Сталинизм: трагедия без катарсиса

Размещено на http://www.allbest.ru/

Сталинизм: трагедия без катарсиса

Р.Р. Вахитов

Башкирский государственный университет

Современники сталинских преобразований в СССР чувствовали схожесть их эпохи и её коллизий с содержанием античной трагедии. Античная трагедия отразила переход общества от родового, общинного состояния к гражданскому (полисному), что сопровождалось не только кровавыми распрями, но и общим чувством вины, связанным с отказом от «традиции отцов». Греческий театр и трагедия позволяли грекам пережить вину за символическое отцеубийство и катарсис. В России патриархальная общность и родовой коллектив, растворяющий в себе личность, сохранились вплоть до эпохи коллективизации, которая была не только классовой, но и поколенческой войной, переходом от родового общества и сознания к гражданским (в их советском варианте). Она тоже сопровождалась всеобщим чувством вины за «отречение от отцов», «символическое отцеубийство» и поиском нового «всеобщего отца». Вследствие этого и репрессии переживались как рок, слепое, но заслуженное наказание. Однако советская культура так и не породила механизма катарсиса, что предопределило неразрешённость проблем родового сознания до сих пор.

Ключевые слова: трагедия, род, полис, изономия, отцеубийство, катарсис, русская крестьянская община, «большаки», «мужики», коллективизация, сталинизм, культ личности.

RustemR. Vakhitov

Bashkir State University, the Ministry of Education and Science of the Russian Federation, Ufa, the Republic of Bashkortostan, Russian Federation

STALINISM: A TRAGEDY WITHOUT CATHARSIS

Contemporaries of Stalin's transformations in the USSR felt the similarity of their era and its collisions with the content of the ancient tragedy. The ancient tragedy reflected the transition of society from a tribal, communal state to a civil (polis) state, which was accompanied not only by bloody strife, but also by a general feeling of guilt associated with the rejection of the “tradition of the fathers”. Greek theater and tragedy allowed the Greeks to survive the guilt of symbolic parricide and to survive catharsis. In Russia, the patriarchal community and the clan collective, dissolving the personality in itself, survived until the era of collectivization, which was not only a class war, but also a generational war, a transition from clan society and consciousness to civil society (in their Soviet version). She, too, was accompanied by a general feeling of guilt for the “renunciation of the fathers”, “symbolic parricide” and the search for a new “universal father”. As a result, the repression was experienced as a fate, a blind but deserved punishment. However, Soviet culture did not give rise to the mechanism of catharsis, which predetermined the unresolved problems of tribal consciousness until now.

Keywords: tragedy, clan, policy, isonomy, parricide, catharsis, Russian peasant community, “Bolshaki”, “muzhiks”, collectivization, Stalinism, personality cult.

Современные российские либералы слишком легковесно подходят к сталинизму и вообще к эпохе Сталина, и эта легковесность передаётся их нынешним антагонистам - коммунистам-неосталинистам. Вместе с тем люди, которые жили в советские времена, прекрасно помнят, что сталинизм нёс в себе нечто пугающе мистическое. О сталинских репрессиях не просто было запрещено говорить в эпоху Брежнева, о них говорить боялись и стыдились. В этом страхе и стыде было гораздо больше интуитивного понимания сталинизма, чем в фальшивом морализаторстве по поводу «миллионов погибших» из уст бесконечных радзинских и в бодряческих заявлениях типа «зато Сталин индустрию создал» у их неосталинистских оппонентов.

Те, кто застал это время, каким-то образом чувствовали, что разворачивающаяся на их глазах трагедия не следствие злой воли одного человека, а наплыв на страну слепых и страшных сил, вызванных неосторожными действиями самих людей того времени, подобно тому как альпинисты в горах своими криками вызывают падение снежных лавин. В терроре Сталина и его подручных - Ежова, Ульриха, Вышинского, было что-то от возмездия, но не точечного и справедливого, каково библейское возмездие (Бог в Ветхом Завете наказывает за то, что евреи уклонились в язычество, но при этом понятно, за что эта кара, и направлена она на тех, кто виноват), а наказание слепое, не разбирающее, кто прав, кто виноват, как в греческой трагедии.

Это, между прочим, получило отражение в поэзии тех лет. Обратимся к такому тонко чувствовавшему свидетелю, как Осип Мандельштам. В его знаменитом стихотворении о Сталине, которое сыграло роковую роль в жизни поэта, слова зловещего кремлёвского горца всё же

... как пудовые гири верны То есть за Сталиным стоит правда, только поэту отвратителен носитель этой правды - с «тараканьими усищами». И совсем не случайно позднее в покаянной «Оде Сталину» поэт восклицает:

Гляди, Эсхил, как я, рисуя, плачу!

Имя Эсхила отсылает нас к традиции греческих трагедий, где ключевым является мотив безжалостной судьбы, наказывающей за дерзкое желание избежать предсказанного (особенно ярко он звучит у Софокла, но и у Эсхила в «Орестее» мы тоже встречаем тему родового проклятия).

Сталинизм, безусловно, был трагедией, но, конечно, не в том примитивно урезанном смысле, в котором понимают трагедию сегодняшние образованцы-пошляки, убеждённые, что «трагедия - это когда все умерли и на сцене гора трупов». Сталинизм был трагедией в строго античном, древнегреческом смысле слова. Что же такое греческая трагедия и почему её страшная суть стала так актуальна именно в России 1930-х годов - в России Сталина, коллективизации и репрессий и одновременно - индустриализации и культурной революции? Об этом - наша статья.

сталинизм катарсис крестьянская община

Античная трагедия, как и весь античный театр, выросла, как известно, из культа Диониса (из которого «пришёл» хор - важнейшее действующее лицо греческого театра, бывшее первоначально свитой Диониса в ритуальных представлениях). Отличие театра древних греков от современного в том, что он представлял собой своеобразное общение хора и актёров (причём сначала был один актёр, потом Эсхил ввёл второго, а потом Софокл - третьего). Хор оставался на сцене в течение всей трагедии, он вступал в беседу с актёром (или актёрами), выносил ему (им) нравственные оценки, которые совпадали с точкой зрения морали греческой общины, «общественным мнением». Другими словами, перед нами противостояние индивида и коллектива и, если это требовалось, наказание индивида за нарушение норм «коллективной морали». При этом предполагается, что зритель должен сочувствовать этому индивиду, хотя и не становиться на его точку зрения и не оправдывать полностью его поступки. Позиция зрителя - встать по ту сторону конфликта, выйти из него, преодолеть его (в том числе и в самом себе) и таким образом очиститься и освободиться от страданий. Классическое определение трагедии, которое даёт Аристотель, как известно, и предполагает это очищение - «катарсис»: «трагедия есть подражание действию важному и законченному ... при помощи речи, в каждой из своих частей различно украшенной ... совершающее благодаря состраданию и страху очищение (кабарагу) подобных аффектов» [3, с. 65].

Тот же смысл несёт в себе и содержание греческих трагедий - это изображения борьбы благородного героя против судьбы, которая обрекла его на восстание против отца или главы родственной общины (собственно, даже Зевс, наказывающий Прометея, просто глава родовой общины олимпийских богов). Историки культуры сходятся в том, что причина этого - общественные условия возникновения античной драмы. А. Ф. Лосев в «Античной литературе» писал: «Как самостоятельное художественное произведение, драма появилась только в VI веке до н.э. в Греции и воплотилась в форме трагедии и комедии. Ведь драма предполагает самостоятельность человеческой личности и столкновение личностей между собой, с природой и обществом. Способствовало этому восхождение Греции как демократического государства...» [8, с. 103]. С. С. Аверинцев, характеризируя трагедию Софокла «Царь Эдип», писал, хоть и по другому поводу: «Филологи, философы и поэты разных эпох усматривают в трагедии Софокла “Эдип царь” не просто исключительную литературную удачу, но, что особенно важно, поэтическую реализацию смыслового содержания целой эпохи» [1, с. 90].

Более подробно интересующий нас аспект темы освещён в «Человеке 30-х годов» М. А. Лифшица, где автор пересказывает концепцию греческого театра своего товарища Ивана Ильина и делает ряд важных выводов. Речь идёт о том, что театр древних греков отражал положение человека на стыке предыстории и человеческой истории. В эту эпоху происходит разложение рода, разделение на «лучших» и «худших», аристократию и народ, появляются классы и сопутствующее им государство. Трагедия, согласно Ильину и Лифшицу, отражала разложение и крушение рода, жестокость и неизбежность этого процесса, «внутреннее противоречие вины и невиновности членов рода на пороге формирования классового общества» [9, с. 207]. Катарсис трагедии воплощал собой «искупление всякой племенной, расовой, местной шовинистической и прочей узости, сплочение людей на более широкой основе» [9, с. 207]. Трагедия рисовала возникновение гражданского равенства - «изономии, искупающей вину кровнородственной вражды, неотвратимых ошибок прошлого» [9, с. 207]. Её главная тема - «нравственные проблемы личности, освобождённой от первобытной скованности и стоящей в глубоком раздумье перед непонятной общественной силой, растущей из произвольных действий людей» [9, с. 208].

Напомним, что первой формой человеческого общежития был род, коллектив кровных родственников. В этом коллективе человек не ощущал себя личностью, он был лишь функцией рода, подчинялся его традициям и обычаям, стремился не выделяться на фоне других и считал тяжёлым несчастьем быть изгнанным родичами. Но само неумолимое развитие человеческого общества, причём развитие, как экономической сферы общества, так и его общественного сознания, неумолимо вело к разложению рода, распаду его на классы, появлению личностей, не вписывающихся в узкие рамки родовой жизни. Первоначально такие личности, видимо, были обречены на гибель и воспринимались как изгои, предатели отеческих обычаев, преступники, мало отличающиеся от тех, кто посягает на жизнь отцов (отцеубийство ведь - метафора отрицания рода). Возможно, они и сами воспринимали себя так. Но они сами, их противники и хулители понимали, что нечто очень важное изменилось в жизни. Так же как прорыв плотины не может не закончиться смертоносным извержением огромных масс воды и появлением нового русла реки, выход на сцену истории индивидуалистов - это не случайность, не каприз их частных воль. Общество неизбежно становилось другим, на место родовому коллективу шёл иной, «гражданский», сверхродовой коллектив (в случае Греции полис). Поэтому эти «индивидуалисты» были виновны перед устаревшей правдой родового бытия и за это терпели наказание, но на их стороне была другая правда будущего гражданского бытия, и в этом смысле они не только жертвы, но и герои (в современном, а не в античном смысле).

Не следует ещё забывать о том, что разложение рода, возникновение первых индивидуалистов было связано с появлением рынка, развитием торгово-денежных отношений. Род разлагался, распадаясь на богатую аристократию, «знать», и бедный демос, «народ». Кровнородственный коллектив, который ранее служил надёжной защитой для каждого, теперь не мог спасти от разорения, нищеты, долгового рабства. Зато могла спасти гражданская община (полис), которая гарантировала всем необходимый минимум и свободу. Современные историки Античности, в частности Т.П. Евсеенко, указывают, что классический полис появляется с солоновским запретом на долговое рабство для граждан [7]. Но это влекло за собой то, что каждый грек становился полноправным гражданином по отношению к другому (в том числе к своему отцу, старшим родственникам, которые раньше могли распоряжаться им почти всецело). Появление идеи изономии, гражданства было неразрывно связано с бунтом против рода, его авторитетов, его иерархии.

Именно в этом заключается секрет столь глубокого воздействия античной трагедии на современников Эсхила и Софокла, а с другой стороны, столь внушительной поддержки театра со стороны эллинского полиса. Вспомним, что Афины, как и другие полисы Греции, придавали очень большое значение театру и делали всё, чтобы как можно больше граждан посещало театральные представления. На государственные Оставим пока в стороне спор, можно ли считать полис государством в привычном нам смысле. деньги строились сами театры, полис обязывал богатых граждан финансировать театральные постановки, оплачивать работу актёров, хора, предоставлял беднякам специальные пособия - «театрон», чтобы и малоимущие могли ходить в театр.

Античный театр имел важную идеологическую функцию: он должен был внушить гражданам, что полисная гражданская идентичность (как любят сейчас выражаться) важнее и выше чувства сопричастности роду. Любой грек, который смотрел трагедии Софокла об Эдипе, мог почувствовать себя Эдипом, так как понимал в глубине души, что и он в некоторой степени отрёкся от старинных, родовых начал в пользу принадлежности к полисному содружеству, в пользу политической дружбы, как выражался Аристотель, отношений в сообществе равноправных граждан. Сострадая Эдипу, грек как бы искупал эту свою вину, очищался и теперь был готов стать примерным гражданином полиса-государства. В этом и заключалась социально-политическая суть катарсиса греческой трагедии.

«В чём же здесь сходство с эпохой Сталина?», - спросит нас читатель, вспомнив, с чего начиналась статья. Ответ прост: в том, что эпоха Сталина для миллионов жителей Советского Союза точно так же была эпохой разложения родового или, как минимум, общинного коллектива, выброса из него тысяч и тысяч людей. И освобождаясь от общинных уз, входя в новую, советскую гражданскую общность, радуясь этой свободе, они испытывали и глубокое чувство вины. Конечно, мы говорим о выходцах из крестьянского сословия, чьё детство, как и жизнь их отцов и дедов, было связано с русской поземельной общиной.

Русская крестьянская община и место в ней личности

Россия петербургского, имперского периода являла собой странное и внутренне неоднородное общество. Представители верхнего, образованного, европеизированного слоя, жители городов мало чем отличались от своих современников в уже прошедших модернизацию странах Запада. Но подавляющее большинство россиян, жителей деревни, рождались, проживали отведённые им годы и умирали внутри патриархальной общины, корни которой уходили в первобытную праисторию. Историк Георгий Вернадский писал, что если в России перед революцией горожане жили в ХХ веке, то сельчане - в XVII веке, мало чем по облику и образу мыслей и бытия отличаясь от подданных отца Петра Великого - Алексея Михайловича [5]. Можно выразиться даже резче - в смысле экзистенциальном русские крестьяне-общинники находились на той же стадии развития общества, что и эллины перед рождением греческой трагедии². Классообразование в русской крестьянской общине начиналось дважды на рубеже XIX и ХХ веков. Первый раз - когда в России стал развиваться капитализм, апогея этот процесс достиг в эпоху П. А. Столыпина, когда само государство стало поощрять выделение из общины сельских буржуа. Второй раз - в эпоху нэпа, когда партия при Н. И. Бухарине также взяла курс на поддержку деревенского «кулака». И оба раза это было прервано: в первый раз - революцией 1917 года, в ходе которой частная собственность на землю была запрещена по «Декрету о земле», а во второй раз - в ходе «раскулачивания».

Надо отдавать себе отчёт в том, что представляла собой русская сельская община («мир»), в рамках которой жили до 80% населения Российской империи. Это был не союз отдельно взятых крестьян. Это был союз семейств и даже родов (или кровнородственно-соседский коллектив). Вся жизнь крестьянина и крестьянки проходила внутри семейного, родового (и деревенского, общинного) коллектива, который мало напоминал современную нуклеарную, демократизированную семью. Это была семья многопоколенная, включавшая в себя от 20 до 50 человек. Её глава - большак, старший мужчина. Он был абсолютным правителем в семье, распоряжался всем семейным имуществом. Исследователь русского обычного права В. Н. Безгин пишет: «Нормы обычного права русской деревни рассматривали семейное имущество как единое целое, игнорируя имущественные права отдельной личности ... Заведование общесемейным имуществом признавалось правом большака.» [4, с. 15]. При этом сам большак тоже не был частным собственником, а именно распорядителем, когда собственность принадлежала «крестьянскому двору», то есть роду в целом. Единственное исключение - это приданое женщины, которое признавалось общиной неприкосновенным и было её личной собственностью: в случае, если её выгонят из семьи, она могла забрать его с собой.

Большак, подобно римскому «патер фа- милиас», распоряжался даже самими жизнями своих домочадцев, прежде всего - жены и детей. Единственным ограничением своеволия большака был сход, собрание таких же большаков, которое могло лишить «большины» за безнравственное поведение и преступления [4, с. 16]. В идеале большак должен был являться образцом нравственности, высшим авторитетом в процессе воспитания и главой «домашней церкви». Жена и дети звали его как царя - «государь» и по имени и отчеству, как полагалось обращаться лишь к дворянам. Не удивительно, что никакой другой власти, кроме власти абсолютного монарха - «всеобщего большака», крестьяне и не мыслили, и это стало залогом поражения Белого движения, которое пыталось увлечь крестьян европейскими идеями парламентаризма.

Большак отвечал за свою семью перед деревенской общиной. По сути, общинный сход - это, как уже говорилось, было собрание большаков, так же как и народное собрание античного полиса - собрание глав семейств, которые были одновременно жрецами родовых, семейных культов. Другие мужчины также присутствовали на сходе, но до 40 лет, как правило, должны были помалкивать и слушать, что говорят старшие. Сход решал вопросы распределения земли, вершил суд по «обычному праву».

Жизнь крестьянина подчинялась строго определённой матрице, проходя несколько стадий. Мужчина в русской деревне проходил следующие этапы взросления: дите, парень (до свадьбы), мужик (после свадьбы и до обретения собственного хозяйства), наконец, большак. Понятно, что большаками становились не все, отец назначал таковым (передавал «большину») лишь одного из сыновей. Другие оставались «вечными мужиками». Это обстоятельство сыграло роковую для общины роль в эпоху коллективизации, ибо её поддержали как раз те, кому стать большаками никогда не пришлось бы. Женщина также проходила схожие этапы: дите, девка, молодуха, баба, большуха - жена большака.

Итак, крестьянин в русской деревне вплоть до эпохи коллективизации был погружен в родовой и общинный коллектив, лишён имущества, представлений о личных правах и даже об универсальном, рациональном законе. Он не мог даже помыслить о равноправии и гражданстве в греческом, да и в современном как в советском, так и в западном смысле слова.

Гибель общины и смысл сталинизма

Российская крестьянская община просуществовала в СССР до конца 1920-х годов. Она добилась в 1917 году социализации помещичьих, церковных и государственных земель. В. И. Ленин на Втором Всероссийском съезде Советов лишь легализовал требования крестьянских общин, которые собрали эсеры. Причём эти требования противоречили изначальной аграрной программе большевиков. Всероссийская крестьянская община, восстав против белых в 1919 году, обрекла их движение на гибель и, восстав против большевиков в 1920 году, добилась компромисса с «красным городом» в виде нэпа. Но видимая победа всероссийского общинного крестьянства в начале 1920-х годов скрывала его скорое поражение в борьбе с городом. И это чутко почувствовал своим поэтическим гением

Сергей Есенин и с щемящим чувством тоски выразил в «Сорокоусте» в метафоре бега жеребёнка наперегонки с поездом.

И дело не только в том, что город располагал армией и милицией, не только в том, что город нуждался в хлебе, а община не могла его поставить в нужных количествах, так как чересполосица не позволяла использовать технику. Община в годы нэпа начинает разлагаться изнутри. В ней появляется имущественное расслоение - на кулаков, середняков и бедняков. Формально кулаки были лишь «индивидуальными землепользователями», фактически они превращались в советскую сельскую «протобуржуазию». Не менее важен и поколенческий конфликт, который зачастую скрывался за идеологической схемой, изображавшей все события через призму упрощённой классовой теории.

Русская деревня в начале ХХ века переживала демографический бум. Прирост населения в ней заставляет вспомнить современные страны Африки с их вечно голодающим, но стремительно растущим населением. Только за правление Николая II население аграрной, слабо урбанизированной России увеличилось на 60 миллионов человек. В деревнях на узких клочках земли скопилась критическая масса деревенской молодёжи, в значительной мере - молодых мужчин, которым никогда не суждено было стать большаками и которые, если бы ничего не изменилось, так и провели бы свою жизнь на вторых ролях - «вечными мужиками», а то и бобылями. Они страдали от произвола деревенских богатеев - кулаков, вынуждены были брать у них кредиты, горбатиться на них в качестве батраков. И никакой защиты со стороны своих большаков, своего рода, со стороны общины, которую зачастую контролировали кулаки, они не видели. Многие из них сбегали в города, но демографическая перегрузка деревни была столь велика, что всё равно на селе их оставалось предостаточно. И когда началась коллективизация, то разразилась война между «молодыми» и «большаками».

Современные исследователи мира российской деревни ХХ века Лора Олсон и Светлана Адоньева пишут об этом так: «Отношения между мужскими поколениями существенно меняются с приходом советской власти. Советская власть в первую очередь ударила по мужской возрастной иерархии. Власть в деревне захватывали те, кто получал санкции большевиков в областных центрах. Обычно это были мужчины, чья крестьянская, мужская судьба не состоялась. Женившись и бросив семью, либо ещё парнями, они ушли в город. Собственно, в деревню 1920-х годов вернулись уполномоченными властью “сыновья” тех, кто составлял деревенский сход. Революция в российской деревне - а она произошла с коллективизацией во второй половине 20-х - начале 30-х годов - в значительной степени была конфликтом между мужскими поколениями (курсив наш. - Р. В.). Исторические данные о ходе коллективизации рубежа 30-х годов позволяют увидеть за “классовыми” определениями участников событий их возрастной статус» [11].

Интересно, что и здесь, как в случае с Древней Грецией, имела место своеобразная изономия. В деревнях на смену общине пришёл колхоз - сельскохозяйственная артель, в городах выходцы из деревень влились в трудовые коллективы заводов, фабрик, госучреждений. Все эти трудовые коллективы имели свои формы самоуправления (профсоюзные, комсомольские, партийные собрания), хотя и

придавленные тяжёлой дланью партии и государства. И что особенно важно: везде, хотя бы формально, все были равноправны, во всяком случае здесь не было неравенства между младшими и старшими. Бывший «мужик», который без коллективизации так и остался бы в патриархальном рабстве у отца-большака, теперь мог стать председателем колхоза или парторгом, а бывший «большак» становился простым колхозным сторожем. Освобождающей и даже вдохновляющей силы такого социального переворота, очевидной для современников, уже не понять потомкам, которые рассуждают в либеральных категориях о «колхозном рабстве» и «трудоднях» и удивляются, почему люди тридцатых искренне верили в то, что жить стало лучше.

Конечно, в определённом смысле это был бунт против отцов, и поэтическая интуиция не обманула Мандельштама: на просторах Советского Союза развернулась трагедия, достойная стилосов Эсхила и Софокла. И дело не только в том, что некоторые крестьяне открыто выступали против своих отцов-большаков, организуя колхозы и занимая в них руководящие посты. И те крестьянские парни, которые без всяких конфликтов, с благословения родителей, отправлялись в города, чтобы стать там рабочими, служащими, военными, милиционерами, а то и директорами предприятий, генералами, известными писателями, партийными деятелями, всё равно чувствовали в душе «осадок». Они бросали родные села, могилы предков, ремесло, которым занимались их пращуры до 7 и 10 поколения, - благородный и освящённый всей крестьянской культурой труд хлебороба. Они ломали вековую традицию, отрекались от дела отцов в самом широком смысле слова и не могли не испытывать чувства вины.

Парадоксальным образом это вылилось в восприятие Сталина как всеобщего отца, которому уж граждане страны Советов точно верны до последней капли крови, ради которого можно и нужно отречься - прямо или косвенно - от своих обыкновенных отцов. И тем не менее чувство вины саднило, и внутренний голос уверял, что слепая коса репрессий заслужена, и это неизбежное наказание за «отцеубийство».

Лучше всего такое восприятие Сталина выразил Александр Трифонович Твардовский в своей до сих пор сполна не оценённой поэме «За далью - даль»:

Средь наших праздников и буден Не всякий даже вспомнить мог,

С каким уставом к смертным людям Взывал их посетивший бог.

Он говорил: иди за мною,

Оставь отца и мать свою,

Всё мимолётное, земное Оставь - и будешь ты в раю.

А мы, кичась неверьем в бога,

Во имя собственных святынь Той жертвы требовали строго:

Отринь отца и мать отринь.

Забудь, откуда вышел родом,

И осознай, не прекословь:

В ущерб любви к отцу народов - Любая прочая любовь.

Ясна задача, дело свято, - С тем - к высшей цели - прямиком. Предай в пути родного брата И друга лучшего тайком.

Между прочим, считать, что Сталин избежал этой общей участи, было бы наивным. Он ведь тоже был виновен в своеобразном «отречении от отца», под которым, безусловно, следует понимать его духовного, партийного «отца» - Ленина.

По мере того как Сталин шёл всё дальше по пути укрепления государства, он вынужден был отказываться от многого из наследия Ильича, конечно всячески скрывая это на уровне лозунгов и, наоборот, провозглашая себя единственным полноправным наследником Ленина.

Так, уже в 1920-х годах Сталину пришлось отказаться от ленинской идеи, которую тот страстно отстаивал в 1917 году, начиная с первого «Письма из далека», а именно - замены полиции рабочей милицией - вооружённым ополчением из числа рабочих и крестьян. Оказалось, что для борьбы с преступностью в огромной стране с неоднородным составом населения нужны профессионалы-правоохранители. Отодвинул на второй план Сталин и идею всемирной революции, за что подвергся страшным проклятиям со стороны Льва Троцкого. Даже после победы во Второй мировой войне Сталин не использовал мощь СССР для разжигания «мирового пожара», ему оказался ближе проект славянофилов - создание цепи славянских государств от Москвы до Белграда.

К середине 1930-х годов фактически была свёрнута советская демократия, а Верховный Совет стал формироваться не за счёт кооптации из нижестоящих Советов, на чём особо настаивал Ленин, а наподобие буржуазных парламентов - всеобщим тайным голосованием по округам. К концу 1930-х годов Сталин окончательно отбросил ленинскую идею об армии милицейского типа: Красная армии стала состоять из профессиональных военных - командиров и рядовых по призыву. Таким образом, она уже ничем не отличалась от армий государств Запада. Разве что сохранился институт политработников-комиссаров, но он может считаться аналогом института полковых священников. С конца 1940-х годов Сталин уже не скрывал своего ироничного отношения к Ленину перед ближним кругом. В присутствии других высших руководителей он шутливо именует Владимира Ильича «Лениным Ламанческим» [2, с. 56; 6]. Народ об этом, понятно, не должен был знать и не знал.

Расплата за символическое «отцеубийство» была жестокой: распространена версия, что Сталина фактически убили его «сыновья» - члены Политбюро, приехавшие на дачу, когда его разбил инсульт, и не пускавшие к вождю врачей, пока совсем уже не стало поздно [10; 12]... Это находит определённое подтверждение в мемуарах Н. С.Хрущева, хотя по прошествии лет доказать уже ничего невозможно.

Во всяком случае это соответствует логике греческих мифов: Кронос оскопил своего отца Урана, но и сам был низвергнут в Тартар своим сыном Зевсом.

Греческое общество при переходе от родовой общины к общине гражданской знало просвещённых тиранов вроде Писистрата, без которых, по мнению историков, невозможно было бы окончательно освободиться от наследия родового строя и без которых - по закону диалектики! - не было бы греческой демократии. Здесь уместно вспомнить, что Писистрат, который, подобно Сталину, был не только инициатором репрессий, но и просветителем Афин, как раз и учредил театральные празднества, что помогло грекам пережить тяжелейшую травму перехода от родового коллектива к гражданскому.

Сталинизм по большому счёту стал переходом от рода к обществу гражданского типа. При всей несхожести советского социализма с западным гражданским обществом, он был разновидностью гражданской, хотя и не буржуазной общности. Но советская культура ни при жизни Сталина, ни после его смерти не создала (и могла ли создать?) форму, позволявшую миллионам пережить свою вину и обрести спасительный катарсис за «оплаченный кровью» социализм.

Вместо «институции массового катарсиса» разоблачения «культа личности» при Н. С. Хрущеве стали ещё одним символическим «отцеубийством», подорвавшим веру в государство и социализм, а М. С. Горбачёв и Б. Н. Ельцын подорвали уже веру в элементарную справедливость. Цинизм архитекторов шоковых реформ 1990-х годов, уходящий корнями в травму интеллигентов- шестидесятников, грубо, но точно выразил Александр Галич:

... оказался наш Отец

не отцом, а сукою.

Таким образом, вместо катарсиса в послесталинскую эпоху мы имеем дело с механизмом символического отцеубийства, который воспроизводит себя из поколения в поколение. Именно поэтому после разоблачения Сталина последовало разоблачение Хрущева, потом - Брежнева, потом - Горбачева, и так до наших дней. Каждый раз власть и «глубинный народ» создают культ «всеобщего Отца» - за счёт отречения и демонизации «отцов предыдущих» - и каждый раз разрушают его.

Давно умерли современники величайшей аграрной революции в истории России - коллективизации, которая была и сломом родового сознания для большинства населения страны. Но до сих пор нас не отпускает нерешённая мировоззренческая коллизия той эпохи. Кто-то считает, что коллективное «покаяние» - это миф и новая эпоха уже не нуждается в механизме массовой трансформации родового сознания, какой когда-то была греческая трагедия.

И тем не менее на нашем обществе лежит длинная тень эпохи Сталина. Речь идёт не только о неосталинистах, но и об их противниках, которые отличаются от оппонентов идеями, но не агрессией, не терпимостью и готовностью уничтожить всех несогласных. И потому для нас - внуков и правнуков тех людей - актуальной остаётся тема Сталина, тесно увязанная с глубинными архетипами нашей культуры. Так и будет, пока мы не изобретём механизм катарсиса, который позволит успокоить и оставить позади наше больное родовое подсознание.

Примечания

1. Аверинцев С. С. К истолкованию символики мифа о Эдипе. Конспект // Античность и современность : [сборник статей] : к 80-летию Ф. А. Петровского / [ред. коллегия: М. Е. Грабарь- Пассек и др.] ; [АН СССР. Институт мировой литературы имени А. М. Горького]. Москва : Наука, 1972.

2. Антонов М. А. Капитализму в России не бывать! Выход есть! Москва : Яуза : Эксмо, 2005. 669,[1] с.

3. Аристотель. Поэтика / перевод М. Л. Гаспарова // Аристотель. Сочинения : в 4 томах. Москва :Мысль, 1984. Том 4.

4. Безгин В. Н. Правовая культура русского села (вторая половина XIX - начало XX веков) : учебноепособие для студентов дневной и заочной форм обучения всех специальностей / Министерство образования и науки Российской Федерации, Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высш. проф. образования «Тамбовский государственный технический университет». Тамбов : Изд-во ФГБОУ ВПО «ТГТУ», 2012. 79,[1] с.

5. Вернадский Г. В. История России. Древняя Русь : [пер. с англ.] / [идея, вступ. ст., ред. рус. Текста Николаева Б. А.]. Тверь : ТОО «ЛЕАН» ; Москва : АГРАФ, 1996. 445,[2] с.

6. Гореславская Н. Б. Иосиф Сталин. Отец народов и его дети. [Электронный ресурс]. URL: https://history.wikireading.ru/338573

7. Евсеенко Т. П. От общины к сложной государственности в античном Средиземноморье = Fromthe Community to Complex Statehood in Ancient Mediterranean region. Санкт-Петербург : Изд-во Р. Асланова «Юридический центр Пресс», 2005. 264 с.

8. Лосев А. Ф., Сонкина Г. А., Тахо-Годи А. А. и др. Античная литература / под ред. А. А. Тахо-Годи. 3-еиздание, переработанное. Москва : Просвещение, 1980. 494 с. : ил.

9. Лифшиц М. А. В мире эстетики. Статьи 1969-1981 гг. Москва : Изобразительное искусство, 1985.318 с.

10. Миронин С. Убийство Сталина. Крупнейший заговор XX века - Итоги расследования[Электронный ресурс]. URL: https://stalinism.ru/elektronnaya-biblioteka/ubijstvo-stalina-krupnejshij- zagovor-xx-veka.html?start=17

11. Олсон Лора, Адоньева Светлана. Советские крестьянки (половозрастная идентичность: структураи история) [Электронный ресурс]. URL: https://uborshizzza.livejournal.com/3996287.html

12. Сесар Сервера Мучительная смерть Иосифа Сталина. Кто убил кровавого диктатора?[Электронный ресурс] // ИноСМИ : [веб-сайт]. Электрон. дан. 8.03.2018. URL: https://inosmi.ru/ social/20180308/241666686.html

References

1. Averintsev S. S. K istolkovaniyu simvoliki mifa o Edipe. Konspekt [To the Interpretation of the Symbolism of the Myth of Oedipus. Abstract]. In: Grabar-Passek M. E., etc., eds. Antichnost' i sovremennost' [Antiquity and Modernity]. Moscow, Akademizdatcenter “Nauka” RAS, 1972. (In Russian)

2. Antonov M. A. Kapitalizmu v Rossii ne byvat'! Vykhod est'! [Capitalism Will Never Happen in Russia! ThereIs an Exit!]. Moscow, Publishing House “Eksmo”, 2005. 669 p. (In Russian)

3. Aristotle. Poetika [Poetics]. In: Aristotle Sochineniya. V4 tomakh, tom 4 [Works. In 4 volumes, volume 4].Moscow, Mysl Publishers, 1984. (In Russian)

4. Bezgin V. N. Pravovaya kul'tura russkogo sela (vtoraya polovina XIX - nachalo XX vekov) [Legal Cultureof the Russian Village (Second Half of the XIX - Early XX Centuries)]. Tambov, Publishing House of the Tambov State Technical University, 2012. 80 p. (In Russian)

5. Vernadsky G. V. Istoriya Rossii. Drevnyaya Rus' [History of Russia. Ancient Russia]. Moscow, PublishingHouse “Agraf”, 1996. 445 p. (In Russian)

6. Goreslavskaya N. B. Iosif Stalin. Otets narodov i ego deti [Iosif Stalin. Father of Nations and His Children]. Available at: https://history.wikireading.ru/338573 (In Russian)

7. Evseenko T. P. From the Community to Complex Statehood in Ancient. St. Petersburg, 2005. 264 p.(In Russian)

8. Losev A. F., Sonkina G. A., Takho-Godi A. A.,etc. Antichnaya literatura [Antique Literature]. 3rd edition.Moscow, Publishing house “Prosveshchenie”, 1980. 494 p. (In Russian)

9. Lifshits M. A. V mire estetiki. Stat'i 1969-1981 gg. [In the World of Aesthetics. Articles 1969-1981]. Moscow,Fine Arts Publishing House, 1985. 318 p. (In Russian)

10. Mironin S. Ubiystvo Stalina. Krupneyshiy zagovor XX veka - Itogi rassledovaniya [Murder of Stalin.The Largest Conspiracy of the XX Century - the Results of the Investigation]. Available at: https://stalinism. ru/elektronnaya-biblioteka/ubijstvo-stalina-krupnejshij-zagovor-xx-veka.html?start=17 (In Russian)

11. Olson Lora, Adonyeva Svetlana. Sovetskie krest'yanki (polovozrastnaya identichnost': struktura iistoriya) [Soviet Peasant Women (Gender and Age Identity: Structure and History). Available at: https:// uborshizzza.livejournal.com/3996287.html (In Russian)

12. Cйsar Cervera Muchitel'naya smert' Iosifa Stalina. Kto ubil krovavogo diktatora? [The PainfulDeath of Joseph Stalin. Who Killed the Bloody Dictator?]. Available at: https://inosmi.ru/ social/20180308/241666686.html (In Russian)

Размещено на Allbest.ru