Периодическая печать как источник по истории немецких поселений Поволжья в 1920-е годы (по материалам газеты "Die Welt-Post")

На этапе формирования автономной области немцев Поволжья в соответствии с декретом 19 октября 1918 г. в её состав были включены три новообразованных уезда Саратовской губернии - Голокарамышский, Екатериненштадтский, Ровенский, часть из которых в свое время входила в состав Новоузенского уезда Самарской губернии. Представление о зажиточных немецких колонистах предопределило и отношение советской власти к автономной области в условиях гражданской войны, когда успех в противостоянии с противником во многом определялся бесперебойным продовольственным снабжением армии и тыла.

Антирыночная программа большевиков привела к массовому сокращению аграрного производства. С 1917 г. по 1920 г. в Области немцев Поволжья рожь составляла 26,3%, а пшеница от 60,6 до 86,9% посевных площадей. После 1921 г. посевные площади под пшеницей сократились до 14,9% за счет посевов ржи (Фурман, 2011, с. 106). В Области немцев Поволжья поголовье скота уменьшилось в 5,5 раз, объем валовой продукции сельского хозяйства снизился в 6,5 раз (Герман, 2007, с. 17).

Кроме проведения насильственной заготовительной компании власть пыталась привлечь крестьянство к добровольной сдаче сельскохозяйственной продукции, установив на нее твердые цены. Однако крестьяне не хотели сдавать свою продукцию практически даром, предпочитая продавать ее на рынке или перекупщикам. Например, в Самарской губернии в 1918 г. твердая цена на пшеницу составляла 8 руб., на сельском рынке за нее давали 30-60 руб., а на городском 900-1300 руб. (Тишкина, 2008, с. 92).

Ситуация с продовольствием в Поволжье все более усугублялась. Мало того, что колонии пострадали от противостояния большевиков и казаков летом 1919 г., - на следующий год их земли были охвачены неурожаем. В ноябре 1920 г. Б. Спомер писал своим детям в Америку:

«К сожалению, о последнем урожае я не могу написать ничего хорошего.

Он был очень беден. Что касается того, как сейчас обстоят дела с населением, то уже много людей осталось без хлеба и мало надежды на помощь»(Spomer, 1921, Februar 17, р. 5).

У людей отнимали то немногое, что у них было: «русские деньги ничего не стоят, а цены на все так высоки, что едва веришь, когда их слышишь»(Die Welt-Post, 1921, Februar 7, р. 7). Дефицит продовольствия способствовал росту цен более чем в 200 раз. Зачастую людям приходилось от отчаяния обменивать свою «последнюю одежду на тыкву и картофель, чтобы утолить голод»(Wuertz, 1921, December 15, р. 7). Немцы из колонии Бальцер писали родственникам в Америку:

«Ржаная мука стоит 180-200 тыс. рублей за пуд, белый хлеб или печенье, как их здесь называют, мы так давно не видели, что уже не помним, какие они на вкус. Картофель стоит от 30 до 40000 рублей за пуд.

Вы можете себе представить, как нам приходится жить... Мясо стоит 3000 рублей, а рис - 8000 рублей за фунт. Мы ведем плачевное существование»(Jдckel, 1921, December 15, р. 7).

В связи с нежеланием крестьянства добровольно сдавать государству продовольствие, большевиками было принято решение начать более наступление на деревню. Для этого чаще всего привлекались продотряды из других губерний. В Области немцев Поволжья хлебозаготовками занимался продовольственный отряд из Тулы.

Учитель из Шербаковки Александр Шик писал, что отряд забирал все: сначала деньги, потом фрукты, мясо, муку, лошадей, крупный рогатый скот, овец, свиней, кур, а также последнюю одежду. Тех, кто отказывался отдавать, расстреливали. Только в Щербаковке было расстреляно 42 человека. Вся Россия теперь «гнездо убийц»(Schick, 1921, December 22, р. 5).

Сигналом к началу проведения репрессивных действий в отношении немецкого крестьянства послужила телеграмма особо уполномоченного наркомата продовольствия в регионе А. Смирнова от 19 декабря 1919 г.:

Условия текущей хлебной кампании совершенно определенно выяснили, что сборка хлеба путем самотека, товарообмена совершенно неосуществима. Хлеб дает только организация систематического нажима на деревню, проведенная до самых низов... [в] случае невыполнения разверстки, халатности немедленно арестуется сельсовет или волсовет, передавая коммунистов партийному суду, беспартийных - Чека. Одновременно производятся поголовные реквизиции продуктов [в] размере всех ста процентов разверстки без учета каких-либо остатков [по] нормам. [В] случае же сознательного сокрытия излишков наряду [с] продуктами конфискуются весь скот, лошади. [О] принятых в этом порядке мерах, [а] равно фамилии арестованных возможно шире публикуются, сообщается губкому, исполкому. Обычно двух-трех случаев таких конфискаций бывает достаточно, чтобы двинуть ссыпку (Герман, 2007, сс. 14-15).

Следует отметить, что нормы взимаемых продуктов с русских и немецких деревень сильно отличались. Например, осенью 1920 г. жителей поселения Франк Бальцеровского уезда Области немцев Поволжья обязали сдать 93 тыс. пуд. хлеба, а их соседей из Александровки Аткарского уезда Саратовской губернии всего 3 тыс. пуд. При этом численность жителей и наличие земли у них было одинаковым - 5 тыс. человек и 5,5 тыс. дес. земли (Герман, 2007, с. 15). Действия властей вызывали негативное отношение к ней и приводили к организации отрядов сопротивления.

Одним из очагов сопротивления было село Бальцер Карамышского района, в котором учитель Ф. Зальцман организовал полк добровольцев для борьбы против большевиков, но из-за отсутствия тяжелого вооружения и боеприпасов он был уничтожен. Организатор бежал в Астрахань, потом прятался в Саратове, пока родственники не помогли ему с документами. Оттуда он перебрался в Ригу, где стал директором школы, состоящей из 450 учеников, 13 классов и 18 учителей. Его зарплата составляла всего 2 тыс. руб. / мес. (15 долл. США), которых хватало только на еду. Однако «несмотря на все это, - писал он, - мы все равно живем здесь лучше, чем в России. Как люди там могут существовать, для меня загадка»(Salzmann, 1920, November 11, р. 2).

Немецкая интеллигенция имела представление о политической ситуации в стране, и не все ее представители положительно относились к захвату власти большевиками. Они считали, что передача власти в руки рабочих, которые ничего не понимают в управлении правительством, - безумие.

Из рабочего класса возникли организации под названием «Советы», которые немедленно привели к потере всякого желания работать. Образованные члены общества, которые хоть что-то понимали в управлении, были либо интернированы, либо казнены. Рабочий класс не работал и в основном даже не думал о работе. В результате страна стала настолько бедной, что люди умирали сотнями (Salzmann, 1920, November 11, р. 2).

В. А. Поляков, проанализировав климатические условия в Поволжье за 1920 / 1923-е гг. по трем показателям (температуре, количеству осадков и дождливых дней), пришел к выводу, что 1921 г. был более благоприятным для сельского хозяйства, чем предшествующий. Именно в 1920 г. были заложены основные причины голода, заключавшиеся в характере деятельности людей и нехватке зерна для посева, засухе и «взыскании непомерной разверстки в 10 млн. пудов» (Поляков, 2007а, с. 18; 2007b, се. 295-296).

Неплохой урожай технических культур на короткое время позволял заменить хлеб. Люди радовались, если удавалось выпекать хлеб, в котором в равных пропорциях смешивалась мука с тыквой, экономя, таким образом, муку. Однако все чаще приходилось есть такие продукты, которые раньше люди никогда не стали бы есть; но «тот, кто не хочет умереть с голоду, должен иметь хорошее воображение»(Schnell, 1921, December 27, р. 5). Уже осенью стали понемногу забивать скот, который еще оставался.

В феврале 1921 г. были получены первые сообщения из Самарской губернии о смерти людей от голода. Но власти предпочитали в газетах об этом «говорить менее откровенно», чем на заседаниях ЦК РКП(б) (Ленин, 1970, с. 34)

Когда в некоторых селениях питания почти не осталось, люди стали искать помощи у своих немецких родственников, друзей и знакомых в других поселениях, где урожай, по их мнению, был лучше. Они везли повозки, нагруженные разными вещами и сельскохозяйственным оборудованием, чтобы обменять их на еду. В некоторых поселениях это можно было сделать через лавки. Но зачастую получали «всего 2-4 пуда фруктов, что было равносильно тому, чтобы опустить каплю воды в море». Людей охватывал страх, и они пытались уехать с насиженных мест, продавая фактически за бесценок дома, усадьбы и все, что у них оставалось.

...Они пустились в путь, который больше походил на попытку побега. - Куда? Никто не знал, что сказать. - Только прочь, прочь, - кричали они, - чтобы мы не умерли с голоду! - Эти Бедняги! Они хотели убежать от смерти и шли прямо в ее холодные объятия (Doll, 1921, Februar 27, р. 6).

Они стремились уехать туда, где, по их мнению, ситуация с продовольствием или условия жизни были значительно лучше. Одни стремились к родственникам в другой уезд, вторые на Кавказ или в Среднюю Азию, а третьи - уехать из России в Германию или Америку.

Учитель колонии Галка А. Шик писал, что ему с шестью детьми пришлось 11 недель добираться до польской границы на повозке, а там удалось сесть на поезд до Берлина. Он с тоской вспоминал свою жизнь в России, где кроме преподавательской деятельности занимался выращиванием винограда, но «теперь все осталось позади, и с глубокой меланхолией и страхом смотрю в будущее»(Schick, 1921, December 22, р. 5). Попытки уехать за границу не всегда оказывались удачными. Многие вынуждены были вернуться после того, как израсходовали все свои деньги, ожидая на границе разрешения на выезд из России (Strauch, 1922, February 2, р. 2).

Специально для меннонитов Русско-Канадско-Американское пассажирское агентство (РусКАПА) предоставляло кредит на проезд до Канады. Для этого составлялись списки желающих выехать, с указанием возраста и состава семьи. Но для получения кредита необходимо было принадлежать к меннонитской общине, иметь заграничный паспорт, справки о здоровье и отсутствии препятствий к выезду за границу, а также предоставить удостоверение о занятии земледелием (ГАРФ, 1927, л. З-Зоб). Однако даже эти документы не гарантировали возможность выезда, т.к. в последний момент власти могли вычеркнуть из списков наиболее обеспеченных, по их мнению, меннонитов (ГАРФ, 1925, л. 28).

Страх и осознание неизбежной смерти от голода заставлял немцев обращаться с просьбами к родственникам или друзьям, живущим в Америке. Люди писали письма с мольбой о помощи деньгами, одеждой, продовольствием или билетом до Америки: «Если вы можете, то поддержите нас в нашем тяжелом положении. Мы находим надежду и утешение в словах этой песни:

Gott wird's machen,

dass die Sachen Gehen,

wie es Heilsam ist,

Lasst die Wellen immer Schwellen,

Wenn Dir nur bei Jesu bist! «

(Kцhler, 1921, September 27, p. 5).

Очень часто при описании своего положения они использовали сравнения с библейскими сюжетами: «В настоящее время мы находимся во времена Иеремии 15:2-3, Иезекииля 14:21, и третьей книги Моисея 26:26»(НШ, 1921, August 25, р. 5).

Ощущался и крайний дефицит литературы на родном языке. Сельская интеллигенция, если и могла позволить себе приобретать литературу, то все чаще с оплатой в рассрочку. Книжные же магазины требовали внесения предоплаты. Любителей читать угнетало это обстоятельство, потому что они «не могли удовлетворить свои интеллектуальные потребности» и «идти в ногу с научным прогрессом», особенно в деревнях. Им приходилось уныло констатировать, что дела ухудшаются, а «они... без интеллектуальной подпитки, становились старше и скучнее»(Seidlitz, 1924, June 12, p. 3).

Им хотелось выбраться из информационного вакуума: «Человек чувствует себя таким одиноким, он жаждет новостей из Америки и других стран. Если возможно, пришлите нам американскую газету»(Kluck, 1921, April 11, p. 8). Однако редакция с сожалением отмечала, что не может этого сделать из-за отсутствия прямого почтового контакта с Россией. С 1922 г. такая возможность появится.

Некоторые были готовы подписаться на немецкоязычные газеты или журналы, но возможности их получения были ничтожны: «Мои хорошие друзья заказали для меня несколько газет, но ни один номер не попал мне в руки». Конечно, для общения оставалась еще переписка, но письма не могли заменить периодические издания, т.к. в редакциях «знали больше... о том, что произошло и что делается в каждой стране»(Kromm, part 5, 1923, July 5, p. 3).

К тому же из-за дороговизны марок, конвертов и бумаги немцы вынуждены были их экономить на внутренней переписке, чтобы иметь возможность писать письма за границу. Корреспонденция в Америку стоила так дорого (7 млн. руб. против 10 коп. в прежние времена), что приходилось в одном письме вмещать обращения нескольких жителей (Seidlitz, 1924, May 24, р. 5).

Поэтому часто в письмах встречались такие строчки: «В Америке вы знаете гораздо больше, у вас каждый день есть новости отовсюду, в то время как я сижу без газет, если только случайно не увижу их где-нибудь»(Kromm, 1923, July 5, р. 3). Якоб Бауэр просил брата, жившего в Йорке, штат Небраска, присылать ему газету «Die Welt- Post», а в ответ он обещал отправлять отчеты для публикаций (Bauer, 1923, September 27, р. 8).

В газету также писали и те немцы, которые приехали в Россию после революции 1917 г. из-за границы в надежде на перемены к лучшему в своей деревне, но через несколько лет выражавшие желание вернуться назад. В 1921 г. они вынуждены были констатировать: «цены так сильно выросли, что выжить уже невозможно». При этом денег в России много, а ценности они никакой не представляли. «Для нас здесь, в России, все зашло слишком далеко» - писал Я. Дайнес. Через газету он просил американских немцев не только помочь ему с возвращением, но и написать своим друзьям в Поволжье, а еще лучше «помочь им с едой, иначе они умрут с голода»(Deines, 1921, December 29, р. 5).

На мольбу о помощи откликнулись многие американцы, которые стали перечислять в помощь нуждающимся Поволжья различные суммы денег от 2 до 1000 долл. США. Только с 9 ноября по 1 декабря 1921 г. газетой «Die Welt-Post»были собраны и отправлены в Россию пожертвования в размере 5244,43 долл. США (Wagner, 1921, December 22, р. 5).

Пастор Э. Эйхорн благодарил американцев за помощь, которую они оказывали жителям пострадавших районов, потому что весной «вся деревня (Аль-Мессер - О.Е., Е.Ф.) превратилась бы в большое поле трупов». Он очень переживал за детей, одетых в лучшем случае лохмотья, выглядевших бледными и грязными. С тревогой думал об их будущем, так как они не получали должного образования, религиозного воспитания и необходимых детских услуг. В письме пастору Л. Золхеру, жившему в Портланде, им с горечью отмечалось:

...мы проповедуем только пустым скамьям, удерживая пустые недовольные сердца людей. И мы сами служим, вся наша надежда и желание исчезли, вся наша радость исчезла.... обратитесь к своим собратьям-пасторам и вытащите нас из нашего разорения и упадка. Не хватает одежды и одеяний для служителей, приближается весна, и мы не знаем, чем будем прикрываться (Eichhorn, 1922, April 6, р. 2).

Большинство родителей не знали, как и чем будут кормить своих детей. Поэтому их могли оставлять в детских домах в надежде, что там они точно будут накормлены. Когда начала работу АРА Помощь этой организации была не единственной. Голодающему Поволжью помогали: Международный союз помощи детям, германский Красный Крест, Коммунистический интернационал и другие., то появилась возможность накормить хотя бы часть детей и взрослых: «Избитые и раздавленные голодом и чрезвычайным положением, с каждым кормлением они становились все веселее, все живее»(Paul, 1922, June 5, р. 5). Жители немецких поселений отмечали, что были и такие случаи, когда в некоторых семьях не голодали, но они предпочитали отправлять своих детей на американские кухни, пользуясь тем, что едой кормили всех детей до 15 лет По соглашению, заключенному между Россией и АРА 20 августа 1921 г., помощь могли получать дети в возрасте до 15 лет, признанные голодающими..

На страницах газеты «Die Welt-Post»публиковались статьи о работе этой организации в России или письма-отчеты от тех, кто принимал непосредственное участие в оказании помощи. Кроме того, разворачивалась полемика между теми, кто посылал помощь, и теми, кто ее получал.

Американцы хотели оказывать помощь конкретным людям или селениям, а также требовали, чтобы помощь распределялась поровну между жителями. Однако поволжские немцы считали, что неправильно диктовать им, кому и сколько раздавать одежды и продовольствия. Они обращали внимание на то, что сделать пожертвование гораздо легче, чем распределить его среди масс. Зная истинное положение нуждающихся изнутри, они вносили свои коррективы:

Если бы вы были здесь и могли видеть то, что мы видим каждый день, вы бы поняли факты и сказали: дайте Ханнесу, который без рубашки и не может выйти на улицу, когда идет снег, чтобы он мог пойти в церковь большую долю, чем Филиппу, у которого все еще есть 2 смены одежды (Schlotthauer, 1923, May 31, р. 2-3).

В августе 1921 г. АРА под руководством Г. Гувера обязалась накормить 1 млн. русских детей, но столкнулась с непредвиденными трудностями и вынуждена была начать свою работу только в 1922 г. Американцами были созданы кухни, на которые поставлялось продовольствие, кормившие 1,2 млн. детей, и их численность постоянно увеличивалась. Например, в марте 1922 г. в Байдеке было открыто 2 кухни, где раз в день питалось 550 детей (Ostermiller, 1922, March 23, р. 5). Зимой 1923 г. советские власти обратились с просьбой накормить уже 3 млн. детей.

Недоедание подрывало силы людей, и по всей стране начались эпидемии. Больницы оказались в безвыходном положении, т.к. им не хватало лекарств и бинтов. В одной больнице, в которой находились сотни пациентов, был только один термометр для измерения температуры. В другой больнице было вывешено объявление: «Пациенты, нуждающиеся в перевязке, должны предоставить свои собственные бинты»(Die Welt-Post, 1923, January 11, р. 2).

АРА выделила 3 789076 долл. США на оборудование 11446 больниц и аналогичных учреждений. Для борьбы с холерой и другими эпидемиями было распределено 26,5 млн. доз вакцин и сыворотки. Всего до середины декабря 1922 г. было направлено в Россию медикаментов и продовольствия: 500 млн. ф. зерна, из которых 250 млн. ф. составляли пшеница, более 265 млн. ф. мука, более 265 млн. ф. гранулированного зерна, около 180 млн. ф. молока, 50 млн. ф. ржи, около 45 млн. ф. сахара и риса, 26 млн. ф. сала, 17 млн. ф. бобов и гороха, почти 8 млн. ф. какао и почти 13 млн. ф. лекарств (Die Welt-Post, 1923, January 11, р. 2).

Кроме продовольствия немцы часто писали, что «ситуация с одеждой также оставляет желать лучшего. Мы носим свою последнюю одежду на наших телах, и это всего лишь лохмотья»(Reit, 8 December, 1921, р. 5). В результате АРА стала закупать в США вещи и привозить их в Россию.

Через эту организацию многие американцы посылали посылки своим родственникам и знакомым. Среди поволжских немцев бытовало мнение, что это «самый безопасный способ отправить помощь»(Briefe aus Russland, 1922, April 20, p. 7). Однако очень частыми были случаи, когда посылки крали по дороге или вытаскивали из них часть вещей. Где это происходило, в Америке или России, установить не удалось. Обычно в их пропаже обвиняли людей, занимавшихся получением и распределением одежды.

По требованию советских властей, если человек получал индивидуальный пакет, он не мог участвовать в получении одежды из общего распределения, ее должны были передать только бедным. Для контроля за соблюдением этого распоряжения в селения направлялись представители правительства. В результате в Байдеке более 70 семей были лишены возможности получать что-либо из общего распределения. Такие действия властей вызывали в народе зависть и недовольство:

Богатые проклинают бедных, которые ничего не должны получать; ленивых, которые не работают, а только ждут, когда американцы оденут и накормят их. Бедные проклинают богатых, которые хотят все для себя и ничего не оставляют бедным... теперь, когда из Америки больше ничего не приходит, в деревнях стало тише, и зависть почти прекратилась (Pritscher, 1923, September 13, р. 5).

Продовольственная помощь со стороны благотворительных организаций и государства была жизненно необходима для голодающего населения. Но также радость у него вызывали поставки сельскохозяйственной техники и домашнего скота. Они говорили не «Wir Arbeiten» (мы работаем), a «Wir Schaffen» (мы создаем). Конечно, среди немецкого населения по-разному относились к оказываемой помощи. Некоторые считали, что товары и продовольствие лучше предоставлять не бесплатно, а в качестве займа. Потому что «подарки больше портят людей, чем помогают... легко удовлетвориться бесконечными подарками и, таким образом, стать полностью испорченными и ленивыми людьми»(Kromm, part 5-6,1923, July 5, р. 3).

В конце 1922 г. председатель ВЦИК М.И. Калинин признавал, что «зарубежный капиталистический мир принес довольно солидную помощь, которая измеряется 3 десятками миллионов пудов в год. Я не сомневаюсь, товарищи, что помощь, которая принесена нам Западом, работа, которая произведена западноевропейскими и американскими представителями, пожалуй, лучшее, что сделано капиталистическим миром в последние годы» (Поляков, 2012, с. 188)

Немцы из Америки скучали по своим старым колониям и просили оставшихся в России писать не только о том, что происходит в стране, но и как выглядят их бывшие дома и местность. В результате они получали неприглядную картину:

... если бы теперь можно было заглянуть в хижины, то есть в несколько домов тех, кто имеет средние средства, что бы они там увидели?

Они увидят: стойла, пустые от скота, шкафы без хлеба, перекрытия и доски с крыш, стропила крыши, каркас и доски пола, двери и окна, да, целые хозяйственные постройки с оградой, все исчезло, продано, а вырученные средства израсходованы (Donis, 1922, July 20, р. 3).

Незавидным стало и положение церкви в поселениях, «приходилось выслушивать больше религиозных богохульств от упрямых бессердечных людей»(Cammerzell, July 3, 1924, р. 5), особенно после того, как церковь и государство были разделены. В связи с этим церковный совет потерял авторитет среди части прихожан, не имея возможности наказывать или отдавать распоряжения жителям.

В каждой деревне имелся церковный совет, состоявший из 3-4 церковных старейшин и членов совета от 10 до 20 человек в зависимости от размера деревни. Однако для проведения молитвенного собрания с прихожанами требовалось получить разрешение властей, предварительно указав все вопросы, которые предполагалось обсуждать.

Пасторов беспокоило, что прихожане переставали заботиться о церкви (Wuertz, March 20, 1924, р. 3). Дело дошло до того, что «люди стали нецивилизованными из-за великой нищеты и голода, так что даже Пастору не оказывали уважения»(Donis, 1922, July 20, р. 3). Однако старики продолжали по-прежнему регулярно посещать церковь. Например, ни одной церковной службы в селе Гололобовка не пропустила пожилая пара Иоганн Генрих Шеллер, 79 лет, и его жена Катарина Элизабет, 79 лет рождения, которые находились в браке 60 лет (Wuertz, 1925, June 11, р. 5).

Постепенно жизнь налаживалась. О том, что ситуация с продовольствием улучшалась, свидетельствовало отсутствие умерших и попрошаек. Люди отмечали: «Дети снова весело играют на улицах, а взрослые, как и в прежние времена, занимаются своей работой ... мало-помалу жизнь возвращается в деревни»(Kromm, part 2, 1923, July 5, р. 3). О том, что у народа просыпался интерес к жизни, свидетельствовало и количество свадеб: в Кольбе и Франке женилось по 6 пар, а в Гуссенбахе 10 (Kluck, 1924, April 10, р. 2).

Немаловажную роль в стабилизации ситуации сыграли власти. Было принято решение о выделении части земли и урожая для поддержки бедных. Кроме того, были созданы Комиссии по делам бедноты, чтобы оказывать помощь тем семьям, которые в ней нуждались. «Наиболее нуждающимся помогали со всех сторон», чтобы они могли выжить. При этом те, кто еле-еле сводил концы с концами, при распределении продуктов говорили, что «бедные не беднее нас, и все же они получают все, а мы ничего». Первым не нужно было беспокоиться о сборах и налогах, в то время как у вторых их было много. Глядя на происходящее вокруг, учитель селения Бангердта Д. Кромм писал:

Чрезвычайная ситуация учит нас не только молиться, но и воровать, плохо отзываться о других и бог знает о чем еще. Я много раз удивлялся тому, как день ото дня росло воровство, и тем зверствам, которые, как я видел, были вызваны голодом. В то же время я также удивлялся тем, кто, несмотря на голод, грызущий их внутренности, спокойно терпел (Kromm, part 3,1923, July 5, p. 3).

В письмах 1925 г. все чаще говорилось об улучшении жизни. В них встречались смешанные чувства: от радости крестьян от погоды и всходов озимых весной, в ожидании хорошего урожая, до тревоги из-за ветра, холода и продовольственного налога. Например, в отличие от предшествующих лет на полях Гололобовки (Alt Dцnhof) удалось посеять 12000 пудов семян: пшеницу, ячмень, овес, просо и другие культуры. Большие надежды крестьяне возлагали на сельскохозяйственные кооперативы, организованные местными жителями. Они собирались заняться производством хлопчатобумажной ткани (сарпинки), обеспечив работой односельчан (Wuertz, 1925, June 11, р. 5).

Кроме продовольствия и одежды из Америки стали посылать еще и доллары. Крестьяне обменивали их в государственном банке и покупали необходимые товары. Например, Г. Вайденкеллер из Норки получил от родственников из Чарльстона банковский чек на 50 долларов, которые при обмене составили 11 млрд. 500 млн. рублей. Правда, эти деньги он должен был разделить с братом, четырьмя сестрами и детьми, оставшимися сиротами после смерти сестры Луизы (Weidenkeller, 1924, March 13, р. 5).

Люди старались не унывать и приспособиться к новым условиям жизни. Экономика постепенно восстанавливалась, хотя ощущалась нехватка одежды, скота и сельскохозяйственной техники. Торговля в городах начинала оживать, хотя частная торговля почти полностью исчезла, потому что «все торговое движение находилось в руках организаций, всевозможных ассоциаций, корпораций». Товары все еще были настолько дороги, что крестьянин с его ограниченными средствами почти ничего не мог купить. «Жизнь в нашей Республике сегодня по-прежнему тяжелая, но она улучшается день ото дня, - писал Г. Думмлер, - люди получают все больше и больше рабочего скота и снова постепенно восстанавливаются»(Dummler, 1924, July 2, р. 5).

Выводы