"Библиоман, у него во веки веков сохранно будет": Сергей Кулаковский и Арсений Кулаковский, их вынужденные биографии второй четверти ХХ века - польская и советская

Размещено на http://www.allbest.ru/

«БИБЛИОМАН, У НЕГО ВО ВЕКИ ВЕКОВ СОХРАННО БУДЕТ»: Сергей Кулаковский и Арсений Кулаковский, их вынужденные биографии второй четверти ХХ века -- польская и советская

Андрей ПУЧКОВ

Это первая связно-портретная публикация биографической канвы двух сыновей Юлиана Андреевича Кулаковского (1855-1919), заслуженного профессора Императорского университета св. Владимира, -- первого в Российской империи автора трёхтомной летописно-синтетической «Истории Византии» и других сочинений о древней истории, созданных в Киеве на рубеже XIX и ХХ веков.

О судьбе и делах старшего, Сергея Юлиановича, известно многое; о младшем, у которого была только судьба, -- практически ничего.

Даты жизни -- у Сергея конкретные: 4(16).07.1892, Киев -- 11.03.1949, Лодзь, похоронен в Варшаве; у Арсения расплывчатые: 1893, Киев -- конец 1930-х, Киев.

Сергей Кулаковский в 1911-м окончил Вторую киевскую гимназию (Бибиковский бульвар, 16; ныне -- бульвар Тараса Шевченко), в 1911-1915-м изучал славянскую филологию на историко-филологическом факультете Университета св. Владимира, где среди прочего слушал отцовские лекции по Риму и Византии, сдавал ему экзамены (сохранилось прошение о сдаче экзамена по истории римской литературы с оценкой, вписанной рукой отца: «весьма удовлетворительно», 12.12.1912), но, конечно, не только ему: главным славистом Университета был Тимофей Дмитриевич Флоринский (1854-1919), опекавший сына коллеги (и друга), а наиболее увлечённым -- и увлечённость эту передававший слушателям -- моложавый Владимир Николаевич Перетц (1870-1935), будущий академик и страстотерпец, учеником которого Сергей Кулаковский называл себя впоследствии.

Будучи студентом, он выступал в Университете с докладами: «Стоглав в свете новых исследований В. Н. Перетца» (1912) и «Язык песен, записанных в сёлах Забеле, Карповичи и Березовая Белостокского уезда Гродненской губернии» (зачитан В. А. Розовым 9.12.1913), -- это были места, связанные с юностью матери, Любови Николаевны Кулаковской (урожд. Рубцовой; *f 1914), с лесной дачей «Карпинец» близ деревни Суховоль Гродненской губернии.

Юлиан Кулаковский в письме В. С. Иконникову от 15.07.1914 (из Красной Поляны) писал: «Мой старший сын, филолог, очень хочет побывать на [Археологическом] съезде [в Пскове], и мы поедем вместе». Поездка не состоялась: началась война.

В 1915-1916-м Сергей учился на факультете романо-германской филологии Санкт-Петербургского университета, где и получил диплом. Жил в это время, по-видимому, в семье дяди, Платона Андреевича, тайного советника, бывшего варшавского профессора, автора непревзойдённых филологических исследований об иллиризме 18301840 -х [1]. Вернувшись в Киев, Сергей преподавал российскую словесность в Коммерческом институте (Киевском институте народного хозяйства; ул. Бульварно-Кудрявская, 26, и Бибиковский бульвар, 22-24), которым руководил Митрофан Викторович ДовнарЗапольский (тоже коллега отца), и в Женской гимназии при Киевской евангелическо-лютеранской церкви (ул. Лютеранская, 20) -- до её закрытия в 1921-м.

Арсений и Сергей Кулаковские, Вильнюс, 1895 Публикуется впервые. Из коллекции Виктора Короткого

Сохранилось два письма от 16.08.1921 Сергея Кулаковского и Адольфа Израилевича Сонни (1861-1922) -- славяноведу Андронику Иоанникиевичу Степовичу (1856-1935) по поводу сдачи магистерского экзамена по сербской народной словесности.

Первое: «Отъездом [Н. Л.] Туницкого [Сергей] Кулаковский поставлен в очень трудное положение: все экзамены сданы, кроме славянской литературы. Он должен пройти через факультетское заседание... Если ему не удастся сдать экзамен, он не может окончить своей магистерской подготовки. Очень прошу Вас, не откажите. Преданный Вам Сонни».

Второе: «Дело мое спешное, -- пишет Сергей, -- и А. И. Сонни меня сам прислал к Вам. Я работаю день и ночь, и не могу сейчас терять много времени на беготню. Сделайте милость и придите выполнить эту формальность. Неужели такой второстепенный для меня предмет не даст возможности закончить то дело, которое уже через три дня нельзя будет провести?.. Убедительнейше прошу Вас прийти -- мое положение иначе совсем безвыходное.» Не очень-то любезно написано, зато искренне. Степович, конечно, откликнулся, и отметил на листике Сонни: «Я проэкзаменовал магистранта Кулаковского. Отв. удовлетворительно. А. Степович» [2].

Академик Михаил Павлович Алексеев, перечисляя доклады, сделанные в Историко-литературном обществе при Университете (основано 15.10.1917), упоминает о докладе Кулаковского «Сказание о чудотворной иконе Богоматери Марии Римлянки». В 1923-м в ленинградском Госиздате в переводе с английского и с предисловием Кулаковского издан труд Джеймса Келли «Испанская литература» (репринт 2015 г.). Кроме этого предисловия, мне известна лишь одна его публикация в России: «Состав сказания о чудесах иконы Богоматери Римлянки» в «Сборнике статей в честь академика Алексея Ивановича Соболевского, изданном ко дню 70-летия со дня его рождения Академиею наук по почину его учеников» (под редакцией академика Н. Перетца. Ленинград, 1928, с. 470-475; под статьёй дата: 21.12.1926) -- логичное следствие доклада «Сказание о чудотворной иконе Богоматери Марии Римлянки», сделанного в заседании Историко-литературного общества при Университете св. Владимира ещё в 1921-м. Академик Перетц и Алексей Соболевский, приятели отца, сильно рисковали, приняв к публикации статью не вернувшегося из заграничной командировки российского слависта.

В 1919-1921-м, в самое тяжёлое время, Сергей служил ассистентом на кафедре всеобщей литературы Университета (с 13.04.1919). В августе 1919-го, за две недели до бегства большевиков из Киева, за подписью одиозного «комиссара Университета» Владимира Мицкуна (1891-1938), будущего замначальника Особстроя НКВД СССР, было выдано удостоверение: «Настоящее удостоверение от Киевского Университета за надлежащими подписями и приложением печати дано Сергею Юлиановичу Кулаковскому в том, что он состоит членом Преподавательской коллегии сего Университета», то есть является преподавателем.

В 1921-м Кулаковский защитил в Киеве диссертацию «Легенда об образе Богоматери Римской в древнерусской литературе» (издана по-польски «Legenda o obrazie Matki Boskiej Rzymskiej w literaturze staroruskiej» отдельным томом «Prace Towarzystwa Naukowego Warszawskiego», 1926) и получил доцентуру в Московском университете. В 1923-1924-м, сбежав в научную командировку летом 1923-го, учился в Лейпциге, затем в Практической школе высших исследований в Париже. С 1925-го -- в Польше навсегда.

С января 1926-го -- доцент русской литературы в Польском Свободном университете (Wolna Wszechnica Polska), преподавал российскую словесность в Варшавском университете, Высшей школе торговли и Школе политических наук, с 1933-го -- ещё и в Варшавской Политехнике. Выпустил двумя изданиями трёхсотстраничный учебник русского языка: «Pierwsza ksi^zka do nauki rosyjskiego» (Львов, Варшава, 1934; «Pierwsza ksi^zka do nauki j^zyka rosyjskiego», 2-е издание, пересмотренное и дополненное, 1939). Делегат Первого (Прага, 1929) и Второго (Варшава, 1934) съездов славистов, на которых выступал с русскоязычными докладами («Современные русские поэты», «О романтизме в современной польской поэзии», «Ложнонародная поэзия в русской литературе XIX века»). Публиковался (чаще под псевдони - мом «Капитан Немо») в «Литературных ведомостях»: «Польша и Лесков» (1927, № 24), «Польша и Блок» (1927, № 37).

Д-р Тадеуш Зенкевич (Tadeusz Zienkiewicz, 1930-2017), профессор Высшей педагогической школы и Университета Warminsko-Mazurski в Ольштыне, материалами статьи которого я здесь пользуюсь, подчёркивал, что биография Кулаковского характерна для беженцев из России -- поляков или людей, ощущавших связь с Польшей и польской культурой. Воспитанные зачастую в среде двух культур, польской и русской, и двух вероисповеданий, католического и православного, в Польше они становились польскими или русскими писателями, участвовали в русской (эмигрантской) и польской литературной жизни, писали на одном языке или на обоих [3]. Семья Кулаковских была православного вероисповедания невзирая на то, что Юлиан Андреевич тяготел -- под влиянием Вл. Соловьёва -- к католичеству [4]. Польско-белорусско-немецкие корни отца и «великорусские» корни матери, воспитание в духе толерантности ко всем нациям, ненависть к ксенофобии оказались достаточным основанием для выбора Сергеем Юлиановичем Польши как второй родины.

Осенью 1929-го на съезде славистов в Праге он прочёл доклад, представлявший обзор книги «Современные поэты в очерках Сергея Кулаковского и переводах Михаила Хороманского» (издана в Берли - не, 1929). Характеризуя явления в польской поэзии, преимущественно поэтов «Молодой Польши», Кулаковский и в книге, и в докладе последовательно сопоставлял их с известными русскоязычному читателю явлениями в поэзии русской, указывал на параллели в литературной жизни, сравнивал польских поэтов с российскими, обращал внимание на польско-российские литературные контакты [5]. Тем не менее, труд не был образцом компаративистики: Кулаковский пользовался аналогиями с целью облегчения восприятия польской поэзии российским читальщиком (как называл читателя по аналогии с купальщиком Сигизмунд Кржижановский). Он использовал, -- не всегда безупречно, -- определения, принятые в тогдашнем российском «либеральном» литературоведении, скажем: «народничество», «опрощение», вплоть до выяснения таких понятий, как «народность» или «примитивизм», -- характеризуя поэтов группы «Чартак» (Эмиль Зегадлович, Эдвард Козиковский, Янина Бжостовская), которые исповедовали францисканство, рустикальность и были близки немецкому экспрессионизму (так сказать, польскому акмеизму в немецкой стилистике Крихнера, Нольде и Мурнау). Но важным были, конечно, не эти «технические» особенности текста, а он сам. Хотя антологии переводов польских поэтов и печатались в СССР (1954, 1963, 1971), но лишь через семь десятилетий после Кулаковского/Хороманского, в 2000-м, санкт-петербургское издательство «Алетейя» выпустило образцовую двухтомную антологию «Польские поэты ХХ века» (от Леопольда Стаффа; составители Н. Астафьева и Вл. Британшиский), тем самым как бы утвердив корпус текстов, достойных популяризации вне Польши.

Обзорная русскоязычная брошюра «Ян Кохановский (15301930)» (Берлин: Петрополис, 1930), выпущенная к 400-летию поэта, была посвящена филологу-классику Фаддею (Тадеушу) Зелинскому, «апостолу славянского возрождения», российскому профессору, родившемуся в Украине (близ Звенигородки) и ставшему польским. Зелинский был оппонентом по докторской диссертации Юлиана Кулаковского «К вопросу о начале Рима» в 1888-м, и Фаддей Францевич, хорошо относившийся к отцу, тепло отнёсся и к его сыну, поселившемуся в Польше. Брошюрка о Кохановском это, скорее, биографический очерк о первом национальном поэте XVI века, нежели беседа о творчестве, иллюстрированная фрагментами стихотворений Кохановского (в переводах Кулаковского) с библиографией в приложении. Ян Парандовский жаловался на биографов польских писателей, мол, «наши писатели выглядят торжественно и немного печально, как на памятниках. Неизвестный скульптор, не забывший на надгробии в Зволене снабдить Кохановского перчатками, оказался красноречивее биографов поэта» [6]. Возможно, для эстетической целостности биографии эти перчатки и вправду важней, чем воспоминания безразличных современников. Это случай, когда фантазия реконструкции важнее правды оригинала. В таком жанре работал с антиками Зелинский, может, оттого -- по сходству метода -- Сергей Юлианович и посвятил ему это текст. «Современные писатели наверняка с завистью оглядывались на писателей древности: тем неоценимую услугу сделало время, уничтожив всё, кроме произведений» [7]. Говоря о патриотической лирике Кохановского, как сообщает один рецензент, автор «обнаружил прекрасные знания польско-русских отношений времён Стефана Батория» -- польского самодержца, упоминаемого в «Страшной мести» как «король Степан», которому служат казаки Иван и Петро. «Говоря об отдельных произведениях поэта, Кулаковский особенно подчёркивал их связь с античностью. Столь же умышленно он весьма подробно представил жизнь и творчество Кохановского на фоне европейской литературы его времени (что же до польской литературы, то он ограничился упоминаниями о ней)» [8].

В 1930-м Кулаковский участвовал в работе Второго Балтийского археологического конгресса (Рига), наверняка припоминая археологические занятия отца в Крыму 1890-х. Читал латышам лекции о польской литературе и по их следам сочинил статью «Польша в латвийской литературе» (Wiadomosci Literackie, 1930, № 47), вместе с Янисом Гринсом -- «Literatura lotewska» для шеститомной энциклопедии «Wielka Literatura Powszechna» (Варшава, 1930, т. 1, с. 747-760).

Сотрудничал с пражским изданием «Slavic Runschau», в котором опубликовал рецензии на русские переводы Мицкевича (1930, № 4), обзор «Der Einfluss der neuen russischen Lyrik auf die polnischen Dichter [«Влияние новой русской поэзии на польских поэтов»]» (1931, № 1, с. 8-13), среди прочего -- о влиянии Николая Гумилёва на Эдварда Козиковского, Велимира Хлебникова -- на Юлиана Тувима, Маяковского -- на поэтов группы «Скамандр» (Тувим, Антоний Слонимский, Ярослав Ивашкевич, Казимеж Вежиньский, Ян Лехонь). В газете «Wiadomosci Literackie» вспомнил о Василии Розанове (1930, № 28), в 1932-м опубликовал рецензию на «Медного всадника» в переводе Тувима. Присоединился к празднованию 100-летней годовщины «Пана Тадеуша» (1934), опубликовав в посвящённом Мицкевичу номере литературного ежемесячника «Камена» (1934, № 10) статью «Произведения Адама Мицкевича в переводах на русский язык». Интересовался российскими контекстами в биографии Мицкевича, его знакомствами в петербургских кругах (Пушкин, Вяземский, Рылеев) и особенно -- романом Мицкевича с Каролиной Яниш-Павловой (посвятил теме специальную статью в «Wiadomosci Literackie», 1929, № 36). Написал предисловие к сборнику переводов Есенина («Spowiedz chuligana i inne poezje», 1935) в библиотеке «Камены» и эссе о «трёх любвях» Блока (Камена, 1946, № 8-10).

По наблюдению доктора богословия о. Генриха Папроцкого, «русская эмиграция в Польше имела довольно значительных пред - ставителей <...> но не только потому, что здесь было много хороших специалистов, таких как Сергей Кулаковский. Он <...> создал в Лодзи очень значительную группу русской интеллигенции, которая даже издавала собственные газеты» [9]. Так, в средине 1930-х Кулаковский сотрудничал в русскоязычных журналах «За свободу!» (основан Борисом Савинковым и Фёдором Родичевым) и «Меч» (основан Дмитрием Философовым).

Что колония российских эмигрантов в Польше была значительна, свидетельствует хотя бы письмо молодого Льва Гомолицкого (1903-1988), русского и польского поэта, литературоведа и художни - ка-графика первой волны эмиграции, -- Алексею Ремизову от 11.08.1935: «Сообщаю, что альбом разыгран -- и при таких обстоятельствах: у [Ф. Ф.] Зелинского, в присутствии А. П. Ладинского, который гостил в Варшаве, и С. Ю. Кулаковского. Хотели мы очень, чтобы номер выиграла канарейка (у дочери Ф[аддея] Ф[ранцевича] -- целый городок канареечный). Но канарейки пошли спать, было поздно. Рассуждали мы, рассуждали -- как сделать, а А. П. Ладинский (человек со стороны, ни во что не посвящённый) развёл руками и говорит: “Да что думать: выберите первый попавшийся, ну хотя бы -- седьмой”. А седьмой-то -- Сергея Юлиановича и ему хо-очется. Ну, и порешили, что это -- перст Божий. Оно и верно: С. Ю. -- библиоман, у него во веки веков сохранно будет» [10].

Речь идёт об одном из выставлявшихся на полудомашние аукционы лотов -- знаменитом рукописном альбоме Алексея Ремизова (предположительно речь о тексте: «Гаданье данное людям от Бурхана-Мандзышира»), им же переплетённом (вынужденная писательская привычка непечатных пореволюционных лет). Относительно этих hand-made Гомолицкий в одном из писем дивился: «Как это Вы можете столько переписать таких альбомов!», а затем старался продать такое количество жеребьёвочных билетов по 1,5 злотых, чтобы участников накопилось хотя бы злотых на тридцать, и «недостаточному» Ремизову было бы полегче. По невольной указке Антонина Ладинского, автора популярных романов о Риме, Византии и Киевской Руси, на этот раз билет достался Кулаковскому.

В 1937-м опубликовал статью «Поляки в произведениях Николая Лескова» (Sprawozdanie TNW, 1937, № 4), после -- статью «Mikotaj Leskow (1831-1895): Zycie i tworczosc» (1938, № 4). Тогда же утверждён в должности доцента (лектора) и приказом министра веро - исповеданий и народного образования от 4.11.1937 был увенчан Серебряными академическими лаврами Польской академии литературы «за распространение любви к польской литературе за границей». В СССР вот-вот убьют Кирова и начнётся «Большой террор».

Добротный аналитический труд «Пятьдесят лет русской литературы: 1884-1934» («Pi^cdziesi^t lat literatury rosyjskiej 1884-1934», Варшава, 1939) Кулаковский написал не только с целью получить док - торскую степень по филологии (которую, вероятно, получил). Книги, аналогичной по исполнению (да и по замыслу), в то время не было.

В СССР тогда же по неоконченной и неозаглавленной рукописи 1908-1909 годов была опубликована «История русской литературы» Максима Горького, о существовании которой, конечно, Кулаковский понятия не имел. Горький успел «сделать» самую малость Салтыкова-Щедрина, чуть-чуть Лескова и более-менее подробно -- литературный подмалёвок к портрету Льва Николаевича с Фёдором Михайло - вичем [11], потому 1880-е остались без тщательной разделки. Павел Блонский в 1919-м жаловался на педагогическое ханжество и стремление заменить живую литературу «пресно-бездарной народнической филантропией как последним словом литературных исканий педаго - гического либерализма» [12]. В гимназиях и университетах «успева - ли» доучить историю российской литературы примерно до Гоголя, модернизм воспринимался как болезнь, болотные цветки на якобы здоровом теле социал-демократической литературы, как декадентство разлагающейся буржуазии; реализм -- как материал для цензорского карандаша. Боборыкин, Гаршин, Чехов, Куприн, Бунин и Короленко -- предел допустимого письма, не вызывавший политической идиосинкразии.

Кулаковский едва ли не первым в литературоведении, попольски, постарался на четырёхстах страницах дать объективную картину становления российской изящной и прикладной (драматургия, плакат) словесности от времени Александра III до Первого съезда советских писателей, причём полувековой отсчёт взят вспять от 1934 года. В СССР этого сделать, конечно, было нельзя, а вот во Второй Речи Посполитой при Президенте Игнации Мосцицком удалось. кулаковский польша археологический словесность

Структура монографии Кулаковского прозрачна, умна, поучительная и научно привлекательна: I. На рубеже двух эпох. II. Настрое - ние сумерек и пессимизм. Новое направление в театральном искусстве. III. Религиозные и философские течения. IV. Символическая драма и реалистичный роман. Журналистика. Юмор и сатира. V. Модернизм и начало символизма. VI. Synibofeni [ouvp РофЄУі]. VII. Символизм и мистика. VIII. Ритмичная и неореалистическая проза. IX. Конец символизма и акмеизма. X. Театр. XI. Футуризм и другие направления поэзии. Теория литературы и формализма. XII. Ми - ровая война. Крестьянская поэзия. Имажинизм. Крестьянская проза. Революция. XIII. Пролетарская литература. «Пролеткульт» и «Кузни - ца». «Серапионовы братья». Дореволюционная традиция поэтического искусства. XIV. Прорыв в начале новой пятилетки. «Леф». «Попу - тчики» [Wspolw^drowcy]. Конструктивизм. ОПОЯЗ. Исторические романы и биографии. Литература для детей. XV. Литературное движение 1924-1929 годов. Пятилетка индустриализации и коллективи - зации. Социалистический порядок. Союз советских писателей и его Первый съезд. XV. Русский театр после Революции 1917 года. Репертуар. Прошлое и настоящее. Мысли о завтрашнем дне. XVII. Лите - ратура эмиграции. Литературные центры. Пессимизм. Иностранное влияние.

Кулаковский предложил рассматривать историю российской изящной словесности как бы «поверх барьеров» -- так, будто революция и внесла коррективы в её течение, и так, будто не внесла; будто «с именами», а будто и «без имён», то есть -- рассматривал появление текстов как таковых; общественно-культурные условия их рождения были на заднем плане. Возможно, в этом и была известная ограниченность. Но не в том ли самом обвиняли когда-то его отца, мол, Юлиан Кулаковский, пиша «Историю Византии», ограничивался главным образом политической, церковной и административной историей (будто этого мало) и не уделял внимания экономической и культурной?

«Пятьдесят лет русской литературы» Кулаковского украшает краткий биографический справочник упоминаемых лиц и указатель имён. Это первоклассный научный труд, в равной мене как не устаревший, так и до сих пор не знаемый теми, кому положено.

В период оккупации (1939-1945 гг.) Сергей Юлианович служил в Варшавской городской управе, где преподавал иностранные языки (помимо русского, владел немецким, французским и английским, имел представление об итальянском и испанском). Будучи в подполье, преподавал студентам факультета полонистики Варшавского университета русскую словесность и историю литературы, то есть занимался тем же, чем и отец, только на другом материале и в иных условиях.

После войны, во время которой была утрачена богатая домашняя библиотека и рукописи (в частности, наброски к монографии об Алексее Константиновиче Толстом), с 1.04.1945 назначается преподавателем во Второй городской профшколе в Варшаве; однако уже 8-го апреля был переведён в Лодзь, на кафедру русского языка и литературы в только что созданном университете в качестве заместителя профессора (рекомендацию дал профессор Ягеллонского университета Т. Лер-Сплавинский). Кулаковский читал лекции о русском языке и в других вузах Лодзи. Как член Лодзинского научного общества представил доклад «Великороссы, малороссы и поляки в произведениях Н. Лескова (1831-1895)» (1947).

Будучи бессемейным, Сергей Кулаковский тихо почил в Лодзи 11.03.1949 в возрасте 56 лет и был похоронен на кладбище в Варшаве «na Pow^zkach» («Cmentarz Pow^zkowski»), где нашли упокоение Ге - нрих Семирадский, Михал Огинский, Болеслав Прус, Ян Парандовский, Генрик Венявский, Станислав Ноаковский, Владислав Татарке - вич, Витольд Лютославский, Кшиштоф Кеслёвский. И Николя Шопен -- учитель французского языка. Могила едва ли сохранилась.

Как отмечал тот же Лев Гомолицкий, особенностью, резко отличавшей Польшу от других стран русского дои особенно послереволюционного рассеяния, была высокая степень «регионализма», наличия активно действовавших местных гнёзд литературного творчества на русском языке [13]. Такой «регионализм», -- подчеркивал в предисловии к публикации молодых польских поэтов Кулаковский, -- был сродни регионализму, свойственному самой польской литературе, выражавшему её богатство и своеобразие [14]. Он прекрасно отдавал себе отчёт, к чему обязывают эти богатство и своеобразие. Прежде всего -- к уважению.

Московская пианистка Анна Даниловна Артоболевская (урожд. Карпеко, 1905-1988) показывала в 1970-х С. Билоконю машинописный сборник стихов Сергея Кулаковского, ей посвящённых: они относятся к её «киевскому времени», до 1924-го. Тадеуш Хрущелевский (1920-2005), бывший студент Кулаковского, впечатлившись, выведет его прототип -- профессором в повести «Школа двух девочек» (Лодзь, 1965, 1966, 1976), сюжет которой привязан к 1945-1946 годам.

Профессор Т. Зенкевич писал, что «жизнь С. Кулаковского была подобна пути Георгия (Ежи) Клингера, Льва (Леона) Гомолицкого, а в некоторой степени и русского прозаика Антона Домбровского, филолога-классика Фаддея Зелинского -- так (а не польским именем Тадеуш) он подписывал статьи в русскоязычной прессе, выходившей в Польше в межвоенное двадцатилетие, Михаила (Михала) Хороманского, переводчика польской поэзии на русский язык.

До того как Сергей Кулаковский прибыл в Польшу, у него за плечами была славянская филология в Киевском и Петербургском университетах, изучение медиевистики в Лейпциге и Париже, опыт работы на кафедре древнерусской литературы в Киеве; он был доцентом в Москве, первые литературные и публицистические опыты печатал порусски, одну -- по-французски. С самого приезда в Польшу принимал активное участие в польской литературной и научной жизни» [15].

Судьбы Сергея и Арсения Кулаковских после большевицкого переворота сложились по-разному, но в обоих случаях, как и следовало полагать, не слишком счастливо: один вынужден был бежать из СССР, другой -- остаться.

После смерти отца в феврале 1919-го шестикомнатная квартира на Пушкинской, 40, была «уплотнена» большевицкими деятелями, и сыновья вынуждены были продать отцовское книжное собрание в Национальную библиотеку Украины [16]: можно наткнуться на раз - розненные, то есть не составившие отдельной коллекции, книжки с овальным экслибрисом «Из книг Юлиана Кулаковского».

Если Сергею вполне удалось реализоваться за пределами Киева, -- Арсений, болезненный («дефективный») с детства, в 26 лет ос - тавшись беспомощным сиротой, очутился на социальных задворках. Когда старший брат эмигрировал, он перебрался в коммунальную квартиру на Большую Васильковскую, 41, где и прожил до смерти, скорее всего, в немощи и одиночестве. На совсем детской фотографии мы видим макроцефального мальчугана с не слишком сосредоточенным взором.

Как и Сергей, окончив Вторую классическую гимназию на Бибиковском бульваре, в августе 1912-го Арсений поступил на юридический факультет Университета, на котором едва учился, в 1915-м (одновременно с старшим братом) был переведён в Императорский лицей в память Цесаревича Николая в Москву (отцовскую Almae matris), в 1917-м, при УНР, вернулся в Киев и мучительно пытался продолжать учёбу в Киевском университете. В 1921-м поступил в Институт внешних сношений, который тоже не закончил, поскольку очередной врачебной комиссией был признан душевнобольным. До 1927-го работал в разных советских учреждениях на низших должностях и даже чернорабочим. Наталья Полонская-Василенко вспоминала, что он был неспособен к труду, бедствовал, «перехватывая деньги у знакомых своих родителей» [17]. С 1927-го жил на пособие, в первое время ежемесячно высылаемое Сергеем из Варшавы.

В допросе киевского искусствоведа Сергея Алексеевича Г илярова (1887-1946) от 21.02.1933 есть рукописные строчки о Сергее и Арсении: «Знаю я его [Сергея] с 1912 г. Он тогда был ещё студентом, бывал у нас в доме. Окончив Университет, он потом был профессорским стипендиатом и далее стал лектором, потом доцентом, как будто в В[ысшем] И[нституте] Н[ародного] Образования]. Приблизительно в 1923-24 г. он переехал в Москву, где устроился доцентом в Университете, получил заграничную командировку и выехал за границу -- когда именно, не знаю [1923 г.]. Из командировки он не вернулся и в настоящее время живёт в Варшаве, где преподаёт русскую литературу в Университете. О том, что он в Варшаве и что он там профессорствует, мне известно от его брата Арсения, который находится в Киеве и поддерживает связь с братом. Арсений Кулаковский, человек дефективный и больной, несколько раз приходил к нам осенью 1932 г. за вспомоществованием, т. к. крайне нуждается и не способен к труду. Он жаловался, что последнее время Сергей ему совсем бросил помогать, тогда как раньше высылал ему деньги. Арсений рассказывал, м[ежду] прочим, что брат его имел намерение, едучи заграницу, восстановить права собственности на какое-то имение (небольшое имение в Карповицах, «Карпинец». -- А. П.) в б[ывшей] Виленской губернии и на дом в Вильне, принадлежавшие его отцу профессору Юлиану Андреевичу Кулаковскому, умершему в 1917-м <1919> году.

Дело это затянулось, Сергей просрочил свою командировку и в результате, проиграв дело, так и остался в Польше. С С. Кулаковским я никаких отношений и никакой переписки со времени его отъезда не имею» [18]. Не всё в этих показаниях точно.

Арсений был трижды (1930, 1931, 1935) арестован по обвинению, разумеется, в «антисоветской агитации» по 58-й статье. На вопрос следователя НКВД при допросе 19.04.1935, какие имеются средства к существованию, он ответил:

«-- В настоящее время мне помогает мой брат Сергей ценными письмами в размере от 5 долларов до 20 злотых в месяц. Последние девять месяцев он ежемесячно высылает мне такую сумму, что вполне меня удовлетворяет.

-- Знали ли Вы, -- продолжали допытываться, -- что Ваш брат решил не возвращаться в СССР?

-- Я об этом не знал, так как перед отъездом за границу он приезжал ко мне в Киев и мне сказал, что после окончания командировки вернётся.

-- Сколько раз при Советской власти Вы подвергались аресту?

-- Всего два раза, кроме последнего ареста в апреле 1935 г. Пер - вый раз я был арестован в октябре 1930 г.; под стражей я находился 78 дней. Никакого обвинения мне не предъявили, расспрашивали меня о брате, который не вернулся из заграничной командировки. Второй раз я был арестован 31/III-31 г. и просидел сто дней. И на сей раз меня расспрашивали о брате. Причём, во время ареста в 1931 г. я был направлен в Зиновьевск (Кировоград; ныне Кропивницкий. -- А. П.), где находился под стражей 50 дней. Я был освобождён под подписку о невыезде, которая была аннулирована через полтора года.

-- Кто ещё из Ваших родственников или знакомых проживает за границей?

-- Никого.

-- Есть ли у Вас в Союзе родственники или близкие знакомые?

-- В Ленинграде, Гусев пер., № 3-б, кв. 3, проживает моя двоюродная сестра Кулаковская Евгения Платоновна (дочь брата моего отца), которая является учительницей трудшколы [19]. За последний год я ей написал только один раз. В Ленинграде же проживает моя родственница Муретова Татьяна Дмитриевна, по мужу Шманкевич. Раньше она служила в Эрмитаже, в какой должности, я не знаю. Её мужа я совершенно не знаю. Я с ней не переписываюсь с 1926-1927 года. Больше родственников у меня нет <...> Я знаком с доктором Богатырёвым Федором Парфеньевичем, с которым вместе учился во 2-й Киевской гимназии. В 1933 г. я у него часто бывал, он материаль - но мне помогал. Сейчас бываю у него реже, так как [он] много занят и редко бывает дома.

-- Какими болезнями Вы одержимы?

-- Я страдаю прогрессивным параличом спинного мозга (льюис церебро-спиналис <lues cerebro-spinalis> [20]). На этой почве у меня шаткость походки, частые рвоты, онемели левая рука и левый бок» [21].

На этот раз следственное дело в отношении Арсения Кулаковского было прекращено: пожалели? Это не был ещё год «Великого те - ррора», и многим везло непонятно отчего (как непонятно, отчего вез - ло или не везло потом), но это уже были «невегетарианские времена», когда, по слову Черчилля, уже давно «злонамеренность порочных была подкреплена слабостью добродетельных».

Арсений Юлианович скончался, по-видимому, в конце 1930-х, не дожив до пятидесяти. Если встать в позу циника, можно было бы по его адресу повторить неудобную сентенцию из дневников 57летнего Василия Ключевского: «Многие живут только потому, что как-то ухитрились родиться и никак не могут умереть. Жизнь их тем бесцельнее, чем нецелесообразнее было их рождение» [22] (1898). Но человек-то не во всём виноват сам.

Не желая завершать рассказ о судьбе сыновей Юлиана Кулаков - ского в столь бесчеловечном миноре, вспомню иную цитату из дневника того же Ключевского, ещё молодого, 27-летнего: «В душе человеческой есть дивное спасительное свойство реакционной экспансивности. Достигнув высшей степени напряжения, сузившись до крайности и здесь натолкнувшись на препятствие, не пускающее дальше, душа необъятно расширяется в прошедшее <...> С прелестью тёплого, насиженного гнезда восстаёт пред человеком минувшее, восстаёт не в реальной смуте и холоде, а в той волшебной переделке, какую способно производить с прошедшим только пережившее его сердце» [23].

Слова именитого историка будто бы сказаны о наших историках -- историке Рима и Византии Юлиане Кулаковском и историке русской словесности Сергее Кулаковском, каждому из которых реакционная экспансивность -- всякий раз по-своему -- способствовала достижению результатов, которые не дают права забыть их имя и дело. Оба причастны «волшебной переделке» материала, доставшегося в наследство и переделанного в меру сил их учёным и человеческим неравнодушием.

После большевицкого переворота и Сергей, и Арсений вольно или невольно обрели новую родину: они родились и были воспитаны в другой стране, в иных условиях. Сергей Кулаковский, по роду деятельности, происхождению и интересу тяготевший к польской культуре, благодарно обрёл вторую родину в Польше. Болезненный Арсений Кулаковский, ни к чему не тяготевший и вынужденно оставшийся в СССР, сполна получил от этой новой родины всё, что в 1930-е полагалось человеку дворянского происхождения.

Литература и примечания

1. Кулаковский П. А. Иллиризм: Исследование по истории хорватской литературы периода возрождения. Варшава, 1894.

2. Пучков А. А. Юлиан Кулаковский и его время: Из истории антиковедения и византинистики в России. Изд. 2-е, перераб., исправ. и доп. С.-Петербург, 2004. С. 89.

3. Zienkiewicz T. Sergiusz Kulakowski -- popularyzator literatury polskiej w srodowisku emigracji rosyjskiej // Acta Polono-Ruthenica. Warszawa, 2000. Т. 5. S. 152. См. также: Розинская О. В. Литературные критики эмигрантской Вар - шавы (русско-польские связи) // Классика и современность в литературной кри - тике русского зарубежья 20-30-х годов: Сб. науч. трудов: В 2 ч. / ИНИОН РАН. Москва, 2006. Ч. 2. С. 34-35.

4. Пучков А. А. Владимир Соловьёв и Юлиан Кулаковский: Три встречи // Пучков А. А. Культура антикварных несходств: Силуэты. Профили. Личины. Киев: Феникс, 2012. С. 299-386.

5. Zienkiewicz T. Poeci emigracji rosyjskiej i ich zainteresowanie literatur д polsk^ (rekonesans) // Acta Polono-Ruthenica. 2008. № 13. S. 275.

6. Парандовский Я. Алхимия слова / Пер. с польск. А. Сиповича. Москва, 1972. С. 74.

7. Там же. С. 75.

8. Zienkiewicz T. Sergiusz Kulakowski... S. 158-159.

9. Paprocki H., ks. «Prawoslawni byli zawsze na tych terenach» (2017). URL: http://www.teologiapolityczna.pl/ks-henryk-paprocki-prawoslawni-byli-zawszena-tych-terenach.

10. Гомолицкий Л. Н. Сочинения русского периода: В 3 т. Москва, 2011. T. 2: Стихотворения и переводы. Роман в стихах. Из переписки. С. 572.

11. Горький М. История русской литературы. Москва, 1939. С. 274-296.

12. Блонский П. П. Избранные педагогические произведения. Москва, 1961. С. 269.

13. Там же. С. 191.

14. Кулаковский С. Ю. Несколько слов о современной польской литературе // Новь: Сборник произведений молодежи ко Дню русской культуры / Под ред. П. Иртеля. Ревель [Таллинн], 1934. Вып. 7. С. 97-99.

15. Zienkiewicz T. Sergiusz Kulakowski... S. 152.

16. Житецький Г. В бібліотеці проф. Ю. А. Кулаковського // Книжний вісник. 1919. № 2 (квітень-червень). С. 27-28.

17. Полонська-Василенко Н. Д. Спогади / Упоряд., вст. ст. Валерія Шев - чука. Київ, 2011. С. 189.

18. Центральный государственный архив общественных объединений Украины, ф. 263, оп. 1: Уголовное дело № 3306 по обвинению С. А. Гилярова, д. 34964, л. 40-41об, 45. Этой цитатой я обязан любезности канд. искусствове - дения Е. Ю. Ненашевой.

19. Наталья Платоновна Кулаковская с 1908-го была замужем за публицистом из «Русской мысли», преподавателем истории в Петровской женской гимназии, правоведом Дмитрием Дмитриевичем Муретовым (1889-1919). После смерти автора исследований о Вл. Соловьёве поэта и публициста Василия Львовича Величко (1860-1904), Дм. Муретов унаследовал его имение Вернигоровщину и земли в селе Хаенки Прилукского уезда Полтавской губернии, где семья Муретовых безвыездно проживала с весны 1916-го. С осени 1916 до конца 1917-го Д. Муретов находился на Румынском фронте, служил во Всероссийском союзе земств и городов. Вернулся на Вернигоровщину и 18.04.1918 был застрелен в своём имении неизвестными (похоронен в с. Хаенки). 11.08.1919 трагически погибла в местечке Ичня Черниговской губернии и Н. П. Кулаковская (Муретова): солдат, якобы вёзший Наталию Платоновну на сельский сход, выстрелил ей в лицо. Младшая сестра, библиотекарь Евгения Платоновна Кулаковская (18861941), вывезла из Ични в Гатчину под Петроградом и воспитала четверых детей Наталии Платоновны и Дмитрия Дмитриевича Муретовых: Татьяну (19102000; после убийства Кирова в 1934-м выслана с семьёй в узбекский Ургенч, преподавала русский язык и литературу), Алексея (1914-1942; студент архитектурного факультета Академии художеств, умер в блокаду), Георгия (1916-1941; аспирант-биолог Ленинградского горного института; погиб в бою под Куоло - ярви Кандалакшского района) и Никиту (1917-1941; пропал без вести во время боев за Пулковские высоты). Подробнее: Гузь Б. Судьбы дворян Муретовых (2017). URL: https://www.proza.ru/2017/04/16/898.

20. Сухотка спинного мозга, табопаралич (от лат. tabes -- разложение) -- хроническое заболевание нервной системы с поражением спинного мозга и спинномозговых корешков сифилитического происхождения (вызывается бледной трепонемой).

21. Центральный государственный архив общественных объединений Украины, д. 5479 ФП: архивно-следственное дело НКВД УССР № 7125, л. 11-12 об.

22. Ключевский В. О. Сочинения: В 9 т. Москва, 1990. Т. 9: Материалы разных лет С. 310.

23. Там же. С. 294.

Размещено на Allbest.ru