предметом обсуждения становятся не хозяйственная эффективность или политические реформы в наиболее бедных странах, а достижение пресловутых 0,7% ВВП, которые развитые государства определили в качестве ориентира, способного якобы сократить вдвое масштабы глобальной бедности.

Идеологи же такой помощи - например, известный гарвардский профессор Джеффри Сакс, - начинают заниматься откровенным самообманом, утверждая, что “ничто не свидетельствует, будто страны Африки управляются хуже других, если судить по стандартам, применимым к государствам такого же уровня развития”, и пытаясь убедить весь мир в том, что “замедленный экономический рост [в Африке] порожден в основном сложными географическими условиями континента и практически отсутствующей инфраструктурой, а также катастрофической ситуацией с инфекционными болезнями”. Все это показывает, что надежды практически не осталось. А если не остается надежды, необходимо хотя бы беспристрастно взглянуть на положение дел.

Общая характеристика современной ситуации

В последнее время - в значительной мере под влиянием встречи “восьмерки” в Шотландии, посвященной проблемам наиболее бедных стран, - о бедственном положении “четвертого” мира говорят и пишут особенно много. И хотя борьба с бедностью воспринимается в основном в контексте “спасения” Африки, проблемы, стоящие перед беднейшими странами повсюду в мире - от Лаоса до Гаити, от Таджикистана до Замбии - представляются весьма и весьма однотипными.

Сегодня более 1,1 млрд. человек живут ниже определенной ООН черты абсолютной бедности - т. е. их доходы не превышают 1 долл. в день. Более 2 млрд. человек перебиваются на 2 долл. в день. Это ужасающие цифры, но даже они не дают представления о масштабе проблемы. В каждой стране есть свои бедные, и значительная часть бедняков проживает, например, в Индии или Китае - странах, судьбы которых (по крайней мере сегодня) не вызывают особых опасений. Страшнее то, что подушевой ВВП в 32 странах ниже 1 долл. в день на человека. Если учесть, что на потребление в любой экономике не расходуется более 70-75% ВВП, критический уровень поднимается до планки в 510-520 долл. на человека в год, и тогда к этой группе относится уже 51 страна. Таким образом, более чем в четверти суверенных национальных государств - членов Организации Объединенных Наций граждане влачат абсолютно нищенское существование.

Страдания этих людей, безусловно, ужасны. Но хуже другое. В подобных условиях у человека нет и не может быть иных мотивов, кроме стремления выжить, и тогда не действуют даже фундаментальные моральные устои, не то чтобы правила экономической целесообразности. Причем такая мотивация передается из поколения в поколение. Единственным стремлением иного рода может быть только бегство за рубеж. 40% всего капитала, накопленного в Африке, сегодня находятся вне континента. Политические институты бессильны в такой ситуации. От граждан бессмысленно требовать соблюдения законов, а от военных - следования какому бы то ни было “кодексу чести”. Реалии жизни в странах «четвертого» мира - это реалии “войны всех против всех” - и даже не той войны, которую Майкл Хардт и Антонио Негри определяют как “вооруженный конфликт между суверенной властью и/или не обладающими суверенными правами повстанцами в пределах территории какого-либо из суверенных государств, способный продолжаться сколь угодно долго”, но войны за выживание, за распределяемую помощь, за доступ к пище и воде - за все, что только может потребоваться человеку.

Не случайно социологи изощряются в поисках определений для подобных общностей. Их называют то “недееспособными государствами”, то “неуправляемыми хаотическими образованиями”, в которых политический процесс и законность исчезают, а на место представительных институтов приходят либо военные, либо вооруженные повстанческие группировки, либо наркомафия. Статус, которым обладают подобные страны, именуется либо “виртуальным”, либо “номинальным” суверенитетом и т. п. Все это, однако, не меняет главного: такие государства не имеют возможности ни развиваться в экономическом отношении, ни поддерживать властные структуры, обеспечивающие безопасность граждан и предоставляющие им минимальные общественные блага. Отставание этих не-развивающихся стран от развитых лишь воспроизводится и становится с каждым новым десятилетием все более очевидным; помощь, предоставляемая им со стороны западных государств и благотворительных международных организаций, порой существенно облегчает страдания местного населения, но не открывает ему как обществу никаких новых перспектив.

Деградация поражает все социальные слои; несмотря на то, что наиболее тяжелым принято считать положение сельского населения (в Боливии в деревнях живут 82% всех бедняков страны, на Мадагаскаре - 77%, в Замбии - 83% и т. д.), городские агломерации “четвертого” мира также представляют собой нечто совершенно не похожее на традиционные промышленные и культурные центры Европы и Азии. Их население в большинстве своем состоит из деклассированных элементов (по недавним данным, 72% городского населения “четвертого” мира живет в трущобах), а безработица среди горожан достигает 40 и более процентов. Колумбийская Богота с населением в 7 млн. человек, нигерийский Лагос (9,1 млн. человек), бангладешская Дакка (13,2 млн.), индийская Калькутта (13,3 млн.) и бразильский Сан-Пауло (18,9 млн. человек) - наиболее ярко это иллюстрируют. Сегмент общества, способный выступить инициатором или сторонником радикальных социальных реформ, крайне ограничен. Не будет преувеличением сказать, что в обществах “четвертого” мира господствует тотальная и практически непреодолимая апатия.

При этом - подчеркнем еще раз - проблемы, с которыми сталкиваются страны мировой периферии, порождены не столько “тяжелым наследием” европейской колонизации, сколько, напротив, катастрофической нехваткой западной политической и социальной культуры, их неспособностью воспринять современные методы экономического и социального управления. Основные пороки их социальных и экономических систем имеют политическую природу, обусловленную, опять-таки, неготовностью этих стран к самостоятельному развитию в условиях современного глобализирующегося мира. Получив в свое распоряжение стандартные инструменты, имевшиеся в 50-60-е году у большинства суверенных национальных государств, правительства развивающихся стран попросту не смогли ими воспользоваться. Винить в этом они могут только самих себя; и, нельзя не признать, так оно и происходит: не случайно в последние годы опросы общественного мнения в африканских странах показывают, что 48-50% их населения считает виноватыми в своем бедственном положении собственные власти, и только 16% возлагают ответственность на бывшие метрополии.

Однако на деле чувство вины “воспитывает” в себе в первую очередь западная цивилизация. Придумывая самые экзотические причины и поводы, западные политики, интеллектуалы и общественные деятели стремятся убедить свои народы в том, что они должны организовать массированную помощь “четвертому” миру, которая, по их мнению, способна помочь ему преодолеть нынешние трудности. К сожалению, реальная ситуация не позволяет надеяться и на внешнюю помощь в ее наиболее распространенных, традиционных формах. По самым оптимистическим оценкам, сегодня развитый мир тратит на гуманитарные и благотворительные программы в “не-развивающихся” государствах не более 20-25 млрд. долл. в год, причем значительная часть этой суммы распределяется по межправительственным каналам и чаще всего не доходит до “конечных потребителей”. Однако и в том случае, если бы вся она поступала по назначению, ее объем не превысил бы 14 долл. в год на каждого их жителя, прозябающего в абсолютной бедности. Знаменитая “Декларация тысячелетия”, в которой развитые страны объявили своей целью сократить бедность вдвое к 2015 г., предполагает доведение объемов помощи до 110 млрд. долл. в год; вероятность этого выглядит более чем сомнительной.

И проблема даже не в том, найдет ли Запад средства на наращивание помощи “четвертому” миру; она в том, что наращивание помощи не только не имеет ничего общего с развитием, но скорее лишь замедляет его и устраняет все и всяческие мотивы к нему стремиться. “Не-развивающийся” мир становится несколько более благополучным, но не более склонным к самосовершенствованию; а хорошо известно, что постоянно делать за человека его работу - значит в конечном счете полностью деквалифицировать его.

Сегодня у западной цивилизации нет рецепта по выводу “не-развивающегося” мира из кризиса. И его вряд ли можно предложить в короткой статье. Однако можно начать поиски такого рецепта, исходным пунктом которого является реалистический диагноз. Только правильно его поставив, можно двинуться дальше.