К юбилею полузабытой книги Воронцова В.П. "Крестьянская община"

Именно такую классификацию для Московской губернии первым предложил Орлов. В дальнейшем она получила подтверждение и в других местностях России. Как показывали собранные материалы, распределение земли по производительной норме происходило преимущественно у бывших помещичьих крестьян, наделы которых были обложены высокими платежами. У бывших государственных и удельных крестьян она встречалась лишь в общинах с плохой почвой. В черноземных районах господствовала подушная разверстка. Но с течением времени и ростом доходности земли производительная разверстка постепенно превращалась в разверстку по потребительской норме. Выведенный Орловым принцип в целом подтверждался, но существовали и некоторые исключения, отличавшиеся «гораздо большим разнообразием и подвижностью» (Там же: 247-248).

Итак, существовавшие системы разверстки земли, приспосабливаемые общиной к конкретной местности, давали возможность, если не удовлетворить потребность крестьян в пашенных угодьях, то, по крайней мере, минимизировать негативные последствия малоземелья. Принципы справедливости и равенства, которыми руководствовались сельские жители, не только давали, по мнению Воронцова, возможность избежать разорения значительной части общинников, но и добиться относительной социальной стабильности, внутриобщинного мира.

В этом контексте логичным и обоснованным выглядело обращение Воронцова к рассмотрению состава лиц, участвовавших в пользовании мирской землей. По его мнению, община конца XIX века допускала отступления от существовавших систем разверстки земельных угодий. Основаниями для этого являлись: непостоянство действительного состава общины и несоответствие между лицами, числившимися в общине и фактически принадлежавшими к ней. В пореформенное время «натуральное хозяйство стало обращаться в денежное, патриархальное - в коммерческое со всей неустойчивостью, свойственной работе на неопределенные рынки», «нарушение прежней однородности состава пошло быстрыми шагами» (Там же: 298). Состав сельских обществ то расширялся, то сужался по сравнению с тем положением, которое существовало при последовательном проведении коренного передела земли.

Все чаще община прибегала к исключению из числа наделяемых землей лиц, которые давно отсутствовали по месту проживания (т.н. «шалтаев»). Исключению также подлежали недоимщики и неисправные плательщики податей. Кроме того, членами общины переставали считаться крестьяне, хотя и жившие на земле, но не занимавшиеся хлебопашеством (Там же: 300, 302). Обычаи и правила общин, применявшиеся в отношении этих крестьян, были разнообразны, но итог, как правило, один и тот же.

Различно было и отношение общин к пришлым. К ним принадлежали приписанные к общине для счета, принятые в зятья, усыновленные, приводные, незаконнорожденные дети, просто посторонние лица, жившие в общине. Одни общества давали им землю, другие нет. Главными причинами в принятии решения являлись вопросы размера и ценности земли. Там, где земля не особенно ценилась, ее охотно отводили людям, не имевшим права на надел (Там же: 310).

Воронцов представил интересный материал о правах на землю женщин и малолетних сирот. В некоторых местностях женщины были наделены достаточно широкими правами. Например, дочь нередко сохраняла право на землю умершего владельца даже в том случае, если выходила замуж за постороннее обществу лицо. В общинах, где практиковалась ревизская разверстка земли, женщины сохраняли право на землю только до нового передела или выхода замуж за иносельца, а местами и за однообщинника. В целом же Воронцов приходил к выводу, что «принципиально право женщин на надел вполне примиримо с идеей общинного землевладения, и последнее, по-видимому, находится на пути признания этого права фактически» (Там же: 317). «Сиротские» наделы, как правило, передавались до совершеннолетия ребенка избранному обществом опекуну, но бывали случаи, когда участки обращались в «мироплатимые» (Там же: 318).

Таким образом, община, несмотря на произошедшие изменения в пореформенное время, все так же стояла за защиту прав ее членов, принимала на себя в некоторых случаях функции призрения и гарантии их прав. Главным в определении принадлежности к сельскому обществу оставался труд на земле, который гарантировал получение надела, признание хозяйственной состоятельности и уважение односельчан.

Справедливость общинных порядков была самым непосредственным образом связана с вопросом о равномерности распределения земли. Воронцов убедительно доказывал, что не все семьи при общинном владении землей участвовали в пользовании мирскими угодьями. Он пытался также определить, насколько велика степень неравномерности разверстки участков при разных условиях и способах ее проведения (ревизская или наличная).

Прежде всего Воронцов привел данные о безземельных членах общины. Они были извлечены из земско-статистических сборников, составленных преимущественно на основе подворных опросов. Однако в них не всегда сообщалось о происхождении безземельных. Воронцов постарался восполнить этот пробел и пришел к выводу, 26 что подавляющее число безземельных дворов принадлежало к разряду семей, не имевших права на участие в мирской жизни: бывшие дворовые крестьяне, николаевские солдаты и их дети, разные лица, приписанные к обществу без права на землю (Там же: 327). Количество же людей, лишившихся земли по решению общин, было ничтожно. Так, в Мценском и Елецком уездах к их числу относился лишь 1% семей, имевших право на мирскую землю. В Болховском - 1,7%, в Кромском и Карачевском - менее 2%, в Трубчевском - около 3,5% (Там же: 328).

Рассматривал Воронцов и вопрос об отношении размеров семейного участка к числу едоков. Он обнаружил существование значительной разницы между общинами с ревизской и наличной разверсткой земли. По мнению экономиста, оценивать положение в них следовало «с точки зрения интересов потребления». В связи с этим эффективность распределения земли следовало рассматривать не через соотношение участков разных семей между собой, а через соотношение «величины участка семьи к ее потребностям, измеряемым числом душ обоего пола». Разверстка земли по наличным душам мужского пола (ревизская), «хотя бы она вела к образованию крупных участков, - может лучше удовлетворять высказанному требованию, если крупные участки даются при ней соответственно крупным семьям» (Там же: 333). В дальнейшем вместе с выделом из такой семьи взрослых сыновей количество наличной земли в наделе будет выравниваться. А наличная разверстка вела к уменьшению неравномерности в распределении земли, сокращала разницу между многоземельными и малоземельными группами семей, увеличивала численность лучше обеспеченных землей дворов.

Еще один вопрос, к которому обратился автор, касался того, как передел земли отражался на благосостоянии крестьян, терявших и выигрывавших на величине полученной земли. Воронцов считал, что ответ не находился в прямо пропорциональной зависимости от величины полученного участка. Это было вызвано тем, что крестьянин хозяйствовал не только на общинной, но и на арендованной земле. Кроме того, «чем менее крестьяне занимаются земледелием, тем более у них остается времени для подсобных заработков, к которым прибегает большая половина населения даже черноземной полосы. По этим причинам благосостояние населения вообще и тем более благосостояние отдельных хозяев не находится в исключительной зависимости от величины участка земли, полученного по мирской разверстке» (Там же: 339).

Зафиксировав, таким образом, несомненные преимущества наличной разверстки земли по сравнению с ревизской и показав зависимость благосостояния крестьянства от наличия подсобных заработков, арендованной земли, Воронцов завершал рассмотрение поземельных отношений в общине в статике. Выявленные им закономерности и существовавшие исключения относились к этапу коренных переделов, закреплявших основные правила на определенное количество лет.

Однако община распоряжалась мирской землей и в промежутке между общими переделами, а ее количество не оставалось неизменным, менялось как при помощи личных соглашений членов общины, так и путем вмешательства мира (Там же: 350).

Права общины в этом вопросе отличались в разных местностях страны. Там, где общества существовали давно и где успели выработаться соответствующие правила, «права отдельных лиц на землю ясны и узки, - писал Воронцов. - Еще в большей степени сказанное относится к случаям, где по тяжести платежей община должна вмешиваться в землепользование своих членов в промежуток между общими переделами; здесь юрисдикция общины вытекает из того, что отдельные ее члены не претендуют на особенные права на землю и добровольно передают миру ненужный им надел. Наконец, есть разряд общин, где мир не довольствуется вмешательством в землепользование в момент общего передела, где в видах равномерного распределения земли он систематически практикует частые переделы, или, не совершая таковых правильно периодически, он налагает стеснение на право распоряжения отдельных лиц своими участками, имея целью предупреждение скопления земли в одних руках и удержание ее за теми крестьянами, которые извлекают из-под нее доход собственным хозяйством, а не сдачею в аренду» (Там же: 352).

В зависимости от прав на полученные участки земли, которыми обладали конкретные общинники, а также в связи с длительностью промежутков времени между переделами происходило накопление на общине так называемых «мироплатимых», «убылых», «пустовых» душ. Под ними понимались наделы, не пристроенные в руки отдельных домохозяев и лежавшие своими платежами на всем обществе. Меньше всего таких душ было в местностях, где были широки права лиц, и где земля окупала платежи. Там всегда находились охотники принять такую землю (Херсонская, Курская губернии). Напротив, наибольшее число мироплатимых наделов имелось в местах, где сохранялась ревизская разверстка, существовали неблагоприятные условия для хозяйствования, где крестьяне были разорены и, бросив свои наделы, уходили на неопределенное время на сторону, а их платежи переходили на общину (Самарская губерния) (Там же: 360).

Состав мироплатимых наделов также находился в зависимости от прав отдельных членов в промежутке между переделами. Там, где дела обстояли относительно благополучно, участок переходил в руки ближайших или дальних родственников. В такой местности и переселенец легко находил желающего взять участок в аренду за деньги. Здесь обществу поступали лишь участки совершенно безродных хозяев. Мироплатимые души преимущественно состояли из выморочных наделов, наделов переселенцев, 28 лиц безвестно пропавших или давно отсутствовавших, сосланных в Сибирь, наделов сирот, взятых в опеку общиной до совер- шеннолетия, наделов, отобранных у неисправимых недоимщиков.

К их числу примыкали участки, оказавшиеся после передела свободными, лишними и оставленными про запас на всякий случай (Там же: 361-362).

Наиболее распространенными формами использования таких участков являлись: сдача мироплатимой земли в аренду за подати или по вольной цене, разверстка ее по всем домохозяевам, отдача земли за подати в распоряжение малоземельных и безземельных членов общины. Наряду с этим нередко практиковалась навалка земли на сильных хозяев или обращение этой земли на мирские цели (толока, общественная запашка и т.п.). Выбор этих способов зависел от трех обстоятельств: отношения между доходностью наделов и платежами, от величины временных промежутков между переделами и «от живости общинных инстинктов в населении» (Там же: 366).

Там, где земля была плоха, желавших получить пустующие наделы практически не было, поэтому община вынуждена была искать «охотников» или наваливать их на домохозяев, способных вынести бремя платежей, или даже забросить землю, а раскладывать между членами общества одни платежи. Там, где давно не было общего передела, вполне естественным представлялось использовать мироплатимые наделы для сглаживания несоответствия между личным составом семей и величиной их участков. А там, где промежутки между переделами были более короткими, или в общинах относительно недавно произошло равнение земли, община распоряжалась мироплатимыми землями в интересах всего общества. Земля обращалась в общественную запашку, отводилась под выгон, сдавалась в аренду в пользу мирской кассы (Там же: 366-377).

Опираясь на выявленные факты, Воронцов выделил несколько форм распоряжения мирской землей в промежутках между общими ее переделами:

1) Раздел мироплатимой земли между всеми членами общества;

2) обращение мироплатимой земли в общественные угодья, под общественную запашку, на уплату жалованья должностным лицам и т.п.;

3) сдача мироплатимой земли в аренду за платежи или по вольной цене;

4) отдача мироплатимых наделов безземельным и малоземельным членам общества;

5) навалка земли на сильных хозяев и частные ее переделы («свалка-навалка»).

Пытался Воронцов сделать и «привязку» выявленных им способов к различным регионам страны. Так, в южной степной полосе (Екатеринославская, Херсонская, Таврическая губернии) преобладало пользование землей в интересах всего союза: «отведение под толоку или общественную запашку, разверстка между всеми домохозяевами, сдача в аренду». В восточных степях (главным образом в Саратовской губернии), где благосостояние крестьян было подорвано неурожаями до такой степени, что крестьяне перестали дорожить землей и главная масса мироплатимых душ образовалась из-за добровольного отказа от земельного участка, на первый план выступала разверстка мироплатимых наделов между зажиточными домохозяевами, принимавшая все более и более характер частных переделов. В Центральной России преобладал тот или иной способ, использование которого зависело от «качества почвы и живости общинного инстинкта». Скажем, в Курской губернии свободные наделы обращались или для сдачи в аренду, или поступали в разверстку между всеми домохозяевами. В Елецком уезде было распространено «стремление распорядиться мироплатимой землей в интересах малоземельных членов в общинах, удержавших ревизскую разверстку земли». А в Михайловском уезде, напротив, «отдача свободных наделов малоземельным встречается крайне редко». Да и вообще, по наблюдениям Воронцова, в этой полосе, там, где земля не окупала лежавших на ней платежей, более была распространена «насильственная передача свободных наделов исправным домохозяевам». По его мнению, община принимала в расчет силы и средства крестьянских дворов, и ее действия были направлены на то, чтобы навалка земли не привела «к еще большему их ослаблению и, пожалуй, к полной несостоятельности» (Там же: 368-369).

Особый интерес Воронцова вызывало обращение мироплатимых наделов в пользование безземельных и малоземельных членов. Такой способ использовался по разным причинам. Это могло быть вызвано чувством сострадания, желанием помочь неимущим, когда земля отдавалась бесплатно вдовам, сиротам, больным, старикам. В других общинах свободные наделы отдавались бессрочно отпускным или отставным солдатам старой службы. В-третьих, такой способ должен был смягчить недостатки несовершенной системы разверстки земли. В данном случае земля переходила «бессыновникам», семьям с большим числом женщин (при раскладке земли по душам мужского пола). Делалось это с целью «ослабить недовольство бедных существовавшей (обыкновенно ревизской) разверсткой земли и отсрочить таким образом общий ее передел» (Там же: 369).

Подробно рассматривал Воронцов и способы распоряжения землями в местностях, где земля не окупала платежей. Здесь отказы составляли постоянное, широко распространенное явление и теряли характер случайного распоряжения «пустовыми» или «убылыми» душами. Передел земли совершался периодически и постоянно. Разверстка земли происходила «...не по потребности крестьян в земле, как в средстве прокормления, а по их состоятельности, измеренной или числом рабочих членов, или количеством скота.». Некоторые общины не ограничивались только величиной «силы» хозяйства, но принимали в расчет такие условия, как, например, «факт избежания семьей военной службы, ведущей к накидке пустовой души, или отдачи члена семьи в солдаты, за что она освобождается от лишнего участка» (Там же: 370). Фактически «свалки-навалки», которые проводились под тщательным контролем общины, представляли собой «частный коренной передел в узком смысле слова». Своей целью они имели равномерное распределение существовавших платежей. По мнению Воронцова, они могли продолжаться до тех пор, пока ценность земли не повысится или не понизятся платежи (Там же: 371, 375).

Как и общие переделы, проводимое в промежутке между ними перераспределение угодий преследовало одну и ту же цель обеспечения справедливости и равенства членов общины в землепользовании. Распространение разных способов осуществления данной операции практически на всей территории Европейской части России служило для Воронцова подтверждением как укорененности обычаев и правил, так и присущей общине системе моральных ценностей, отступление от которой было в представлении крестьян не меньшим преступлением, чем нарушение заветов в хозяйственной сфере.

Рассмотрев количественные параметры обеспечения общинников землей, Воронцов не оставил без внимания и порядки качественного уравнения землепользования. Как он писал, община стремилась наделить всех своих членов равноценными участками земли. Однако она лишь в редких случаях прибегала к предоставлению сплошных кусков, при которых качественные недостатки отводимых полос восполнялись бы соответствующим увеличением площади.

Главным и почти повсеместно распространенным приемом такого уравнения являлась разбивка поля на несколько частей («конов», «столбов», «ярусов»), отличавшихся между собой качеством почвы, отдаленностью от усадьбы, рельефом. Всем членам мира в этих частях предоставлялась определенная доля. Как отмечал Воронцов, «та чересполосица владений, которая является результатом разделения мирской земли на несколько полей в целях сельскохозяйственных, значительно усиливается благодаря еще большему раздроблению каждого поля уже в интересах строгого уравнения» (Там же: 398).

Народнический экономист приводил интересную сводку материалов о том, на сколько долей в разных частях России разбивалась с этой целью пахотная земля. Так, в южной черноземной полосе число полос было гораздо меньше по сравнению с переходными от чернозема регионами, и тем более у нечерноземных (с плохой почвой). По сведениям Воронцова, получалось, что число полос в пахотном поле могло колебаться от 1 до 100 и более (Там же: 401).

В зависимости от этого находился и размер пайка, достававшегося членам общины при переделе. Например, в степной полосе он достигал десятины и более. В нечерноземных губерниях ширина полос, напротив, измерялась нередко аршинами, «лаптями», «ступнями». В результате лица, получившие в пользование одну полосу, не имели возможности обрабатывать свой надел. Налицо была проблема, требующая решения, и община выработала способ устранения этого недостатка. Господствующей мерой стал обмен участков с целью увеличения их ширины (Там же: 402). В целом достижение полного качественного равенства могло привести к чрезмерной дробности, затруднявшей ведение хозяйства. В связи с этим община прибегала к довольно оригинальному приему: она мирилась с тем, что некоторые ее члены получали лучшие по сравнению с другими лицами участки. Но при этом община постановляла, что через известный промежуток времени будет проводиться «пересадка» с одних участков на другие или предстоит новое перераспределение земли по жребию (Там же: 407-408).

Кроме названной причины жеребьевки использовались и в других целях. Например, в южных губерниях при господстве переложного хозяйства, переход с толоки на пашню каждый раз сопровождался новым перераспределением земли с помощью жеребьевки (Там же: 409). Статистика жеребьевок, проработанная Воронцовым, показывала, что они были распространены в России весьма неравномерно. В некоторых уездах их почти не использовали, в некоторых - число общин, практиковавших жеребьевки, доходило до 50% и даже 80-90% (Там же: 409-410).

Если говорить о периодичности жеребьевок, то в черноземной полосе наблюдались короткие (до 6 лет) промежутки, в нечерноземной - длинные (10-20 лет). Наиболее краткие промежутки наблюдались в степной полосе, что объяснялось Воронцовым необходимостью обмена толоки на пашню с целью восстановления плодородия почвы (Там же: 410).

Наряду с описанием способов качественного уравнения землепользования Воронцов поднимал весьма важный и дискуссионный в начале 1890-х годов вопрос о влиянии общинного владения на удобрение полей. Другими словами, насколько коренные переделы земли служили препятствием к повышению сельскохозяйственной культуры (Там же: 410). По его мнению, не переделы и жеребьевки мешали этому агротехническому мероприятию, а отсутствие у крестьян убеждения в необходимости подобной операции и разные неблагоприятные условия, свойственные крестьянскому хозяйству (недостаток скота, частые переверстки, отдаленность полей от усадьбы и т.п.). Причины слабого распространения удобрения крестьянских полей Воронцов усматривал в том, что «заметное истощение почвы проявилось на черноземе лишь в последние 15-20 лет, местами и того позже; что в некоторых местностях польза удобрения отрицается даже многими крупными землевладельцами» (Там же: 412).

Подводя итог рассмотрения этого частного вопроса, Воронцов делал вывод, который затрагивал гораздо более широкий круг проблем деятельности сельских жителей: «Итак, неудобства в расположении надела, отсутствие сколько-нибудь организованного кредита и проистекающая отсюда необходимость продавать труд в самое горячее для земледельца время; условия найма угодий, без которых крестьянину обойтись невозможно; отсутствие древесного топлива; слабое развитие промыслов, на которые бы падала часть расходов по содержанию семьи, - вот целый ряд обстоятельств, препятствующих более или менее широкому применению крестьянами удобрения своих полей» (Там же: 415). Там же, где переделы действительно мешали удобрению полей (часто повторяемый обмен участков, отказ состоятельных крестьян в ожидании ревизии удобрять свои участки и др.), вопрос заключался не в их существовании, а во временной неопределенности их проведения (Там же: 416, 419-420).

В связи с этим Воронцов провел изучение вопроса о сроках общинных переделов. Им был «перелопачен» гигантский фактический материал, который дал возможность сделать заключение, что более чем в половине обследованных общин были установлены продолжительные сроки переделов (от 10 до 20 лет). Около 8-9% назначили средние сроки в 7-9 лет. 13% приняли короткие сроки (от 1 до 5 лет). И только 6% не назначили никаких сроков для следующего передела. Короткие сроки переделов были характерны для общин восточных и южных степей, где земля почти не удобрялась. Общества центральной полосы обычно назначали длительные сроки для переделов (Там же: 422). Устранить недостатки коренных переделов земли Воронцов считал возможным путем назначения для них более длинных сроков нахождения земли в определенных руках, чтобы «удобрение полей сделалось обычным приемом массы членов общины, как скоро они считают его полезным» (Там же).

Что же касается жеребьевок, которые Воронцов считал «наибольшим препятствием сельскохозяйственным улучшениям», то они повторялись все реже и реже, и даже совсем отменялись или на всем поле, или в его удобренной части (Там же: 425-426). Жеребьевки и переделы могли проводиться и при помощи так называемой «подвижки». При использовании такого способа члены общины не получали новых участков, а лишь подвигались, на сколько нужно в одну или другую сторону. В результате такой операции большинство хозяев сохраняли за собой большую или меньшую часть собственного надела (Там же: 426).

В очередной раз Воронцов частными выводами дополнял и расширял собственную аргументацию, направленную на доказательство жизненной силы, стойкости и гибкости общины при решении как хозяйственных, так и связанных с ними социальных вопросов. Даже объяснение такому очевидному недостатку крестьянской агрикультуры, как отказ от унавоживания полей, он находил не в традиционности общинных поземельных правил, а в общем тяжелом экономическом положении крестьянского хозяйства.

Завершив рассмотрение действий общины, связанных с пахотной землей, Воронцов обратился к порядкам пользования ею другими видами угодий: сенокосами, выгонами, лесами и крестьянскими усадьбами.

По данным земской статистики, сенокос имелся далеко не у всех общин. Например, бывшие помещичьи крестьяне получили по реформе 1861 года крайне мало таких угодий. К тому же из-за нехватки пашенной земли часть из них пошла под пашни, часть - для сдачи в аренду. В результате большая часть общин черноземной полосы совсем не имела лугов. В степной полосе этот недостаток возмещался возможностью использовать под сенокосы участки, находившиеся в залежи (Там же: 459).

Сенокос подлежал разверстке большей частью ежегодно. Общинники обращали внимание на урожай травы в данном году и делили луга на неопределенное количество частей, неравных по площади, но обещавших одинаковое количество травы. Эти участки распределялись по жребию между отдельными хозяевами или группами хозяев. Существовали, однако, и общества, которые делили сенокосные угодья не каждый год, а раз в несколько лет, например, вместе с разделом пашни. Другой довольно распространенный способ состоял в уборке покоса всем миром с последующим разделом сена между общинниками. Он использовался в тех местах, где по незначительности, разнокачественности и неудобному положению покоса представлялось затруднительным разделить его между хозяевами (Там же: 461-463).

Пастбища находились в постоянном пользовании только на южной и восточной окраинах России, где и встречалось уравнение их пользования. Здесь площадь, отводимая под пастбища, была обширна, и численность скота служила показателем состоятельности крестьянина. Правда, выявленная земскими статистиками борьба за «урегулированное пользование пастбищами» развернулась, как писал Воронцов, в течение последних 10-15 лет (Там же: 470-471). Общины центральной части страны относились к подобному уравнению прав своих членов довольно индифферентно.

Нормировка использования пастбищ обычно заключалась в назначении числа голов скота, которые предполагалось пустить бесплатно на выпас каждому хозяину, или в обложении каждой головы скота, выпускаемой на общественные угодья, особым сбором. Также практиковался такой способ, как отрезка под толоку от каждого хозяина участка, пропорционального имевшемуся у него скота. Существовало и отведение выгона бедным хозяевам отдельно от богатых (Там же: 471-472).

Но в целом никаких проблем с распределением пастбищ не возникало. Они появлялись только там, где «...по недостаточной величине или по дурнокачественности почвы надела вся земля общества или значительная ее часть обращена в выгон». В таких обществах практиковалась «свалка-навалка» душ. В некоторых из них был поставлен вопрос об отведении части выгона под распашку для «бесскотных хозяев». Здесь каждый хозяин имел право «...пасти на общественном выгоне определенное количество скота (по числу ревизских душ), у кого же скота меньше нормы, тот имеет право пользоваться остальной землей для посева хлеба; уравнение землепользования производится при помощи ежегодно повторяющейся перевалки душ пашенных и выгонных, причем общий размер выгона остается неизменным» (Там же: 472-473).

Усадебная земля имела большую ценность по сравнению с другими угодьями. Права хозяев на нее, естественно, были шире, чем права на пахотную землю. Они выражались в том, что: во-первых, усадьбы считались как бы в частном владении и могли свободно переходить из рук в руки; во-вторых, регулирование владением усадебной землей возникло позднее нормировки пользования другими угодьями; в-третьих, регулирование усадебных угодий совершалось с большим вниманием к интересам владельцев по сравнению с пашней (Там же: 477).

«Вмешательство общины в пользование усадебным угодьем обнаруживается тем ближе к нашему времени, чем позже заселилась местность...», - отмечал Воронцов. Поскольку степная полоса заселялась гораздо позже, то здесь наблюдалась «большая неравномерность усадебных участков отдельных членов» и «присутствие немалого числа посторонних владельцев». Именно поэтому разворачивалась борьба за общинное регулирование усадебной землей. Например, во всех селениях бывших государственных крестьян Славяносербского уезда происходили «горячие споры, всюду крестьяне жалуются на неравномерность в распределении усадебной земли и громко высказываются за изменение таких порядков» (Там же: 478-479, 481).

Уравнение пользования усадебными участками в тех местах, где оно вошло в практику, обычно осуществлялось одним из 4 способов:

1) прямым перераспределением земли между членами общины;

2) расширением участков малоусадебных лиц через обращение под усадебные культуры пахотной земли;

3) уравнением излишнего и недостаточного усадебного участка отрезкой и прирезкой пахотного поля;

4) обложением всей или излишней доли усадьбы особым сбором (Там же: 489).

Из них Воронцов считал наиболее распространенным уравнение усадебных мест путем соответствующего сокращения или расширения пахотного поля. За ним следовал способ отрезок-прирезок угодий. На третьем месте по распространенности находилось обложение усадьбы денежным платежом. И, наконец, использовалось расширение усадебного угодья малоземельных членов общины за счет общинного выгона или пашни (Там же: 490).

Лес представлял значительную ценность для крестьян и как строительный материал, и как топливо. Правда, в Черноземье для отопления использовалась солома, а в степной полосе навоз. По условиям отмены крепостного права, бывшие помещичьи и государственные крестьяне были поставлены в разные условия. Первые были лишены леса, а вторые - сохранили право получения в надел вместе с другими угодьями и леса. Лесные участки бывших государственных крестьян были обложены особым лесным налогом (Там же: 491). Это не спасло от нерасчетливого использования леса. «Крестьяне стали очень быстро сводить леса», не соблюдая никаких правил. «Неверность дохода от земли» заставляла использовать лесные угодья в качестве некоего запасного фонда, к которому «обращались в затруднительных случаях... существования» (продажа с целью уплаты податей, обеспечение продовольствием и т.п.). Однако, по словам Воронцова, ситуация менялась в лучшую сторону: сельские общества стали принимать меры, направленные на ограничение вырубки и на выращивание на месте вырубленного нового леса (Там же: 492).

Лесные угодья распределялись между семьями по тем же единицам, что и пашня. При этом внимание обращалось на то, чтобы уравнять качество получаемых членами общины лесных материалов. Способы такого уравнения отличались чрезвычайным разнообразием. Например, в Московской губернии все деревья, подлежавшие разделу, сосчитывались и делились сообразно их качеству на несколько разрядов. Затем определялось, сколько корней каждого разряда приходилось на душу. Весь выявленный лес делился на доли, а затем бросался жребий. Из приходившейся на группу крестьян доли каждый получал доставшийся ему участок. В расчет принималось все: обхват и длина ствола, его правильность, количество сучков, порода дерева и т.п. Мелкий лес и кустарник разверстывался делянками или полосами, «уравнение душевых участков достигается их увеличением или уменьшением, сообразно качеству поросли» (Там же: 493-494).

Кроме разверстки леса в натуре существовали и другие способы. Некоторые общества определяли время для совместной рубки леса, другие вычисляли количество дров с душевого участка, третьи ограничивали использование леса только запрещением его продажи на сторону. Наконец, встречались и такие общины, которые допускали свободное пользование лесом (Там же: 494-495).

Изучение Воронцовым регулирования общиной непашенных угодий еще раз подтверждало существовавшие в крестьянском мире правила равенства и справедливости. И в этом вопросе они оставались постоянными и неизменными в разных местностях страны. Народнический экономист в очередной раз настойчиво и последовательно проводил эту мысль и стремился закрепить ее в сознании читателей.

Большой интерес для Воронцова представлял вопрос об организационных формах общины. В первую очередь он сопрягался с их эволюцией в настоящем и будущем. Исследователь выделял несколько видов крестьянских обществ. В соответствии с использованной им классификацией, если община занимала целое селение, она называлась простой. Если существовала только в части 36 селения, то именовалась раздельной или дробной. А если в состав общины входило несколько селений или частей - сложной или составной (волостной). В количественном отношении преобладали простые общины, затем следовали раздельные, и реже всего встречались составные.

Раздельные общины были распространены среди бывших помещичьих крестьян. Причиной этому служило то, что при крепостном праве отдельные части селения могли принадлежать разным владельцам. Среди бывших государственных крестьян такие общины образовались путем распадения крупного поселения, ранее составлявшего одну общину, на две или более частей (Там же: 535). Сложные общины, по проведенным Воронцовым изысканиям, существовали в каждом уезде в количестве от 4 до 10. В огромном большинстве они принадлежали к разряду бывших государственных крестьян. Появились такие общины в результате расселения крестьян из одного села без прекращения хозяйственной связи с коренным поселением. В южных регионах страны образование сложных общин являлось естественным моментом колонизации степей (Там же: 538, 541). Таким же естественным моментом являлось и распадение сложной формы общины на простую. Связано это было с тем, что большая величина общины мешала выполнению возложенных на нее функций (сложность проведения общего схода, распределения земли и т.п.) и препятствовала хорошему знанию хозяйственного положения каждого члена общества (Там же: 541). Воронцов указывал, что сложные общины пытались примирить разные противоречия и несогласия с интересами целого союза. Останавливался он и на процессе разложения сложных общин и установлении порядков, приходящих им на замену.

Очень многое в этом процессе, по замечанию Воронцова, зависело от психологических моментов. Если распределение земли между селами делалось с должным вниманием к интересам всех поселений, какими бы мелкими они ни были, «в таком случае сложная община имеет много шансов на благополучное существование. Если же, напротив, крупные села, имея больше голосов, обижают мелкие... при таких и подобных им обстоятельствах в общине будет назревать недовольство существующим, стремление к разделению, которое рано или поздно осуществится» (Там же: 543). В этом отношении спасению сложной общины не могло способствовать даже коллективное владение сенокосными или лесными угодьями. Напротив, оно вело «к еще большим ссорам совладельцев». Причиной этого становилось различное использование угодий (Там же: 544-545).

Однако наряду с распадением сложных и крупных общин Воронцов отмечал и противоположную тенденцию, когда несколько небольших по количеству дворов общин считали возможным и необходимым соединять усилия для улучшения своего состояния. Это наблюдалось, например, при принятии решения о совместном с соседями выпасе скота. При этом требовалось, чтобы было заведено общее стадо и «озимые, яровые и паровые клины всех общин были смежны друг с другом». Такой союз нескольких общин встречался довольно часто. Например, в Московской губернии к нему прибегали % обществ. Следующим шагом в этом направлении становилось уничтожение границы между землями и сведение двух площадей в одну. Но при этом каждая отдельная община получала именно тот размер участка, какой она вложила в общее владение (Там же: 545-546).

В дальнейшем вполне естественным становилось «слитие» нескольких общин в одну при равном разверстании земли между всеми домохозяевами. «Такое соединение, иногда совершаемое на определенный срок, всего легче устраивается в случаях равного у всех общин надела», - писал Воронцов. Естественно, препятствием являлось «резкое различие в имущественной состоятельности разных общин». Однако нередки были случаи слияния двух и более общин, несмотря на различие в величине надела, а «мелкие различия иногда уравниваются денежными приплатами» (Там же: 547).

Рассматривая различные варианты эволюции форм общины, Воронцов не напрямую, в значительной мере опосредованно, но настойчиво проводил мысль о том, что на подобные действия способен отнюдь не стагнирующий, а, напротив, полный сил институт народной жизни.

Затаенные, но вместе с тем существенные потенции проявлялись и в пользовании несельскохозяйственными общинными угодьями. Воронцов останавливался на таких вопросах, как эксплуатация крестьянским миром имевшихся на его землях каменоломней, залежей глины, торфа, рыбной ловли, мельниц и т.п.

В тех случаях, когда такие угодья использовались не для извлечения дохода, а только для удовлетворения потребностей членов общества, община не применяла строгих правил регулирования. А вот «Там же, где сбыт на сторону изделий доставляет производителям порядочный доход или грозит истощением нужного самим крестьянам материала, общество нередко вносит ограничения в право пользования угодьем, запрещая продажу продуктов на сторону, облагая добычу его известным сбором, развертывая угодье между членами по принятому для разверстки земли основанию и т.п. В тех случаях, когда это возможно, общество извлекает из принадлежащего ему угодья доход путем сдачи его в аренду под разработку» (Там же: 551).

Вода играла в хозяйственной жизни крестьян существенную роль и служила «объектом особых мероприятий:

1) как предмет потребления в крестьянском быту и хозяйстве;

2) как источник для другого предмета потребления - рыбы;

3) как источник двигательной силы» (Там же: 555-556).

Каких-то особых правил в использовании воды не существовало. В том случае, когда требовались затраты денежных средств и физического труда для рытья колодцев, устройства запруд, плотин и содержания всех этих сооружений в исправном состоянии, община развертывала их по душам, дворам и т.п. Но существовала и строгая регламентация в случае недостатка водных ресурсов.

Рыбные ловли или предназначались для использования членами общины, или для сдачи в аренду, но при условии предоставления общинникам права ловли рыбы небольшими снарядами. В первом случае практиковались совместные ловли всеми крестьянами. Интересный пример такого пользования ловлями несколькими деревнями давала Наровская волость Ямбургского уезда, где берег разбивался на 12-15 участков, соответственно числу прибрежных деревень. Ширина участка несколько превышала ширину невода (около 200 сажень). Лов совершался целую зиму артелью из 10 человек обоего пола (Там же: 557).

Эксплуатация воды в качестве двигателя была сопряжена со значительными затратами, и поэтому могла быть доступна только немногим членам общины. А общество, пытаясь извлечь выгоду, сдавало берега реки в аренду под постройку мельниц. Практиковались и другие способы - строительство собственной мельницы и наем для ее эксплуатации мельника, переход в собственность общины сооружений бывших арендаторов, покупка мельниц на стороне. Поскольку берега реки принадлежали разным владельцам, то нередки были случаи принадлежности мельниц разным обществам (Там же: 559).

Однако общие интересы общины далеко не всегда проявлялись и закреплялись в совместной практике крестьян. Негативные последствия индивидуалистических тенденций явно просматривались в приводимых Воронцовым данных об общественных запашках в разных регионах страны. Цель их создания состояла или в заполнении хлебных магазинов, или в удовлетворении различных временных или постоянных мирских нужд, в число которых входили: жалованье священникам, низшим должностным лицам, средства для оплаты арендованной земли, для поддержки училищ, для содержания сирот, дряхлых и т.п. (Там же: 562). Уже перечисление целей, на которые предназначались средства, получаемые с общественных запашек, свидетельствовало о непостоянстве их использования и существования. И это подтверждалось историей их организации и функционирования. Общественные запашки появились еще в дореформенное время преимущественно у государственных крестьян и военных поселян. После отмены крепостного права они стали быстро исчезать. Главным в уничтожении общественных запашек являлось их устранение как «средства для пополнения продовольственных магазинов» (Там же: 563-564). Подобные факты были весьма распространенными, но не повсеместными. В некоторых местах общественные запашки сохранились, но развиваться им предстояло в сильно изменившихся условиях: во-первых, исчезла посторонняя власть, настаивавшая на учреждении запашек, во-вторых, сильное распространение получило крестьянское малоземелье, в-третьих, происходило «резкое расчленение» общины на богатых и бедных (Там же: 565). При опросе крестьян по вопросу организации общественных запашек в пореформенное время выяснилось, что они появились «не по свободной инициативе обществ, а под влиянием со стороны, по совету помещика или мирового посредника, по предложению земства, “по предписанию волости” и т.п.» (Там же: 567).

Так, из 169 опрошенных обществ трех уездов Саратовской губернии 146 высказались против общественной запашки и только 23 за нее. Причины такого отношения заключались в сложности привлечь крестьян к совместной работе в тех местах, где многие лица уходили на сторонние заработки, где существовало устойчивое нежелание отводить под общественную запашку часть надела. Несмотря на то, что сторонники общественной запашки настаивали, что трудом легче сделать взнос в хлебный магазин, это мнение не встречало поддержки большинства общины. Хотя «работа для крестьянина всегда не так ценна, как продукт ее, уже выраженный в конкретной форме», каждый вносивший запасной хлеб, писал Воронцов, «смотрит на вложенное им зерно как на свою собственность и требует, чтобы оно пошло не нуждающемуся, а ему, всыпавшему». Наряду с этим было «замечено, что между богатыми и кулаками встречается больше противников, чем сторонников общественных запашек, а между бедными - наоборот» (Там же: 568-569, 571).

В результате оказывалось, что «общественные запашки, по крайней мере имеющие целью образование хлебных запасов, распространены почти исключительно в сравнительно редко населенной, степной полосе». Под них отводились надельные или арендованные земли. В первом случае - мироплатимая или нарочно отрезанная с соответствующим уменьшением наделов всех хозяев. К арендованной земле прибегали преимущественно бывшие помещичьи крестьяне, главным образом дарственники, лица, получившие наименьший надел. В среднем крестьяне на юге страны выделяли по 1 десятине от 7-8 дворов (Там же: 572-573).

В большинстве случаев под общественную запашку отводили лучшие и наиболее близкие к поселению земли. Но там, где к общественным запашкам было весьма скептическое отношение, под них выделялись худшие и дальние участки. «Обработка земли, находящаяся под общественной запашкой, - писал Воронцов, - производится или наймом, или собственным трудом членов общины. Первый вид встречается сравнительно редко и применяется или ко всем операциям, или только к некоторым» (Там же: 574-575). Наиболее распространенным способом обработки запашек Воронцов считал «исполнение каждым хозяином тех работ, какие возможны по его 40 хозяйственной состоятельности... Чаще всего встречается порядок, при котором на хозяевах, имеющих скот, лежат только работы, требующие участия последнего, а на бесскотных - исполнение остальных работ» (Там же: 576). «Принятое распределение работ, - отмечал народнический экономист, - не всегда строго соблюдается, причем наичаще, по-видимому, встречаются случаи, когда зажиточные хозяева берут на себя больше работы; в некоторых случаях это делается потому, что они имеют особые выгоды от пользования общественной толокой» (Там же: 577). Работа на общественной запашке распределялась или между хозяевами, или частями общества. Распоряжение хозяйственными действиями лежало или на сходе, или на особо выбранных для этой цели лицах. За неисполнение возложенной на хозяев работы в некоторых общинах крестьяне штрафовались водкой или деньгами. Также в некоторых общинах денежным сбором облагались хозяева, отсутствовавшие в поселении и поэтому не принявшие участие в работе (Там же: 578).

При всем сочувствии Воронцова к совместным работам крестьян объективное рассмотрение использования общественных запашек не давало ему права сделать вывод об их широком распространении. Скорее, наоборот, напрашивалась констатация сдержанного, если не сказать настороженного, отношения крестьян к внедрению подобной практики.

А вот такие общественные предприятия, как осушение болот, устройство прудов и лиманов для орошения полей, расчистка лесов, укрепление летучих песков и т.п., Воронцов широко освещал и активно пропагандировал. Эти хозяйственные работы не принадлежали к числу обязательных повинностей, таких как починка мостов и дорог, устройство изгородей вокруг полей. Но имели они не меньшее, если не большее значение для развития самодеятельности общин. Такие работы производились или личным трудом всего общества, или наймом. Трудовые или финансовые затраты распределялись в большинстве случаев по надельным душам.

В нечерноземной России чаще всего практиковалась осушка болот для обращения их в покосы. Например, в Московской губернии число деревень, принимавших участие в подобных мероприятиях за десятилетие (в 1880-е гг.), колебалось от 180 до 200 (14-16% всех деревень) (Там же: 580).

Не менее масштабными были работы и по орошению лугов, садов, образованию водохранилищ. Например, в Новоузенском уезде коллективным трудом общин было устроено до 1000 прудов (для водопоя скота или для орошения лугов) и несколько сот колодцев. По мнению Воронцова, слабая сторона орошения полей состояла в том, что работы совершались без руководства специалистов и нередко заканчивались неудачей (Там же: 582-583). Подобный вывод был вполне объясним, учитывая принадлежность народнического экономиста к сторонникам так называемой «теории малых дел», в которой существенное место отводилось деятельности квалифицированных земских служащих.

Воронцов посчитал необходимым затронуть и вопрос о действовавшей в общине разверстке платежей, которые, как правило, раскладывались на землю по тем же единицам, что и разверстка участков. Правда, в некоторых местностях степной полосы, где крестьяне имели возможность арендовать большое количество земли и держать много скота, именно скот начинал становиться лучшим показателем зажиточности крестьянина (Там же: 587-588).

Рассмотрение содержания книги Воронцова позволяет отнести ее к категории фундаментальных работ и согласиться с большинством оценок Чупрова, приведенных в начале статьи. Действительно, по охвату материала, детальности и скрупулезности проведенного анализа она не имела себе равных. И это на фоне того, что в пореформенное время наблюдался буквально обвальный рост интереса к общинной проблематике. Достаточно сказать, что «если к 1850 г. о сельской общине в России было издано только четыре работы, а к 1855 - пять, то за пятилетие с 1856 по i860 г. - 99, а к 1880 - 546. По другим библиографическим подсчетам, за 18761904 гг. вышло в свет более 2 тыс. книг и статей, посвященных сельской общине» (Александров, 1976: 3).

Благодаря проведенному исследованию Воронцову удалось убедительно доказать, что община не являлась рудиментом прошлого, как считали представители либерального и марксистского течений общественной мысли. В процессе социально-экономической эволюции пореформенного времени она сумела не только сохранить присущие ей в течение веков функции защиты сельского мира, но и выработать новые средства, направленные на реализацию принципов равенства и справедливости, на адаптацию жителей деревни к условиям рыночной экономики. Община активно сопротивлялась проникновению товарно-денежных отношений, однако эффективность этих средств уже не везде и не всегда была высокой. Явно обозначившаяся индивидуалистическая тенденция, на что совершенно справедливо указывал народнический экономист, все более набирала силу и угрожала разрушением общинной организации.

Для доказательства своей позиции Воронцов активно использовал позитивистский принцип экспозиции материала, включавший широкое представление примеров, иллюстрировавших выдвинутый аргумент. Причем это делалось не только в тексте, но и в качестве приложений к определенным разделам книги. Автор словно пытался объемом информации подавить любые сомнения в отношении проведенной им интерпретации собранных сведений. И во многом оказывался заложником избранного подхода.

Пример не является доказательством. Собранные факты требуют не только группировки, но взвешенных и дополняющих друг друга выводов по каждому разделу. А Воронцов сознательно и намеренно воздерживался от этого, оставляя ответы на многие возникавшие вопросы размышлению читателей. Не представил он и обобщающего заключения сочинения. В результате, несмотря на намерение автора осветить весь комплекс проблем, связанных с существованием общины, книга приобрела характер очерковости.

Да и обратился Воронцов в первую очередь к распределительно-производственной функции общины, которая представлялась ему, несмотря на неоднократно подчеркиваемую объективность экспозиции материала, наиболее приемлемой для крестьянского мира и наиболее обеспечивающей существование сельских жителей по законам справедливости и согласия. Воронцов отнюдь не отрицал наличие индивидуалистических тенденций, которые набирали силу в пореформенной общине. Напротив, он опасался их, указывал на борьбу середняков за сохранение традиционных отношений. Однако в его исследовании преобладали в лучшем случае все более ослабевавшие надежды на спасительную силу общинной организации хозяйства.

Финансово-податные обязанности были представлены гораздо более скромно. Правотворческие, судебные меры и способы социальной защиты составляли своеобразный фон работы. Их существование признавалось, подразумевалось их влияние на жизнедеятельность крестьян, но впрямую они не рассматривались. А такие ее функции, как представительская, полицейская, культурно-воспитательная, религиозная были проигнорированы.

И, наконец, самый существенный недостаток, который, по нашему мнению, присущ «Крестьянской общине», состоит в том, что Воронцов практически не затронул противоречий, существовавших между общинным характером поземельных отношений и индивидуальной по своей сути хозяйственной практикой крестьянства. В действительности большинство проблем общины, отмеченных Воронцовым, вырастали из них. Рассмотрение богатого и содержательного материала, которым он оперировал, под этим углом зрения могло бы разрушить многие заблуждения в отношении общинной крестьянской психологии, в частности о коллективизме сельских жителей. В действительности русский крестьянин, как и крестьянин любой страны, является индивидуалистом. Он крайне неохотно соглашается на совместные действия, если они напрямую не влияют на улучшение его благосостояния. И материалы Воронцова о достаточно прохладном отношении крестьян к общественным запашкам, может, даже вопреки его воле, это наглядно подтверждали. Побудительным мотивом к объединению и совместным согласованным действиям сельских жителей могли стать только чрезвычайные внутренние или внешние обстоятельства. В обыденной жизни крестьянина волновали лишь конкретные вопросы быта и хозяйствования. В социально-политическом плане он достаточно долго мог оставаться безынициативным и инертным, полагаясь на присущие ему долготерпение и традиционное умение приспосабливаться к неблагоприятным условиям существования.